Таинственный образ моих сновидений

Таинственный образ моих сновидений посещал меня снова и снова. Не было ночи, когда я не встречалась бы с ним. Словно какая-то неведомая сила возвращала его ко мне с завидным постоянством. Подобное явление в любой другой раз напугало бы меня, или, на худой конец, вызвало бурю удивления и любопытства, но сейчас я словно ждала ночи, тщетно пытаясь вспомнить события сна наутро. Все происходило по одному и тому же сценарию: сначала появлялся густой серовато-лиловый туман, который со временем растворялся и являл моему спящему сознанию совершенно незнакомого мне человека, сидящего в инкрустированном кресле с позолотой или чинно гуляющего по заброшенному парку английского образца. Мужчина мне явно кого-то напоминал, но вместе с тем никто из моих знакомых не походил на него. Первая наша встреча была смазанной – вокруг было много людей. Но на следующую ночь я смогла рассмотреть его получше: греческие черты лица, глаза цвета неба, меняющего свое настроение, чуть полноватые губы, строгий и мужественный нос с горбинкой и темные кудри, мило обрамлявшие лицо. Через несколько ночей он заговорил со мной, очень вкрадчиво и мелодично. Так ночь за ночью я стала узнавать его, но наутро снова не могла ничего припомнить. Герой моих снов занимал все мои мысли. Я не могла понять, почему на его лице всегда была легкая маска грусти и тоски. Он будто умышленно травил свою душу, чтобы получить со временем сладкое успокоение от затишья мучений. Любое слово, события, человек вызывали в нем собственную киноленту видения всего происходящего. И через эту пелену невозможно было пробиться реальности и другим суждениям. Если он что-то вбивал в свою голову, то это уже было практически навсегда. Малейшее отклонение от прочерченного им маршрута всегда вызывало на его лице беспокойство и тревогу. Он любил поучать, но не любил критики, в беседах с ним часто бывало очень сложно, и я просыпалась наутро в слезах, искренне не понимая, откуда они. Он был словно пламя костра, которое тревожится от любого ветра, которое может обогреть и дать жизнь, а может и убить. Я никак не могла угадать его настроения, менявшегося по непонятным причинам. Какой-то неведомый доселе груз висел за его плечами, сковывая движения и чувства, его лицо иногда напоминало античную маску в трагедии, но вместе с тем в минуты веселья, он был таким живым и настоящим, что мне казалось все беспредельно реальным и ощутимым. Как мне хотелось освободить его от тягостных пут, но он никогда не поворачивался ко мне спиной, то ли оттого, что не доверял, то ли не хотел уходить. Я злилась на его хлесткий суровый тон, который иногда присутствовал в наших беседах, но он сам никогда не мог понять, почему меня обижали подобные зимние нотки в разговоре. Но вместе с тем, он бывал необычайно нежным. Одним взглядом мог растопить лед в моем сердце, и я опять чувствовала ласковое летнее тепло. Он говорил со мной, и я верила, что все будет хорошо, он смешил меня, и я забывала обо всем. Как дерево, покрытое толстым слоем твердой коры снаружи, он был таким ранимым внутри, но вместе с тем, чем больше я пыталась добраться до его нутра, тем больнее ранили меня осколки его ледяной коры. Это скорее походило на изощренную пытку шипами, когда, сближаясь со мной, он доставлял мне все больше боли и страдания. Но вытащить назад эти шипы было, пожалуй, гораздо мучительнее, чем оставлять их внутри. И я жила с этой болью, к которой примешивались сладострастие и неведомый ранее полет блаженства. Наверное, так давало о себе знать счастье, являвшее мне то гладкую, то шершавую поверхность своей сущности, и возвещавшее о чем-то светлом.

Январь, 2011