Искусство сонета

Опубликовано в сборнике "Венок сонетологов и сонетистов" Москва, 2016

СТРЕЛА И ЛУК

Сонет – готовый к бою ладный лук,
из дерева и рога слитый туго;
нацеленный в открытую округу
катрен его – упор для умных рук.

Второй катрен – движенье – но не вдруг,
не жалкий труд, не рабская потуга,
но ровное борение друг с другом
руки и тетивы – союзных дуг.

Терцет – летучий яд, сухой полёт,
зловещий свист, спадающий с высот,
слиянье перьев, дерева и жала.

Второй терцет – удар! – доспех пробит.
И стройное двустишие звенит,
как точная стрела, что в цель попала.


ОХОТА

Итак, поговорим немного
 о речи, замкнутой в тиски,
где ритмы выверены строго,
а рифмы пышны и ярки!

...Долина, гул резного рога,
оленей быстрые прыжки –
вот образ кованого слога,
звучащей праздничной реки.

Гремит привольная охота!
Раскинув тонкие тенёта,
застыл учёный буквоед.

Но, посреди живой долины,
шумящим лётом лебединым
вознёсся трепетный Сонет!



ПУТИ ПОЭЗИИ
I. НИТЬ

Седой лозоход, я заклял пространство,
ища златословный клад…
Сквозь горы Иберии – до Прованса
струится вино баллад!

Напев не скроешь сургучной пробкой
и звук не убьёшь мечом.
Стихи текут – то кремнистой тропкой,
то звонким лесным ручьём.

Стихи вонзятся воздушным храмом
в туманы Тосканы и римский мрамор.

И в сердце колеблется хмель отрадный
и видится мне ясней
волшебная ниточка Ариадны
от Кносса – до наших дней!



II. ИСПАНИЯ

Резной Альгамбры каменные лозы –
арабской рифмы сладостный шербет!
И лепесток Завета, свеж и розов,
словесной вязью шёлково одет.

Но Запад отвечает звонкой бронзой,
и стынет, словно сталь, латинский метр;
в нём – только жёсткий ритм и чёткий отзвук,
и лишь колючей логики расцвет.

Кто свяжет их – надёжней и мудрее?
 – Учёный Жид (куда же без Евреев!)
в латинский кубок влил манящий яд.

Не зря, раскрыв певучие страницы,
мы слышим дух гвоздики и корицы
и пряностей арабских аромат!



III. ЛАНГЕДОК. ПРОЩАЛЬНАЯ АЛЬБА

Прощай, Альби!.. Отрава ноября
сжигает гарью песенное лето.
Прощайте, вы, казнённые поэты,
и горькая багряная заря!

Баллады сладкий мёд пролился зря,
о милый Лангедок, о счастье! – где ты?
Рыдает Авиньон, огнём одетый,
и горькая багряная заря.

Разбиты замков каменные туры!
Где взоры дам, где струны трубадуров?
…Гербы и книги в пламени горят!

И плача, мы бежим за Апеннины,
где скроют нас латинские равнины
и горькая багряная заря!



IV. ФЛОРЕНЦИЯ

Дружиной светлой идём вдоль Фиренцы,
и в песнях чудятся, струятся в танце –
Сицилии мёд и пыльца Прованса,
струною Болоньи волнуя сердце!

Амор повелел нам – как снег одеться,
в толпе красавиц шутить и смеяться.
Любви и Учтивости новобранцы
мы поём, невинные как младенцы –

и дивный Гвидо, и прекрасный Лапо,
Террино и Дино – в нарядных шляпах,
и Джанни, и Чино, что музу кличут

в напеве нежном, ещё несмелом…
И юный Данте, что в камзоле белом,
смущённо смотрит – как прекрасна Биче!



V. ПЕТРАРКА В АВИНЬОНЕ

Рад бежать – куда ж от себя сокрыться?
Амор ладонью сердце теснит, встречая!
Чёрным янтарём, тёмными очами
казнит и мучит милая царица.

Везде она! – в рощах, в полях, в столице!..
«Л’аур!» – ветерок вздыхает ночами;
«Аурум!» – злато вьётся за плечами.
Она – смеётся, а страданье – длится.

В облаке – облик веет потаённый;
в листьях – сонеты, а в ручье – кансоны…
Воклюза ключ! Вечерних рощ молчанье!

В Италию еду… Может – навечно?
Только со мною – вздох её сердечный
и ласковый взор в минуту прощанья...



VI. ВОСПОМИНАНИЕ О ЛАУРЕ. 19 мая

Безмолвьем окутана кампанилла,
и воздух дурманит весенним хмелем…
Ты был далеко от её могилы,
и так же – созвездья с небес глядели.

Вдали от неё, в Италии милой
узнал ты, по ком панихиду пели;
и сердце, заныв, – от тоски застыло,
и так же – созвездья с небес глядели.

О чумный ангел в толпе Вавилона! –
стирающий жизни, как Время – фрески,
мешающий в пепел в извечной смене

брызги вина и картины Симона!
О звоны кансон! О слеза Франческо!
О бедное сердце в кровавой пене!



VII. ПЛЕЯДА

Оставь Парижа пыльную громаду
тупой Сорбонны каменный базар,
где книжники готовят свой отвар –
искусных отравителей отраду.

Вдохни приволье радостного сада
где роза разливает пряный жар,
где чашей золотой собрал Ронсар
гремящий Рим и сладкую Элладу.

О звёздная поэтов вереница!
Певучий путь – столетьями продлится,
зарницами – по небу и земле.

«Плеяда» пьёт бессмертье Зодиака;
но ярче всех горят в объятье мрака
два пламени: Ронсар и дю Белле!



VIII. АНГЛИЯ

Туманит Темза, камины горят едва
и тёмной сажей вдали прорисован Город.
Но Томас Уайет и доблестный Генри Говард
идут сквозь морось, при шпаге и кружевах.

И Филип Сидни искусно связал слова –
к прелестной Стелле опять обратиться повод.
А Эдмунд Спенсер – картавый британский говор
с волшебным напевом фей уравнял в правах.

О время Елизаветы! Несчастный Рейли
и тот драгоценной речью как франт одет.
И хмурые музы не зря Альбион воспели,
как будто камзол расшитый, скроив сонет.

Струятся струны! И даже Шекспир корявый
овеян среди тумана бессмертной славой.



IX. ГЕРМАНИЯ

Германия горит! – поля огнём объяты
Пандора отперла чумы проклятый ларь.
Соборы и дома пропитывает гарь,
и все теперь равны – и нищий, и богатый.

Но Музы не молчат! Из пушечных раскатов,
из груды мёртвых тел, сквозь лёд и сквозь январь
звенит, звенит сонет, разубранный, как встарь,
в узорчатый доспех – золоченые латы!

Упорный протестант – почтенный Мартин Опиц
серебряных речей не зря составил опись,
в тоническую ткань сплетая волокно.

А вслед за ним идёт и Гриффиус Андреас
что в кубке ледяном, смешал, восславя смелость,
сухой немецкий стих и рейнское вино!



ХВАЛА

Клянут канон: мол, губит лёгкий слог –
фантазии изысканные травы
спадают, как засушенный цветок,
окалиною осени лукавой.

Ну что ж! Пускай другие бьются браво
над бегом бестолковых строф и строк:
кому – верлибр останется в забаву,
кому – ходули драмы, оды клок;

пускай другие вложат струны лир
в солёные бичи своих сатир
иль тёмные настои философий.

Но я люблю – Сонета светлый дар;
в нём – жар бесед, и свежий яд сигар,
и крепость коньяка, и пряность кофе!



РОЖДЕНИЕ СОНЕТА

Словно пчела, пьянея от аромата,
прячется пряный стих на устах любимой…
Тихо коснись поцелуем её чела ты,
нежностью кожи наполни свой стих незримый.

Ладаном стань, точно воздух в нездешнем храме,
стань ожерельем её, стань её духами!

Пусть, словно пламя розы весенней весью,
рифмы цветут на шёлке её лобзаний,
и повторяются шёпотом Песни песней,
капают на страницы свечей слезами.

Точно хмельной Давид с высоты Сиона,
звонкий псалом сложи светоносной ночью.
Пусть упадут, как виссон, на родное лоно
эти четырнадцать жарких прозрачных строчек!



ЖЕМЧУГ

Жемчужница морей – литое чадо влаги:
дыхание лагун и йодистая соль,
и раковины мрак, и перламутра голь –
таинственный жилец в узорном саркофаге.

Когда кристалл песка встречается бродяге, –
в колеблемую плоть садняще входит боль;
трудись, морской моллюск, – окутывать изволь
жемчужной пеленой затравку царской браги.

Пройдя моей души затворенные створы,
губительной любви колючая опора
сознание томит лиловой полутьмой.

Но я одену боль в жемчужные покровы
коломенских веков! Мерцающее слово
укроет мой огонь и дух сожжённый мой.



ВИТРАЖ

Собрать витраж – святое ремесло:
клади лазури, злата, киновари, –
застынут краски в огненном отваре,
свинцовой рамой схватится стекло.

И встанут, многоцветно и светло:
Творец, дающий жизнь бездушной твари,
Мария и Христос. На троне Царь. И –
архангела прозрачное крыло.

Поэзии сверкающий витраж!
Твой замысел простой – хрустальный страж –
метафорой вскипает многоцветной.

Затем ты закалил его в огне
и, как в церковной стрельчатой стене, –
сбираешь сетью кованых сонетов!



ЯНТАРЬ

Вылитый из огненного кома,
Древним Лесом вылепленный встарь,
где змея тумана, точно гарь,
душно длилась, кольцами влекома, –

он сковал навек земную тварь:
трепетные стрелы насекомых
вместе с хвоей выложа венком их
в россыпь пузырьков – цветной янтарь.

В омуте заката Город сонный:
рощи храмов, куполы, колонны,
льются, как смола, дождём огней.

Точно давний Лес, глядит былое.
...Стих мой! Стань такою же смолою!
Вечным слитком стань! Окаменей!



БЕЛЫЙ КАМЕНЬ

Возвышенные, словно облака,
узорчатые мраморы соборов
и этот римский кремль – столичный норов! –
в тугие квадры сжатые века.

...Стомиллионолетняя река
в косматый океан глядит, который
сплотил – раскрыв подводные просторы –
огромные поля известняка.

Леса кораллов, панцири моллюсков
под звонкой сталью стали камнем русским;
что было клад – теперь открыто всем.

А мой удел – подземный мрамор слова,
чтоб выточить из говора людского
кремли стихов и крепости поэм.



РОДНЫЕ

Они ушли – и в горнице темно,
а ты не посвятил им даже строчки…
И тщетно пить надгробное вино,
и голос их – ловить бездонной ночью.

Они уже за призрачной Рекой,
и разве что во сне – узришь их тени…
Зачем теперь тревожить их покой,
что пользы в этих поздних сожаленьях?

И нынче – у родительского гроба –
к чему твоих словес пустых сугробы?

Не свяжешь время призрачным мостом
и к тем, кто отошёл – тропы не сыщешь…
Ты можешь написать стихи «потом» –
но только для кого они, дружище?..



АРХИТЕКТУРА

Учись у зодчих старого закала
выкладывать волшебные слова.
Вглядись в оправу храма – в ней жива
классическая связь толпы и зала.

Она упруга, будто тетива,
и в теле стен – напевное начало
гармонией катренов прозвучало,
и высь волнует гулкая глава.

Колонн и колокольни стройный хор
метафорами каменных опор
терцеты ветра вычертили в тучах.

Но тленом запустенья тронут храм…
 – Отдай же тень почтенья и стихам –
бесплотным пусть – но вечным и певучим!



ЗМЕИ

Служенье змеелова – захватить
кольцо змеи – её тугое тело;
почувствовать рукой – легко и смело –
упругую чешуйчатую нить.

Затем к заветной склянке прислонить –
нажим – и капля яда закипела!
И так вершит спасительное дело
извилистого гада злая прыть.

Но выше есть и лучше наслажденье –
поймать созвучий трепетные звенья,
сжимать мускулатуру рифм и строф,

выцеживать их тайную усладу…
 – Что слаще и страшней такого яда? –
сгубить готов – и выручить готов!



АЛХИМИЯ

В алхимии тьмы раствори фиалку –
ночное виденье – цветок лиловый,
в готическом тигле под тёмной балкой
на атомы – мельче песка морского.

Возьми этот сумрак – неясный, жалкий,
возьми аромат – и сплети оковы…
Из пальцев самой Ариадны прялку
возьми, чтобы нить зашептала словом.

В заброшенной келье – твоя работа!
Цветок обернётся огнём бесплотным,
мерцающим призраком самоцветным,

чтоб снова воскреснуть – уже надолго.
…Так – в гулкой тиши, в стихотворной колбе
рождается синий цветок сонета!



ЖЁНЫ ПОЭТОВ

Мудрые кухни полны секретов:
пряность начинки, готовка теста…
Часто, увы, для жены поэта
в пряже стиха не найдётся места.

 – Что воспевать столь простую долю,
ясную, словно щепотка соли?

А между тем – в этой жизни скрытой
только и можно строке согреться,
там, где невидимая молитва
тихо струится в лампаде сердца…

Даже искусный пловец не сыщет
в персти морей потаённый жемчуг,
что драгоценней, светлей и чище
долготерпения наших женщин!



ПАРК

Бывает стих – подобье клеток –
изящный, как французский парк,
когда витьё листвы и веток
стригут – то в конусы, то в шар.

Но мне милей расцветший к лету
лесного Романтизма дар:
природной вольности приметы,
зелёных крон крылатый барк.

Терновник прозы вырос густо,
но серп садовника – Искусства! –
умерил тень, добавил свет...

Меж небом и рекой рябою
привольно, как бы сам собою,
цветёт и светится Сонет.



ЧУДЕСНЫЙ ЛОВ

Время, как будто бредень,
чертит Генисарет...
Что-то улов мой беден,
что-то добычи нет.

 –Тщетны старанья эти –
сохнут пустые сети!..

…Надо бы возвращаться
скоро трудам конец;
только всё ищут счастья
песенник и ловец.

Верой крепка работа
на горизонте вод:
выйдет на берег Кто-то,
выйдет и позовёт.