Бритый, чистый

Чувствуешь ли ты, что чувствую я? Они. Муравьи под кожей. Ползут медленно и щекотно, режут капилляры и вены. Ползут как караван в верблюдов в пустыне. Чувствую, как их каждый шажочек саднит мое нутро. Муравьев вижу только я. Пробовал говорить остальным. Никто не верит. Даже собственная мать. Да и черт с ними всеми, я тоже никому не доверяю. Кругом слишком много лишних ушей, глаз. На улицу стараюсь не выходить, потому что муравьи тогда начинают носиться как бешеные, и тогда они не режут меня, они разрывают каждый участок моего тела. Мне кажется порой, что они хотят из сплетений моих вен и капилляров муравейник построить, а внутри будто сидит гигантская матка-королева, и размножает их. И тысячами с утра муравьи все ползут и ползут внутри моего организма, как на работу, а ближе ко сну они успокаиваются понемногу.
 Компьютер и телевизор тоже видеть не могу. Из них смотрят большие глаза. Вылезают и всматриваются в твое нутро, прожигая душу. Она перед ними, как на ковер становится, и все. Говорят, что глаза зеркало души, так вот, тот, кто за этим стоит, совесть у тебя дрянная и гнилая, чертова сволочь. Техника еще ничего. Уже месяца три свое лицо не видел. Глаза, когда из зеркал вылезать начали, я их газетами старыми и заклеил-то. Мать говорит, что рехнулся, а я ей не верю, может она тоже к ним отношение имеет, а может ее вообще подменили извне и она тоже за мной следит долго и муторно, эта чертова подделка. Глаза, даже тайком порой, за мной следят, я их ругаю, гоняю, они стараются, хоть на секунду исчезнуть, но стоит отвернуться, хоть на секунду, как они снова на меня пялятся
 Когда выхожу из комнаты, надеваю на себя старый черный дождевик, калоши и солнцезащитные очки. Мочиться и испражняться, конечно, крайне неудобно, но лучше так, чем позволять им видеть. Не хочу, чтобы на меня хоть волосок упал, вдруг он вопьется в меня и вселится, да тоже жизнью самостоятельной жить начнет? Муравей меня тоже однажды цапнул, и что теперь? Теперь во мне они, так что, не надо мне другого.
 А я чистый, бритый. Волосы все сбрил, что смог, ни один не пророню, не заберете вы у меня ничего. Абсолютно каждую волосинку самолично остриг, сжег, вырвал. Даже брови сбрил. Вам не кажется, что брови бесполезное изобретение бытия? Верните  Кто и зачем их придумал? Создатель бровей, ты все равно меня слышишь, не обижай меня, черкни пару строк на стене моей, я не обижусь. Заодно, может вернешь мой надбровный валик, как у питекантропа и функционирующий аппендицит?
 Общаюсь кстати, со всеми через стену, пишу на ней: “Почему за позвоночником спрятаться нельзя?” А мне кто-нибудь из них да ответит : “Потому что позвоночник для убежищ непригоден, глупый ты человек, селезенка для этого лучше подходит” А я же проснусь и думаю: ”Врут суки. В голосовых связках прятаться нужно. Никто о них не думает-то. Ты вроде бы и заметен будешь, а все равно ни одной живой душе в мире и в голову не придет, что ты сидишь там, голубчик, в кулачок посмеиваешься, потому что всех обманул.” Вот. То-то же. Стены от общения исписаны,  поэтому иногда их перекрашиваю побелкой или газеты еще сверху клею.
 Недавно кусок  газеты отклеился на зеркале. Причем, когда я спал. По факту, я стараюсь спать мало, иначе они на меня нападут, пока я не защищен. Так вот, кусок отклеился. Я проснулся от ужасного ощущения. Муравьи рвали меня изнутри…  А глаз прожигал меня снаружи. Прям из зеркала, из того маленького закоулка. Я кричу, гоню его, проклинаю, заклинаю, молю, но он только сильнее смотрит, впивается иглами в мою душу, держит ее в струбцинах.  Мои просьбы тщетны. И тогда я беру первое, что мне в руку попадается, и медленно, как  в кино оно летит в зеркало, словно прорывает ткань реальности. Зеркало вдребезги. Я вою от боли, потому что муравьи не успокаиваются, наоборот они еще сильнее начали носиться и резать. Настоящая вивисекция жучками внутри меня. Они начали со мной нечистую игру, но и я не пальцем делан.
  Я взял осколок стекла. Ох, как сильно оно впивалось мне в руку. И тогда я начал резать кожу быстро и небрежно. Какое же облегчение, Господи. Кожа с рук слезала, как с картошки нечищеной картошки при чистке. Из порезов вылезали стаи муравьев, я их сбрасывал на пол. Дальше в ход пошли мои ноги. Я срезал пятки, кожу икр, бедер. Все это пластами, вместе с кровью и тысячами муравьев падало ошметками на землю, все больше и больше забрызгивая стены и пол, превращая комнату в инфернальное чистилище. Становилось все легче и легче. Но навязчивые муравьи не отставали. Они сползали все выше по телу, как бы убегая от стекла. Я срезал кожу на животе. Очень толстый слой, даже видно жировые прослойки. Но не только им можно было любоваться. Из меня выпадал, как Колосс на глиняных ногах муравейник. Из сплетений вен, частичек кожи, мяса. Все это было частью меня. Муравейник шмякнулся и из него засеменила матка большая и толстая. Она визжала и призывала  к себе всех муравьев. Я среагировал молниеносно и зарубил эту суку стеклом, располовинив ее сразу, но я резал и не останавливался. Пока от нее не осталось мокрое место, я не успокоился. Остаток муравьишек ползал в носу и его пазухах. Вычихиваться и выплевываться они не хотели. Ну что ж, хозяин-барин. Не хотите покинуть меня добровольно, я вам помогу. Я отрезал себе нос. Я отрезал его. И на всякий случай уши. Последние муравьи выпали из меня и исчезли под плинтусом. Остался только я, разрубленная по мелким кусочкам матка, да забрызганные кровью газеты. Было много крови. Муравьев больше нет и глаз тоже.  И больше не будет слов на стенах. Ничего, кроме меня. Я чистый, бритый и теперь такой навсегда