Но я храню твоё объятье...

***

Забываешь свет погасить,
кран закрыть, каптоприл принять...
Сколько можно тебя просить,
я устала напоминать.

Но опомнюсь однажды днём,
прикусить свой язык успев, -
да гори оно всё огнём,
не гаси лишь меня в себе!

Канет в прошлое солнца мяч,
захлестнёт чернотою дом,
но спасёт, словно детский плач,
вера в то, что не тонет он.

Пусть наш век и устал, и стар,
и висит на одном луче,
но как прежде в ночи, как встарь,
я лежу на твоём плече.

Пусть из крана вода течёт,
ведь не слёзы, не кровь, не пот.
Пусть на кухне горит всю ночь
свет, сигналя, что жизнь идёт.


***

Вот долгожданный снег пришёл,
летит светло под небесами.
А ты от мира отрешён,
глядишь нездешними глазами.

С такой тоскою вековой...
В мои стихи теплей оденься.
Там в поднебесье никого,
не бойся, я с тобою, здесь я.

Как беззащитное дитя
укрыв, у ног твоих застыну.
Теперь мы вместе не шутя,
теперь ты братом стал и сыном.

И всё обыденнее день,
слова всё проще и беднее.
Но расстоянье — это тень,
чем ближе лица — тем виднее.

Пусть канет многое во тьму,
но я храню твоё объятье,
и никому, и ничему
не дам вовек его изъять я.

Метут столетья бородой,
а мне как будто всё впервые.
Бегут с секундной быстротой
все наши стрелки часовые.

Придёт пора и солнца мяч
упрячет ночь в свои ладони,
но кто-то скажет мне: не плачь,
он не утонет, не утонет.

Мой старый мальчик дорогой,
взгляни: глаза мои не плачут.
И сердца мячик под рукой
ещё поскачет, верь, поскачет.


***

Мерцающий свет от далёких планет...
Но нету в них жизни и жалости нет.
Травой прорастает средь каменных плит
любовь лишь к тому, о ком сердце болит.

Кромешная ночь, далеко до зари,
но греет горячий фонарик внутри.
И грудь разрывает от сладкой тоски.
Так глас вопиющих пронзает пески.

Холодная бездна глядит свысока.
Любимый, болезный, щека у виска.
Бреду по аллее и как во хмелю
жалею, болею, лелею, люблю.


***

Твой звонок из больницы, ночное тревожное: «Где ты?
Я тебя потерял и никак не могу тут найти...
Я схожу в магазин... в доме нет ничего, даже хлеба...
Я приеду сейчас. Что купить мне тебе по пути?...»

«Что ты, что ты, - тебе отвечаю, - усни, успокойся.
Я приеду сама, не успеет и ночь пролететь.
Отойди от окна, потеплее оденься, укройся...».
И пытаюсь тебя убедить и собой овладеть.

Но звонишь мне опять: «Ну куда же ты делась, пропала?
Здесь закрытая дверь, в нашу комнату мне не попасть...»
Я молюсь, чтобы с глаз пелена твоих чёрная спала,
чтоб ослабила челюсти бездны развёрстая пасть...

Что ты видишь в ночи проникающим гаснущим взором,
что ты слышишь в тиши, недоступное смертным простым?
Засыпаю под утро, прельщаема сонным узором,
видя прежним тебя, быстроногим, живым, молодым... 
 

* * *

Твой бедный разум, неподвластный фразам,
напоминает жаркий и бессвязный
тот бред, что ты шептал мне по ночам,
когда мы были молоды, безумны,
и страсти огнедышащий везувий
объятья наши грешные венчал.
 
Во мне ты видишь маму или дочку,
и каждый день – подарок и отсрочка,
но мы теперь – навеки визави,
я не уйду, я буду близко, тесно,
я дочь твоя и мать, сестра, невеста,
зови, как хочешь, лишь зови, зови.
 
Вот он, край света, на который я бы
шла за тобой по ямам и ухабам,
преграды прорывая и слои,
вот он – край света, что сошёлся клином
на взгляде и на голосе едином,
на слабых пальцах, держащих мои.
 
А дальше – тьма, безмолвие и амок...
Мне душен этот безвоздушный замок,
и страшен взгляд, не видящий меня,
но я его дыханьем отогрею,
ты крепче обними меня за шею,
я вынесу и всё преодолею,
так, как детей выносят из огня.


***

Ветхий, слабенький, белый как лунь,
как луна, от земли отдалённый...  
Но врывается юный июнь,
огонёк зажигая зелёный.

Я тебя вывожу из беды
по нетвёрдым ступенчатым сходням,
твоя палочка, твой поводырь,
выручалочка из преисподней.

Вывожу из больничной зимы
прямо в сине-зелёное лето.
Это всё-таки всё ещё мы,
зарифмованы, словно куплеты.

Видим то, что не видят глаза,
то, что в нас никогда не стареет.
И всё так же, как вечность назад,
твоя нежность плечо моё греет.


***

На окраине жизни и горести
мы вдвоём незаметно идём,
не сбавляя замедленной скорости,
то под солнышком, то под дождём.

Метя дни то боями, то сбоями,
ни на миг не разняли руки 
в этом мире, где рядом с тобою я
выживаю всему вопреки.

И признаться не стыдно, что смолоду
за твоим я скрывалась плечом,
под крылом укрываясь от холода,
обвивая тебя как плющом.

Не страдая сердечною засухой,
не меняя его на рубли,
прожила я все годы за пазухой
не у Господа, а у любви.


***

За тобой была как за стеною каменной,
за меня готов был в воду и огонь.
А теперь порой рукою маминой
кажется тебе моя ладонь.

Как наш быт ни укрощай и ни налаживай -
не спасти его от трещины корыт.
Ускользаешь ты из мира нашего
в мир, куда мне ход уже закрыт.

Подбираю шифры и пароли, ключики,
и шепчу тебе: «Откройся, мой Сезам!»
По утрам ловлю проснувшиеся лучики
и читаю сердце по глазам.


***

Любовь — не когда прожигает огнём, -
когда проживают подолгу вдвоём,
когда унимается то, что трясло,
когда понимается всё с полусло...

Любовь - когда тапочки, чай и очки,
когда близко-близко родные зрачки.
Когда не срывают одежд, не крадут -
во сне укрывают теплей от простуд.

Когда замечаешь: белеет висок,
когда оставляешь получше кусок,
когда не стенанья, не розы к ногам,
а ловишь дыханье в ночи по губам.

Любовь — когда нету ни дня, чтобы врозь,
когда прорастаешь друг в друга насквозь,
когда словно слиты в один монолит,
и больно, когда у другого болит.


***

Все счастливые семьи похожи друг на друга.
Лев Толстой

Позабыла, что такое смех.
Всё в слезах окно.
Счастье не такое как у всех.
Горькое оно.

Прячется под крышками кастрюль,
хочет угостить,
и порой бывает, тех пилюль
нечем подсластить.

Я варюсь, варюсь, варюсь, варюсь
в собственном соку,
я борюсь, борюсь, борюсь, борюсь
и гоню тоску.

Крошек поднасыплю воробью.
Подновлю наряд.
Вдребезги тарелку разобью.
К счастью, говорят.

Сыплет с неба снежною крупой,
но тепла постель,
где в своей тарелке мы с тобой, 
под защитой стен.

Ты плюс я равняется семья. 
Вопреки судьбе
затыкаю щель небытия
нежностью к тебе.
 

***

Латать стихами и залечивать
то, что уже неоперабельно.
Мне в этом мире делать нечего.
Я неуместна и неправильна.

Душа затрахана, запахнута,
удача птицей вдаль уносится.
Хочу с судьбой сразиться в шахматы,
она ж — доской по переносице.

Мне не впервой себя обкрадывать,
травить небесными отварами.
Но есть кого спасать и радовать.
И этим жизнь моя оправдана.


***

Облик счастья порой печален,
но он может быть лишь с тобой.
Растворяю, как сахар в чае,
я в себе дорогую боль.

Там, где тонко — там стало прочно.
Сердце, словно глаза, протри.
Счастья нет, говорят нам строчки.
Нет на свете, но есть внутри.


***

Простое счастье — есть кому обнять,
кому сказать: болезный мой, коханий.
И это не убить и не отнять.
Вселенная тепла твоим дыханьем.

Пусть жизнь уже изношена до дыр,
притихли звуки и поблёкли краски, -
мы высосем из пальца целый мир
и сочиним конец хороший сказке.

Прошу, судьба, подольше не ударь,
пусть поцелуем станет эта точка...
И облетает сердца календарь,
оставив два последние листочка.


***

Я поставила лишь на тебя одного,
у меня на земле никого, ничего.

Этот воздух ночной, этот свод голубой –
всё отныне заполнено только тобой.

Духи прошлого канули в Лету давно.
Ты – последняя ставка в моём казино.

Мой любимый и муж мой, отец мой и брат,
за тобою, с тобою – до облачных врат

по канату над бездной судьбе супротив
без страховки, гарантий и альтернатив.


 * * *

Мир, оставь меня в покое!
Я – отрезанный ломоть,
но не дам себя легко я
молоху перемолоть.
 
Как лицо твоё убого,
руки жадные в крови,
купола, где нету Бога,
и дома, где нет любви,
 
где законы волчьи рынка,
сгинь, отринь меня, гуляй!
Только ты, моя кровинка,
не покинь, не оставляй.
 
Перед смертью мы как дети,
страшно ночью одному.
Нужен кто-то, чтоб приветил,
обнял, не пустил во тьму.
 
У меня в душе такое –
без тебя не потяну.
Не оставь меня в покое,
не оставь меня одну.


***

Где-то там, на другом берегу
жизнь идёт по нездешним дорогам.
Я тебя берегу, стерегу,
чтобы ты не уплыл ненароком.

Вопреки безотзывной тщете
улыбнись... неужели не помнишь?
Проведи, как слепой по щеке, 
это я, твоя скорая помощь.

Всё осталось на том берегу -
рандеву, происшествия, пресса,
хлебо-зрелищное их рагу,
исполинская поступь прогресса.

Там, планетные вихри крутя,
ритм другой, побеждающий темень...
Прижимаю к груди, как дитя,
дорогое моё мелкотемье.


***
 
Я себя отстою, отстою 
у сегодняшней рыночной своры. 
Если надо – всю ночь простою 
под небесным всевидящим взором. 

У беды на краю, на краю... 
О душа моя, песня, касатка! 
Я её отстою, отстою 
от осевшего за день осадка. 

В шалашовом родимом раю 
у болезней, у смерти – послушай, 
я тебя отстою! Отстою 
эту сердца бессонную службу.
 

***

Прочь, печаль, кончай грызть мне душу, грусть.
Надо проще быть, как река и роща.
И к тебе навстречу я — наизусть,
постигая сердце твоё наощупь.

Пусть не замки из кости или песка,
пусть не крылья, а просто крыльцо и кринка.
Мне дороже один волосок с виска
твоего, чем птицы всех Метерлинков.

Я тебя люблю, замедляя, для
наши дни, свивая в их теле гнёзда.
Как стихи на строфы свои деля,
боль делю на звуки и ночь — на звёзды...


***

Свежий ветер влетел в окно,
распахнул на груди халат.
Бог ты мой, как уже давно
не ломали мы наш уклад.

Те года поросли быльём,
где бродили мы в дебрях рощ...
Свежевыглаженное бельё,
свежесваренный в миске борщ.

Наши ночи и дни тихи.
Чем ещё тебя удивлю?..
Свежевыстраданные стихи,
свежесказанное люблю.


***

Смолк телефонный зуммер,
замедлен каждый шаг.
Зверь молодости умер.
Осталась лишь душа.

Вот всё, что нам осталось -
последний марш-бросок.
И всё, чем жизнь питалась,
впиталось как в песок.

Сор стихотворный вытрясть,
не засоряясь впредь.
У горя радость выкрасть,
другого обогреть.

Укроемся под кровлей
по имени семья...
Всевышний жаждет крови.
Ну вот тебе моя.


***

Стучат к нам... Ты слышишь? Пожалуйста, не открывай!
Она постучит и уйдёт, так бывало и прежде.
Там что-то мелькнуло, как белого облака край...
Не верь её голосу, верь только мне и надежде.

Не слушай звонок, он звонит не по нам и не к нам.
Тебе только надо прижаться ко мне лишь, прижиться.
Смотри, как листва кружевная кипит у окна,
как пёрышко птичье в замедленном вальсе кружится.

Пусть будет всё то, от чего отдыхает Шекспир,
пусть будут страданья, рыданья, сраженья, лишенья,
но только не этот слепой и бессмысленный тир,
где всё, что ты любишь, беспомощной служит мишенью!

Прошу тебя, жизнь, подожди, не меняйся в лице.
Ночами мне снится свой крик раздирающий: «где ты?!»
Судьбы не разгладить, как скомканный этот рецепт.
Исписаны бланки, исперчены все инциденты.

День тянется тоненько, как Ариаднина нить.
И стражник-торшер над твоею склонился кроватью.
О где взять программу, в которой навек сохранить
всё то, что сейчас я ещё укрываю в объятье!



***

… И зонт складной не позабудь там, ладно?
Ну что ж ты у меня такой нескладный.

Опять ботинки вымокли до донца.
Очки возьми, да нет, не те - от солнца.

Ключи бери. Мобильник, ради бога!
Да осторожно там через дорогу.

А ты выходишь в дверь на снег и ветер,
и знает Бог, что ты один на свете.

Я знаю, он не тронет, не обидит,
когда - вдвоём, когда никто не видит.

Пусть озаряют облака твой путь лишь.
Пройдут года, века, а ты — пребудешь.

Пусть бури-штили захлебнутся в трансе,
а ты, мой Штирлиц, навсегда останься.

А ты, мой милый, будь везде и всюду.
Я буду здесь, я буду верить чуду,

что даже смерть не сгладит вечным глянцем
твоих на сердце отпечатков пальцев.

Они пылают розы лепестками,
они плывут по небу облаками.

Пока их защищаю, как волчица,
то ничего с тобою не случится.

 

***

Весна ещё совсем слаба,
нетвёрдые шажки.
Трещит по швам моя судьба,
расходятся стежки.

Окно открою поутру,
и слышу, не дыша,
как сжалась на ночном ветру
продрогшая душа.

Пойми меня как зверя зверь,
как мать своё дитя,
и целиком себя доверь
навеки, не шутя.

Люблю тебя в мерцанье бра,
в обличии любом.
Нет завтра, нынче и вчера,
есть вечность в голубом.

Коснись рукой горячей лба,
прижми к своей груди.
Весна уже не так слаба.
И лето впереди.


***

Мы в опале божьей этим летом, 
в небесах горит звезда Полынь.
Холодно тебе под новым пледом,
несмотря что за окном теплынь.

Я иду на свет в конце тоннеля,
факелом отпугивая смерть.
Все слова из пуха и фланели,
чтобы твои рёбрышки согреть.

С болью вижу, как слабеет завязь, 
нашу жизнь из ложечки кормлю.
Как я глубоко тебя касаюсь,
как же я до дна тебя люблю.


***

Лето оземь ударилось яблоком,
и оно сразу вдребезги — хрясь!
Обернулось нахохленным зябликом,
лица листьев затоптаны в грязь.

То, что с облака сыпалось золотом,
пропадает теперь ни за грош.
Веет холодом, холодом, холодом,
пробирает нездешняя дрожь.

Я живу, не теряя отчаянья,
мои пальцы с твоими слиты.
В мире хаоса, мглы, одичания
мне не выжить без их теплоты.

В неизбежное верить не хочется — 
заклинаю: пожалуйста, будь!
Всё плохое когда-нибудь кончится,
уступая хорошему путь.

Если ж край — то тогда — не ругай меня -
я сожгу своей жизни шагрень,
чтоб согреться у этого пламени,
чтобы ужин тебе разогреть.

И когда дед Мороз из-за облачка
спросит - как тебе? — в злую пургу, -
не замёрзла? - отвечу: нисколечко!
И при этом ничуть не солгу.


***

Когда нас настигнет бедою,
пускай всё рассеется в дым -
ты помнишь меня молодою,
я помню тебя молодым.

И неба смущённый румянец
в преддверье заоблачных кар
напомнит щеки моей глянец
и рук твоих крепких загар. 

Пусть всё унесёт в круговерти
навеки — зови-не зови...
Но память всесильнее смерти.
Особенно память любви.


***

С тех пор как я присвоила тебя,
казна души вовек не обнищает,
хоть нету ни щита и ни копья,
и нас одно объятье защищает.

Труднее с каждым днём держать лицо.
За горло трепет вечный страх и трепет.
Но крепко наших рук ещё кольцо,
помучается смерть, пока расцепит.

Усни во мне и поутру проснись
от щебета и лиственных оваций.
Как хорошо в тени родных ресниц...
Давай с тобой и в снах не расставаться.


***

 Этой песни колыбельной
 я не знаю слов.
 Звон венчальный, стон метельный,
 лепет сладких снов, 

 гул за стенкою ремонтный,
 тиканье в тиши —
 всё сливается в дремотной
 музыке души. 

 Я прижму тебя, как сына,
 стану напевать.
 Пусть плывёт, как бригантина,
 старая кровать. 

 Пусть текут года, как реки,
 ровной чередой.
 Спи, сомкнув устало веки,
 мальчик мой седой.


* * *
 
Обошла весь город – себя искала,
свою радость прежнюю, юность, дом.
Я их трогала, гладила и ласкала,
а они меня признавали с трудом.
 
Многолюден город, душа пустынна.
Всё тонуло в каком-то нездешнем сне...
Я скользила в лужах, под ветром стыла
и искала свой прошлогодний снег.
 
Увязала в улицах и уликах,
и следы находила твои везде...
Годовщину нашей скамейки в Липках
я отметила молча, на ней посидев.
 
И проведала ту батарею в подъезде,
у которой грелись в морозный день, –
мы тогда ещё даже не были вместе,
но ходила всюду с тобой как тень.
 
Я нажала – и сразу открылась дверца,
и в душе запели свирель и фагот...
Ибо надо чем-то отапливать сердце,
чтоб оно не замёрзло в холодный год.


***

Душе так трудно выживать зимою
средь неживой больничной белизны,
под раннею сгущающейся тьмою,
за сотни вёрст от песен и весны.

О Боже, на кого ты нас покинул?!
Земля - холодный диккенсовский дом.
Небес сугробы - мягкая могила,
в которой жёстко будет спать потом.

Но кто-то, верно, есть за облаками,
кто говорит: «живи, люби, дыши».
Весна нахлынет под лежачий камень,
и этот камень сдвинется с души.

Ворвётся ветер и развеет скверну,
больное обдувая и леча,
и жизнь очнётся мёртвою царевной
от поцелуя жаркого луча.

Мы вырвемся с тобой из душных комнат,
туда, где птицы, травы, дерева,
где каждый пень нас каждой клеткой помнит
и тихо шепчет юные слова.

Я вижу, как с тобою вдаль идём мы
тропою первых незабвенных встреч,
к груди прижавши мир новорождённый,
который надо как-то уберечь.


***

Мы с тобою ведь дети весны, ты — апреля, я — марта,
и любить нам сам Бог повелел, хоть в него и не верю.
А весна — это время расцвета, грозы и азарта,
и её не коснутся осенние грусть и потери.

Мы одной с тобой крови, одной кровеносной системы, -
это, верно, небесных хирургов сосудистых дело.
Закольцованы наши артерии, спаяны вены.
Умирай сколько хочешь — у нас теперь общее тело.

Во мне жизни так много, что хватит её на обоих.
Слышишь, как я живу для тебя? Как в тебя лишь живу я?
Нет тебя, нет меня, только есть лишь одно «мыстобою», -
то, что свёрстано намертво, хоть и на нитку живую!


***

 Жизнь держит на коротком поводке.
 На длинном я могла б не удержаться.
 Руке, что не лежит в другой руке,
 легко слабеть и в холоде разжаться. 

 Плечом к плечу под стареньким зонтом,
 под абажуром, небосводом синим,
 мы будем жить и не тужить о том,
 что поводок у жизни так недлинен...


  * * *

Снег идёт, такой же как всегда,
и опять до боли незнакомый.
Кружится ажурная звезда,
тайным притяжением влекома.
 
И её не жалко небесам
отдавать на волю, на удачу...
Узнаю снега по волосам,
по которым мы уже не плачем.
 
Не с чужого – с близкого плеча –
плечи свои кутаю одеждой,
теплотой домашнею леча
то, что ветхой не спасти надеждой.
 
Строю свой дворец-универсам,
как бы он ни выглядел убого,
и как в детстве верю чудесам,
что в мешке у ёлочного Бога.


***

Кручу в руках забытую игрушку,
ищу там нас в калейдоскопе лет.
Как мы нашлись и выпали друг дружке,
один счастливый вытянув билет.

Вот так тогда мозаика сложилась,
пленяя неизбалованный взор.
И сколько б ни пытала жизнь на вшивость,
я помню каждый радужный узор.

Отчаиваюсь, мучаюсь, нищаю,
но, ту игрушку детскую достав,
я наших дней рисунок различаю
сквозь стёклышек магический кристалл.


***

Наша жизнь уже идёт под горку.
Но со мною ты, как тот сурок.
Бог, не тронь, когда начнёшь уборку,
нашу норку, крохотный мирок.

Знаю, мимо не проносишь чаши,
но не трожь, пожалуйста, допрежь,
наши игры, перебранки наши,
карточные домики надежд.

В поисках спасительного Ноя
не бросали мы свои места.
Ты прости, что мне плечо родное
заменяло пазуху Христа.

Будем пить микстуры, капать капли,
под язык засунув шар Земной,
чтоб испить, впитав в себя до капли
эту чашу горечи земной.

...Мы плывём, как ёжики в тумане,
выбираясь к свету из потерь.
Жизнь потом, как водится, обманет,
но потом, попозже, не теперь!

Небо льёт серебряные пули,
в парусах белеют корабли,
чтобы подсластить Твою пилюлю,
в небеса обёрнутой земли.
 

***

Ива, иволга и Волга,
влажный небосвод.
Я глядела долго-долго
в отраженье вод.

И казалось, что по следу
шла за мной беда,
что перетекала в Лету
волжская вода.

Словно слово Крысолова
вдаль зовёт, маня...
Мальчик мой седоголовый,
обними меня.

Мы с тобой — живое ретро,
серебро виска.
В песне сумрачного ветра
слышится тоска.

Я не утолила жажды,
годам вопреки
мы войдём с тобою дважды
в оторопь реки.

Мы ещё наговоримся
на исходе дней,
до того, как растворимся
в тёмной глубине.


***

Мой бедный мальчик, сам не свой,
с лицом невидящего Кая,
меня не слышит, вой не вой,
меж нами стужа вековая.

Но жизни трепетную треть,
как свечку, заслоня от ветра,
бреду к тебе, чтоб отогреть,
припав заплаканною Гердой.

И мне из вечной мерзлоты
сквозь сон, беспамятство и детство
проступят прежние черты,
прошепчут губы: наконец-то.

Благодарю тебя, мой друг,
за всё, что было так прекрасно,
за то, что в мире зим и вьюг
любила я не понапрасну,

за три десятка лет с тобой
неостужаемого пыла,
за жизнь и слёзы, свет и боль,
за то, что было так, как было.


***

Татьяной была или Ольгой,
весёлой и грустной, любой,
Ассоль, Пенелопою, Сольвейг,
хозяйкой твоей и рабой.

Любовь заслоняя от ветра,
как пламя дрожащей свечи,
Русалочкой буду и Гердой,
твоей Маргаритой в ночи.

Пусть буду неглавной, бесславной,
растаявшей в розовом сне,
лишь только б не быть Ярославной,
рыдавшей на градской стене.


* * *

 Всего лишь жизнь отдать тебе хочу.
 Пред вечности жерлом не так уж много.
 Я от себя тебя не отличу,
 как собственную руку или ногу. 

 Прошу взамен лишь одного: живи.
 Живи во мне, живи вовне, повсюду.
 Стихов не буду стряпать о любви,
 а буду просто стряпать, мыть посуду. 

 Любовь? Но это больше чем. Родство.
 И даже больше. Магия привычки.
 Как детства ощущая баловство,
 в твоих объятий заключусь кавычки. 

 Освобождая сердце от оков,
 я рву стихи на мелкие кусочки.
 Как перистые клочья облаков,
 они летят, легки и худосочны. 

 Прошу, судьба, не мучь и не страши,
 не потуши неловкими устами.
 В распахнутом окне моей души
 стоит любовь с наивными цветами.


***

Я руку тебе кладу на висок -
хранителей всех посланница.
Уходит жизнь как вода в песок,
а это со мной останется.

Тебя из объятий не выпустит стих,
и эта ладонь на темени.
Не всё уносит с собою Стикс,
не всё поддаётся времени.

Настанет утро - а нас в нём нет.
Весна из окошка дразнится...
Мы сквозь друг друга глядим на свет,
тот — этот — какая разница.


***

Раны зарубцованы, зашиты.
Трещины срастаются веков.
Ты – моя великая Защита
от вселенских чёрных сквозняков.

Как же я давно тебя искала
и в упор не видела лица,
разбиваясь, как волна о скалы,
о чужие твёрдые сердца.

Ты моя отрада и забота.
Жизнь, как мячик, кину – на, лови!
С легкостью отдам души свободу
я за плен пленительный любви.

И с годами все неугасимей
свет из-под состарившихся век.
Этот бесконечный стих во Имя
я не допишу тебе вовек.


***

Как мы шли с тобой по тёмным улицам,
за руки держась, как дети-умницы.
Расступалась перед нами ночь,
чтобы оберечь или помочь.

Улица всё эта не кончается,
тем не позволяя мне отчаяться.
Освещает путь её луна.
Никогда не кончится она.

И я верю, знаю, – и поныне мы
где-то так идём под новым именем.
Освещают улицу огни.
Мы с тобой сливается в они.

***

Готовлю или мою я посуду,
иль просто ни о чём грущу в тиши,
или любуюсь деревом – повсюду
я слышу твою музыку души.

Есть у неё и цвет, и вкус, и запах –
он чуть горчит и мятой отдаёт.
А ночь приходит на бесшумных лапах
и мне тебя в объятья отдаёт.