Год 32-й. Стихи

     Стихов этих в моем академическом 4-томнике – 51 произведение. Сразу надо сказать, что: Лерма очень прибавил в Мастерстве. Стихов с плохой техникой исполнения – единицы, и то если придираться к отдельным строкам.  Число тем резко возросло, в частности появились некие как бы баллады на разные темы, не связанные  с прежним унынием и отвращением к «ближнему». Тема смерти почти отсутствует, но обретает чудесное звучание, завораживая лихостью и юмором. И всё это обязывает меня быть более пространным, а читателя – терпеливым. Если удастся все вместить в одно «эссе», то прошу меня простить. Если не удастся, сделаю продолжение.
   Итак, Лерма возмужал. В ноябре он зачислен в Школу гвардейских прапорщиков на правах «вольно-определяющегося  унтер-офицера лейб-гвардии Гусарского полка». Вот так вот! И это не тот страдающий малец, но муж, который томится уже чувственным влечением к НЕЙ.
      Но начнем, пожалуй… Первым стоит романтическое «Люблю я цепи синих гор».
Когда, как южный метеор,
Ярка без света и красна
Всплывает из-за них луна.
     Здесь много метафор и сравнений . Так, Луна обозвана «царицей, которой  гордится(!) свод небес». И затем:
Однажды при такой луне
Я мчался на лихом коне
В пространстве  голубых  долин,
Как ветер, волен и один…
     И далее – высокий романтизм. Луна, казалось ему, упрекает его, что он нарушает ее владычество.
    Словом, «чистая поэзия», святой и дозволенный вымысел романтика.
    «Солнце» состоит из 8 строк, но светило здесь лишь повод вспомнить деву, чей образ перед ним блистает.
     «Я счастлив! – тайный яд течет в моей крови…» А счастье-то в том, что «мук умерший уж не знает». Но и тут 8 строк..
    «Прощанье» хорошо отвлечением от себя ради лезгинской  девы. Она - дева, но взывает к возлюбленному: «Не уезжай..»
    Ужели унесла заря одна
Воспоминанье райских двух ночей…   
     Здесь семь строф – пятистиший… Но при этом еще немало славянизмов и восклицаний в духе любовных романтических вздохов.
     Возлюбленный  на мольбы отвечает – последняя строфа:
  Кровавой клятвой душу я свою
Отяготив, блуждаю много лет:
Покуда кровь врага я не пролью,
Уста не скажут никому: люблю.
   Прости: вот мой ответ.
      Фрейд такие излияния называл «сублимацией желаний», что и  простительно: как не представить себя на месте горца, которого любит дева. Прямо-таки живо напоминает признания  Бэлы этому красавцу русскому…
     Следующее, по первой строке:
Она была прекрасна, как мечта
Ребенка под светилом южных стран…
     Узнаете будущее сравнение из Печорина:  «воздух чист и свеж, как поцелуй ребенка».
      Далее идут знаменательные строки, которые, конечно, знал Заболоцкий:
   Кто объяснит, что значит красота:
Грудь полная иль стройный, гибкий стан.
Или большие очи?...
     Но…
«Уста без слов – любить никто не мог».
      Не удержусь, скажу о сходстве рассуждений (И. Карин. Женщине: В чем смысл очарованья твоего):
  В чем смысл очарованья твоего?
В улыбке, что ли,
Которая манит, как колдовство,
Порой до боли?
Ну а улыбка - это что? Глаза?
Свеченье кожи?
Иль молодости гибкая лоза
Пленяет тоже?
     (Здравствуй, Юрьевич, прости за вмешательство, но этими стихами я гордился уже будучи «зрелым мужем»).
      Лерма, далее, явно переходит на очень легкий слог: например на четырехстопные строки, и это живит стихи. Вот – по первой строке:
  Время сердцу быть в покое
От волненья своего
С той минуты, как другое
Уж не бьется для него….
      (Летучие строки и почти без романтических прикрас)
НеужлИ ты не видала
В час разлуки роковой,
Как слеза моя блистала,
Чтоб упасть перед тобой?...
      В строфе 8 строк 4-стопного хорея.
   И еще новинка: эротика-с!
           1
Склонись ко мне, красавец молодой!
Как ты стыдлив! –  ужели в первый раз
Грудь женскую ласкаешь ты рукой?
В моих объятьях вот уж целый час
Лежишь – а страха всё не превозмог…
Не лучше ли у сердца, чем у ног?
      (Вновь  строфа из 8 строк. Дева, явная путана, которая говорит, что любит его, и что она продана была в 15 лет).
             5
Мне мил твой стыд! он право мне дает
Тебя лобзать, тебя на миг один
Отторгнуть от мучительных забот!
О  наслаждайся! – ты мой господин…
     Вот уж и нечто социальное проникает в Поэзию  Лермы, и в этом виден его протест против общей морали. А раз протест, то почему этого не учили в школах?- позволено спросить...
    Эротические сублимации, конечно, приятней читать, чем жуткие стоны. Вот и опять, без названия
    Девятый час; уж темно; близ заставы
Чернеют рядом старых пять домов,
Забор кругом. Высокий, худощавый
Привратник на завалине готов
Уснуть; - дождя не будет, небо ясно,  -
Весь  город спит. ….
      (А ведь это, граждане, Реализм! Вот  оно, «явное движение к народу!», как написал  бы в диссертации сов. лит. вед.)
     Дело происходит в Москве. А стихи – целая реалистическая поэмка: семь строф по восемь(!) строк. Но про любовь нельзя без романтики, описывая свидание в ночи:
   Она был свежа, как розы Леля,
Она была похожа на портрет
Мадоны – и мадоны Рафаэля;
И вряд ли было ей  осьмнадцать лет;
Лишь святости черты не выражали.
Глаза огнем неистовым пылали,
И грудь, волнуясь, поцелуй звала;
Он был не папа – а она была….
    И далее – согласно эротической поэзии Парни… И конец таков:
  Он снял сюртук, сел на постель небрежно,
Поцеловал, лукаво посмотрел –
И тотчас раздеваться ей велел!
     (Клиент, путана, но ведь стихи!!
    Боюсь огорчить  поэтесс, но Лерма написал порядочно стихов «про любовь без затей» и стал скоро известен в столицах всем маменькам, кои запрещали настрого читать  этого фривольного Лермонтова. Так что гонения на Поэта было кому одобрять)
     А следом идут начальные строки (без  названия)
Как в ночь звезды падучей пламень,
     Не нужен в мире я.
Хоть сердце тяжело, как камень,
     Но всё под ним змея.

Меня спасало вдохновенье
      От мелочных сует:
Но от своей души спасенья
        И в самом счастье нет…

 И все мечты отвергнув, снова
          Остался я один –
Как замка мрачного, пустого
          Ничтожный властелин.

      (Мрачно, горько, но четко выражено!  А что, собственно, много ли у нас, отшельников, друзей? Вот тут я подписуюсь!)
       Несколько произведений стоят «под титлом» К*.
   Не буду вдаваться, кому и когда это адресовано – мне всегда было важно, каковы стихи, а не каков их адресат. Вот на с. 348-349 послание:
Я не унижусь пред тобою:
Ни твой привет, ни твой укор
Не властны  над моей душою.
Знай: мы чужие с этих пор…
      Пребывал у ног, отнимая часы у вдохновенья!
А чем ты заменила их?
Быть может, мыслию небесной
И силой духа убежден
 Я дал бы миру дар чудесный.
А мне за то бессмертье он?
       ( Заявлено! Оценено! Знай наших! И еще немало строк, которые звучат в иной тональности:
 Я горд!»… прости! люби другого,
Мечтай любовь найти в другом;
Чего б то ни было земного
 Я не соделаюсь рабом (!!)
       (Любил, словом, недостойную любви Гения).
    Пропущу два мадригала, по сути,- адресованные Н.Ф. Ивановой, мощностью в 8 и 5 строк. И еще – «Как луч зари, как розы Леля» - повтор. Она
  Была для счастья создана
Но свет чего не уничтожит?
     Далее – ритмической прозой:
«Синие горы Кавказа, приветствую вас!....
     «Воздух там чист, как молитва ребенка» - образ этот просто преследует Лерму.
   Романтический «Романс» предшествует  жрице любви - «Прелестнице», которая написана с вызовом (ох уж эти вызовы – «вы сгубили его!»)
   Пускай ханжа глядит с презреньем
На беззаконный наш союз,
Пускай людским  предубежденьем
Ты  лишена семейных уз.
Но перед идолами света
Не гну колена я мои….
Живу для сердца своего;
Живу без цели, беззаботно,
Для счастья глух,  для горя нем,(!!)
       (Удаль от Бомарше, пожалуй)
И людям руки жму охотно,
Хоть презираю их меж тем!
    (Опять – 25!)

   «Ты молод. Цвет твоих кудрей
Не уступает цвету ночи…
     (это «ты» по сути «к себе»)..
 Я чуждым стал среди родных;
Пред мною носятся виденья,
Жизнь обманувшие мою…
     (Здесь всё – обман, а пуще – девы! Весьма знакомые напевы!)
     «Эпитафия»: Прости! Увидимся ль мы снова… посвящена Отцу.
      «Измученный тоскою и недугом»… венчается опять показательно:
   Ты для меня была, как счастье рая
Для демона, изгнанника небес (!!).
       Пропущу одно, явно переводное с Шекспира и Байрона. А вот и опять: «Нет я не Байрон, я другой…», что венчается строкой: … кто
Толпе мои расскажет думы?
Я – или бог – или никто!
       Показательны комментарии  сов. времён: «Подражая Байрону, учась  у Байрона, Лермонтов, однако, уже в начале 30-х годов вполне(!!) осознал себя как поэт национальный(!!)»… Во  дают адепты! И где это, дорогой читатель, мы увидели? Пока всё подражания да повторы, пока всё романтические шоры, а ростки «народности» и «национальности» даже не проклюнулись…
      «Романс» (с.362) из 3-х строф по восемь (!) строк с рефреном:
   Ты идешь на поле битвы,
Но услышь мои молитвы,
    Вспомни обо мне.
Если друг тебя обманет,
Если сердце жить устанет,
И душа твоя увянет,
    В дальней стороне
    Вспомни обо мне
       (Последняя строка замыкает все строфы. А что? Вполне поется! Да и кто, как не Лерма – с его-то абсолютным слухом и музыкальным образованием!)
      «Сонет» (с.364) пропускаю.
      Но процитирую 4 строки  (по первой строке):
 Болезнь в груди моей и нет мне исцеленья,
       Я увядаю в полном цвете!
 Пускай! – я не был раб земного наслажденья,
       Не для людей я жил на свете…
                (Судите сами, и бог ему судья)

       К* на с.366, содержит строки:
   Я рожден, чтоб целый мир (!!) был зритель
Торжества иль  гибели моей…
Что хвала иль гордый смех людей!

Души их певца не постигали (!!),
Не могли души его любить…

     Но вот Шедевр, без названия. В свое время я слушал лекции по литературоведению. Читал их нам доцент, красавец и бабник, блестящий чтец стихов, но в стихосложении явно был не силен. Вот как-то раз он прочел нам строки начала:

 Поцелуями прежде считал
     Я счастливую жизнь свою,
Но теперь я от счастья  устал,
     Но теперь никого не люблю. (с 367)
   Речь шла о размерах стихосложения, и он уверенно назвал эти строки «дольником» и сослался при этом на Блока.
    А стихи – чарующие, музыкальные. И почему? Никакой это не дольник, а самый что ни на есть трехстопный Анапест, который всегда поражает нас музыкой, если он еще и написан талантливо.
    В самом деле, поставим ударения и разделим строку по ним, будет:
ПоцелУ-ямипрЕж-десчитАл
ЯсчатлИ-вуюжИзнь- свою.

   Всё поется и захватывает. Всё, кроме одного сбоя с ритма:
       И крылья  забвенья ловлю,
которые надо читать как «крыльЯ», иначе музыка станет фальшью. Или распевать, вытягивая сбой. Но кто певал, тот знает!
     Но это, конечно, мелочи – на фоне  музыкально-поэтического шедевра.

   Пропущу несколько стихов. Вот следующий романтический шедевр без названия:
     Я жить хочу! Хочу печали
Любви и счастию назло…
Что без страданий жизнь поэта?
И что без бури океан?
ОН хочет жить ценою муки,
Ценой томительных  забот,
Он покупает неба звуки,
Он даром славы не берет.
    (с.372)
 И следом блестящее по форме творение:
   Смело верь тому, что вечно,
Безначально, бесконечно:
Что прошло и что настанет –
Обмануло иль обманет…

    «Желанье» (375)
   Это уже заметное отвлечение от своих болей, нечто народное, полусказочное:
 Отворите мне темницу,
Дайте мне сиянье дня,
Черноглазую девицу,
Черногривого коня.
Дайте раз по синю полю
Проскакать на том коне;
Дайте раз на жизнь и волю,
Как на чуждую мне долю
Посмотреть  поближе мне….

    Можно петь, можно учить наизусть – была бы эта самая воля. Вот такие строки и будут все больше определять творчество Лермы , и это  - движение от себя к людям.
   Того же настроя и «Два великана»: некий «былинный» поединок, когда наш побеждает.
    Но такой тон сменяется:  К* (с.380).  Во второй строфе – ставшее хрестоматийным:
 Есть звуки – значенье ничтожно
      И прЕзрено гордой толпой –
Но  их позабыть невозможно:
      Как жизнь, они слиты с душой..
           (не очень четкое сравнение, но уже много раз сказано, что романтикам на грамматику часто …)
       На с. 383 безымянное:
Безумец я! Вы правы, правы!
      (комментаторы говорят, что первоначальное название – «Толпе», и это в таком случае весьма показательно)
Смешно бессмертье на земли
Как смел желать я громкой славы,
Когда вы счастливы в пыли?
       (Резко и высокомерно, не правда ли? Вот и далее тон саркастический):
Как мог я цепь предубеждений
Умом свободным потрясать
И пламень тайных угрызений (!!)
За жар поэзии принять?
Нет, не похож я на Поэта!
Я обманулся, вижу сам;
Пускай, как он, я чужд для света
Но чужд зато и небесам!
Мои слова печальны: знаю;
Но смысла их вам не понять (!!).
Я их от сердца отрываю,
Чтоб муки с ними оторвать…

  Еще раз скажу: это прекрасно по Форме и вторит пушкинскому «печной горшок тебе дороже». Но … вот это Но: при всей мучительности жизни Поэт не может так резко обрывать кого бы то ни было - Не может, если он Поэт. Скорый суд над «толпой», пусть и сиятельной, может оказаться роковой ошибкой и обернуться судом над высокомерным  поэтом … Только советские  лит.веды могли такие строки  «поднимать на щит», видя в них «мятежный» классовый протест.

  С. 384:  Она не гордой красотою
Прельщает юношей живых,
Она не водит за собою
Толпу вздыхателей немых…
         (Прекрасный 4-стопный ямб, посвященный Лопухиной, сказано в комм.)
    И далее несколько произведений написаны тем же ямбом и потому звучат легко.
    Но пройти мимо стихов о Смерти – грешно:
  Что толку жить!.. Без приключений
И с приключеньями – тоска
Везде, как беспокойный гений,
Как верная жена, близка;
Прекрасно  с  шумной быть толпою,
Сидеть за каменной стеною,
Любовь и ненависть сознать,
Чтоб раз об этом поболтать..
     (Видите ли, как Дух А.С. витает над этими ямбами? И это радует. Но далее)…
  Но если вы скончались в вере,
Как христиАнин, то гранит
На сорок лет, по крайней мере,
Названье ваше сохранит(!!);
Когда ж стеснИтся  уж кладбище,
То ваше узкое жилище
Разроют смелою рукой …
        (Ей богу, вчера написано!)
И гроб поставят к вам другой.
И молча ляжет  с вами рядом
Девица нежная, одна,
Мила, покорна, хоть бледна;
Но  ни дыханием, не взглядом
Не возмутится ваш покой –
Что  за блаженство, боже мой!

      Какой дерзкий прыжок! Вчера еще пел об ужасе Смерти, а ныне… Нет, выздоравливает Поэт!
    А на с. 390 – всеми школьниками обожаемый когда-то «Парус». Но если его полюбить в 9-10 лет, начать с него, не знать всего, что ему предшествовало, а знать лишь то, что написано в учебнике: «Лермонтов отразил в стихотворении настроения передовой интеллигенции 30-х годов… - ее революционные порывы и духовную разобщенность в обстановке последекабрьской реакции..» - то это останется в душе, как первая любовь.
      Но теперь-то, пройдя по всем строкам Поэта до этого Паруса, можно ли не понять, что это наш Лерма, и он, мятежный, просит бури в байроновском духе, и потому сие стихотворение есть эффектное изложение всё того же романтического кредо автора.
    На этом разрешите проститься, опустив несколько творений, прекрасных и новаторских  по форме:  «Русалка», «Баллада» (Куда так проворно, жидовка младая?), «Гусар» (Гусар, ты весел и беспечен…)
     К сему всё тот же пошлый критик Карин