Тайна Григора Нарекаци

В конце моей поэмы "Голуби-свидетели" появилось название "Книга скорбных песнопений". Я должен был согласиться на такое название, чтобы книга Григора Нарекаци могла выйти в 1985 году. На самом деле книга называется иначе: "Книга трагедии". Конечно, Григор не имел в виду трагедию в эллинском смысле, но само слово "трагедия" заключало мысль о том, что эллинская трагедия предвосхищает литургию. Недаром девять веков спустя после Григора Вячеслав Иванов назвал греческую трагедию "Ветхим заветом для язычников". Книга Григора вся посвящена христианской литургии; потому я называю её "Книга Покаяния".

                Голуби-свидетели

Ходили слухи, множилась молва,
В священстве разносились пересуды:
Григор – пророк, он вестник Божества,

Однако у него свои причуды;
Он в притчах прям, в речах непримирим,
Не таковы избранные сосуды.

Народ благоговеет перед ним,
Хоть проповедь его всегда сурова;
В сердцах читает вещий нелюдим,

И чернь боготворить его готова;
Поистине Григор – достойный сын
Строптивого епископа Хосрова,

Который порицал духовный чин,
Перечил самому католикосу,
Как будто бы ученый он один,

Обряд переиначивал без спросу
И сыну старшему продиктовал
Писания, которым нет износу.

Григор, меньшой, тогда еще был мал;
Осиротев, он с братом Ованесом
С младенчества в Нареке пребывал.

Их дядюшка там пользовался весом,
Игумен этого монастыря,
Анания, мудрец, прельщенный бесом.

Умом блуждая без поводыря,
Набравшийся богопротивных бредней,
Он признавал Небесного Царя,

Земных владык считая тлёй последней,
И на себя накликал он укор:
Нельзя же заменять обед обедней.

По дядиным стопам идет Григор.
Ссылаясь на язычника, на грека,
Он признаёт враждебный нам собор,

И, восприняв наследие Нарека,
Он в человеке Бога познаёт,
А в Боге обретает человека.

Он приписал себе чудесный взлёт,
Виденье вверив стройному напеву:
Он будто бы, забыв телесный гнёт,

Узрел Христа, увидел Приснодеву,
А песнь благоприятствует хлебам,
Лозе, маслине, пахоте и севу.

Стих придаёт величие мольбам,
И, посрамив бесовские потуги,
Сулит он воскресение гробам.

Григор стихом своим целит недуги .
Он знахарь, чудотворец, нет, колдун;
Заворожил чертоги и лачуги.

Он говорит, что наступил канун
Безжалостного светопреставленья
И перед Богом слёзы лучше струн.

Он обличает наши преступленья,
Сам всенародно кается за всех
И сеет смуту, взволновав селенья.

Народ поверил, что богатство – грех;
Имущие раздулись, мол, как жабы;
Страшней любых проклятий гневный смех.

Григор силён, а мы неужто слабы?
Григор – чудак, чужак, он еретик.
«Как веруешь?» – спросить его пора бы!

Так в духовенстве заговор возник,
И собрались в Нареке вардапеты
Судить Григора, чей поблекший лик

Привыкли чтить крестьяне и аскеты.
Давно Григор в молчании сносил
Сии замысловатые наветы;

Для подкрепленья иноческих сил
Он, любопытство вызвавший людское,
На трапезу приезжих пригласил.

И, заказав для постников жаркое,
Велел он подрумянить голубей –
Изысканное кушанье  мирское.

«Постов не соблюдает лиходей», -
Подумали толковники злорадно.
Вслух возмутился некий иерей:

«Нам нынче разговляться неповадно,
По пятницам поститься мы должны».
Сказал Григор, нахмурившись: «Досадно…

Не смею отрицать моей вины:
Я спутал дни в течение недели.
Нет, голуби, вы нынче не нужны,

Летите же!» И голуби взлетели,
Вновь оперившись, будто вспыхнул снег
На крылышках, не помнящих метели.

Как возвращался голубь на ковчег,
Масличный лист наперекор пучинам
Неся тому, кто гибели избег;

Как в образе небесном голубином
Дух нисходил с безоблачных небес,
Приветливо кружась над Божьим Сыном,

Который жил и потому воскрес,
Покинул на заре свою гробницу,
И, довершая череду чудес,

Крестом взломал загробную темницу,
Оттуда выпустив на белый свет
Сияющую в небе вереницу

Прощенных душ, исполнивших Завет,
И на крылах – обновах серебристых –
Ожогов сатанинских нет как нет;

Так, трепетные, средь высот лучистых,
Григоровы парили голубки,
Опроверженье помыслов нечистых.

И судьи прикусили языки,
Упав перед Григором на колени.
Спросить не смели даже смельчаки:

И это книга скорбных песнопений?

1982.