***

 
                НАДРУГАЛ О ПОЭЗИИ ХРЮШКИНА

      Первое, что бросается в глаза при чтении стихов Хрюшкина (или Гуляй-Васи), -- это их удивительная художественная, блин, прелесть, яркосность образов, заражающая сила чувств, и
пусть в основном низменных (это уж кто как сам для себя, блин, решит), блеск ума, виртуозное владение словесными, блин сред-
ствами – ритмом, звуками. Сила этого чисто, блин художествен-
ного воздейсвия такова, что, несомненно, она заслоняет главное
внутреннее содержание стихов Хрюшкина (или Гуляй-Васи, так
как наиболее сильное впечатление, как на критика так и на чита
теля, я думаю многие   со мной  согласятся, является именно это его произведение, мы  как бы отождествляем их: Хрюшкин – Гу
ляй-Вася). Ослеплённые их красотой(стиха), они уже  стремятся (или не стремятся), понять  главную мысль -- во имя чего и  соз- давал  поэт  своё  произведение. Иной раз,. благодаря этому (иль вопреки) и  возникает  неверное  понимание (или непонимание),
этой мысли, ошибочное толкование  поэзии  Хрюшкина (Гуляй-Васи).
      Стихи Хрюшкина можно читать  легко, расслаблено, не вду-
мываясь  в  каждое  слово,  так как  каждое слово у  него не важ-
но для понимания целого. Цель произведения, авторская напра-
вленность, то  есть, ради  чего  создаётся  данное  произведение,
хочу  сказать, но  боюсь  слова – МОРАЛЬ,  преподносится   чи-
тателю легко, красиво ненавязчиво как в ресторане сладкое (де-
серт), но ещё нужно добавить: и с мягкой иронией, с крупинкой соли, как говаривали древние латиняне, с юмором. С юмором не
только ради хохмы, хотя и она  черезвычайно важна в современ-
ной, или заоблачной, точнее,  загробной жизни (что доказали уж
и не раз многие незначительные как маститые так и менее масти
тые учёные). Да вспомним того же Данте, его «Божественную, э комедию».А?  Несомненно, (немногие) критики  (из старообряд-
цев, как бы помягче скать)  обвинят Хрюшкина во словоблудии.
Но ведь им можно задать и рторический вопрос: Кто не блудил?
А ведь это  один  из риторичернейших вопросов! Наряду, с каж-
дому барану  известными, как:  Кто виноват?  Что делать?  Куда
бежать?  То  есть,  я  говорю  о восклицании « …Пусть  первым
бросит,  блин,  камень  и  т.д.» … Кто не блудил? Ибо, путь наш
во  мраке!.. И – «Человеку  свойственно  ошибаться».  Не  поду-
майте что я здесь выпендрился и умничаю, но: «Эрари гуманум эст».
       Если справедливо разобраться, сравнить сходные  образные
сравнения в поэзии Пушкина и  Хрюшкина,  то,  несомненно,  у
многих (или некоторых) читателей (а я надеюсь, так и критиков
как маститых, менее и полумаститых) возникнет ощущение или
как бы, блин, помягче выразиться вопрос: «А не переплюнул ли
этот, извините, Хрюшкин Самого… На букву Пэ?.Дабы не быть голословным, цитирую:

                Так медленно по скату гор,
                На солнце искрами блистая,
                Спадает глыба снеговая …

Это  пристрелили  Ленского (кто  не в курсе). Вопрос: Какого Х,
Я имею в виду ИКС (неизвестная величина) Убит поэт! А он тут
«солнце(!)  искрами(!)  блистая»(!?)  Неуместно, я  бы сказал,.не время.
   А вот у Хрюшкина. Сходные, трагичные абстоятельства и вот:

                Так с гор заснеженных в долину,
                Сметая всё и всё круша,
                Вдруг устремляется лавина,
                Спеша мгновенно всё смешать…

         Какая  красота  слога, напор, трагизм, но без «блистая» же,
Возможно, что кто-то  и  видел где-то, когда-то снеговую глыбу, сползающую  медленно(?)  Дело  не  в  том. Пристрели поэта (!)
И кто как не поэт должен подчеркнуть  весь  драматизм, всю  ту
Жуть и  трагизм  ситуации. Неубедительно?  Впрочем,  в России
Стрельба а, проще сказать, охота на поэтов от сезона не зависит.
Причём, чем  крупнее  «дичь»,  тем  желанней  приз. Кто бы по-
мянул (невжно каким словом) сегодня Дантеса или Мартынова?
Быть может, только самые близкие  родственники. Автор так же предостерегает  последующих  поэтов  и т.п. от непродуманных,
рискованых поступков:

                Летит так ледяной карниз,
                Пришедшей раннею весною,
                С крыши оттаявшей крутой.
                И ежегодно сей сюрприз
                Калечит головы и ноги,
                Многим, шагнувшим за пороги.
                Простите, коль сравнения строги.

Если вспомнить, что смерть Пушкина наступила через пол-года
После его «Я памятник себе воздвиг…», Или, как другой, менее
Известный  поэт  изрёк:  «Город  дарю вам, построенный мной – живите.», и… пропал.   Кто  из  них  скромнее?  Проблематично.
А «…на рукаве своём повешусь.» Есенина? А Владимир Влади-
мирович (я имею в  виду  Маяковского),  осуждающего  собрата
во  литературе:  «.Дать  чтоб  щёки…свинцовый мел…» И что?..
Что подставил? Щеку или висок – неважно. Башку!  А М. Круг?
«Я закрою глаза… приходите в мой дом …буду вином угощать»
Пришли, блин, только не винцом, а свинцом угостили. Кто кого
первым – это невавжно. Важно  другое –  следите  за «базаром».
Здесь автор не только  выразительно, но и, с присущим ему иро-
нией и  юмором, намекает, что трагическая смерть поэтов – есть
результат, следствие их мучительных поисков. Как тут не вспом
нить и ещё один, полный трагизма, но прекрасный отрывок:

  Увы, таков удел поэта:
                Тащить свой крест, надев венец,
                В кровь изодрав его щипами
                Свой пылкий лоб. Таков конец:
                Инфаркт, петля или свинец.

Здесь автор хочет сказать, что трагическая смерть ещё не являя-
ется гарантией литературного успеха, будь то смерть  на  дуэли,
выстрел в лоб самому себе, или петля на шее  затянутая  кем-то.
Важно другое – позиция автора, его отношение к происходящим событиям, его борьба, сопротивление им. Как уже сказано ранее                «И милость к падшим призывал», хоть это и противоречит зако-
нам естественного отбора.
      Так вот, здесь мы приближаемся к главной, основной задаче
произведения: развести трагический конфликт с самим собою, с
близкими, с бог знает какими обстоятельствами; не то чтобы их
опошлить, но здраво посмеяться и филосовски  осмыслить.  Как
сказано в посвящении:

                У края, если «позабавит»
                Поднимет или остановит
                Расплавит в вашем сердце холод,
                Крылья помятые расправит
                И хоть немного яд разбавит.

      Таким образом, данное произведение является незаменимым
профилактическим средством от всяческих форм суицида и дру-
гих преступлений и психических срывов связанных с какими-то
конфликтами (измены и т.д)       И ещё…: ляпнул  как-то  Гуляй-Вася, лет за пять лет до…

                Приёмам спуска скоростным
                Чиновник овладеть стремится,
                Отсюда вывод,  проясним:
                Ему он скоро пригодится,
                После пинка под ягодицы…
                Не обижайся, мэр столицы,
                Если ЧО…
 
   Можно говорить и рассуждать о многих совпадениях, различ-ных высказываниях, типа: Поэт-Пророк. Но следите за базаром,
дорогие мои читатели. Информационный посыл? Мыслеформа?
         И ещё, для тех, кого будет воротить от, так сказать, народ-
ных выражений, употребляемых автором взамен иностранных и
иных , типа: «секс», «член», «половая связь» и т.д., от которых в
свою  очередь, воротит --  у другой части читателей, хочется до-
бавить, что МАТ – это ругательские слова с упоминанием мате-
ри (божьей, земной, чьей-либо). А в этом произведении этих вы-
ражений и слов нет. Меня, лично, коробит, когда в статьях или с
экрана «ящика»  я слышу свободные рассуждения и выражения:
«сексуальный»,  «сексапильный»,  «потенция», «эрекция» и т. п.
Так что наиболее «Целомудренной» части читателей, я бы посо- ветовал захлопнуть эту книгу и поскорей  отбросить  её.  Нет  --
сжечь.
     Автор, наверное, никогда бы не рискнул писать в таком дерз-
ком, скандальном стиле, да, может, и вообще сочинять, если бы не свела его судьба и дружба с Георгием Лашиным  Он-то и яв-
ляется пионером, если так можно выразиться о жанре Хрюшки- на. Многое было зачёрпнуто у него, рождалось благодаря ему и потом.  Светлая  ему  память.

                С. Бонди-Блатунски


ВАСИЛИЙ ХРЮШКИН


Посвящается
Георгию Лашину.

Решив однажды позабавить,
Уж сколько лет ты всех смешишь,
Хоть нет тебя, и только память,
И смех,  дают возможность жить.

Пусть скажут: «Выглядит старо…
-- Я подхватил твоё перо»(!)
Перо, конечно же – не знамя,
Но и оно горит, как пламя,
Даря тепло другим и свет,
Когда тебя давно уж нет;

Кому-то, может, дней прибавит,
«У края», если «позабавит;
Поднимет или остановит,
Расплавит в вашем сердце холод;
Крылья помятые расправит,
И хоть немного «Яд» разбавит..

Теперь, простите, в общей гамме,
По мадригалу каждой даме,
Что вместе, как цветки в букете,
Вдохнули свежесть в строки эти.
Как троицей, неразделимо,
Всегда присутствовал незримо
Ваш образ в сердце пилигрима,
И вдохновлял, как мощи в храме…
Коль осветит улыбкой дама,
При чтении, свой строгий взгляд -
Как одобрение от мамы!
Дороже славы и наград!
Ответит циникам и хамам:
-- Отцы, Борцы, Творцы «в натуре»…
(В из-куйстве все мы - «Братаны»)…
Я так же родом из кустов.
Вот вам прутки - сниму штаны -
Порите! Но, себя спросите:
«С дешёвым фарсом... пошлой драмой
Приём, что тут избрал пиит?»
-- Нет, он так свеж, хоть и не брит!

Как розги, как прутки в метле,
Как светлый луч в кромешной тьме,
Так все меня вы вдохновляли
И … равнодушно отвергали,
Что очень важно для поэта:
Пинки, плевки в клапштос, дуплетом -
Они нужны зимой и летом;
Они коробят и язвят -
Но будят, тормошат, бодрят!
Давите ж, как змею, гордыню
В мужах-поэтах  роль прислуг!
Она, словно коровье вымя,
Явит божественный продукт,
Дабы возвысить Ваше Имя!

          *      *      *

Была уже поэма сшита…
Да вот, явилась Маргарита.
И я в пролог вбиваю клинья,
Дабы магическое имя
Поставить во главу угла…
Тщусь, чтоб уловка помогла,
Учтя её Ум  (грудь и ноги),
Мне вдохновенно дотащить,
Хоть кой кого уже тошнит
От слова бойкого и слога
(Надеюсь, то не Маргарита),
Как глыбу горного гранита,
На предстоящий постамент,
Для возведения монумента,
Воздвигнутый с прошествий лет 
(Пока безвестному), поэту.

Итак, явленья Маргариты
(Загадка так и не раскрыта)
Знамение иль эпизод
Не знаю я, но посвящаю
И ей, в сплетеньи прочих од,
Хотя на них прошла уж мода.
Но мода что? Что и погода.

           *       *       *

Решил «он» сдуру позабавить…
(Ум потерял из-за тебя),
И вот, не знает, как представить 
Небрежный плод своих забав,
Тобой внезапно вдохновленный.
Той осенью, на склоне лет…
Так же листва слетала с клёнов.
И снова прятала твой след…
Средь лет и бед, что нет страшнее.
К нему ты бросилась на шею…
Друзья завистливо шутили:
«… Она как шарфиком обвила!..»
«…Как цепь кандальная повисла!»
«…Мне кажется, как коромысло…»
Да, помнит: нежно, как кашне…
Но как на виселице шею,
Вдруг переклинило в башке!..
Забыл, как звать - куда смешнее.
И вспоминая в муках страшных,
                Как накануне перебравший…
                Тщетно пытается алкаш
                Наутро вспомнить день вчерашний…
                Ни дверь не вспомнить, ни окна…
                Что ж, коль ответ: «Пошёл ты на!..»,
                На дерзкое: «моя, Оксана!»
Он Вас любить не перестанет.

                *     *     *

      Решил я снова позабавить
Вас… Что же с меня взять?
      Песнь не про «поило», «кровати»,
      О мордобое и разврате
        В сей малограмотной балладе
(Таланта во мне Христа-ради).
О чём? Уж только вам решать,
Если над ней Вы не заснёте.
А если снова  улыбнетесь,
          Хоть скрыто, как из-под полы,
          И снова молвите: «Забавно» -
          Услышать тщусь надеждой, Алла
          -- То… ни богатства, и не славы,
          Иной не нужно похвалы,
          Cum grano sallies*, согласно.
_____________
   *  С крупинкой соли, с иронией (лат.)

Тебя решил я позабавить
-- Не дай Бог, снова разозлить --
К своим «Страданиям» добавить
Плоды бессонных «Грез любви».
Не смея помышлять о том,
          Чтоб сим возвышенным твореньем…
Но напиши я даже, Том!..
Да хоть собранье сочинений!..
Не отвергай его с презреньем,
А лишь лукаво улыбнись,
Взглянув с высот на хилость их;
Издай короткое: «Ха-ха».
У ног твоих
Поэт с концом на букву «Ха».

           *     *     *

И как венец, как стог вершат
(Сравнения, увы, грешат),
Как ледяной воды ушат
На «дыню» скорбного поэта
(Узревшего Вас прошлым летом),
Души моей родник – Гульшат!
       Уж перейти готов на прозу,
       Но. Как шмель, презрев иные розы,
       Есть ещё ведь жанр – песнь!
       Любимой женщине в «Гареме
 Моей души!», Содравшей плеснь
 С «неё»… Как приз иль премью,
 Позвольте строки посвятить,
 Вам! Как в потёмках нить,
 Вы можете светить, святить,
 Скорбеть, слегка иль вдохновить
Перо унылого поэта….
И, в общем, вся баллада эта
-- Пусть я бездарен, но не лжив -
У ваших ног теперь лежит.

Для всех, для вас, мои подружки,
Забыл на время я друзей,
   Еду, хоккей, детей, пирушки;
   Вам лично, мои музы, феи,
   Я посвятил балладу эту.
И пусть герои в ней раздеты
Уж слишком часто и подолгу,
Но автор верен чувству долга:
В любой момент, на четырех,
Растленных чтением стихов,
Готов немедленно жениться;
Раскаяться, иль удавиться;
Снести готов любой упрёк,
У ваших стройных знойных ног,
Где б с удовольствием прилёг,
Скромно шурша сими листами,
В волненьи… путаясь (местами(?))
И далее б… читал…

Пролог.

Для остальных, уже публично
(Как первый президент изрёк):
Примите «исповедь» иль трёп
На «заданную» мною «тему».
Пусть слышится чуть-чуть цинично
И глупо, тупо, как «Му-Му».
Зачем писал и почему?
(Ну, коль уж «исповедь» «публична»!..)
     Какую ставлю я задачу?
Как можно проще объяснить,
Слегка опошлить, упростить,
Понять полов двух отношенья,
Чтоб, так сказать, предотвратить
Грубейшее их выясненье:
Доходит ведь до СУИЦИДА
И бойни между индивидов –
Угроза «Сохраненью Вида».

Допустим, спьяну иль с испугу,
Ваш перепуганный супруг
Вас перепутал с кем-то вдруг…
Ну, с вашей лучшею подругой;                               
Или какой попутал бес -
Не на ту бабу он залез…

Подумаешь, ну, накормили  Ваську
Из другой чашки…
Такой же точно «пшённой кашкой».
Что ж, это ль повод для трагедий,
Чтоб тут же казнь вершить немедля?
Вернется он, пройдя по кругу
(Тем более, коль то подруга).
Ведь с ней, живя в одной общаге,
Делили все: еду, дуршлаги,
Тряпьё, духи, помаду, туфли;
Мечты о муже, сплетни, трюфли.
И что гораздо ведь важнее -
Вы стать должны ещё дружнее;
                Теперь вы стали ещё ближе
    (По пояс, даже ещё ниже)…
    Теперь вы словно две  сестры.
    (Ну, а для нас вы все – Десерты)
Так точно можете и вы,
Для полученья впечатлений
И заостренья ощущений,
Взять испытать свою подругу
(Вдруг соблазнив её супруга):
Подруга вам она, иль так?
А если, оказалось, враг?
И сразу ведь не разберешь…
Ну, было если хорошо
Обоим, значит  - не грешно.

      Великодушней будьте, бабы!..
      Всё вы боитесь: Ой! да кабы…
      Не будьте как в болоте жабы…
      Ведь не убудет от супруга…
      Вновь рядом лучшая подруга!
      Не потеряйте вы лица,
Гоняя Ваську-подлеца.
      Берите вы пример со львиц.
Ну, кто ж посмеет усомниться
В их помыслах, клыках, их «лицах»,
В когтях… и чистоте этичной?
Лев их всегда в форме отличной.
Кто скажет: Это дом публичный?
Сыты, здоровы, вьются львята!
И сей пример не единичный.
Природа вся… Фауна вся…
У птиц, возьмём в пример – гуся…
Иль петуха (прости, Зэка),
Того оставим мы пока.
Гусынь и кур сколь! Им - до Фени…
На суше - волки и гиены…
Бык – посмотри, один на стадо,
А сунься в воду? В общем прайде
Морские львы, коты, тюлени…

Писал ведь сам товарищ Ленин,
Коль кто о нём, «воще», слыхал
(Врубитесь в то, что я сказал),
Раскройте томик из «Собранья»,
И «нечитавшим» в назидание -
Прочти «Теорию стакана».
Я не хотел бы здесь обидеть:
Не импотентов и не пьяниц,
Несокрушимый сделав вывод,
Итог (ханжу пускай скривит)…
Его б назвать - «Закон» и в… глянец.

Товарищ, ревностью не парься!
Пусть не останется и следа
Сомненьям. Разойдясь по парам,
Проникнувшись ученьем Фрейда,
Мы подведём итог такой:
Альтернативы нет другой…
Будь трансвестит, будь голубой,
«Реальным пацаном», девчонкой…
-- Вопросы все решит вам – койка.
В душе мы дети же, ребята!
Играйте. Все мы - сёстры-братья!
В натуре и в литературе:
Шутите, смейтесь, развивайтесь;
Резвитесь (в меру), забавляйтесь!
-- Действительно, хорош стрелять –
Зачем? Кого? Ответь, ромалэ,
Итак, уж нас осталось мало.

Что же касается мужчин:
Любите женщин и берите,
С причиной или без причин,
            И уж, конечно, – берегите…
Зачем душить, топить, уродовать
То, чем наградила нас природа?
В печь классику, долой Шекспира!
Все драмы пусть вершатся миром.
Трагедии закончим Пиром!

Не мучайте себя вопросом,
Не клюйте, словно «начкур» просо…
Так вопрошает лишь дебил:
«Как бы здесь Разин поступил?»
До дыр обглоданная тема:
Нет бабы – значит, нет проблемы.
Ответим на призыв ханжи,
Всегда хвататься за ножи
Готового в вопросах чести,
Во все века, во всяком месте,
И то, всегда найдётся повод:
С друзьями ссора – «бабу в воду».
Травить, топить, душить и резать
Всех Дездемон, Земфир, Джульет –
Нет бабы и проблемы нет --
То ваш призыв, а не каприз.

Не будем нагибаться вниз.
Что! нам искать: «платки», «браслеты»?
И ждать правдивые ответы
На наводящие вопросы –
«Кто и когда их на пол бросил?»,
«Зачем  дала?» и «Где подвески?»
Не лучше ль их - всех хором – вешать?
Всех истребить, известь, как крыс:
Катек - топить, стрелять – Ларис?
Затем, собрав в одном «Канкане»,
Всех … дружно… закидать камнями(?!)

Прости меня, читатель милый,.
Мужчины проявляли силу
У классиков любых народов…
Но ни один самец в природе
Не тронет женщину свою,
А честь их защитит в бою!
«Вогнав свинец в башку Дантеса».
Вопрос повис. Хоть, интересен…
Честь сжала нас, как кузнец клещи,
Но остаётся навсегда:
Выбор – всегда удел был женщин.
Всё остальное лишь вода.
   Он освежит, как летом квас,
   Словно в оркестре контрабас
   (Авторитет как раз сейчас…),
   Коль лень, отвечу я за вас
   Ведь, тогда не было б и нас. 
               
   Короче, словно тост – «За  дам-с!»
   Поэма - как боезапас -
   Поможет в битвах меж полов
(Снопов, стогов, лугов, столов),
Где б не склоняли мы голов,
С горящим пылкой страстью взором,
К сжатым коленям под подолам…
Глаголом, словно вбитым колом,
«Отверзнув» дружно вопль ханжей
(Условных: «самок» и «мужей») -
Зажжём, В СЕРДЦАХ, мозги людей!
Прости, язык родной увеча,
Зажег я, кажется, наречием.
Глава первая.  Элли

Начну как Жора, без напруги:
«Друзья, однажды в Петербурге…»
Там где я не был никогда,
И никогда, Бог даст, не буду,
Так как к Нему давно пора;
Дай Бог, опять же, до конца
(Это для красного словца),
Дойти, не выронив пера.

Итак, мы в северной столице:
Среди гранитных берегов,
О мощь, которых  Неве биться
Повелел Пётр; средь снегов,
Оград чугунных, львов пузатых;
Средь каменных мостов горбатых,
Фонтанов, парков и дворцов –
       Творений дедов и отцов.

       Не удержать восторг поэтов,
           Что встретили мисс Элли Бригс,               
           Со Старого, прибывши, Света.
           Что ж, если был такой каприз…
           -- Темно на Темзе, лишь «Звезда!»
           К нам заявилась вдруг сюда.
           Когда же снова удалилась,
           То ночь полярная продлилась
           В тот год… Читатель, согласись?..
           С брегов туманных Альбиона
           Примчалась в наш столичный град
           Сия прелестная Юнона,
           Дабы узреть: фейерверк, парад,
           Каналы, парки и фонтаны,


































           Петродворец и Летний Сад…
           Всё ль перечислил Поэт, пьяный,
           От созерцания Кумира?.

           Богатая как дочь Эмира,
           Она объехала полмира,
           И вот… Брег Северной Пальмиры
           У ног божественных лежит;
           Как ваш, читатель, раб покорный…
           Поправлюсь чуть – читательниц –
           Не раз пред  Вами, рухнув ниц…
           Чтоб Вас затем «свалить» проворно…
           Был разве кто не льстив, не лжив…
           В укромном месте окажись
           С дамой, от страсти разъярённой…
           Слушай всегда инстинктов жизнь,
           Но не воинственной ханжи.
           Ну что ж, вперёд! Поэт проворный…
 
           Чтоб не менять традиций жанра,
           В начале нашего романа,
           Не мудрецу и не барану,               
           Но мачо, бабнику и хаму;
           Другу бутыли и стакана;
           Как джентльмену, наконец,
           Вас с ходу познакомить с дамой,
                Для одобренья Их сердец
                (Так как по Ним я «спец» и льстец)…
                «Позвольте», вежливо промямлю…
                Я начал представлять (дебил),
                Кого?- забыл: себя ли? дам ли?

А так как автор, несомненно,
К ораве той принадлежит:
Слугой, рабом одновременно,
Быть, сознавать и дорожить,
Созданиям этим поклоняясь…
Нет. Точно не остановлюсь…
Передохну и закругляюсь,
Не то во пышно-слово-преньи
Иль утоплюсь, иль захлебнусь.

Но что же нас в созданиях этих
Так покоряет с юных лет?               
Дороже что всего на свете
И без чего не мил нам свет?
Что мучает самцов доныне,
От сотворенья бытия,
Будь царь ты, раб, да хоть скотина
Мужского рода!? Вот и я –
Труда безмозглого создатель,
Быть может, ты сейчас решишь;
Ты: предводитель, обыватель,
«Туз» ли, «шестерка», «шишка» ль, «шиш»…

Мне безразлично мненье это…
Как и вращению планет,
Кто может указать Поэту?..
Плевать ему на «Да» иль «Нет»!
Кто в снах отчаянно срывает
С прекрасных плеч, как цепь, наряд;
 Кто крутит шею, не скрывая,
 Вслед каждой юбке и подряд,
 Мечтает сорок раз по разу,
В период каждых полчаса…
Кто в небо тотчас улетает,
Лишь прикоснувшись к их власам!..
О Ней!.. Довольно! Что-то сразу
Поволокло на небеса…
Опустимся ж опять на землю…
Даже чуть ниже, под нее…
В полуподвал, где люд приемлет
Все блага на пути земном:
Короткие часы общенья
С соседом, с другом за столом;
 Иль отдых  твой в уединении,
 В углу, иль где-то под окном…
         Приятно так же развлекаться
 В кругу распущенных девиц,
 Когда они готовы драться
 За право на ночной «лайвблиц»
 С тобой. Бывает, нет клиентов…
 И ты – один, на много вёрст,
 Средь кучи баб один… как пёрст!..
 Счастливей нет таких моментов!

 Ах! Где же, где же, вы, те годы?
 Вокруг девичьи хороводы
 И ты как ёлка в Новый год!
 Сейчас я - пень, среди болот,
 Вновь погружённый в лиры омут,
 Слоняюсь, шаркая, по дому.
        Один назойливый лишь кот,
        Хоть тоже стар, но всё ж орёт
        И требует, поскольку Март,
        С хозяина скорейший «Старт!»
     Навстречу к ветреным подругам,
     К своим извечным же врагам:
    Собакам и другим котам.
     Оставим рыжего скота…
Витать мешают на «Парнасе»
Досель иные «Гуляй-Васи»
  Поэтам всех эпох и стран
  Упрямо, тупо, как бараны,
  Явившись в гости… утром рано…
       Простите, я забыл про даму,
 В тоске о тех годах, тех самых…
  Её, конечно, не отдам,
  Хоть может уж не по годам.
  А может?..  не исключено…
  И возвращаюсь к ней азартно.
        А так как леди после старта,
  Уже два месяца подряд…
  Гостя в Финляндии у брата…
                То угрожающий заряд 
За это время накопила.
Читатель, ты меня поймешь:
Столь дней… не пивши даже пива…
Бесчеловечно! Ну, так что ж?
Так и верблюды поступают,
Когда пустынею идут,
Но лишь нога к воде ступает,
То тут уж пьют, пьют, пьют, пьют, пьют…

Наверно, будет преступлением
К подобным прибегать сравнениям…
Нет тут иронии и следа,
Суровым критикам ответим:
Выносливостью наша леди
Не уступала монстрам этим -
Была призёром в марафоне,
Не раз она на Альбионе.
Ей покорялись пьедесталы
Дистанций, где она блистала!
Не в свите Спорта Королевы -
Была Принцессой эта Дева!
         Муз. Поэт. композиция.
    «Королева»

Слепа от вспышек репортёров,
Глуха от грохота трибун,
Рвётся от выстрела стартёра,
Словно взбесившийся табун,
Гонцов стремительных колонна…
Хотя ещё не смолкли стоны,
Вопли победные у трона,
Над колоннадой Марафона.
       От напряжения корёжит рот…
       Но , жизнь – движение! И цель -  вперёд!
       Визжат трибуны, толпа ревёт:
       Да-вай, Е-ле-на! С тобой народ!

Прочь ямщиков, обоз, подпругу!
Мне ненавистен поворт:
-- Я не хочу бежать по кругу,
Я буду рвать, лететь вперёд!
-- Потом. Плевать! Все круги Ада!
Когда всевышний призовёт!
Мне ненавистны -- вбок и задом!
Я ненавижу поворот!

И если жизнь заставит гнуться,
И мне бока слегка намнёт,
Но не сломает, не согнёт,
Она мёня не разжуёт
И ей придётся поперхнуться.

При свете звёзд иль свете дня,
       Никто не ставил на меня…
И для меня - это фигня!
Пускай «вожак» иль вождь зовёт
       В очередной переворот
Для новоявленного трона,
Под визги прихвостней и стоны…
Пусть угол карты кто-то гнёт,.
Стригитесь, овцы, у ворот.
Я в Грецию стремлюсь упрямо!
Бегу, но только тупо прямо!
Я не сверну, стремясь вперёд.

 Нет сил бороться, жилы рвутся,
 Но нет и права мне запнуться -
 Я весть несу, весть о победе…
В Афины! там ждут, не дождутся.
И не сдаётся эта Леди.
Уж сводит мышцы, рвутся бронхи,
Все силы ты отдашь до крохи!
Лишь только бы не поскользнуться.

В Афины наш гонец стремится
И добежавши, упадёт…
Но он бежит, летит, как птица
В последний вечный перелёт...
К обетованным небесам…
Строго по линии стремится,
Как по магнитным полюсам.

В изнеможении, но жилы рвёт.
От напряжения корёжит рот.
Вся жизнь – движение, и цель – вперёд!
Ревут трибуны, толпа орёт:
Давай, Елена, с тобой народ.
Бежит Елена и ленту рвёт.



































Ах, ножки Лены! Ножки Лены!
Вы покорили километры;
Срывали финишные ленты
Тугие трепетные перси;
Мелькали словно мотыльки
Её волшебные коленки;
И ямочки на щёчках Ленки,
Прелестных, нежных, словно персик --
Взор греков радовал и персов.
   Тугою линией бедра
Ты покоряла города!
И в исступлении орала,
По этим линиям гадая,
Армада зрителей… орда,
Когда с трибун на них взирала.

Быть может, речь тут не о том…
Возьмите девушку с шестом.
Ведь покорила гравитацию,
Спасая честь «промокшей» нации,
Напрасно алчущей наград!..
Исполнив с трогательной грацией
Сальто вперёд или назад?
Не помню уж. Прости, Елена -
Отшибло… Пялился на зад.
    Прыжки твои – провал во времени.
Полёт – во времени прыжок.,
Но что он нам? То лишь предлог,
Все мы «шесты», ведь так, дружок?
Нас покорил шедевр тех ног!
Отдал бы золота мешок
Немедля сам меж …(этих ног).
    Прелестны ножки балерины,
 Гимнастки, или гимназистки,
 У стриптизёрш: (скажи, Ирина…)
 Нет, врал поэт, неотыскавший
 В России пары стройных «Ног».
 Уж я б ему – нет слов – помог.
 Сколь раз вы мне «сносили башню»
 И я схватив, как плуг на пашне
 Мужик в весеннюю страду,
 Их, налегал на … «борозду».
 
 Клянусь, как перед божьим ликом -
 Сорви свой глас, ханжа, от крика -
 Коль криво я когда пахал,   
 Ругаясь, что не идеал… соха
 Кривая и земля суха… 
     Хвалите ножки танцовщицы –
 Они ответят вам сторицей.
 Ведь упражнения с шестом
 Невольно вызывают стон
 У стойки… мужикам порою
 (И у меня, от вас не скрою).
     Но не в стриптиз, и не в притон…
 Идите все на… стадион!
 -- Коль непонятен, сей синдром –
           Идите и на… ипподром.
            Какие там  стоят лошадки!
Нервно подрагивают мышцы
От холки и…до ягодицы…
Как и у нашей страстной львицы,
Что стать второй не примирится,
Быть первою всегда стремится.

Но это только капля свойств,
Так скажем, первая страница
Из множества её достоинств:
Фигуры, грации, лица,
Что покоряли ум, сердца
И дурака, и мудреца
(Это для красного словца).
Но вот, как модно стало ныне,
Не важно – Лена или Лина,
Всяк в лидеры попасть стремится.
(Из драной кошки – светской львицей)
И покоривши шест, бревно,
Толь мелкие худ-гимн-снаряды,
Иль маршем, прямо с де-филе
Прикрыв «филе» бизнеснарядом,
Лезут во властные структуры,
В кровать купцам и президентам,
Кумиры наши, звёзды… дуры.
    Отбоя нет от претенденток.
От секретарш до мисс Вселенной -
Не в ожидании повышения,-
Активно сами лезут в дамки,
Борясь за звание первой леди
И доминирующей самки.

Я знал лишь ярус самый нижний
Из нрава  лёгкого подвижниц -
                Как это ни смешно и пошло,
Легкоатлетки в юном прошлом -
Как минимум, все кандидатки
И мастера в смысле «поддатья»
(Потом уже подметил я);
Неутомимые в кровати,
Но утром:  тихие и скромные --
Исчезнут, вместе с «телефонами»…
     Что ж, у спортсменок есть капризы -
Ну как им без наград иль приза?


































Иль ждать бедняжечкам  презентов
От жадных и тупых клиентов?
Увы, не избежал позора
И я. Не раз судьба накрыла…
(Пройдя иль нет её горнило),
«Естественного», блин, «Отбора».

Но, «Дух атлетизма» приподняв,
Свернём к спортсменам сего дня.
Долой сомнения и страхи,
Чиновники и олигархи -
Спортмены: и зимой, и летом!
С десницы лёгкой президентов,
Борьба поднялась, так же теннис, 
Как пени…- нет, как птица Феникс!
И, так сказать, из первых уст,
Благословим мы лыжный спуск.

 Музкомпот
Лыжня России (подгорная)

Вот кто-то с горочки спустился,
И как издревле повелось,
Тот спуск тотчас в верхах привился.
             И покатилось… Понеслось!

Таков удел: « Лыжня России»
И ныне - сверху и на дно.
На дне - пророки и мессии,
А сверху - пена и говно

Полез и я… чего смеёшься?
Мне душу душит боль и грусть!..
Вопрос – Зачем? Куда  несёшься?
Куда ты, Долбаная Русь?

Но выше нос, друзья!, Мне мнится:
             Приёмам спуска скоростным
             Чиновник овладеть стремится?
Отсюда вывод. Проясним.

Ему он скоро пригодится…
После пинка под ягодицы…
Не обижайся, мэр столицы,
Если ЧО…

Но мы пойдём иной тропою:
От стадионов к водопою.               
Ведь соблюдать, сколь не кружи,
Всем нужно питьевой режим.

Итак, читатель мой, вам ясно,
Что было дальше с Элли Бригс.
      Не будем тратить слов напрасно,
      Последуем за нею вниз.
      Конечно, жаждою томима…
   Все рестораны. Все равно.
Не пропуская так же мимо
       Любой фуршет иль казино…
    Настала очередь трактиров.
       И трудно автору вдвойне:
    Роман накрапать о войне
    Иль о чуме во время пира
    Гораздо проще, чем писать
    О том, как пьют, едят другие.
    Естественно, мечты благие…
    Куда там! Только пить и «ссать»,
    В беспечном том круговороте,
 «Чем милость к падшим призывать»
 (Удел, считаю, крайне низким) -
 То мы оставим альтруистам.
 Увы, пуста затея  эта.

  Лучше опустимся в подвал,
  Ведь я, друзья, не рисовал,
  Совсем, почти, её портрета:
  Во что и как была одета,
                Под сводами лит-кабака?
                Но вот поднимется ль рука
                Описывать наряд девиц,
                Под напряжением яиц,
                И помнят ли - спроси поэта --
                Во что «они» были одеты?
                Ответ один – конечно, нет.
                В этот ответственный момент
                Мы мыслим – Как бы их раздеть,
                И поскорее овладеть.

                Желания эти наши вечны…
                Тут лишь всего одна строка:
                Была Эллена безупречна!
  Покинув стены кабака,
  Оставим там ее пока,
     Чтоб познакомить вас слегка
     С героем нашего романа.







          Глава вторая. Вася

Слега небритый, в меру пьяный…
Всегда (сколь не было б стаканов),
Василий Хрюшкин, мой приятель,
Родился на полях Мордвы,
Как «Тёркин», коль читали вы
Книгу Твардовского, читатель.
Не думайте, что я заврался:
В Смоленск «Тот» позже перебрался,
Иль раньше – когда был грудной;
И потому перед войной,
В войну, зимой или весной,
Считал землёй своей родной,
Но был корнями из Мордвы.
Кто знает, может быть и вы…
Читатель, ты б и сам прикинул,
Коли фамилия на «кин»...
Выходит: Пушкин был… мордвин.

Сию гепотезу задвинул
Искусствововед и десидент,
Недосидевший пару лет
В бараке обшего режима…
    Что говорить, мордовский климат
Благотворителен для муз,
Он развивает стиль и вкус.
    Один профессор богословья,
Нацист (хоть и еврей по крови),
Миссионер в нашем бараке,
Светя лучиною во мраке,
Братве, склонённой на колени,
Молитвы гнал на чистой «фене»;
«Семь Пасок» проповеди вёл.
Сам, чисто, все и перевёл.
Припомнить трудно их теперь…
Ну, там: Не бойся, мол, не Верь;
Скоси должок; гони, блин, пайку;
Подставь «мурло», отдай фуфайку;
Нас в заключенье не введи,
Избавь «Лягавых» от «братвы»,
«Пахан». Конкретно, без «ботвы».

Простые, добрые слова (!)
Сердцам блатным и фраерам
Точней «пилюли» и «пера»,
Важнее дозы и бавла.
     Дела на воле замутил,
А в зоне - души осветил.
     Где вы, мордовские поля?
Леса, болота, лагеря?
Там некогда гулял и я…
Конвой. Унылая пора.

 Так вот… Твардовский, мой приятель,
 Простите за избитый штамп,
 Коль не понравился он вам
 (Тут вновь, блин, рифма - «мой читатель»)
 Так вот, с Твардовским на ноге
 Короткой был я… «Ну, наглей!..» --
 Воскликнет критик разъярённо --
 «Не видел свет!..» Но я спокойно
 Продолжу. Классик говорил
 (Когда с ним в Метрополе пил):
 «Меня послушай, как отца:
 Издай, мол, тоже -- про бойца…»
      Издатель(!), ты имей в виду,
 Если к тебе я с «Ней» приду.
                Сия книжонка - про «Бойца»,
О войнах тех, что до «Конца»
На  полосе передовой:
И генерал, и рядовой -
Бойцы «Невидимого Фронта»…
Ведь, «Он», друзья, -  под одеялом.
Порою, трудно «там» бывало
И вам, читатели мои…
Да не утихнут те бои!
Короче, всё - про «секс-бойца».
Вся от начала до конца,
Любой строкой и между строк…
Я с «Ней» у ваших стройных ног,
Прекрасный слабый женский пол,
Бездарен и «гол как сокол».

Герой наш не изобретатель,
Не межпланетный открыватель --
Простой, безмозглый обыватель;
Не надо – робкий, надо – смел.
Вот, вкратце, всё, что он умел:
Умел читать, как ты, читатель;
Считать, пахать, колоть, косить;
Просить дать в долг, у баб просить…
Бумагу рвать, железо гнуть,
Встречать, терпеть… под жопу пнуть.

Для дел возвышенных Создатель
Ума, увы, ему не дал,
            О чем он не подозревал,
            Как мы с тобою, мой читатель.
            Короче, жил и не тужил:
            Где воровал, где сторожил;
            А плохо что, иль кто лежит,
Василий тут не пробежит.
      То бичевал он, то работал;
Пошел контрактником в пехоту,
Затем десантником в Балтфлоте
Устроился наш обормот.

И было дело. Дело было
В Атлантике (иль, где еще),
Но в шторм его волною смыло
За борт. И чей же в том просчет?
Вспорол коралловые рифы
И наш корабль.  А идиот
Ведёт с братвой короткий брифинг,
Толи собрание идёт.
Тема значенья не имеет,
Но вот врёт каждый, как сумеет.
Вот как сейчас, возьмём к примеру:
«Разбор значения сей мели,
В контексте общей жизни цели».
У всех ведь времени без меры.


Муз. худ. поэт. танц. композиция
   «На мели»

Сколь хлебнёшь – все мало горя,
Сколь не пьёшь – всё мало, бля.
Снова я в открытом море
    На обломках корабля.
     За приливами отливы:
  То к земле, то от земли.
  Раз отчалил, брось печали:
  На мели, так на мели.

 Сколь гулять по воле вору,
  «Всё!» -- прищучат мусора.
  Гавкнут хором: «Руки в гору!
  Отдыхать пришла пора».
  Не смотри, браток, уныло;
  Не скули и не пыли;
  На «киче» забудь печали:
  Замели, так замели!

           Сколь пахать пришлось Егору,
           Но пришли и увели:
           И лошадок, и корову,
И Егора от земли.
И заботы, и печали —
Всё метели замели.
Комиссары по амбарам
Подмели, всё подмели.

Чтоб дожить, не зная горя,
Подсадил Володю Боря.
Срок пршёл. Другой…Грядёт
Для Лжндмитрия черёд.
Бейте в бубны, рвите струны,
К нам медведя привели.
Полезай на трон с трибуны
          И мели, мели, мели…

Судьба, заметим между строк,
Хоть и полезен твой урок,
         Но вновь его мы забываем,
         И вновь нас с палубы смывает.
         А мы ругаем свой кораблик,
         Иль аллегорию – те «грабли»,
         Что под ногой у нас всегда,
          Но получает-то – «Балда».
          Не пролетело и полгода,
          Как снова нашего урода
          Мы видим в «море-окияне»…
          Заснул на вахте Вася (пьяный).

          Что ж, смылся ты, иль тебя смыло --
          Так то ж еще не утопило,
          Лишь бы ума и сил хватило…
 (Тут слово-паразит -- «И вот»):
 Соорудил Василий плот.
Пропустим рядовые муки,
Всех, всё равно, не описать:
Кругом вода… Такая скука.
Устал сидеть, глядеть и спать.

Сколь клял он небо, сколь просил он…
Сколь плыл он вдаль с обросшим рылом,
Не помнил Вася. Свой конец
Чуть не нашел он… Наконец,
Земля! Необитаемый остров!
Где подобрал его «Купец»;
На чьем потом уплыл корыте
(«Ушел», уж вы меня простите),
Исколесив весь белый свет,
В свои младые тридцать лет.

Мне трудно отыскать, поверьте,
На карте мест, где б он не был.
         Бухту Святого Гавриила
          И ту он даже посетил,
И пару строк ей посвятил,
Как позже Малокость Великий --
Моей поэзии безликой
           Пример, Учитель, Эталон;
           Спонсор и Корифей «Орфея»,
           Куда сносил всегда «лаве»!
           За них(!) нижайший мой поклон
           И в буйны ночи, и с утра:
           С  щедрот полян, подарков царских,
              Герою подвигов гусарских, Ура!!!
           Любимцу муз, кумиру женщин;
                Отверстий всех, щелей, затрещин,
                Коль таковые, ясно, были
          (Известно – знаю по себе),
          Но, чтоб не поднимать сей пыли,
          Гуманно – ставлю здесь пробел.
          (Не знай зачем, после тире)…

           Другу  (муз. Компот)

Когда устав от песен и запоев,
Весь мир петли верёвочной тесней,
Ты душу мне, как дверь свою откроешь --
И станет мир просторней и светлей.

И на рыбалку, или за грибами!..
Но в лес дрова с тобой не повезём.
Мы в очередь не рвёмся за гробами –
Ещё потопчем сапогами чернозём.

И пусть трепещут земляные черви,
Когда их на рыбалку призовём...
Вперёд, Петрович! Ты – Петрович Первый!
Назад вернёмся с карасём, лещом, язём…

И пусть не будет скатертью дорога,
Твой внедорожник продерётся всё равно;
И пусть вздыхает горько недотрога,
Когда опять пройдёшь ты стороной.

Не плачь, красавица, ведь он ещё вернётся,
Своей улыбкой и усами щекоча;
«Камзол и бархат вас обхватят!» Всё сомкнётся!
(А муж вернётся – даст он стрекача).

И если первым вдруг тебя зароют,
Я стану первым. В этот самый миг,
Потомки томики твои и рты свои раскроют…
И скажут: Да, был скромен Малкость, хоть велик!

Тебе я часто действую на нервы...
Так не хватает мне тебя порой.
Будь здрав! Везде будь так же первым,
Наш мушкетёр, герой, ковбой, плейбой!

Вперёд, Петрович!.. В квинте на полшага,
Волнам навстречу, ветрам наперекор!
Пусть не тупеет, не ржавеет твоя шпага,
Верна рука! Отточено перо!

После «Возвышки», чуть опошлив,,
Закончу пошлый мадригал,
Что выше песни «надругал»…
    Да, да, Ты многое «НакрОшил»,
В различных жанрах и делах,
Но, мало, Малкость, ты напел,
Оставив Музу не у дел.
Прости, дружище, коль неправ.
Считай, что я тебя смешу.
Но снова к Ваське возвращусь.
Герой мой так же – плут и шут.


































Служа пиратом на фрегате,
Иль гармонистом на Арбате,
Поднаторел и он в стихах,
Хоть никуда их не пихал,
Как и покорный ваш слуга,
Что эту чушь для вас слагал.
   Вот кистью Васи опишу
Я тот траг-случай близ Ямайки.
И да прости, коль  пропущу,
Василий, что. Но - без утайки.

 
Танцевально-поэтическая и
Музыкально-эротическая
         композиция
    «Пожар на пароходе»

 Иллюминатор был задраен наглушняк.
 Корабль мотало третий день без передышки
 Мадам испытывала жуткий депресняк,
 Страдая от похмелья и отрыжки…

              Уже наскучили ей бар и казино,
              И не прельщали виды на Ямайку;
 Не лезло в горло слишком тёплое вино;
 Не умиляло дребезжанье балалайки.

Вот кто-то робко в дверь каюты постучал.
Мадам устало крикнула: «Войдите».
Смазливый кок принес душистый чай,
Хотел уйти, но слышит: «Подождите».

 Он понял всё без лишних интервью.
 Мадам давно пыталась оторваться.
 Она шепнула гостю: «Ай ла вью»
 И тот мгновенно начал раздеваться.

По дамской части он был просто «ас»,
Да и мадам учила «Камасутру»
И затрещал пружинистый матрас,
И эротично застонало утро.

Вошедши в раж, они меняли стиль,
У «Камасутры» множество позиций.
   Наш славный кок про камбуз позабыл
   И капитан своей не скушал пиццы.

     Мадам кусала губы и клялась,
     Что перед ней открылись двери «Рая.
     Меж тем уж пицца вся перепеклась
     И потолок дымился загораясь.

     Горел корабль, Летело «SOS» в эфир
     И капитан рвал волосы от горя;
     Оповещён был весь разумный мир,
     А моряки с бортов бросались в море.

    Меж тем, мадам опять летела в «Рай»,
    А кок стонал в преддверии «прихода».
                Вот так порою женская хандра
                Способствует крушенью парохода.

                Всё вновь и вновь, мадам летела в «Рай»,
                И кок стонал в предверии «кончины».
                Увы, нередко женская хандра
                Является трагедии причиной.




































   Читатель, ты уж догадался
   И тут - кто в море оказался…
   Его не просто утопить,
   Не растоптать, не распилить --
Он вечен, в этом я уверен.
Ты сам, читатель, убедишься,
Прочтя, забросив, сей роман,
Как одноразовый стакан.

Конечно, Васька! Прав, дружище.
  Опишем скромное жилище:
Пустынный остров среди волн,
   На берегу убогий челн 
(Долбил два года пальмы ствол);
Шалашик из ее листвы,
   С подстилкой из сухой травы.
Пять долгих лет он здесь провел,
Зарубками изрезав ствол
(Сгубил кокосовую пальму),
Лишь с попугаями скандаля.

По странной прихоти природы,
Всю популяцию сих птиц:
Всего семейства, вида, рода --
Природа щедро наградила
Особой жадностью. Порода --
Жадный, жадней себя плодил.
   И мы - плоды сих проявлений:
От первых, до последних лиц.
   Всех возмутил «Налог с яиц»,
Что ввёл в свой первый год правленья
   Василий, лес излазив весь;
Пересчитав, проверив кладки;
   Подсчёты, как Благую Весть,


































Он закрепил в конце – Указом,
Вызвав протест и голодовки,
После его прочтенья сразу,
Вплоть до недельной забастовки;
Сорвавшей Графики-поставки,
  Что уйму времени чертил,
Дней не жалея и ни сил --
  Сучком всю расчертив лагуну,
Как некогда пустыню Наска
(Но то совсем иная сказка),
Даже с Луны можно прочесть,
  Чтоб эти «планы» донести
  Любой пернатой брачной паре,
  До сердца каждой «злобной твари».
  Прости, читатель, ярлыки
  Я раздаю, как пятаки.
  Конечно, жалко, но других…
  Пока что нету под рукой.

   А впрочем, был средь «них» изгой…
   Нет, нет, не Гей (не голубой).
   Ответить как бы вам полнее?
   В классификации Линнея…
Один отряд, но вид другой.
    Больной, голодный и худой,
На острове не местный даже;
С одной ногою, но герой,
   Лишился в схватке он второй --
Оттяпали при абордаже..
       Общий  любимец у пиратов,
   Был талисманом на фрегате,
И в должности замкапитана
   Нередко шхуной управлял,               
   Коль капитан валялся пьяным…


































   Верней сказать, валялась пьяной,
Поскольку, Он был -- Она -- дамой:
Толи, Дженни, а толи – Жанной.
     Никто так точно и не знал.
Когда и как сюда попал,
В Богом назначенное место,
Наш попугай. Нам неизвестно.
  А попугай о том молчал.

Его товарищ по несчастью,
Как и у всех бывает часто,
Смастырил из сучка протез.
Стал-быть, в дым-дружбу к «Попке» влез.
     Делясь и кровом, и плодами.
Став закадычными друзьями,
Стали и общими врагами
(То же случается меж нами),
В одном звене у пищ.цепи
«Всех обитателей других»:
Всегда голодных, злых, скупых.

Что яица! То не труды --
«Они» попрятали плоды,
Обчистив пальмы и дубы.
Да что там нам уж эти птахи(!)
Их поддержали черепахи:
Сменили место популяции
(Естественно, исчезнув с яицами).

Когда нахлынули те беды,
Трава одна была обедом.
Тоскуя по плодам и яицам,
Василий ввёл штрафные санкции: 
































 


Но не дождался результатов
От злобных «кадров», жадных «штатов».
    Он демократии плоды
   Посеял. Как от лебеды,
   Он прополол живые всходы,
   Отрядные, межвидовые связи
   А так же отношенья в роде
   Он отменил, очистив, как от грязи
   Отныне, всяк считался князем.
   И терпеливо, как погоды,
   Так говорят и счас в народе,
   Стал ждать, плоды ль дары Свободы.
Что там кухарка (её мать),
Могли  отныне управлять,
Указы гнать, толкать законы,
А так же посидеть на троне --
Всяк в разношёрстном, диком племе.

Взвалив правительское бремя,
Себя считая демократом,
Ввёл нечто, что зовут сенатом.
Любой козявке ближе брата
Был; с крокодилом -- как со сватом…
И представители всех фракций --
Вплоть самых мелких: жаб-лягушек --
Должны у дуба собираться
И меж собой под ним ругаться,
Так, что закладывало уши.

Но на своих пещерных крышах
Восстание подняли мыши,
  Нарушив планы и законы
  О сдаче жил и перепонок.
  Сбиваясь в стаи, горлопаня,


































Всё обосрав, как на «Майдане»
В года иные молодёжь,
На год устроили дебош,
Надеясь:-- робкий президент
Закончит свой эксперименг,
И ужаснувшись экскрементов,
Тут же отправится в бега
Куда? Хоть к чёрту на рога!

Но наш герой не прял ушами:
В боях с летучими мышами
Снискал немало он побед.
        Пока способствовал успех,
Не чуя предстоящих бед,
У входа, в кучу свалил всех,
Поверженных на поле брани,
Решил навек покинуть остров
Неблагодарных, подлых тварей

Грезил мечтой о Дельтаплане.
 
   И увлечённо, как ребёнок.
Из прочных этих перепонок
   Клеил, кроил, сшивал --  корпел,
   Среди ужасных этих груд…
Останков крыл, сушёных тел.
Почти не спал, не пил, не ел…
  «Мне Дельтоплан поможет…» пел.
     Но титанический сей труд
Из перепонок, жил и кожи
Безжалостно был уничтожен --
Пред испытаниями, ночью,
Мыши изгрызли планер в клочья.


































 
Исполнен праведного гнева
-- Василий плёл неделю невод --
От горя чуть не поседел…
Но, успокоившись, сумел
Унять мышиный беспредел.
Спал только днём, а на рассвете
Ловил мышей, раскинув сети   
  У входа ль, вылета ль с пещеры,
  Сам прячась за кусок фанеры.

Остатки жалкие их полчищ            
Покинули «Остров.сокровищ».
Простите, забежал вперёд
Я в драматическом  запале.
       Взнуздаю чуть свой шустрый рот.
  Поведаю, но в свой черёд.
Пока ж дубиной изгоняет
Наш новоявленный хозяин
Отряды злобных обезьян,
Что уничтожили всю (в пыль)         
Так же посевы конопли.
   Напомню, из неё плелись
Те сети так же и курились,
   Но из пыльцы, не из волокон.
   Позже, нашедши рощу коки,
Васька подсел на её соки…
Когда ж всю коку изжевал…
От ломки долго бушевал
(Опять вперёд я забежал).

   Взял в плен он молодую самку…
   Ему она годилась в мамки,
   Но сразу выдвинулась «в дамки»,
   Конечно же, с его согласья…


































   Он даже имя дал – Нас-тай-сья,
   Значит – Красавица (по-тайски).
   Как к кокаину к ней прильнул он, 
   Даже колечко подарил --
   То, что ему жена швырнула,
   Когда он «плавать» уходил.
  Два месяца от воплей жутких
   Тряслись от страха звери в джунглях,
   Когда кончала и визжала
   Нас-тай-ся, племя всё дрожало.

   Вождя же местных обезьян
   Трясло от зависти и злобы..
   Поверженный в бою дубиной,
   В том поражении обидном,
   Он, избежать инсульта чтобы,
   Напился с горя в стельку пьян…
   Уснул, обняв бочонок рома,
   Похищенный у Васьки дома
   (Принёс посылку океан,
   После тропического шторма).
            
   Два месяца с неё не слазил,
   (Я вновь про Ваську и Нас-тайсь-ку).
   Но вот, как будто кто-то сглазил:
   Не мог «поднять», как не пытался,
   «Друга», измученый плейбой
   (Толь СПИД виной был, толь «ЭБОЛА»)…
   К вождю вернулась вновь Нас-тай-сья,
   Впрочем, то гей был (голубой).
   Об этом Васька наш «не знал(!)».
О «нём(?)» он долго горевал.
   Ревел, как баба, наш герой,
Словно у берега прибой.


































Но ведь не вечно быть ненастью.
Стремясь скорей забыть Нас-тай-сью,
Василий, пересилил муки
Депрессии, тоски и скуки,
Чтоб созидательным трудом
Прикончить «основной инстинкт»
(Труд никому не повредит..
       Коль думать только лишь «о том»,
Вы можете попасть в дурдом).

Сообразить -- ума хватило,
Схватил инструмент наш Василий:
Резцы, пластины (толь лощила) --
И методично среди гор
Залязгал каменный топор.
В заботах снова «Робинзон»,
Забыты и еда и сон.
Из досок, что волной прибило,
Разбитых ящиков со свалки
(В виду имею – океанской),
С неимоверною смекалкой,
Строит корабль наш Василий.
А из обрывков парусов,
Тельняшек, юбок и трусов –
Всего, что шторм прибил в лагуну –
Сшил паруса на эту шхуну.
Под беспощадным солнцем парясь,
Упорно шил убогий парус,
Полгода… полуидиот(!),
Косясь с тоской на горизононт…

  И -- чудо – видит парус он!!!
Взревел Василий, как бизон!
Бросив иголки и тряпьё,


































Взлетел мгновенно на скалу
(С углями); там костёр раздул…
Парус(?!) -- как будто кто-то спёр…
Весь измозолив горизонт
  Очами, к вечеру вернулся
Назад к шитью… И ужаснулся!
  Померк пред Васей белый свет!
Всё -- то, что шил он столько лет:
Над чем кропел, потел, мечтал, --
Вождь обезьян всё разодрал…
И будто в дополненье к драме
(Простите, коль читают дамы),
До дециметра … обосрал,
  Исполненный жестокой мести
За уведённую невесту.

Вонь поднялась до стратосферы!..
Как в жуткий час до нашей эры
Вдруг вознесясь над Крокатау*
     Земля вокруг загрохотала…
     Атланты с воплем разбежались,
И уж назад не возвращались.
      Но это раньше описали…
        Не помню. То ли, Плиний младший?..
        А толь, учитель всех – Платон.

     Однако, речь тут не о том.
     Здесь, в драматическом запале,
     Поэт  Восклик(!), чтоб  подчеркнуть
     Тех слов всю боль, трагизм и жуть…
     Врубитесь(!) – ПАРУС  обосрали!!!
     Уж, дальше – некуда загнуть.
-------------------------------
*  Вулкан, взорвавшийся чёрт знает  когда и где.










































     Но, Ваське-то -- ядрёна мать!—
     Переживать, Соображать
     Что делать? И Кто Виноват?
   Куда ж ему было бежать?..
   Ведь время – некуда девать

      Пять жутких лет со скал отвесных
      Взирал, в упор не видя женщин,
      В простор безбрежный океана,
      Не зная рома, табака;
      Тщетно пытаясь из бананов
      Извлечь хоть каплю коньяка.

       За робким сусликом гоняясь,
       Взрыв пятьдесят кубов меж скал,
    Безумный, потом обливаясь,
       Зрил содержанье сундука,
       Что некогда морской разбойник
        От глаз завистливых укрыл…
        Зрил безразлично, как покойник…
     А впрочем, там он им и был.
     Пять лет без баб… на берегу --
     Не пожелаешь и врагу.

        Читатель, ты б залез в укрытие,
        Хвати таланта мне и сил,
        Для описанья всех событий,
      Что стойко он переносил.
        Пропустим их без сожаленья,
          Встретим на невском берегу…
Забыты годы заточенья,
     Среди дворцов, домов, лачуг.
     Где, в одиночестве проведший?..
     Где, после стольких лет поста,
        Забывши вкус вина, вид женщин?..
        Конечно здесь. Он в Петербурге!
        Стоит один. Плюет с моста.

     Уж нет ни армий, не отрядов,
     Толпы ничтожной рядом нет
        Из попрошаек тех, что рядом
        Всегда, коль ты богат и щедр.
        И в скудных недрах сундука,
     Недавно доверху набитом
        (Вдруг превратившегося в сито),
        Не отыскать и пятака.

        Василий, как ты, друг мой, понял,
        Был не аскет, не сноб, не жлоб;
     Он не участвовал в погонях
        За благами; жалел свой лоб
        В трактирных стычках и молитвах;
        Хотя в принципиальных битвах
        Отважен был, как д ,Артаньян,
        Когда был (редко) в меру пьян.













      Глава третья. Встреча

Вот в этом редком состоянии,
Представлю вашему вниманию
Героя нашего Парнаса
И рыцаря чужих матрасов,
Которым, несомненно, был,
Лишь только в Петербург приплыл.
На «Невском» есть один трактир.
Он Элли сразу там приметил;
Согласно светских этикетов,
Бутылку рома прихватив,
Предстал задумчивой девчонке,
Словно оратор на бочонке,
Что грусть топила (в нашей раше),
В «Столичной», под сметану с кашей.

     Та бросила ленивый взгляд
   На «поило»… его наряд…
     Друзья, не лупит по печёнке
     В застенке мент, порой ночной,
     Его смутившего покой,
     Как пьяный взгляд столичной штучки
     (Впрочем, любой смазливой шлюшки),
     Колли есть что разлить по кружкам
     Уж согласись, читатель мой,
     Когда нетвёрдо под тобой
     (Ведь ты успел «слегка принять»);
     Но «коленвал» окаменелый
     Шкалы не хватит рассчитать:
     Ни Роксвелу и не Бринеллю.

     Ах, глазки женщины! Напрасно
     Сказал герой в какой-то басне,


















Что хвалят вас только тогда,
     Всё остальное – никуда;
     Всё остальное -- не годится.
     Да, смотрим мы на ягодицы,
     На пыщный бюст, изгиб бедра.
     Но, как от вермута ведра,
     Вдруг закружится голова.!
     Какие мысли и слова?!
     Уходит из под ног земля --
     Всё вышибет лукавый взгляд.
     Иная так пальнёт глазами,
     Хоть выноси вперёд ногами.
   
     Толь прихоть, толь тупой обряд
     Стилистов, но досель царят,
     С тупым отсутствующим взглядом,
     Как маятник качая задом,
     Моделей каменных отряд.
     Нет, те глаза не соблазнят,
     Хоть вроде всё: и перед, зад –
     Всё что наш жадный взор прельщает.
     Ну, что же?  Это – атавизм.
     Отбор нам диктовала жизнь.

     Инстинкт свои права качает,
     За исключением аномалий.
     С времён пещерных отбирались
     Нами, для спариваний с нами,
     Особы с длинными ногами,
     Чтоб убежала без проблем
     От саблезубого тирана --
     Тут уж не может быть дилемм --
     С грудью, способной прокормить
     Досыта даже великана.
Тут небольшое отступление
     Представлю, в виде извинения
  Тем комплексующим подругам,
 Чьи головы порочным кругом,
В сомненьях о своих достоинствах,
 Готовы с, мужеством геройским,
На стол хирургу положить,
Чтоб нам приятней было жить,
Любуясь их роскошным бюстом.

Опасно это! Глупо! Грустно!
Важны не формы – содержанье
(Гусарское предвижу ржанье).
    Твоих пока не трогал титек,
Ни разу даже не видал,
Но верь! Они – мой идеал
И так влекут меня всегда,
Будто там маленький магнитик.


Муз-танц-худ композиция
 «Катерина»

На деревне сватали
                Катю-Катерину.
Три ковра,четыре шали,
                пуховая перина;
Сундуки набитые
                ломятся с обновами;
Ноют:  тело сытое,
                груди двухпудовые.

Рад приданому отец,
                чешет спину борову:
-- С такой девкой пол венец!
                Сам хоть щас, сняв бороду.
 Но не слушает отца
                глупая детина:
На душе у молодца
                лишь одна Ирина.


Хоть и нету у Ирины
                сундуков с периною,
А приданого: два сына
                да валенки старинные.
Но красавица Ирина:
                косы золотистые,
Ходит словно балерина
                и всех голосистее.

Автоматом под Берлином
                муж её простреленный
Горевать над первым блином,
                знать, судьбой ей велено.


Тут вздохнём, как говорится
                с мудростью старинною.
Только молодцу не спится
                – бродит под калиною.
Увезёт свою Ирину
                парень темной ноченькой
И родят ещё три сына
                и четыре доченьки.



И… Вновь в деревне сватают
                Катю-Катерину:
Три ковра, четыре шали,
                пуховая перина;
Сундуки набитые
                ломятся с обновами;
Ноет  тело сытое,
                титьки двухпудовые!

К чему я здесь приплёл Ирину?
Скажу, чтоб прояснить картину
Всем тем, чьи косы золотые,
Иные (даже и седые),
Надеюсь, вас я не обижу,
Я не любил, зачем-то, рыжих…
С их кожей: нежно ль грубоватой,   
В веснушках, без, иль конопатых;
С рябинками… их наглый нос,
Их руки, ноги, плечи, спину…
(К чему я это всё понёс?..)
Пока не повстречал ИРИНУ!

Нокаут быт то иль нокдаун,
Но я сидел болван-болваном,
Смотрел, как кролик на удава…
Мотив в башке моей заклинил,
Столь популярный у цыган
С тем танцем, словно ураган…
Слова, конечно, о Ирине
Одной, но так же первой (приме),
Кого узнаешь без примет,
Так как второй такой же нет.

 
Поэт.комп. «Ирина»
     Муз. Нар.(типа) «Нанэ Цоха»


Как в лесу я очутился,
Пьяну душу радуя,
За рябину ухватился,
На сугробы падая.

И казалось: не с рябиной,
А с Ириной нежною
Обнимался я с любимой,
Смяв перину снежную.

И всчю ночь нам волки пели
Песни подвенечные,
Подпевали им метели,
Как и мы беспечные.

Закружили нас берёзы,
В хороводе с ёлками,
Нарядившись от мороза
Инеем с иголками.

Схоронились под сугробом
Божий раб с рабынею
И была любовь до гроба
С  голою рябиною.

И  ласкали ветки томно,
И сплелись любимые,
Заблудившись в рыжих копнах
Локонов Ирининых.

И растаял у Ирины
На губах рубиновых
Пяный стражник, смяв перину,
В гроздьях брызг рябиновых.

Помяни их, Катерина,
Песнею старинною.

Презревши страшную грозу,
Сидел всю ночь я с ней в лесу,
Словно алкаш у рома кадки.
Два сына уползли в палатку
(Увы, всей публики не взяли).
Поленья языки лизали
Лирично здесь бы я добавил:
И рыжих влас струилась лава…
И в отблесках огня играла.
   И я, прижавшись, как ребёнок,
О! её мокрый тёплый бок…
Который сердце мне расплавил
(Своих не чуя рук и ног),
Той ночью на Иван Купала,
Хоть я и далеко не робок.
Но вот никак не мот унять
Волненья своего до дрожи…
Прикосновенья её кожи,
Через волокна мокрой ткани.

И содрогались небеса
На потрясающих басах.
И растравляли от желаний…
Желаний: что-то совершить,
Перевернуть, отплыть… открыть!
Вернуться, вопреки богам,
Друзей укоров и врагам
И бросить всё к её ногам!
              Я что-то мямлил про пиратов,
Пропел, фальшивя, о фрегате…
И оставаясь на земле,
На том я видел корабле,
В косо повязанной бондане,
И тёмно-рыжую лавину…
Да, видел…я её – Ирину.
Грозным, отважным капитаном…
(Коль панораму вширь раздвинуть,
Себя  с ней рядом на картине
Скромно стоящего с дубиной
В команде бешеной Ирины),
Чей облик стройный, скандинавский
Взывал к боям, пирам и ласкам.

Но то, поверьте, ерунда,
В сравненьи с тем, что видел в бане.
Судьбы нелепая игра,
Трясёт от тех воспоминаний
В Самом начале бабья лета…
Она почти… полу-раздета
Её! Её! Я парил в бане!..
    Я улетал… темнел рассудок.
Мыслей возвышенных, паскудных…
Я раздираем был толпой,
Пред её голою стопой…
И остальным всем (в ту же масть)…
Бога молил, чтоб не упасть…
Парил её, разинув пасть…
Сатир -- роскошную Венеру…
Тянуло как пловца на берег,
          Спустя ночь кораблякрушенья,
(Простите мрачное сравнение,
Не произнёс и половины)…
Но, парил я… Её – ИРИНУ!
Заклинило опять. Балдея,
Не помню, что-то вякал, блеял
И заикаясь пел:  «П-п-прог-г-гэя!»

 -- Заткнись – тут возмутилась фея,
 -- И слышать не хочу про геев.
Ах, нежный бархатистый голос,
Как и волшебный рыжий волос,
Он окончательно прикончил
(А парил, ведь, пока по пояс)…
Это ж -- Колдунья по-цыгански…
Хотел сказать, но поперхнулся…
Полок её -- как пьедестал –
Затрясся вдруг под ней, прогнулся,
Едва не рухнул от волнений:
От форм волнующих и царских,
Коленей, прочих причиндал…
       Она привстала и прогнулась
Как полуостров Скадинавский,
Так, что мозги мои замкнулись!..
Голос и веник потерял,
И только лишь ушами прял
Как кролик робкий, что скакал
Между полей, лесов и скал
Назад мгновенье одно,
Полный надежд, мечтаний. Но
Лишившись разума и сил,
Пред анакондою застыл.
Фигура, братцы, и добила
Той ночью старого дебила.
Хоть был я в форме  и не пил
Не знаю сам, зачем застыл,
Как пред косулей крокодил,
Что беспокоен так же жутко
О содержаньи лишь желудка

До бани той, и я твердил --
Важна не форма, содержанье!
Но если всё это в одной,
Наедине…Да ещё в бане
Встретишь в Колдунье молодой,
Клятвы, посты и воздержанье
От тебя ринутся толпой,
Тогда беды не избежать, --
Копытом будешь бить и ржать.
И охренев, подобно мне,
Нести такую ж ахинею.
Кто ляпнул: «В бане – все равны»?
Иди, попарь такую ж фею
(Коль рядом нет с тобой жены).

Что было после? Уж, неважно:
Облившися в саду отважно
Водой прохладною из шланга,
Под алчный взор орангутанга
(Речь тут, конечно, обо мне),
Что-то пропела в тишине…
Исчезла в звёздной вышине.
Потух сеанс, повис экран…
 Лизал душевных мук и ран…
Всю ночь, покорный ваш баран.
На жёстком ложе половом –
Как в церкви, очертивши круг
Монах-паломник Хома Брут,
В ужастике известном том
Про ведьму --  ставшую хитом,
           Стерёг диван, покой подруг
(Спасибо бы сказал супруг),
Обоим  был финал – облом
(Он ей звонил тогда весь вечер).
Вопрос – кто был из нас ослом? --
Стоял, стоял… потом повис…
Так и остался не отвечен

В ту ночь проплыло НЛО
В начале общества «Шельны»
Над этой дивной ночной тьмы,
Не вру (к тому же есть свидетель),
Мозги до сель срывает с петель…
Забрали, видно, ту Ирину,
Да и меня наполовину.
    Зачем с угрюмых мрачных фьордов,
Где нам грозил ужасной мордой
В рогатом шеломе Варяг …
(Я рассуждал примерно так),
Ты к нам, Ирина, прибыла?
Бесспорно, ибо на Руси
Не встретим мы такой красы!..

«Тарелка» тайну унесла.
Успел сказать лишь комплимент,
Промямлив что-то о Луне:
Что та поблекла и укрылась,
Едва Ирина объявилась,
Под сенью  сада с виноградом
(Роскошное сиянье зада
Затмило мне тогда Луну).
Я б что-нибудь ещё загнул,
          Но Нимфу облила вода


































     И Та исчезла без следа,
Оставшись в сердце навсегда
(Простите, старого козла),
     Да, в памяти -- её глаза.
          О них ещё я ни сказал
     Ни слова, Не глаза – Беда
     Они  затянут без следа…
     Пропасть. Зелёный омут …Бездна
     Сказал какой бы поэт-бездарь
     Сражен был ими наповал,
     Словно лавиной самосвал.
     Жаль, Ей о том я не сказал..
     А ведь приличный мадригал.

     Хозяйка того сада-бани
     (Не укажу Её названия),
     Мне уступивши пол-дивана,
     Лежала рядом робкой ланью
     (Но, это следующей ночью,
     Увы, такой же беспорочной),
     Хоть и обнять я был непрочь…
     Да наповал уснул в ту ночь,
     Без сновидений, как не странно,
     От впечатлений этих банных
     (Гусарское отвергну ржанье).
     Порой – полезно воздержание.

     Да-с, нас сражает, непременно,
     Не вид красавицы надменной:
     Холодной, мрачной, неприступной…
     Шикарный бюст, роскошный зад --
     Отвергнем с лёгкостью преступной
     За, как бы поточней сказать…
     Лукавый, мимолётный взгляд


































     Какой-нибудь девчонки глупой:
     Толи пьянящий, толь бодрящий,
     Толь многозначно говорящий:
     Возьми меня! Смелее, Вася!
     Почти готова я отдаться!

     Ах, сколько раз уж был сражён,
     Пленён, повален, окружён
     Сам автор так же, доказав
     Что мудрость – Не смотри в глаза
     Ты Ведьме. Глаз не пяль на Зад.
     Что здравый и холодный ум?
           Как чурбаку «они» колун.
     Их прославляют и клянят,
     Но… как же те глаза пьянят!
           Но взгляд ревнивых, зорких жён!
     Опасен, грозен и взбешён.
     Как молнии  страшат те взоры,
     Словно буржуя  залп Авроры
     На взгляд… Тот, что с руки дурацкой,
     В простонародье прозван «****ским».

     Подобный взгляд сразил и Васю.
     Он просчитал всю ситуацию
     И,словно опытный гроссмейстер,
     Естественно, предпринял ход,
     Что никогда не подведёт
     В любом приличном злачном месте.
         Ей, обалдевшей до отключки,    
     Он предложил глоток-другой,
     Решив, что это к сердцу ключик.
     И, элегантною ногой
     Поддевши стул, подсел к красотке…
     Причём, почти не глядя вниз,
                Разлил бокалы… Вылил в глотку… 
       -- Хиаз ту ё хэлс, леди. Плииз! --*
      Глаза тараща на «Сей приз»,
      Будто старатель-первогодок
      На двухпудовый самородок,
      Впервые отыскав на прииске,
Вдруг ощущает себя принцем.
И так же позу принимает,
Наш Васька… Дурака ломает…
На таком ломаном английском!..
      (Впору язык закутать гипсом):
 -- Ай хэв хээд мач эбаут ю,*
Ай сайлор,** леди. Состою
      Дэлиджите, -- дэпьютиз-атом
От всех окрестных злачных штатов.

      Элли -- плеснув изящно в пасть…
Полтуловища показав
В проёме своего наряда!..
А так как Васька мог упасть,
То предложила ему сесть,
      Эффектно изогнувщись задом
(Под изощрённейшую лесть),
Отметила -- у Васьки стресс --
Так как его смутил разрез.
Элли решила: «он – не гей»:
       -- Пли:з, бой… сэй ит эгейн
        Добавила, поправив «вымя»:
-- Ви рашэнз сэй?  За с нами уас
За ху ю ду ю! И всех с ними!
И зачерпнув побольше каши,
Спрсила: «Ду ю  ноу рашн?»
     _______________________
            *  Я много слышал о вас (англ.)
             **  Я матрос, леди  (англ.)


         
   





































       -- Из май нйтив тан --
      Ответил, облизав сметану,
      Скромно матёрый супермен,
 -- Ай ноу, леди, ай джэ: Мэн,
казах, фрэнч, инглиш, эр-эйбьен
Юкрэйнен, спаниш, бьелорашн…*
Тут леди подавилась кашей…
Конечно, тут же джентельмен
Её похлопал по спине…
-- Э фрэнд ин ни:д
Из э фрэнд индии:д**--
При этом ляпнул индивид.
--  Зэ стады лэнгвиджз из ов форин --
Ещё добавил винный воин,
-- Ин ауа кантри***… Каждой вомен.
Запудрить мог вот так мозги
Наш Васька, хоть не знал «ни зги».
Язык учил он на Гавайях,
Пять лет, «в гостях» у попугая.

Замечу, кстати, вам, друзья,
Что попугая знал и я.
Мне его Васька подарил.
Ошибся только -- где «гостил.
Того ж оставили пираты.
Он  переводчиком по штату
Зачислен был на корабле.
Да вот забыли на земле,
По пьянке бедного злодея.
И языками, что владею,
        __________________________
*Мой родной язык… Я знаю казахский, немецкий, французкий, английский, арабский, украинский, испанский, белорусский. (англ.)
             **  Друзья познаются в беде (англ.)
             *** У нас в стране знание языков и т.д. (англ.)
               








































Хоть скудно, но укрыть нельзя,
Ему обязан я, друзья.
      Теперь он не у нас в стране…
Раз Стивенсон зашёл ко мне.
С ним в покер до утра играл
И… попугая  он забрал.
Локти кусал потом до крови,
Прочтя его «Остров сокровищ».

      Барану ясно и козе:
Не ценим мы своих друзей;
Потом спохватимся: жалеем,
Скорбим, словно клопы в музее.
     Припев такой для песни сей:
Ви рашэнз сэй,  на зад друзей!
Им лишь налей. Сэй ит эгейн! 2 раза.
Вер русиш загт: Друзей всех в «зад»!
Сколь наливай… Всё -- Нох айн маль!

Отмажусь лишь, как перед братом:
Дрались, друг друга кроя матом,
Как два матёрых дуэлянта,
Тот попугай с моим котом,
Так же учёным, но о том
Я вам поведаю потом…
       Знал его Ленин, Дарвин, Пушкин…
С последним, как-то на пирушке,
Играя на одной ноге
(Он мне как камень в сапоге,
Мешал всё время и мудрил,
Плёл про Русланов да Людмил).

Мы проигрались в пух и прах.
В залог оставили кота…
    Булгакову. Ему везло.
    И этот «Кот» всем нам назло,
 Моментом сплёл ему, как лапоть,
 Роман про Понтия Пилата.
 Коль подойти к нему критично
 (Не снисходя до плагиата),
 Он-но Авто-биогра-фично…
    Ещё потом две-три вещицы…
    Нам уж той славы не добиться…
       Царапаем с большим трудом
       Лишь мелочь, типа «Кошкин дом».
    Трилогию «Кот в сапогах»,
       Ещё добавлю по-секрету,
       Сдал Братьям Грим проказник этот.
       А мне же – лишь «УВЫ!» и «АХ!»

    Что ж я за то его простил --
       Сам повернулся к нему задом.
       Да! тайну спрятанного клада,
       В которую вас посвятил,
       Быть может зря, но вот открыл
       (За что ещё лишится крыл),
       Тот самый старый попугай.
       Скажу вам прямо, не пугая,
       Но коль узнают, станет адом,
     За разглашенье места клада,
    Всем жизнь, не только тем двоим,
       (Хотя придут вначале к ним).
       А суслика я так приплёл:
       Как говорят,  для маскировки.
       Не хмурьте строго свои бровки
        Поэтому: как звать тот остров --
       Небезопасно и непросто…
       Где? Знать,  его координаты…


































        Я не скажу родному брату.
        Кто не удовлетворён…
        Ну что ж? Читайте Стивенсона.
        Ищите клад… И он, как сон,
        Найдётся. Может быть… Спросонок…
        Так что закроем тему эту;
     И вновь вернёмся мы к банкету,
     Где Васька, как всегда, блистал,
     Словно на выставке кристал.

     За ромом следовала водка,
     Огурчики, икра, селедка,
     Коньяк, шампанское, десерт;
     Улыбки, шутки, пьяный бред;
     И упоительный акцент
     Под сногсшибающий абсент.
     Оркестр был на том балу
     Под стать и быдлу, и столу;
     Брейк-данс сменяли Румба, Самба;
               А в перерывах, шансонье,
               После двух песен «О сосне»,
               Исполнил сам, бля, без ансамбля,
               Хит-пром последний, ритм-энд-блюз
               «Друзья, прекрасен наш союз»;
               Затем романс еще на бис
               «Как мы собрались, зашибись!»

               Сей бард мог за один присест,
Спеть двести песен про Россию,
Везде шатался как мессия.
И всюду, далеко окрест
Истошны вопли разносились.
    Усядется в лесу на пень --
Мог петь, не вру, хоть целый день.
     Подсел однажды, чуть -- послушать.
     Чуть не подох… Хотелось кушать.
               А, извините, как уйти?
               Как такт?.. уж, Господи прости.
               А он поёт!.. Глаза прикроет…
А сам – где бабы -- так и роет…
Впрочем, и пил… как я – запоем.

Вершив объект, оставшись двое
В избе доверчивого друга,
Что снял, бежавши от супруги,
Наш «исполнитель под гитару».
Задумал, так сказать, «нашару»
По царски, щедро угостить --
Зарплату ль жаль было платить,
Решил меня ли перепить,
Толь снять напряг после концертов,
Что он подряд два дня давал.
И я один за всех пахал…
«Бригада» хором укатила,
(За что он щедро заплатил «им»).

Гектар стены и краски центнер
Мне заменяли те концерты.
Что ж, лучше: слушать -- чем работать?
«Сидеть» или на воле «ботать»?
Начальству ж выразить почтенье,
Факт – лишний раз не повредит.
Нет, «их» ни в чём не упрекал,
Я красил стены, вновь макал…
Вновь слой… Я злой, как динамит…

Но хватит злобы. Чуть о пьянке,
Что все труды в тот день вершила,
Роскошной, словно шаль цыганки
(Она недели две продлилась).
Не буду прятать в сидор шила,
К тому ж приятно сообщить:
Не мог меня он перепить.
В свидетели толпу бутылок
Пустых, я мог бы заявить.

Заткнулся бард, уткнувшись рогом,
Стиснув гитару, под порогом…
Почил. Знать, отказали ноги.
Писателям подобно многим,
Наш бард лежал в своей же луже.
Ну что ж, она ничуть не хуже
И его песен испражнений,
В которых был, бесспорно, гений
(Об этом я уж говорил).
Спасал потом один кефир,
Чтоб снова он бренчал, творил…
Вновь. До грядущего запоя.

Прости, дружище, ныне -- вдвое,
Как раб сейчас, хоть без конвоя,
Пашу я на твоих объектах
И жду обещанной конфетки.
Пока же вижу лишь объедки;
Тошнит от: песен и похвал,
Как от полена голова
(Кто рано в бане побывал);
Упрёков и твоих «Проектов»:
Дом из «соломы и из глины»,
Затем посёлки, города,
Одежда, мебель и камины;
Салоны… из соломы…Бред!
Я не назвал и половины.

Но стог твоих стихов и песен
Соскирдан, свеж и интересен…
Старушкам твоего Фан-клуба,
Что дружно сбросились на диск,
Скопивши что для «Дачи дуба»,
(Подстраивая под него свой писк).
Почин пророс и дал плоды…
И вот: что сосны -- все дубы,
Твоими дисками увешаны!
От «Лукоморья» до «Шельны».

Всё мало! и ты как помешанный,
На зоне лагерной стоянки,
Куда влечёт кого попало
Вновь отмечать «Иван Купала»,
Ты всё творишь и, между пьянки,
Ушат из песен льётся снова;
Своя уж студия готова;
Авто  «Гастролью по России»,
С «личным шофёром» мчит «мессию»…
Из денег, что не додавали
Всем тем, кого потом «кидали».

Отбросим критику проектов.
Ещё не бросил я объектов,
Сколько бы ты не предавал;
Смиряясь, приемлю я подачки:
На хлеб и сигарет полпачки…
Но то, чтоб снова выпивал!..
Как той осеннею порою
С тобой!.. Опохмелял!..
    К чертям всех бардов! Вновь на бал!
Вернёмся к ветреным героям


































В разгар! бокалы, тосты, водка;
И Новый Мир, цветами соткан;
Мазурка, Мурка, Вальс-Бостон;
Восторгов крики! Нежный стон!
Когда же Элли отключиться пришла пора,
Не завершив свой пируэт,
Он подхватил ее, забросив
В ближайший к ним кабриолет;
Махнул «водиле»: «В Номера»,
Помчался с трепетной девицей,
Под скрип и стоны колесницы
(Забыв в трактире расплатиться).

Едва карета их помчала,
Элли, открыв глаза, привстала:
-- Как долго, мистэр… я спала?..
Куда мы уэдем?.. У номера?
Да чтобы Я?.. Да что б ты помэр!
Английский леди как скала!
Я у номера! Уот это номер!..»
-- Э рум фо Ван
Ту фо ми ас*
Василий, замахнул стакан,
Что прихватил и в этот раз.
По русски завершил приказ:
-- А ну, Ямщик гони-ка к Яру…
Хэпью энд!**. Пью… Чтоб я вру!..
 -- Эй, Уаська, доставай гитару…
Вэаз зэ  лэ ватэри?***
Пошли все ю на ё…матэри
Леди энд пи-пи. А то помру.
___________
    * Мне номер на одного двоих (англ.)
   **  Счастливый конец (англ.)
***  Где здесь туалет? (англ.)
            Глава четвертая.  Трактир

Конечно же, читатель спросит:
 -- Что ж он нам голову морочит?..
Я так же мучаюсь вопросом:
Что общего между матросом?
Меж ним и гордой Светской львицей?
Тут и профэссор удивится.
Но для себя давно решил:
Насколько женщина прекрасна,
Настоль мужчина безобразен;
И вывод мой несокрушим.

Со мною тут же согласилась,
Кому си строки посвятил,
Моя Богиня и «Светило»;
Всей моей лирики «Ярило»!
Надеюсь, вы её узнали
По признакам. Конечно, Алла!
А я ж полярно удалюсь,
Как вошь, едва почуяв дуст…
Нет, как горбун от Эсмеральды
Над сводами де Нотр Дам,
Поразмышлять туды-сюды 
И зря не злить всех прочих дам.

Да-с, объяснял сюжет похожий
Драмтург: «И на небесном ложе
Похоть пресытится, тоскуя по отбросам.»
Что ж, взгляд в историю мы скосим.
Возьмем, к примеру,  «Карнавал».
Кто посмелей? Давайте спросим:
Кто в «Карнавале» не бывал,
На время спесь свою отбросив?
      Муз.ком.по-т. «Карнавал»               

Днем из себя сеньоров корча,
Знать прибеднялась по ночам;
Кутила так же -- что есть мочи,
Знати ж проклятия крича..

Напялив жалкие лохмотья,
В трактир заваливалась Знать,
Черствым закусывая ломтем,
И поминая чью-то мать.

Но утром, вспомнив все с проклятьем,
Душа брала самоотвод.
Вновь на дешевые объятья
Её тянуло каждый год.

Вновь в карнавал -- как на помойку…
Сколь не корми своёго пса --
К разврату, дракам и попойкам,
Там где дешёвая попса,

Где под «фанеру» голоса;
Ритмично бёдрами виляют
Луж-звёзды, выпучив глаза.
Их публика обожествляет.

В порыве, так сказать, едином,
Кретин в восторге от кретина!
Убогий юмор тому хлеб,
Дань от «на голову» калек;

В винных парах с табачным дымом…
Ну что ж, как говорят давно:
«Не хлебом, ведь, одним единым…»
Вновь наступая на «гавно».

А утром снова совесть душит.
Но был ли наш удел иной?
На части разрываем душу
Пред Господом и Сатаной.

Предвижу возгласы из толп:
«Что мелет этот остолоп?
Чего он  тут мозги полощет?
Как много девушек хороших!..»
Ну, что ж, отвечу я за них:
Нас тянет, все же, на «Плохих» 
(Как человек, не как пророк):
Всем привлекателен порок.
Будь мастер ты или напарник --
Все мы -- один сплошной свинарник.
Богему, как и Мельпомену,
Всё так же тянет на измену.

Вернемся к нашей славной паре,
Довольно мне мозги вам парить.
Герой наш знал не понаслышке:
Бабу свалить не «Кошки-мышки»;
И чтоб верней ее свалить,
Надо ту бабу напоить.
-- Давай, братан, Рули, блин, харю!
Гани, чтоб, чисто… типа… «К Яру».
Ну, в Питере, как всем известно,
          Полным-полно такого места.
Минуты не прокуковало,
Как он свалил их -- «У Подвала».

Фонарь качался, дверь скрипела,
У входа нищета сидела.
Чтоб покорилось сердце дамы,
Конечно, Вася «Щедро» дал им.
Дал щедро всем -- по Пол-копейке,
Швейцару ж: «Рупь! После попейки».
Хоть выл сквозняк в его кармане,

Трактир гудел в сплошном  дурмане:
Орали пьяные цыгане,
Картежники считали мани
И было жарко словно в бане;
Всё плавало в сплошном тумане.
Он занял стол, полон мечтаний,
Как фраер в бракосочетаньи.

Так ждёт рецензии похвальной
Поэт известный, хоть и ранний,
В мечтах за опус эпохальный.
ЭлегантнО, как говорится,
Помог Эллене угнездиться;
И заоравши: «Че-ла-эк!»,
Вася обвел глазами залу.
Меню же дама изучала,
Почти не поднимая век.

В углу, накрывшися рогожкой,
Без чувств поэт опочивал,
Пропивши деньги и одежку,
Во сне, должно быть, клад видал,
И из соломы города --
Он их отстроить так мечтал,
Что рухнул с воплями в подвал,
Когда страховка подвела.


































Паденье не поколебало
Несокрушимый Божий дар,
Жаль, поэтический товар
Ему «бавла» не прибавлял;
Не покорил, не прокормил.
Хоть был на вид довольно мил:
Своим лицом похож на Цоя,
Больше -- не вру -- чем сам ВэЦой

Крутись как вошь, рвись ли из кож,
Что ж, что портрет сей не похож --
Во мне цинизма ни на грош.
Он освежит, как кружка кваса…
… И покорителю Парнаса
Пришлось заняться альпинизмом
(Тут в рифму, блин, опять -- «цинизма»)
И промышлять пришлось на швах.
Когда ж настал финансам «швах»,
Сняв альпиниста эполеты,
Он снизошёл до туалетов.

Ремонт других отхожих мест
Удел его теперь и крест.
Ведь жертвой пав алкоголизма,
Бросил удел пром-альпинизма.
(Да-с, пауком не станет гнида),
Надо быть полным оптимистом,
Чтоб отрицать  Мы -- реалисты
Стал он моральным инвалидом,
Поёт  «Россию» в переходе…
Ещё о чём-то (в этом роде).

Пока ж поэта отодвинем,
Чтоб описать иных героев,               


































Пройдём поближе, к середине,
Где публика гудела роем.
Кто горевал, кто веселился,
Кто по уши вином облился;
Один на зеркало молился,
Поклоны бил об пол, крестился…
И в отражении зеркал,
Ритмично толстый зад сверкал.
Знать, не узнал дурак блаженный
Себя в зеркальном отражении;
Когда ж молитвой укрепился,
Возрадовался! Вновь напился,
Принялся бесов изгонять…
Еле смогли его унять,
Связали, увезли лечиться.
Что ж – вредно дураку молиться.

Слыхал, теперь он бросил пить;
В молитвах , что болит спина
(Они виною – не жена),
Поклоны неустанно бьёт
(Хоть и помехою живот),
Но это только при работе,
Коли к себе кого позвал…
Водка – расчёт. Себе – нельзя,
Пускай спиваются друзья.
С молитвой господу во славу,
Воздвиг усадьбу на халяву…
Скопил бавло, купил машину…
Содержит, сам слыхал… мужчину(?!)
(С прицелом скромным на жилплощадь,
Куда потом он сбагрит дощрь).
У нас теперь зовётся – РЕНТА.
Дед-одиночка ж -- в гроб КЛИЕНТОМ
        Усердно кланяясь Богам,
        Он поклонялся лишь Деньгам.
        Мог пару тыщ он «обронить»,
        Затем нашедших обвинить,
        Чтоб «рассчитаться» по долгам.
        (Как раньше банку -- за кредиты)
        Приём достойный – мы, мол, квиты.
        Ну, дальше – классика -- наклеить
        Ярлык «крысиный» на «лоха»…
        Учился ль он у «петуха»,
        Ещё ль каких «достойных» птах? --
        Покроет пусть навоз и прах.
        Продвинуться в таких делах,
        Сочтём: обязан он глистам
        Своим. То есть, придумал сам.

        Вернёмся ж к остальным клиентам.
        Тот мирно спит в своем салате,
        Словно боярин на полатях.
        Другой алкаш во время пира,
        Не обнаружив здесь сортира,
На пол бедняга помочился,
Тут же упал  и отключился.
То был директор прдприятья
Строительства печей, полатей,
Владелец лодок, пароходов,
Различных фабрик и заводов.
Всё он имел, всё он умел,
Хотя и пачпорт не имел.
Всю жизнь, слоняясь, это чудо,
Тщетно искало пятый угол.
Провозгласил себя майором
Афгана как-то наш  герой
(Им наливаем мы порой),


































Но был «раскушен» очень скоро;
Приют нашёл уж под забором,
В районе свалки городской;
Где и обрёк прокорм, покой.
Туда ж с почетом проводили,
Увидев лужу между ног;
Так же, как в старом водевиле,
         При счете три, благословили…
         Вперед ногами за порог.

         Вернёмся же опять к столам,
  Дабы не грустно стало вам.
         Занявши чуть ли не ползала,
         Родня купца вовсю гуляла.
         С «Бухгалтером» он сочетался,
         Потом почти всю жизнь чесался.
         Уж вы поверьте реалисту,
         Их обходите за версту
         «Они» подобные глистам,
         Травят всем жизнь и вам, и нам,
         Клянусь на этом вот листу.
      
         Сам же Бухгалов на потеху,
         Официанту ради смеха,
         Чело шампанским поливал,
         А тот дурак был рад стараться,
         Орал: «Какое счастье, братцы!»
         И словно кот его лакал..
         Лицо румяное сияло
         Так, что ползала освещало,
         Затмивши тусклый свет от бра.
         То был сынок владельца бара,
         В черной засаленной рубахе
         (Уж где её он подобрал?..)
          Но жадный до потери страха:
Смело брал в долг, просил кредит,
За что не раз жестоко бит;
Мечтал: о бабах как Джеймс Бонд,
Открыть свой Пенсионный Фонд…
Чтобы к «панели» подъезжать,
С правым рулём купил Тойоту
(Мечту блудливых идиотов).
В ней шлюхи пьяные визжат.

Что ж папа научил так жить.
Хотел он в армии служить,
По крайней мере -- говорил,
Да много сала накопил.
«Мечту» служить пришлось оставить,
Как и двоюродному брату,
Тот воевал только с супругой –
(Горячей точкой был утюг),
Когда был изгнан за пороги;
Сейчас ж исправно служит богу,
Как я и выше говорил.

Про фициянта я забыл…
На зов Василия, как кот,
И прискакал он. Ну, так вот…
Конечно, Вася в эту зиму
Был, «ну, вооще», неотразим.
Начавши с пива и налима
(Хоть и карман его сквозил),
 Он заказал: бухло, стряпню…
 Да что там голову морочить…
 Он рявкнул властно: «Все меню!
 Скачи, дубина, что есть мочи!
 Нога туда-сюда, раз-два!


































 Успеешь, если жить захочешь!..»
 Тот упорхнул, кивнув едва.
Как пешка гордая – е2.
Важней всего – питьё, еда.

Богатыри у барной стойки
Тягались кто «сильней» в попойке,
«Быстрей» в забегах на коленках,
Кто «выше» в лазаньи по стенкам;
В вязаньи кочерги узлами,
В борьбе руками и ногами;
Носами, шеями и лбами;
В турнирных кубках игроков
В «Подкиданутых дураков»!
И в разгибании подков…
Мол, полюбуйтесь: «Я каков!».
Увы, и ты, и я таков.
Страна от переда до зада
Сплошной кабак с олимпиадой.

Один парнишка из Тамбова
С гвоздями сев за стол дубовый,
Вбивал их мощным  кулаком,
Как будто свайным  молотком.
Зубами все потом их выдрал,
К восторгу зрительского быдла.
На «Бис!» ломал он пятаки
Перстами лишь одной руки.
На сбор: «Подайте до Тамбова!»
Он осушил ведро спиртного.

Один извозчик ломовой
На спор бил бочки головой.
Увы, то – всё, что он умел


































(Мозгов же с детства не имел,
И сей наказ иль божий дар
Сынам в наследство передал).
     Он вышибая рылом днище,
Купался по уши в винище..
И призовые по полтыщи,
Скромно торча из голенища,
Смущали или вдохновляли
Помятых местных жриц любви,
И поскорей перебирались
Ища, конечно, лучшей доли,
Меж сисек или под подолы.

Наш «челобитчик» удалой
Теперь работает метлой.
Тщетно пытаясь выбить пенсью,
Комиссьи ныл, просил, «пел песни»,
Что мозг кувалдой повредил,
Когда геройски молотил
Он на заводе пару смен
И тыча пальцем в «Трудовую»,
Орал о том на всю пивную.

Но за «достоинства» мужчины,
Жёны ценили ту скотину.
Последняя в полях трудилась,
Шла – руки сзади волочились.
Но не щадя не зад ни спину
Она взяла ему машину
    Эх, жизнь была! Скажи, Серёга,
Мне не поднять, достойно слога…
Сколь шлюх в те годы перебрал!..
О них ты, знаю, тосковал
Так-как уже не таксовал,


































Права гаишник отобрал,
По пьянке. Жаль, не помогли
Тогда ни связи и ни вопли.
И вот теперь глотая сопли,
До подаяний снизошёл,
    И под любой подсевши стол,
Где ты поился и питался,
И как блинами угощал,
Поильцев уж в который раз.
Как под копирку тот рассказ,
Он широко теперь известный:
Что пил с тобой майор Подлесный
Его знал лично Уго ЧавС
(Он на баяне им играл);
Как вёз однажды в Парагвай,
Оружие в подводной лодке,
Когда служил там дипломатом:
Танкистом, толи баянистом (?)
(Это ещё при коммунистах),
Почти что не ругаясь матом.

         Тут прискакал амбал с кастетом
         И приказал всем грозно: «Ле-ечь!»
         Ему вьебали табуретом…
         Он с грохотом упал за печь.
         (Лихой казак Иван Балуда
         Благословил его туда).
         Треск. Слабый вопль оттуда
         Лишь доносился иногда.
             Вот там, в запечном закоулке
         Побитые лежат как чурки,
 Не в силах даже шевелиться
 И слезно просят похмелиться.



































В полночь в кабак влетел военный,
Усатый ухарь здоровенный,
С воплем: «Гуляй по-королевски!»
В рубахе красной мушкетерской
(Уж где её он откопал),
Вид был воистину геройский.
Он выпить мог вина бочонок
И поиметь толпу девчонок.
С похмелья ж истово молился,
Постился, лбом о стену бился,
Не пил неделю и воды.
     Потом паломника ****ы
Увидшь разве лишь в борделе,
Во что жилище превратил,
Когда мамашу схоронил,
Черезвычайно чем гордился
Передо мной.
Хоть схорнил, да чуть не там,
Не помнит где – слегка был пьян.

Сей Дон Жуан великосветский
И вел себя по-молодецки.
Войдя к ****ям за занавеску,
На хрен, стоящий точно лом,
Привязывал морским узлом:
Тесемку, нить, резинку, леску.
Друзья мои, такая сбруя
Усилит мощь любого ***,
С ней мог – не вру -- любую ****ь
До полусмерти заебать,
Ну, а жену свою -- до смерти,
«Сидел» – не смог похоронить.
   Не научился воровать…
Хоть и всю жизнь он воровал,


































Но большей частью «отбывал».
А повредив по пьянке лоб,
Ушёл в отставку этот жлоб.
Враз разомкнув порочный круг,
Оставив пьянство и подруг,
Кабак отстроил неспеша
С названьем «Русская душа»;
Открыл – вот уж чем славен он --
Благотворительный салон
И сайт для сбора подаяний.
Воспрянув от таких деяний,
Он с сыном, что и «так и сяк»
(На ту недвижимость польстился)
Усердно молится, постится,
На зиму утеплил кабак
Так, что  кабак тот развалился,
В названии переменился
В «Приют для кошек и собак».

В кабак забрел жандарм торчёный,
Уездный пристав Тит Мочёный;
В мундире по последней моде
Сиял как рында парохода;
Грозно представ перед народом:
Пик власти, страха и свободы.
У стойки пригубил он пиво,
Пока приспешники его
У публики сверяли ксивы
И содержанье кошельков,
Для предтвращения терактов.
(Увы, и ныне эти факты,
От незаконных эмигрантов,
Пугают  наш народ столичный).

          Хозяин гостю, самолично…
          Поднес лафитничек «Свекличной»…
          Тот гордо, не сказав ни слова,
          Взглянув на публику сурово,
          Поправил шашку, сдвинул брови,
          Хлебнул для храбрости сивухи…
Осведомился: «Где здесь шлюхи?
Всю сволочь арестую враз!»
Но очумевши, с пьяных глаз,
Сей доблестный, блюститель нравов,
          Упал под стол как хряк с отравы,
С прощальным воплем «Аре-сту-ю!..»
И захрапел на всю пивную.

Дойдя до положении свинского,
Оркестр урезал полонез Загинского,
С минора, перейдя в мажор,
Чтоб поддержать всеобщий вздор.
Плясали ж, скажем для порядку,
Кто «Гранд Бадмант», кто «Рэп вприсядку».
    Роскошный стол трещит от снеди;
Одеты шлюхи, словно леди.
Набитый яблоками в пузо,
Меж яств почил печеный хряк
С надвинутым на лоб картузом,
С окурком, воткнутым в пятак.
Достойный сей паломник грязи
Посмертно приял титул князя.
    Почетный обитатель хлева,
Рожденный для услады чрева,
При жизни спал обычно в лужах;
Усопши -- зван на царский ужин.

Блатные пьют без передышки,
Мечут крапленые картишки.
Сверкают перстни, дзыньки, фиксы,
У многих на коленях биксы.
А за окном лихие ухари
Пасутся до утра на шухере.

В честь главаря блатного клана
Лихого урки Епифана,
На край стола, спихнувши хрюшку,
Воздвигнули вина кадушку.
Заздравный тост задвинул Глеб.
Плеснул вина, понюхал хлеб…
Он в банде «Черная кошака»
                Авторитет
(Об этом знал не каждый мент,
Но знала каждая собака);
Он же -- внедренный в банду мусор,
Он же -- петух по кличке «Люся»;
Щипач, воровка на доверье,
Друг Фомки, форточки и двери;
Лауреат статей УК,
Фуфло, шестерка и стукач.
Он же -- убой-майор Жиглов:
Пропив мундир и стыд, и кров,
Головорез, герой Афгана;
Гроза складов и караванов.
Уставши там от дел поганых,
           И от вручения наград,
И потерявши весь отряд;
Оставив там, в боях с врагами
Так же полчерепа с мозгами,
В сей героической борьбе;
Слонялся он по Волге-Каме,
Слагая песни о себе;
          Былины, небыли и сказы
          Про героически проказы;
Строчил легенды и баллады,
          Не славы и корысти ради,
          Так как был скромен, хоть велик.
          Жаль, уголовный выдал лик.
И баба… сердцем, без Ламброзо,
Почуяла: «Да це ж Уг. Рожа»…
     В поместии с видом на свалку,
Морил он голодом собаку;
Друзей, в душе ругая матом,
          Просил дать в долг, божась: «С возвратом»,
Слагал стихи, просил кредиты;
В конце концов, примкнул к бандитам.

Зачем так долго и брюзжа,
Клюю я этого бомжа?
Читатель, от тебя не скрою, --
Он и мне так же задолжал,
Давая «офицера слово».
Да что там я. Это херня!..
Ему пожаловал  «коня»
Друг наш Рейнальдо, до меня,
-- На время. «Слово офицера!..»
Ну как такому не поверить.
Чик-чик. Расписка на манжете.
Сам видел я расписку эту,
Когда с Рейнальдо водку пил.
           Пишет уверенно, как стелет:
           «Верну, мол, первого апреля…»
           Год не поставил. Позабыл.

Что ж всяк из нас теперь таков --
          «Писал, в присутствии Ментов…»


































          Сей жлоб с баварскими корнями
          Не пил и ненавидел баню.
В гостях любил он чай с вареньем
И контролируя давленье,
          Таскал всегда с собой прибор.

Итак, вот речь: « В Законе Вор!
Епифий! Падла! Потрошилец!
          Каленых в рот тебе гвоздей!
          Ты наш кормилец и поилец!
          До ста годов лютуй, злодей!
          С тобою мы добудем злата!
Ты наш король, главарь, отец;
Избранник в сей помойке блата.
Будь эдрав! Братуха, гад, подлец!»

Король восстал с ответной речью:
-- И мне не чуждо то дерьмо,
Как говорится, человечье,
Что подтвердит любое «чмо»!
Он зачерпнул, поднял десницу;
Янтарь сверкнул в его руке
И потрепав за ягодицу, другой,
Одну из многих под рукой,
Все осушил в одном глотке.

И разом вверх взметнулись кружки!
Оркестр грянул «Туш-частушку»!
На сцену прыгнули подружки,
Отбросив стыд, стряхнув наряды;
Виляя передом и задом,.
Устроили соревнованье --               
Чемпионат на раздеванье
И упражненьях на шестах,


































В комплекте с танцем живота.
Кто ж раздеваться не спешил,
Задумчиво меж них кружил,
Потупивши лукавый взор,
Но пересиливши позор               
И изнывая, извиваясь,
От первой тряпки избавлялись,
Не слыша вздохов облегченья,
Не внемля зрительским мученьям.
Всё повторялось: извивались…
Они, буквально, издевались
И доводили до свеченья…
Вот так велось разоблаченье.
Вот так: кто танец живота,
Кто извращенья на шестах;
То снизу вверх, то сверху вниз.
          Да-с, изощреннейший стриптиз!

          Рыдал скрипач. Толпа взревела!
          На сцену, словно каравелла,
          Задумчиво вращая  телом,
          Явилась фея в шлейфе белом –
Стриптиз-парад-богиня Белла
          (По загранпаспорту Анжела)!
          Девицы тут же пали ниц,
          При виде мощных ягодиц,
          И яйца к горлу подкатились
У всех собравшихся здесь лиц
(Мужчин -- в виду имеет автор) --
Едва «Анжела» появилась.
Нагая! Наглая, --  как трактор!

Повержен был весь сильный пол:
          Кто ром глотал, кто валидол…


































          Иной, трясущейся рукою
Тщетно пытался успокоить
Взбесившийся в кармане «ствол».

          После завязок и развязок
Шарниров, мышц, суставов, связок;
          После немыслимых растяжек
          Хрящей, колготок и подтяжек,
Она бродила меж столами!
          Глаза ее огнем сверкали,
          Как будто жертву ту искали,
Чтоб поглотить, испепелить,
Разлить, распить, расшевелить.

Сам был, друзья на том сеансе.
В девятибалльном, диком трансе!..
Остолбенел я, хоть ужальте;
Хош, парь меня в тот миг, хош, жарьте.
Хоть срок большой уже с тех лет
И Беллы той в помине нет…
На той далёкой дивной сцене,
Я был, друзья, в оцепененьи…
С раскрытым ртом, руки дрожали,
Когда писал эти скрижали.
Где ж счас она? Как её дети?
Искал – нет сайта в Интернете.
Слыхал от Васьки: эта леди
Теперь полы метёт в подъезде.

Вернёмся ж к нашей прежней Белле,
Где все в «разврата колыбели»               
С принцессы той не сводят глаз!
Уж нет эпитиетов, сравнений;
Воспеть её не хватит фраз!
    То было бы еще полдела,
Но тут, вдруг Беллочка запела.
Тот заунывно-истеричный,
И столь печальный, мелодичный;
Знакомый со времен античных
Еще команде Одиссея,
Мотив. И публика,  не смея
Дышать, шаталась, в ритме пенья,
Как в день известного Успенья,
Под песнь Горгоны, как качели
     Ди-джей, заткнув виолончели,
Как полководец в бой резервы,
Вводил другие инструменты,
Что разрывали слух и нервы.
Оркестр, послушный дирижеру,
Наращивая темп в мажоре,
Перескочил на форте с пиано;
В толпе сей, дивной, дикой, пьяной,
Что уж собою не владела,
Подвластная изгибам тела
И обаянию вокала,
Что в состоянии накала,
Собрав «критическую массу»,
Опасна, как и неподвластна.

А Белла только поднажала
И постепенно обнажала
Те области и те места,
О коих можно лишь мечтать.
Толпа ревела и визжала,
И трепетала вся на взводе,
Как в лапах шулера колода.
    Взлетев, как чайка на эстраду,
Там, с оттопырившимся задом,
          Застыв как девушка с веслом
          (Юнцов введя в «столбняк» и «лом»),
          Среди поверженного зала…
Всей своей позой подсказала
Расстаться поскорей с «бавлом»
(Кто не сочтёт себя козлом).

          Один фанат… дрожащей дланью…
          Подползши, сунул её с «данью»…
Но спьяну зацепивши стринги,
Стащил, схватив их мертвой хваткой!
И сброшен был к подножью ринга,
          Растоптанный в неравной схватке;
Хотел присвоить сей трофей
(Бавлом набитый) голой Феи;
Растерзан был толпой фанатов!
Уполз, цепляясь за канаты.

Сей акт  для зала и для сцены,
Как факел, брошенный в цистерну.
И как издревле: За девицу --
Вновь вечный бой!.. Покой лишь снится!
          Весь сброд конфесий, наций, фракций;
          Племен, родов, конфедераций;
Смесь депутатов, кандидатов…
Отбор естествен, без мандатов…
В клубах пыли, пера и ваты,
Треск стульев, визг и вопли мата…

Оркестр, хоть и хвост поджал,
Так как диджей тотчас сбежал,
Традиционно поддержал,
Как и когда тонул «Титаник»
(Дабы избегнуть лишних паник),






               










               
















окато
(Гершвин потом его скатал
У них). А я ж описывать устал:
Бессильна кисть и тусклы краски --
Года, былого нет азарта…
На финише, ведь, -- не на старте
Тут, заявляю (для отмазки),
Меркнет перо – нужна лопата!.

Там вице-раб. Партапарата
Дубасил битой демократа;
Вождь-либерал мочил из кружек
          Подряд: врагов, друзей, подружек
И окропив друзей кулачных,
Благословлял: «Всеоднозначно»!
     Сразились «Наши» и стинхеды;
Мелькали сапоги и кеды,
В парнокопытно-рукопашной
Борьбе безумной, страстной, страшной!
В ****у все тактики… Экспронт!
Один сплошной Народный Фронт!
И не за место у корыта,
Как в своё время на «Болотной»,
Где коммунист!? А где блатной!?
То нос мелькнет, то глаз подбитый,
В нелепой той, свирепой битве.

Уж так подвластны мы Природе,
Что сотворила эту моду:
Инстинкты продолженья рода,
У всех племен и всех народов,
Влекут самцов хлестать по морде,
Чтоб произвесть себе подобных.
Чтоб вас, мой взысканный читатель,


































Не утомлять войной и матом,
И описанием баталий
(Вы сами их не раз видали),
Позвольте мне с моим  героем,
Он, подхватив как Лену в «Трое»,
Решил поспешно удалиться
(Забыв, опять же, расплатиться).
     Покинем пол и эти стены,
И этот стол, столь милой сцены.
Пусть, став ареною на время,
Она еще не раз приемлет
Под кров еще не одно племя.
И оно так же не оставит
Посуду целую, ни мебель.
 
Удел такой отца и сына –
Не позавидует скотина.
Не жизнь – сплошное наказанье.
На капремонт закрывши зданье,
Сменить не раз пришлось названье…
Теперь он -- «Русская душа»
На чай папаше – два гроша,
По шее сыну --  в наказание.
Он вас, конечно, обсчитает
(Бьют!.. Всё равно не понимает).
Халявщикам же, в назиданье,
Совет – Не суйтесь в это здание.
Отравят – хорошо! Убьют!
А так, там хорошо. Уют.

Не будем с парочкой прощаться…
Имел в виду не папу с сыном
(Что так же любят целоваться:
На именинах ли, поминах).


































Роман наш вовсе не о них…
Лишь переменим декорации
Героям, во главе другой,
Куда вас всех зову с собой.

Коли ответ на лажу эту
От Вас узрю я  в Интернете.,
Продолжу, хоть не жду похвал.
Простите, кто себя  узнал…

Простите, иногда пусты
Страницы. Чистые листы
Оставлены для иллюстраций
Художникам всех стран и наций.
Так же танцорам, режиссёрам,
Надеюсь, все подхватят хором
Идею, и под новый стиль,
МюзИкл или водевиль,
На эту тему сочинит;
Поможет коль и музыкант,
Подхватит творческий почин,
И в исступлении азартном,
Мотив небрежно настучит.
Любой приемлю вариант.

Ждёт победителей проекта:
Признание, аплодисменты,
Бавло! Подмостки! Киноленты!
Призы – устанет экскаватор.
Всё! Без балды. Гарантом – Автор..






































          Глава пятая.  Особняк

Отвлечь от детективов модных
И от чудовищной(!) попсы
Тебя, читатель благородный,
По долгу, а не для красы,
Вкрапив интимные места
В сию возвышенну(!) поэму,
Для полного раскрытия темы,
Позвольте с белого листа.

А как заметит критик строгий:
-- Да это сплошь белиберда!
Автор бездарный, слог  убогий…
Нет ни таланта, ни стыда!
-- Возвыш! Поэм-ка-кого хера?
Ты сутенёр, а не поэт!
Какой «вкрапил…»? Да в сей химере!..
Да тут живого места нет
Без пьянства, мата и разврата!
Сюжет?! С кровати на кровать!
На крест!.. Нет, кол – ему расплата!

Но я не буду когти рвать.
Не испугать тебе поэта,
Запомни, критик дорогой.
Всегда пуста затея эта.
Ты поищи объект другой.
Такой обычай между нами,
На полосе передовой:
Убей – другой подхватит знамя;
Упал один – встаёт другой.
Трясись же, критик, спи в окопе;
Прижми, заботливо прикрой


































Свою изнеженную жопу…
Прорвём мы фронт передовой!
В пух-прах рвём перия с Пегасом,
В кровавой пене до ушей,
И дерзким рейдом до Парнаса,
Его расчистим от ханжей.
Я с вдохновением геройским,
Сменяю Ваську-молодца,
Как это принято «по-свойски»,
Без страха замарать лица.
.
Повествовать изгиб сюжета
Позвольте, отхлебнув винца…
Сам протащу телегу эту
Я вам от первого лица.
Не автор… критик озабочен:
«Зачем он выбрал сей приём?
Ведь Васе вечер же испорчен!».
Уймись, дружище, всё при нём.
Вот автор уж  на месте Васи,
И да простит нас наш герой,
Пусть отдохнет, а я согласен:
С Принцессой!.. С Пьяной!.. Под луной!..

Простите, я чуть размечтался.
Карету!.. Мигом!.. Четвертак!..
И вот нам двери распечатал
На «Невском» старый особняк.
Плющом увитые решётки
Опорой были… Но об щётку,
Слугой забытой нерадивой,
Своей нетрезвою ногой
Запнулся ветреный герой,
Уткнувшись в треснувший вазон…

































 
И – чудо – он узнал газон,
Что по весне стелил артельно
В компании «ландшафт-дизайн»:
Трёх лодырей, двух смачных дам.
     Трава в рулонах, из столицы…
У дам… такие ягодицы!
Что в живописнейших позицьях
Склонившихся над композицьях
Столь обожаемых Хайямом
Что «ру(м)бой» бы писать, не «ямбой»
(Ну, и ,конечно, в меру пьяным),
Об этих треснувших кувшинах,
Пузатых, как коровье вымя.

Сюжет один. Его всегда
Звезда востока – Рашида
(А так же вождь ландшафтной банды),
Как под копирку повторяла
В домах любой архитектуры
(Нет-нет, она была не дура);
Простой классический сюжет
Был символом борьбы со пьянством
(Увы, супруг её страдал)…
Поэтому везде пихала….
       Но, хоть ударно я пахал
«Звезда» вдруг заплатила мало
(Быть может, мужу «не хватало»)
Как и случается всегда…
Но логика-то где, «Звезда»?
Кто алкал спирт возле газонов
(Был у бедняг тяжёлый день) --
Те получили всё -- по полной.
Все -- у кого газонов нету --
Сайт «Её» зрите в Интернете.
Войдя в сии апартаменты,
С трудом, держась за парапет,
Я ободрал все позументы
С камзола об него в момент…
    Как в жуткий шторм матрос по трапу
Иль доходяга по этапу,
Элли в своих сжимая лапах,
Как тот сундук в осьмсот карат
(И это не считая злата),
Что незнакомый нам пират
Мне подарил, зарыв когда-то
Его на острове под скат;
Томим предчувствием разврата,
По направлению к кровати,
Я, надрывая жилы, рвался…
Как на свободу арестант!

И вот, в обнимку с пьяной Элли,
Мы на бровях, почти у цели…
Вползли по мраморным ступеням
В покои, чуть не на коленях;
Швейцаров отпустив и слуг;
Свалились в метре от кровати,
Как предки на цветущий луг!.
«О, Райский миг!», «О, Вери Гут!»
За пьянство сладкая расплата.
Чего ж еще добавить тут?!

Разве из эпоса цитату:
«Она прекрасна как Парватти,
Как Шива я рукаст и груб!».
Ей за резинки ухватился,
За что жестоко поплатился:
Собравши силы в кулачок,
Между бровей мне так влепила,
Что я затренькал как сверчок.
Когда ж с трудом протёр я зенки,
Стал грызть в капроне ей коленки.
.
Элли же все пыталась встать…
И ухватившись за кровать,
Собравши, наконец, все силы,
Что за неделю не пропила,
Попытка эта удалась.

Вскрыв бар резной, ручной работы,
Между солений и компотов...
Таков  на Родине у нас
Обычай: даже смертный час
Почуяв, но всегда припас
Готовим на зиму отменный,
Чтоб без тревоги и сомнений,
Среди солений и варений…
(Блин, это ж я стихотворенье…
Легко, небрежно, словно Пушкин…)
Однако же вернемся к теме.
Как говорится, «Где же кружка?»

Элли меж банок отыскала
Бутыль ведерный и бокалы,
Звеня хрустальными боками,
Дрожжат, готовые принять
Лозы искристые приветы
От Бог знает какого лета.

Прости меня, читатель милый,
Остановиться нету силы --
          Люблю описывать пирушки.
(Тут подвернулся еще Пушкин…).
Наш Васька чуть не поперхнулся:
Ну, наконец-то я вернулся.
И начал уж переживать он
Мне, уступив место в кровати.
Спокойно. Я в знакомой роли.
Верна рука. Все под контролем.
Всегда готов я, словно кролик,
А не какой-то алкоголик.
 
Элли, меж тем, уже разлила…
Глоток, другой всего отпила…
Я остальное заглотил.
«Комбайн» Рок енд Рол крутил.
И вновь добавленные граммы
Открыть культурную программу
Заставили. Сперва Элли,
С трудом, как шхуна на мели,
Коряво, медленно, шатаясь,
Исполнила восточный танец;
В конце совсем чуть не разделась,
Так-как в борделе нагляделась.
Трусы узрел я в первый раз
Известной фирмы adidas.

На мне тельняшка вмиг вспотела.
Томим вращениями тела,
Чуть не приведшими к оргазму,
И я с большим энтузиазмом,
Верный традициям Балтфлота,
Исполнил танец Кашалота:
Толи Венгерку, толь Чардаш
(Чуть об кровать не снес «чердак»).
Когда ж мы сверху и до низа,
Набравшись мастерства в стриптизе,
Который мы полдня глядели,
Вдруг поняли, что мы разделись…
С трудом, но всё ж остановились,
Все в мыле, словно в бане мылись.

Едва меня в «нивчём» узрела,
Элли мгновенно протрезвела
И широко открыв глаза,
Подушкой прикрывая зад,
Ладошкою -- свою «подругу»;
Что, вздыбив «шерсть» всю с перепугу,
Как бы пытаяся понять:
Как «ЭТО!» можно затолкать
В ее «мышиную нору?..»
«Не может быть!.. Нет! Я помру!»

В длину и в толщ мой член раздался.
Творец, нет слов, перестарался,
Или забыл, какой размер
Должон иметь матросский хер.
Две четверти в один конец,
Как переспелый огурец…
Не тот зеленый, тонкий, сладкий,
А тот ужасный, толстый, гадкий;
Его готовят к посевной
И называют семенной.

Что говорить, она дрожала,
Как пред «Доместасом» микроб,
С мольбой в глазах. И ножки сжала,
Сдав « кандидатскую» на гроб,
Не приступив еще к защите,
          Решила: жизнь уже прожита.
Трясутся сжатые коленки!..
               Не знает глупая «студентка»,
          Что надоевшую ей «пломбу»
          Тут же сменяют на «диплом».
Не ведает, не знает дура,
Что впереди «аспирантура»;
И как приятны эти муки,--
Учить и грызть любви науки.
       Кто мог ей объяснить этично,
Что «Её» ткани  эластичны.
Она б скончалась до начала…
Тактично ври или бестактно,
Скончалась точно б от инфаркта:
Разрыва сердца – не «мочала».
       Вот так в падении умирают
Не долетевши до земли --
От страха, а не от удара.
И сжалось сердце пред Элли.
Решил: не трону её, блин!
  ( Не рвите от досады чтива.
Хряпнем, дружище, лучше пива).
   Решил я поступить учтиво.
Ведь так поступите и вы?..
И вы, читатель мой. Иначе,
Уверен, тоже б не смогли.
                                                
И нас зовёт, влечет всегда,
Со страшной силою туда…
Когда карабкаясь откуда
Мы появились вдруг тогда…
Точней, в подобные места,
Неважно где: в углу ль, в кустах.
Все мы стремимся непременно…
Как будто в этом мире бренном
Нет места краше и важнее
Любая мысль без «Ней» пуста,
Как будто нас на край моста,
Как на расстрел перед траншеей;
Над бездной той, что нет страшнее,
Судьба поставила, а сила
Какая-то, остановила.
      И вновь приток адреналина:
Красотка юная прошла,
Виляя бёдрами лениво.
И  словно шмель к цветку калины,
Как не покажется пошла,
Сравнениями моя лира;
Словно чума во время пира!..
Подвинься, Пушкин, и внимай,
А хош, на видео снимай.
Как марш на Праздник Первомая,
Впервые. Ныне и везде
                Мы исполняем

ГИМН ****Е

****а -- Властительница мира!
Подвластны ей и меч и лира..
При виде этого кумира,
Любой владыка рухнет ниц,
Под тяжестью своих яиц.

          Она самцам ночами снится.
          Кто овладел ей, тот гордится,
          А кто отвержен был в ****е,
          Покой уж не найдёт нигде.

          Ей пели песни, серенады,
Слагали, мифы и баллады,
Дубиной били по балде,
Чтоб продолбить тропу к ****е

Певцы, художники, поэты
Слагали в честь ****ы сонеты,
А дистрофические лирики
Строчили вирши- панегирики.

Из-за ****ы лишались жизни,
Теряли голову и сон,
И занимались онанизмом,
Кто безнадёжно был влюблён.

Чтоб овладеть ****ой в постели,
Мужчины бились на дуэли;
И каждый рыцарь благородный
Готов в сражении победить,
Чтоб в женский орган детородный
Свой хрен по-яица влупить.

Её рассматривают в спальнях,
Буравят стены в банях, сральнях.
Теперь в ****у глядят немногие
В учебниках гинекологии,
Но снимки там весьма убогие.

****а похожа на вареник
Или капустный голубец,

           Размером с банное мочало
           И называется «рубец»

           Имеет вид слегка помятый,
           Оттенок плоти темноватый,
           Всё оттого, что вечна сжата
           Меж ляжками и табуретом,
Не видит дня зимой и летом.

Красотка нежная в темнице,
****а во тьме трусов томится;
Всем показать себя стыдится,
Приходится лишь обнажать:
Поссать, ****ься и рожать.

Узреть Любви Богиню можем
Иль в бане, иль на брачном ложе,
Но вход, увы, не всем туда
Приуготован, господа..

Мы все, друзья,  живём надеждой
Видеть вас голых без одежды.
Скиньте ж её рукой небрежной;
Вращаясь передом и задом,
Предстаньте нам в стриптиз-параде!

Пусть назовут меня дебилом,
Я юной леди честь сберег --
Своим небритым, пьяным рылом
Ей завалился между ног…
Залег там, как стрелок в окопе,
С прицелом к здоровенной жопе.
О! Восхитительная поза:
****а раскрылась, словно роза.
Точнее, лишь полураскрытый
Бутон (двухутренний цветок),
И как «презренный, ядовитый
Червяк» … лелеял «стебелёк»
(Не помню точно – кто изрёк),
Простите за иэбитость строк..

Меж дивных ног пониже пуза,
Как створки устрицев жемчужных,
Раскрылись дольки губ наружных…
Как будто лопнул бок арбуза.
Я задрожжал как кролик в стужу
И стиснул бедную девчонку,
Словно алкаш припал к бочонку.

Как хряк лесной копает рылом
Опавших листьев плотный кров,
Что оснь заботливо накрыла:
Груды корней, жлудей, бобов
Иль грядку земляных орехов,
Так я хлебалом всем заехал
В ****ы волосяной покров,
Что с головой меня укрыл
И я в нирване той -- поплыл!..

Закончить быстро сей рассказ
-- Не поднимается рука.
Терпи ж, читатель, чудака,
Продолжу, хряпнув два глотка…

Как жрет голодный папуас
Пушистый, сочный ананас
Или измученный прохожий
Инжир сладчайший у дорог,
Так я с небритой пьяной рожей,
Меж королевских этих ног,
Лобзал, как шмель весной цветок…
Так нищий шамкает пирог;
Ему ниспосланный на Пасху,
Или «Начальник» черепаху;
До растяжения в паху
Девичьи ножки распахнув…

Внезапно Элли вдруг забилась,
Как лань в зубах у крокодила,
Когтями в спину мне вцепилась…
Я ж клитор девы мял во рту…
Да-с, из ****ы ее струилось,
Как из пробоины в борту,
Едва волной меня не смыло
За борт, (со мной такое было);
И я, отважнейший матрос,
Чуть не взорал: «Спасите! SOS»!

Я видел, что Элли кончала               
И ей чуть не пришел ****ец,
Недаром только что дрожала,
Как на тарелке холодец.
Элли насилу отдышалась,
Приподнялась и оклемалась…
Чуть погрустила в тишине,
Печально «шарики» гоняя…
А как уж было грустно мне!?
В душе я выл, слезу роняя.

Но, полно, к «шарикам» вернемся,
Что мне задумчиво крутили.
(И раньше, уж без счета раз),
Что ж, прослезимся, посмеёмся,
Приободрим: терпи, Василий!
Девчонка всё ещё воздаст…
Не прилагай пока усилий
(Впрочем, ведь я теперь Василий).

Ну, что ж и мы потерпим малость,
С «шарами» так же рядом «кий».
Уже и с ним заводит шалость…
И шалости так увлекли.
Что уж терпенью нету силы,
Но силы нету и робеть;
И Элли с трепетом спросила:
«А можно так же я тебе,
Базилий?..» Бывши не в себе
От счастья, чуть не впал я в кому;
Предчувствуя как в этот омут,
В котором чуть не захлебнулся,
От радости, когда уткнулся…
И как влекло меня тогда!
Хоть раз ещё нырнуть туда!

И вот уж я у ног Эллены,
Раскинутых во всю их ширь,
Своим раскачивая членом,
Словно оглоблей богатырь;
Восстал пред ней, как тать в ночи.
Проси ж пощады, иль кричи:
«На помощь!», бедная Элена!
В ответ -- глухая тишина.
Она нема. Молчит она?
Она уже обречена.
   Застыв, как суслик на заставе,
Словно мартышка на удава
Глядит, застывши, не моргая.
Ну что ж ты мед