Я наматываю круги на катке...

Я наматываю круги на катке у дома художников.
У меня варежки ощетинились как снежные ёжики.
У меня булки твердеют как стальные ножки столика.
Я лечу сквозь столпотворение лёлеков и анаболеков.

У меня на лбу проступают бисеринки, катятся вместе.
Из глаз льётся, ветром вышибается влага родниковая.
Ты подкатишь, ты угостишь меня сосиской в тесте.
Я брызну соусом счастья и одухотворённо-раскованный
сотворю двойной риттбергер с тулупом диковинным.

Я возьму тебя в свои крепкие ручищи накаченные
и подброшу так высоко над площадью перед мэрией,
что ты увидишь и Челны, и будущее, нам назначенное
на двадцать девятом съезде КПСС, прошедшем в прериях.
В прениях-трениях председатель огласил постановление
о несоответствии повестки заявленным устремлениям.

Я поймаю тебя, не сразу, но поймаю, будь уверена.
Ты пробьёшь лёд на пол корпуса, неглубоко, не очень.
Эта процедура многажды мною проделана, проверенная
в незапамятном году парада всех планет на тамагочи.
Однако во избежание нарушения Киотского протокола
мы выйдем с тобой из горизонта событий по приколу.

Ты оседлаешь меня, энергичная, как мула из Ташкента,
и мы поскачем, улюлюкая, по Автозаводскому проспекту.
На мне папаха Эсамбаева и мантия из секонд-хенда.
На тебе пояс неуязвимости легендарного ландскнехта.

Мы нарушим некоторые негласные правила Меркурия,
срывая по дороге все объявления о разных тренингах
по суперэффективному бегу от кредиторов в трениках.
Мы снимем с манекена зачарованное ожерелье фурии,
гармонирующее с твоим взглядом, слегка прищуренным.

А когда выступит с торжественной речью ути-Путин,
держа бокал с обезжиренным йогуртом тутти-фрутти,
а гамбургский петух прокукарекает своё кукареку
в честь наступившего, о непревзойдённая из айседор,
мы окончательно чокнемся, поедем грекой через реку
и вылетим чартерным рейсом прямо на Тральфамадор.