Дурак знает своё дело

      В одном колхозе в далёкое советское время в сельском клубе состоялось очередное собрание колхозников, на котором поднимались и решались неотложные вопросы. На повестке дня на каждом собрании у колхозников постоянно всплывал один и тот же вопрос: «Когда наконец-то построят новую мельницу или хорошо отремонтируют старую?!».  Почти каждую неделю на протяжении многих лет мельница выходила из строя,  ломалась и подолгу ремонтировалась. Сколько споров и ругани доставляла местным жителям эта старая проклятая мельница просто не счесть. Ну, и конечно больше всех доставалось Ивану Кузьмичу председателю колхоза. Он сам не раз говорил: «Наша мельница самая древняя постройка, она была построена первыми основателями села. А селу нашему не одна сотня лет».  Иван Кузьмич на этом собрании высказался в адрес общеколхозной старой мельнице, сгоряча сказав:  «Когда новую построим!? Да, когда она сгорит-то! Гори она синим пламенем! Новую построили бы! Куда бы делись! Но сейчас нет у нас ни времени, ни средств. Не до неё сейчас! Отремонтируем!». Этой же ночью сгорела дотла старая мельница.
       С утра в колхоз приехал участковый из соседнего села, тогда было время, когда участковый назначался всего один на 2-3 села. Первым делом зашёл он к Ивану Кузьмичу, расспрашивал про мельницу и есть ли кто у него на подозрении. На что Иван Кузьмич в смущении ответил: «Нет! Никого! Представить себе даже не могу, может, там проводка виновата?!». А сам Иван Кузьмич боялся и корил себя, за свои вчерашние слова на собрании, будто напророчил. Но с обеда участковый привёл к председателю поджигателя и свидетеля. В кабинет к председателю вперёд всех вошёл и снял замусоленную шапку ушанку молодой высокий скотник Яшка-дурак по фамилии Маклак. За ним вошла  старушка Прасковья Андреевна и участковый. Яшка-дурак поздоровавшись с председателем, сказал тому:
     – Я и не скрываюсь! я сжёг! Иван Кузьмич, я ж для пользы дела! Вы же вчера сами говорили на собрании, что новую построили б, кабы старая сгорела. Да, ещё и сказали: «Да когда же она сгорит-то?». Ну, я и рад стараться. Вот, и баб Параша подтвердит, она была на собрании.
     Яшка-дурак развернулся спиной к председателю и стал смотреть в недоумении поочерёдно, то на  участкового, то на Прасковью Андреевну. А Прасковья Андреевна уставилась на опешившего и строго глядящего в её глаза председателя, стала говорить, сперва не убедительно, но с каждым словом уверенность её нарастала:
     – Я вчера пришла с собрания.  Только зашла в дом, а мне в окно стучит Яшка, а в руках у него ведро пустое. Я открыла окно, а он мне: «Баб Параша, выручай, мне керосина надо позарез! Знаю, у тебя есть! Ты запасливая! А я тебе отработаю. Гляжу, у тебя куча дров не прибрана, а осень уж на дворе. Порублю, переношу и сложу, куда скажешь. Помочь тебе не кому, а я за ведро солярки или керосина сегодня же всё дрова и определю в сарайчик, а то дожди скоро пойдут, промокнут. Душа у тебя не будет болеть, и спать будешь спокойно!». Иван Кузьмич, ты же знаешь, что я сиротинушка, всю жизнь одна живу, помочь не кому. Я и согласилась. А когда я ему уж наливала керосина, спросила: «Зачем тебе целое ведро?». Я тогда подумала, что он шутит, он рассмеялся и сказал мне: «Для пользы дела! Мельницу спалить надобно!»
     Прасковья Андреевна, не отрывая глаз от председателя продолжала:
     – А вчера на собрании, да я уж глухая, плохо слышу, такого не слышала, чтоб Иван Кузьмич призывал спалить мельницу. Такого быть не может! Речь шла о ремонте. Иван Кузьмич у нас хозяйственный, заботливый, хороший мужик, нам другого председателя  и не надобно. Быть такого не может! Чтоб призывал спалить!
     Тут председатель глядя каменным лицом в глаза Яшки-дураку сказал:
     – Отвечать придётся по всей строгости закона!
     Яшка-дурак спокойно ответил:
     – Отвечу! Я вчера как свет по деревне по домам потух, взял два ведра керосина и пошёл, облил мельницу и поджёг. Пошёл домой, лег спать и со спокойной душой уснул.
     Участковый спросил у него:
     – С кем был?
     – Один! С кем же ещё?! Я и живу один. Сестра замуж вышла. Ко мне редко заходит. Да, и я им глаза не мозолю.
     – А где второе ведро с керосином взял?
     – Дык дома было. С канистры перелил.
     Участковый попросил выйти Яшку и Прасковью Андреевну, и подождать в коридоре. Председатель присел на стул, поёрзал и начал разговор:
     – Вот видишь! Его так все и зовут Яшка-дурак.  Даже его сестра так зовёт. Ходит круглый год, не снимая, в этой замусоленной шапке.
     – А вы, Иван Кузьмич, почётный работник социалистического труда свою вину не чувствуете?
     – Как же, давно бы мне надобно мельницу новую построить, да руки не как не доходят. То посевная, то уборка, сейчас вот зима на носу, – и с грустью глядя в окно махнул рукой.
     – Иван Кузьмич, вы побеседуйте, с этим Яшкой Маклаком, надавите там, где следует, что бы он лишнего на суду не сболтнул. Я тоже поговорю с ним. Сейчас побеседуйте, и ещё посоветую перед судом навестить его. Я его забираю. На проводку списать не получится, да и тебе влетит в первую очередь. Факт на лицо, сам сознаётся, и свидетель есть, может и ещё найдутся. С ней тоже поговорите. 
     – Хорошо! Будет всё сделано! И мельницу построим.
     На том и порешили. Прасковью Андреевну отправили домой. С Яшкой-дураком побеседовал председатель, в беседе он открыто заявил, что у него сестра здесь остаётся, а она беременна. И он поможет ей, и за его домом приглядит. Иван Кузьмич всегда держал своё слово, и Яшка верил ему. На суду Яшка-дурак взял на себя вину полностью. Сказал, будто он давно вынашивал план спалить мельницу, принесёт мешок с зерном молоть, а она как назло не работает. Вот и спалил, держа личную злобу на мельницу. Яшки-дураку дали большой срок исправительно-трудовой колонии. Мельницу за зиму построили всем колхозом. Даже добром поминали «Яшку-дурака», не спалил бы так бы и мучились. Его сестра со временем переехала в город. Со временем забыли и о Яшке-дураке, и о его проделке.
      Прошло лет 15 и в силу вступили другие времена, Брежневские. Как-то летним утром во время уборочной страды, собрался женский коллектив на гумне. Матрёна Петровна, ядрёная бальзаковского возраста женщина, пришедшая утром в прекрасном настроении, с нескрываемой улыбкой заявила подругам:
     –  Девчата слушайте меня! Знаете девчонки, что со мной приключилось вчера?! Я с мужиком из районного комитета партии вчера побыла!
     – Да, ты что?! Ну, рассказывай!– не стройным хором вторили ей подруги.
     – Вчера вечером после работы, когда мы разошлись, набрала я как обычно сумку зерна домой, только вышла с гумна и подходить к балке, вижу мне почти наперерез, мужской силуэт движется. Темно уже, я думаю, дай я в балку спущусь от греха подальше. – Тут Матрена Петровна сменила улыбку на серьёзное лицо и продолжила. –  Смотрю ближе, не знакомый кто-то, не наш, приезжий, одет в шляпе, в костюме, ростом высокий. Я ускорила шаг и он ускорил.  Он уж совсем приблизился ко мне и хвать меня за руку. Ох, и напужалась я! Ну думаю, попала! У меня так ноги и подкосились! Трясусь вся, а он мне и говорит: «Что трясёшься? что несём? кто такая? А ну глянем, что у тебя в сумке?!».  Проверил сумку и говорит: «Зерно несём? Воруем?!». А я стою на коленях и плачу, говорю ему: «Да! Я Матрёна Петровна Мезенцева. Тут на гумне работаю, зерно из машин в бурты лопатой собираю. Что ж теперь мне будет?! Простите меня! У меня дети, внуки, позор какой! Как же они жить будут с таким позором. Я ж никогда в жизни в милицию не привлекалась. Я больше в жизни и горстки зерна не возьму! Простите! Я всё, что скажете, всё сделаю. Отнесу сейчас назад зерно, высыплю, и никогда не буду больше брать. Отпустите меня, ну пожалуйста! Я вину искуплю. Сжальтесь надо мной, живу одна, мужа нет, помочь не кому, вот помогаю детям и внукам своим, чем могу, всё им до копеечки. Всю жизнь одна бьюсь! Может, какой-то другой способ искупления вины есть?! только не сдавайте меня в милицию!». И вдруг он мне говорит: «Есть один способ!», я спрашиваю какой, а он мне: «Ложись! Прям здесь, ложись!». Ну, я и легла с радостью. После того как побыли, хотела узнать поближе, кто он, спросила из района, он сказал: «Да, из района, из партийного комитета с проверкой приехал». А имя своё, так и не сказал, сказал: «Знать тебе не обязательно, да, и не зачем. Сумку неси домой, раз уж взяла. И никому не рассказывай!». Как бы узнать, как его зовут?! Стройный такой, по моложе меня будет. Шляпа такая светлая и костюм светлый, выбритый, коротко пострижен, на одеколоненный.
       Когда Матрёна Петровна рассказывала, её подружки смеялись всё сильнее и сильнее, и одна из них по имени Людмила,  что-то каждой по очереди на ушко шептала. Как шепнёт, так и заливаются со смеху. И между собой стали все подружки шептаться и заливаться со смеху. Матрёна Петровна продолжала:
      – У кого бы узнать?!  вы, может, девчата знаете?! в район часто мотаетесь.
      Вдруг Людмила своим насмешливым звонким голосом говорит ей:
     – Я знаю его! Ни с какого он не района, и тем более не партийный!
     – Как это?! Кто ж такой?
    – А ты его знаешь! Это наш местный! Из нашего села.
    – Как местный?! Я бы угадала, я всех хорошо в селе знаю, хоть и темно было. Люда, говори, не томи кто ж это такой? Завидуешь видать мне, вот и лопочешь напраслину.
    – Так это ж Яшка-дурак Маклак с тюрьмы пришёл.
    – Как так?!
    – А вот так! Позавчера заявился. В светло-сером костюме и шляпе. Кстати, у Ивана Кузьмича ночевал.
    – В жизни бы не подумала! Что это он! Не угадала, конечно. Хотела похвастаться, думала правда из райкома, а оно вон как вышло, с зыком побыла. – Матрёна Петровна замолчала, глубоко вздохнула  и опустила голову.
     Бывший председатель колхоза Иван Кузьмич к тому времени был уж пенсионером в преклонном возрасте, редко куда выходил, но принял Якова с охотой. Пожив с неделю у Ивана Кузьмича, Яков уезжая ему на прощание сказал:
     –  Отвык я, Иван Кузьмич, от деревенской жизни: от земли, от скота, от своей вечно замусоленной шапки ушанки. И не жалею я, что спалил мельницу, новую хоть построили. Я пока сидел несколько специальностей освоил. Сюда не вернусь боле. Поеду в город, там и сестра живёт. Там попытаю счастья!
                27.12.2016г.