Одиссея 21 века

Одиссея 21 века

Кто бы ты ни был, о муж, что открыл эту книгу,
много деяний познать, обрекаешь себя ты.
Многие лиги пути, что ложились под ноги,
станут своими тебе, не познавшему трудность -
выйти из дома туда, где не ведомо дома.
Песню мою, что разлил я волной по бумаге,
вместе со мною пропой, о читатель. Однажды
в летнюю полночь, измученный страшной жарою,
вышел из дома скиталец к брегам, что песчаны,
дабы себя погрузить в охладительность влаги,
телом сроднившись на миг с горделивым дельфином.
Сев в темноте в раскалённую за день повозку,
стёкол прозрачность убрав в металлический кожух,
в душное чрево машины впуская надежду -
хоть на немного градус сверхжаркий понизить.
Взрыком коней табуна подкапотного мощью
двор огласив, устремился по ленте асфальта
в мир, где звенят комары, моей крови алкая, -
стражи прохлады. В ночное купание голым.
Путь был не долог и Понт, что является Финским,
зеркало выгнув воды, отражая пространство,
дал насладиться подарком Эола, который
ведает всеми ветрами на нашей планете.
Скинув одежду и криком брега оглашая,
ринулся в воду и, взрезав тягучие волны,
сразу отплыл я от края земли, на которой
в лёгком сумбуре остались мои одеяния.
Плыл, как учили в гимназии, в штудиях строгих, -
кролем красивым, сменяя его баттерфляем.
Мигом лишь кратким спустя очутился у форта,
камни которого гладили нежные волны.
Пристально с неба смотрела Луна, улыбаясь,
словно я царь Одиссей, что покинул Итаку.
«Обручев» звался тот форт у прибрежных народов,
славой овеян, и многие годы заброшен.
Звёзды смотрели за тем, как по камням холодным
К центру я стопы направил свои любопытный.
Там, где строений кольцо обступило то место,
что называется «платц» у немецких народов,
вдруг я узрел мудрецов, что расселися кругом.
В свете огня колыхалось бород длинновласье.
Все они в лотоса позе сейчас пребывали.
Лотососидни - я дал бы название людям.
Даже дыханьем боясь помешать их аскезе,
Я отступил в темноту и направился к водам,
что на булыжники бросили белую пену.
Снова в воде оказавшись, направился дальше.
Где-то во тьме меня ждал неприступный «Тотлебен».
Слышал я прежде, что там обретается чудо.
Бухта угрюмым молчанием встретила, будто
Боги украли из мира надежду и звуки.
Даже Луна, что висела над гладью залива,
враз поубавила силу тех солнечных люмен,
что отражала в ночи, словно зеркало Феба.
Столько знамений тревожных увидев в природе,
стал осторожнее я и стократно оглядней.
В мраке тонули провалы окон равелинов,
даже листва сотрясалась ознобами страха.
 «Кто тут шатается? Кто потревожить решился
мой заповедный покой, что так люб в эту пору,
в сети когда, что расставлены мною на рейде,
сонмы леща набивает рука Посейдона?»
 «Друг мой, Отшельник, прости мне безумную дерзость.
Я совершаю заплыв по фортам, что когда-то
гений-стратег повелел возвести среди Понта.
Боги позвали в заплыв иссушающим жаром,
вот и взрезаю воды я прохладные струи».
 «Я тут давно уж. Однажды, в студёную пору
выйдя из дома, ушёл я за корюшкой-рыбой.
Был мой улов, я запомнил, тогда пребогатым.
Сил не хватило мне санки с добычею сдвинуть.
Так и остался на форте, а после смирился.
Годы сменялись годами, оброс я хозяйством.
Тут и живу, и пугаю случайных туристов.
Что там на родине? Все ли уже коммунизма
благо познали? И что, ненавистные Штаты
встали на рельсы строительства нашего строя?»
 «Тут, понимаешь, промашка случилась, о старец.
Нет коммунизма, а то, что построили сами,
часто не знаем, к какому известному строю
можно бы было пристроить. Но Штаты, как прежде,
в сторону нашу глядят, словно свора голодных шакалов».
Тут разговор наш прервала сирена и катер
с пьяной ватагой направил движенье на берег.
 «Всё, мне пора, надо срочно прогнать ротозеев.
Ты заплывай иногда, поделись новостями».

С той стороны, что от бухты лежала южнее,
вновь я спустился к воде и размашистым кролем,
словно бы Фелбс-победитель известных героев,
к «Звереву» - форту поплыл и в кильватере пенном
бедную участь гостей-ротозеев оставил.
Ночь восходила к зениту и звёзды на небе,
пристально глядя, пари заключали от скуки.
Я же, на них не взирая, свой путь продолжая,
к форту стремился, мечтая об отдыхе мышцам.
Путь был не долог и, вот он, - оплот, что фарватер
силой своих батарей охранял невозбранно.
Тих и пустынен теперь. Отгремевшие войны
сделали форт и ненужным, и крайне затратным.
С шумом подобным киту, что плескается в водах,
вышел на берег, отдышкой нещадно страдая.
В годы былые курил я изрядно  напрасно,
вот и последствия не преминули сказаться.
Впрочем, недолог был этот приступ удушья,
быстро исчезли круги, что в глазах хороводом
ярким кружились, препятствуя местность увидеть.
Средь равелинов и прочих строений, что прежде
града столичного сон и покой охраняли,
девы плясали фривольные танцы ночные.
Все как одна «ябывдулинга» внешность имея
наивысокую. Стройные, гибкие Пэри.
Грации юные в свете Луны белокожи.
 «Кто ты, о путник, зачем потревожил наш остров?»
Был мне вопрос, лишь заметили юные девы
то, что стою я и пялюсь на них истуканом
с острова Пасхи, такой же безмолвный уродец.
 «Я тут случайно. Ищу краткий отдых для тела.
Волны тугие взрезая акулой морскою
Плыл я по Понту, устал и, завидевши остров,
враз возмечтал, дать покой утомившимся членам».
 «Что же позвало тебя в этот путь, о скиталец?»
 «Поиск прохлады и жажда ночных приключений».
 «Сядь же на камень, мы плечи покроем маслами,
чья благовонность прогонит усталости бремя».

Нежные руки сплелись, словно гибкие лозы,
гладили торс мой и ступни, ласкали игриво
икры уставшие, бёдра и прочие мышцы,
что-то на ухо, о вечном покое мурлыча.
Веки мои тяжелели, бороться с истомой
было немыслимо трудно и даже, казалось,
что и не надо, что тут, в этом сказочном месте,
я и обрёл свой покой и пути продолженье -
вещь, как ненужная, так и нелепая вовсе.
Девушки пели и гладили тело героя.
С каждым касаньем и нотой я делался вялым.
Ум дерзновенный свинцовые сжали оковы.
Всплеск ли внезапный волны, на мгновенье ворвавшись,
в сонное это спокойствие, вырвал из плена?
В миг я очнулся и, сбросив все гибкие руки,
бросился в воду и в бешеном ритме бачаты
вспенил поверхность спокойного тела залива.
Звёзды кружились во тьме позднелетнего неба,
белые ночи давно уж забыты которым.
Слышал я в детстве про страшные чары Цирцеи
и про Сирен, что топили несчастных матросов.
Надо запомнить и впредь обходить стороною
местность опасную. Впрочем, скажу откровенно
нежные ласки приятственны были для тела.
Долго я мучил себя этим странным заплывом,
длинное тело Кронштадта оставив безмолвным,
спящим в ночи. Утомлён был заботами город.
Путь мой лежал в направлении станции Бронка
вдоль автострады, проложенной плебсу в угоду,
дабы быстрей огибать переполненный Питер.
Видел в ночи, как меж Сциллой с Харибдой метались
лайнеры белые, - музыкобрюхие монстры,
к древним брегам Скандинавии путь направляя,
в увеселениях время крадя пассажиров.
Ловко борта этих светлых источников счастья
я обогнул и на камни сожжённого форта
выбрался, чтобы подумать о бренности жизни.
Камни, громадой взрастая из вод, создавали
чувство спокойствия. Только в названии «Чумный»
слышался отзвук столетьями спрятанной боли.
Соль бытия оставляла на мыслях разводы.
Чаек предутренний грай раздражал диссонансом.
Небо светлело с востока и, звёзды, бледнея,
танцы свои прекращали. Тоска и уныние
шаль сожалений накинули сетью, в которой
стал я искать тёмный жемчуг ночных откровений.
Что есть мой путь? Острова, что в ночи попадались,
были иль нет? Или всё это - горькая Мара,
что хороводит мой разум по сонному царству,
Сиюминутность которого - притча о прошлом,
в будущем ставшая полузабытой легендой?
Что есть любовь? Если время укравшие страсти
счастья не дав, погрузили в иллюзию боли?
Так ведь и боль - лишь проекция. Сколько соблазнов
россыпью щедрой вокруг пораскинули Боги.
Мысли кружились мои каруселью безумной.
Руки скрестив на груди, я поник головою,
в царство Морфея сойдя от усталости сильной.
Там средь садов, что дарили плоды наливные,
я отыскал углубление странное в почве.
Лестницей мраморной выстлал неведомый кто-то
спуск в неизвестность, где мрак колыхался ужасный.
Что мне терять? Я подумал, и время не тратя,
стоп своих бег устремил в это тёмное место.
Хладом объяло меня и, сбивая дыханье,
стало страшить неизвестным, что пряталось в мраке.
Но не пристало включать необдуманно реверс
в шаге от цели, пусть даже той цели не видно.
Зубы сцепив, я презрел все опасности грота,
и, не замедлив, сказалась той смелости польза -
тьма отступила, явив мне колонн белоснежных,
в даль уходящую, стройных шеренг бесконечность.
Мраморный пол устилали цветы, что в вазонах прекрасных
делали мир этот светлый торжественно-лёгким.
Став на мгновенье туристом, что алчет красоты,
в лёгком тревоге главой я вращал, любопытный.
В нишах стояли скульптуры известных героев,
Боги встречались, мыслителей древнего мира
я отыскал пару мраморных бюстов.
Свет был повсюду, но только источники света,
спрятав себя, истончили и вечные тени.
Лишь я заметил сей странный феномен, как тут же
зал обнаружился с мраморным креслом, в котором
юный подросток сидел и, качая сандалией,
что-то тихонько под нос себе мило мурлыкал.
Впрочем, заметив меня он, мурлыкать закончил
и, обернувшись драконом, пустил в меня пламя.
Было не страшно и пламя то вышло холодным.
Тут же дракон обернулся прекрасной девицей,
что не скрывала хитоном чудесные перси.
Пальцем своим она нежно меня поманила,
но и она не подвигла нарушить молчанье.
Был я суров и готов к превращеньям, в которых
виден был замысел, сбить меня бедного с толку.
Эту мою непреклонность узрев, удивительный Некто,
враз насгущал непроглядность обманов тумана,
а лишь развеялся оный, я тут и увидел
седобородого старца с клюкою и трубкой.
Он возлежал на остатках старинного пирса
так, словно был то не пирс, а удобное ложе.
Долго смотрели со старцем седым друг на друга.
Что там надумал сей дед, то неведомо вовсе.
Я же смотрел на него с любопытством ребёнка,
и находились вдруг сами собою ответы
на все вопросы, что жизнь задавала сторицей.
Если то старца заслуга, спасибо за это.
Понял я вдруг, всё однажды вернётся кругами,
каждый поступок и каждое дело обратно.
Понял, что, сколько не бегай по миру, но дома
можно найти всё, что мир предлагает скитальцу,
только, конечно, и лучше, и, в общем, добрее.
Бег по планете Земля очарованный странник
должен закончить в уюте, покое и неге,
что могут дать только стены родные.
Там ведь и встретят, и даже накормят, а то и
в мышцы, уставшие в долгом и трудном походе,
дланями нежными масел вотрут благовонность.
Всё, в этой жизни, что движет безумцев по миру -
есть лишь извечная тяга к родному порогу.

Только я понял всё это, как долгим и громким
звоном будильника был я разбужен в постели.
Чары упали, как пыль светоносным порфиром
падает в солнца луче на комод прикроватный.
Нежно меня оплетали возлюбленной руки,
даже во сне защищая меня от опасностей мира.
Я улыбнулся и нежно коснулся губами
бархат ланит, что украсили Боги румянцем.
Жизнь, несомненно, была восхитительно щедрой.
Лето ещё пребывало в чудесном зените,
(вы уж за скрытость рекламы футбольной простите).
День расцветал над Планетой, чтобы стать судьбоносным.