Школьное сочинение. 11-й Б

  Идёт дождь… Чёрные, промокшие насквозь, одинокие деревья смотрят на свои отражения в громадных лужах. Весна беспощадно уничтожает последние остатки  снега, превращая его в воду, которая потечёт по рекам куда-то далеко, чтобы потом опять вернуться, и уйти снова…  Густеет туман – и светло-серое небо всё ближе опускается к земле, в то время как деревья кажутся всё дальше и дальше. Дождь не перестаёт, а наоборот – с каждой минутой усиливается. Его шум заставляет размышлять – о прошлом, о будущем, о настоящем, думать о жизни, о её ценностях, о людях…

    В детстве каждый год родители отправляли меня на всё лето   к бабушке в деревню, которая и стала для меня в последствии, как говорят, маленькой родиной. Эта деревня уникальна своими людьми, судьбы которых могли бы лечь в основу интереснейших романов и повестей, если бы за них взялся стоящий писатель. Она отличается и удивительно красивой окрестностью. Чего только стоит одна загадочная «крыжаванка» - место, где раздваивается река. В самом центре этой развилки находится круглый остров с обрывистым берегом, который почему-то возвышается над остальной поверхностью – как будто всё вокруг осело, а он решил выделиться, оставаясь на прежнем уровне. Подобных по красоте и таинственности пейзажей там довольно-таки много, и все они разнообразны и не похожи, но есть в них что-то общее, связывающее их, что с первого взгляда не увидишь.
   Один из таких видов появлялся передо мной каждый раз, когда я выходил из дома. В метрах сорока проходит дорога, по ту сторону которой не спеша  течёт мелководная речушка, обводящая контур широкого, просторного поля, засеянного хлебами. На горизонте видна ровная полоска леса. Немного ближе, чуть левее середины, островком среди жёлтого моря стоит небольшой домик, слева от которого растёт несколько больших деревьев. С малых лет я проявлял любопытство к этому островку жизни и с каждым годом он всё больше и больше заставлял меня всматриваться в эту даль.
    Постепенно, из рассказов бабушки я узнавал историю этого жилища. Его обитателем оказался старик лет семидесяти по имени Диванись ( так, по крайней мере, его все называли ). В то далёкое время, когда все из хуторов переезжали в деревни, его семья этого не сделала. Они решили остаться и доживать свой век так, как привыкли: в тишине и спокойствии. Семья…  К этому времени она была уже не многочисленна: пожилая мать и сам Диванись. Две его старшие сестры были замучены в фашистских концлагерях, а отец умер, не прожив и года после войны из-за тяжёлых ранений.
    Чтобы прокормиться, Диванись устроился на завод в райцентре, и из-за того, что далеко и неудобно добираться, приезжал домой только на выходные. Так продолжалось много лет, пока не случилось самое страшное – умерла его мать. И это произошло так нелепо, что сразу даже и не верится, что такое возможно в наше время. Она несла вёдра с кормом для телят в сарай и завязла в грязи, откуда уже сама выбраться не смогла… Диванись приехал только через три дня… Он был один, кругом – чистое поле…
    Его мать была единственным близким человеком,   никаких родственников у него не было. Это несчастье оказалось самым крутым поворотом в его жизни. Пришлось оставить прежнюю работу и устроиться в ближайшей деревне в «мелиорацию», потому что теперь нужно было быть дома каждый день, чтобы смотреть за хозяйством и за домом. В это время он стал всё чаще оставаться наедине с самим собой. Единственным его контактом с миром были работа в соседних деревнях да походы в магазин, где он запасался самым необходимым: спичками, солью, сахаром для пчёл, которых он держал у себя на чердаке. Так не спеша, размеренно продолжалась его отшельная жизнь.
   И вот однажды наступил  очень тяжёлый для многих пожилых людей момент – уход на пенсию. Каждый это событие воспринимает по своему, и не трудно представить, что оно означало для Диванися. Теперь он остался абсолютно один… Это очень страшно, когда у человека нет семьи, друзей, даже соседей – никого. Ни с кем не говорить, не делиться своими мыслями, вообще не слышать человеческого голоса, не говоря уже о музыке – ведь возле этого одичавшего домика не проходит даже электролиния. (Будучи рабочим, через большое поле он каждый день нёс домой большой аккумулятор, дававший ему электрический свет, а утром опять относил его на работу. И когда люди слышали в далеке тяжёлые выдохи, то говорили: «Это Диванись аккумулятор несёт».) Поэтому там могли раздаваться только звуки природы: шум дождя, грома, ветра, пение птиц. А в летние жаркие безветренные дни тишина там, наверное, была невыносимой…
    Этому старику каждый год приходилось протаптывать себе тропинку к проезжей дороге, потому что ежегодно всё вокруг запахивалось, а делать это было с каждым годом всё труднее и труднее. У него не было даже коня, без которого в деревне не обходится ни одна работа. Понятно, что в таких условиях основная его пища – это те овощи, которые он может вырастить на своём участке. А чтобы обеспечить ими себя на целый год, конечно же, нужен конь. Но он делал всё вручную, поэтому  работа занимала всё его время. Трудиться Диванись умел и любил, и его выносливости мог позавидовать каждый. Те два года, что он провёл в фашистском концлагере, дали ему закалку на всю оставшуюся жизнь. Неудобства и трудности его уединённого существования можно перечислять бесконечно, но, говорят, человек ко всему привыкает…  Только не к одиночеству. С ним он просто может смириться, потому что выбирать, как правило, не приходится, и для этого к тому же нужно быть очень сильным человеком.
    Диванися в последние годы его жизни люди стали видеть всё реже и реже, а зимой вообще забывали о его существовании. Он как старый, ослабевший медведь «залегал в спячку», обеспечив себя пропитанием на долгую зиму, а весной понемногу расхаживался и опять начинал делать «вылазки». Незадолго до того, как он ушёл на пенсию, мне иногда приходилось видеть его медленно едущим на велосипеде через нашу деревню. Это был пожилой человек, небольшого роста, весь седой, одет он был во что-то непонятное, тёмно-серое. Мне всё время хотелось подойти к нему поближе, посмотреть на его лицо, глаза. Я думал, что увижу в них тоску, одиночество, какую-то постоянную грусть, но я ошибался. Когда я его встретил впервые, прежде всего меня удивил его взгляд. В этом почернелом, помятом рукой времени или судьбы лице была та ясность, которую придаёт счастье или покой смирения, оно сияло тем чисто физическим оживлением, каким наполняет человека, ещё не совсем опустошённого жизнью, длительное и свободное общение с природой. Он как ребёнок смотрел вокруг: с любопытством, восхищением, радостью и любовью, любовью к природе, которая стала для него дороже всего на свете, заменила ему любящую, ласковую мать, стала его добродетелью. Его немного прищуренные глаза гармонично сочетались с лёгкой, еле заметной улыбкой, которая, казалось, никогда не сходила с его лица. В них присутствовала глубокая мудрость. Создавалось впечатление, что он знает что-то такое, что известно только одному ему, то, что даёт возможность смотреть на мир по-другому, что вселяет в него веру и спасает от отчаяния, наконец, то, что даёт ему силы жить. Кто знает, может, за долгое время общения один на один с природой он достиг с ней полной гармонии, слился воедино, как бы породнился с ней. Кто знает…  А знают его тайну, наверное, только те деревья возле его дома – единственные свидетели  всей его скрытой от людского глаза жизни.
    Я никогда не мог равнодушно смотреть в ту сторону, где стояла его небольшая хижина, потому что меня постоянно мучили сотни вопросов. Ведь даже представить трудно, чем может жить этот человек, одинокий во всех отношениях. Иногда я думал: а что будет, если он тяжело заболеет? Ведь ему даже некого послать за помощью. Единственными людьми, которые могли к нему зайти, были комбайнеры, работавшие во время уборки урожая, да пахари, делавшие его дом ещё более недоступным. А если бы у него парализовало ноги, то ему пришлось бы умереть медленной, голодной смертью, и об этом долгое время никто бы не узнал. Однако мои опасения на этот счёт оказались напрасными: о его смерти узнали все, в тот же день, буквально через несколько часов. И  произошло это не случайно, потому что он не умер своей смертью, а … сгорел, сгорел     вместе со своим  домом, что добавило   множество загадок к его и так таинственной жизни.
    Некоторое время  пожарище напоминало живой памятник, будто бы придуманный самой природой: на том месте остались живые деревья, обгоревшие с одной стороны. Они, казалось, лучше всего отражали нелёгкую судьбу этого старика.

P.S.   С тех пор прошло уже немало лет. Объявившиеся откуда-то дальние родственники разобрали и увезли на дрова почти нетронутый огнём сарай. Колхозники выкорчевали деревья и вывезли их с остатками фундамента, чтобы не мешали при сельхозработах. Теперь на том месте, где недавно теплился маленький огонёк человеческой жизни, – ровная пахать,  такая же, как и вокруг. И только в вечном вое ветра, волнующего пшеничное море, будет слышна  тягучая тоска об этом загадочном человеке.