Мурка

Я ей гладил спинку, нежно чесал шерстку за ушками, а она в ответ облизывала розовым, шершавым язычком мои пальцы, затем сворачивалась в белый клубок и громко урчала от удовольствия. Мурка была особой, одной из самых-самых породистых - синеглазым ангелом. Нам её подарили друзья и она стала нашей семейной любимицей, по умолчанию моей ревнивой к ней супруги. Мышей совсем не ловила, зато, бывало, приносила в зубах какого-нибудь зазевавшегося воробья и, еще полуживого, выкладывала его на порог нашей веранды. Наверное там, в стране откуда она родом, это означало покорность перед хозяином, либо почтение приютившему ее дому. А может - и то, и другое, кто ее знает? Мне Муркин язык был неведом. Хотя неискушенному слуху казалось, что говорит она по-английски, все же, ни одной записанной на диктофон фразы пушистой мурлышки так и не удалось расшифровать. Слишком сложным для меня оказался ее восточно-кошачий акцент. Но мы с ней ладили, как-то понимали друг друга без слов и, даже в минуты скорби по внезапно ушедшему отцу семейства, выражали только взаимную симпатию.

Однажды с Муркой случился неприятный инцидент. В пылу охотничьей страсти, она приволокла с соседского газона домашнего питомца - голубя и не простого, а дрессированного почтаря!.. Так как все это произошло на глазах отдыхавших в шезлонгах соседей, а их голубок отдал богу душу раньше вызванных ветеринаров, сумма выплаченного ущерба равнялась стоимости самого "ангела" и электронного чипа идентификации, который тем же утром был вживлен усердной охотнице под кожу. Но кто оценит дружбу деньгами? Да и какой спрос с тех, кто сохранив свои природные инстинкты, доставляют нам радость своей неподдельной преданностью?..

Мурка прожила с нами до собственной глубокой старости - почти полные 16 лет. А это не так уж и мало для такой редкой породы. Ведь, если в естественных условиях кошачий век равен 5-7 годам, то в условной неволе, рядом с человеком, кошки живут вдвое, а то и втрое дольше. Наша синеглазая ангелица ушла в кошачий Рай перед самым Рождеством, в пятнадцатом году третьего тысячелетия. Когда она уже не могла двигаться, ни есть, ни пить, ни свободно дышать, а лишь вопрошающе-грустно смотрела на нас своими бездонными, как небо, глазами, мы ее усыпили…