Копошуня

Копошуня в Еремейкином хозяйстве жила давно. Еремейки ещё тогда и на свете не было, когда она справила своё столетие. Помнит, как Еремейка и на свет появился. Почитай, она его и приняла. Мать-то, Олёна, Еремейку в хлеву принесла. А Копошуня век свой живёт в прирубе. Вокурат между хлевом да избой.
 
О самый Ивандень то и было. Как сейчас Копошуня помнит. До солнышка ещё услыхала она, как взвыла в хлеву Олёна. Кинулась она к расщелине между брёвнами, смотрит, дверь в хлев открыта. Подойник-то с молоком у Олёны из рук выпал, а сама она по колодине сползла да давай корчиться да по полу кататься. Весь день бедная орала да мучилась, а спохватиться - то об ней некому, все на сенокос ушли. Копошуня из своего угла тогда ещё и высунуться боялась. Молодая была, несмелая. Потом уж, к вечеру только Олёна замолчала, и Копошуня слабенький такой писк услышала. Пищит и пищит младенешек,что комар, а Олёны не слышно. Ну, осмелилась Копошуня, подошла. Видит, вьётся дитё, губками воздух ухватывает, а мать уж и не дышит, бажоная. Взяла Копошуня Еремейку с мёртвой Олёны,  завернула его в материнский напередник и кинула в кормушку с сеном. Марфа, старуха деревенская, там дитё и нашла. Всполошилась старая, чего это к ночи Олёна корову на двор не пускает...

Еремейко с бабкой рос да мужал. Копошуня во дворе хозяйствовала. Теляток гладила, коровам да овцам бока вычёсывала. Бывало нет-нет да и расшумится. Начнёт в своём углу напару с ветром приплясывать да приухивать. Только ломка стоит...
Еремейка, недополонком*-то ещё, проспит, торопясь, сено потащит, а она его под зад и пихнёт. Тот с тукачём, как с дерева летя, под коровьи копыта и шваркнется. Аль зашепчет, закопошится в своём углу, словно заругается, что Еремейка назём вовремя не убрал. Тот вилы бросит и наубёг, к бабке в беремя: "Не пойду боле во двор. Там пугат!" Бабка на него зашумит "Чего, окоянный, выдумывашь? Клади на лоб крест да работу работай!"

А один раз пришлось Копошуне Еремейке наявь показаться. Было это как раз перед самой бабкиной смертью. Села Копошуня на жерновок да давай плакать. Тут её Еремейка и увидал. Маленькую, сгорбленную, в чёрных рипсах. А через три дня остался Еремейка один. Остался один да и загорюнился. Не живал в пустой избе-то.  А потом и корову заподумывал продавать. Зачем одному хозяйство?
Копошуня спугалась. Куда ей деваться, она же для хозяйства  приставлена? И живёт она тут, в уголочке, почитай, второй век. Да и как Еремейку глупого, на глазах роженого, одного оставишь? Разозлилась и во двор Еремейку к корове не пустила. Уронила засов в заключины. Еремейка и дверей открыть не смог. Махнул на покупателя рукой и ушёл в избу.

Как-то летом умаялся он на сенокосной жаре да и прилёг в холодок на сеновале, а Копошуня тут как тут. "Женись, - говорит, - Еремейка, на Авдотьиной Марье. Хорошая хозяюшка будет" Еремейку будто ухватом в бок поддели, подскочил, головой затряс: "Чего ещё с устали ни приблазится. Я и слыхом-то ни про какую Авдотьину Маньку не слыхивал"
Только того же году женился. С парнями на Рождество в соседнее село занесло, там и нашёл свою Марью.
Копошуня рада была. Своей пляской такую декабрьскую вьюгу закрутила, что гости со свадьбы  уехать не смогли, три дня у молодых гуляли.

Еремейка замужичил. Бородой затянулся. За хозяйство бойко взялся. Лошадь прикупил. У Копошуни дел прибавилось. Лошадку холить да лелеять полагается, потому как работница. Да и гриву для красоты в косы завивать надобно. А уж жеребяток-то нянчила как...

Первыми у Еремейки с Марьей всё дочери нарождались.
Но Копошуня дождалась. Пискнул и Еремейкин сын в телячьих яслях. Копошуня, пока Марья без памяти была, завернула его в тряпичину да и пихнула к тёплой материнской груди...