Корабль

 
СТРОЙКА
      Игорю Ролдугину

Шекспировская страсть – нести поклажу странствий!
«Пора мой друг, пора!» – на сердце непокой:
пора тесать каркас, тащить на склады снасти,
и грезить по ночам над картою морской!

Пора, как древле – Ной, тянуть бревно Ковчега,
оставя груз греха у брошенного брега!

Как ветер, бородат наш мастер вдохновенный,
как старый Посейдон, он щурится с верхов:
и, вещий корабел, сшивает остов сцены,
вбивая молотком шпангоуты стихов.

Шекспировская страсть – саднящие сонеты,
занозы на руках – актёрства и любви!..
…Корабль уже готов, и слышен зов Завета –
из Книги Бытия библейское: «Плыви!»



БУРЯ
    Людмиле Ролдугиной

А ну-ка по местам, похмельная команда!
Не время в глубине в углах валяться в ряд!
Легла на горизонт коварная громада,
и буря по бортам срывает якоря,

и стонут на снастях шекспировские рифмы,
и ветер тащит нас на каменные рифы!

Как трагик в кабаке, стихия размахалась,
но правит паруса лихой актёр-мастак!
И словно Сам Господь преображает хаос
в таинственный спектакль, летящий на маяк…

И в перекрестьях рей огни стихотворений
с неторной темнотой ведут упорный спор.
…И, точно гордый конь, в бурлении и пене,
торжественный ковчег победно входит в порт.



NOX
        Дмитрию Салтанову

Едва волна в ночи убавит ярость –
богиня Нокс отправится во мрак;
расправит небосвод расшитый парус,
Селена разожжёт сигнальный знак.

Богиня Нокс! – узорная причёска,
брильянтами украшенная броско!

Богиня! – над морскою чёрной ширью
с какой-то непонятною тоской
она в безумье грезит о Шекспире
и призрака приветствует рукой.

Как статуя резная за бушпритом,
среди морских видений и примет,
она летит –  языческой молитвой,
а мы, немые, – смотрим ей вослед.



СИРЕНА
       Екатерине Ширяевой

У коварных мелей поют сирены –
луноликие девы с когтями грифа,
и команды манят, влекут на рифы,
обрекая лодьи пучине бренной.

Затопил прибрежье прибой сирени
затаил акрополь шипенье мифа;
ненавязчиво, нежно, легко и тихо
упоительным ядом струятся вены.

Ну, гребцы, запечатайте воском уши,
сохраните от смерти слепые души,
только мне оставьте моё безумье!

Пусть услышу, прикован цепями к мачте,
как в Невидимом Граде поёт и плачет
этот голос, манящий в коварном шуме!



ПРИСТАНЬ
           Сергею Ганину

Не зря Борей бугрился духом бури,
не зря струился струнами снастей
и вдруг остановился, лик понуря,
на каменной коломенской версте! –

волшебная готическая гавань
укрыла бриг, потрёпанный и бравый…

Команда сходит с пьяною отрадой
в душистый плен – дыханье диких роз;
узорный вертоград немого града
кладёт к ногам узлы плетистых лоз.

С улыбкой шепчут пепельные тени
в садах кремля шекспировской строкой;
и манит сетью демон Возрожденья
с причала – в заколдованный покой!



ПОЛЁТ
    Елене Дмитриевой

Сквозь дождь и солнце – воздух Вознесенья
несёт на крыльях горечь тополей,
и, словно чайку, светлое веселье
стремит навстречу небу и земле.

Обрывки тучи рвутся, точно знамя,
над морем, над зелёными волнами!

И сцена – в нетях летнего наряда –
взрезает, словно плот, зелёный прах;
на звонком ветре – светлая наяда
смеётся и танцует на волнах.

Сквозь дождь и солнце, шорохи и звёзды,
похожая на лёгкие цветы,
она взлетает – брошенною розой
и замирает, в воздухе застыв!



ТЁМНАЯ ЛЕДИ
         Екатерине Карапузкиной

Пока Шекспир, как будто хитрый вождь,
сокрыт за рукописной смурой грудой,
его – живого – вряд ли ты найдёшь
под стылою столетнею остудой.

И только тени водят хоровод,
мешая в нём: исток и перевод.

И лишь художник знает до конца,
какая это страшная морока –
кроить, как будто платье для венца,
обрывки Ренессанса и Барокко.

Но вот – на грани каменных эпох –
волшебною рукою отогретый,
рождается живой и жгучий вздох
из тёмной книги горестных сонетов!



КУКЛЫ
          Срджану Симичу

Мы – куклы богов, как сказал однажды
герой в платоновском диалоге;
и грезит сердце напрасной жаждой,
коль судят Участь не люди – боги!

Судьбу решают, метнув монетку,
а мы – всего лишь марионетки.

И только тени в тиши театра
пути укажут в туман бессмертья,
пройдут в Элизий дорогой краткой
меж вязкой хлябью и зыбкой твердью.

Небесной Сербией веет воздух,
коварной Англией льются воды…
И мудрой кукле не нужен отдых
в руках Бессмертного Кукловода.



ШУТ
        Илье Федосееву

О шутовство слепоты любовной
кляпы невысказанного актёрства!
Злая горячка, и пульс неровный
рвутся наружу слезой нестёртой.

Вешняя зелень – цветы Коломны
станут невыкошенною соломой;

станет насмешкой – любовь мальчишки.
станут страницы – золой горячей,
свалятся на пол сердца и книжки
под башмаки колдовской гордячке.

Счастье развеется дымом смирны,
высохнет влагой на звонком зное,
и упадёт на ладонь Шекспира
каменною слезою.



КОРОЛЬ
       Василию Культину

На грани моря – сумрачный трактир
скрыпит и ловит ветер похоронный.
А у дверей стучит безумный Лир,
увенчанный картонною короной;

живым и мёртвым не даёт покоя –
в худом плаще и с флейтой шутовскою!

К чему в чужой ночи – неверный свет?
 – В случайности – сквозит Первопричина:
предстанет вещим Смыслом – вечный бред
и Образом – актёрская личина!

Что делать!.. Принимай учёный вид,
трактирщик! Эля пенного налей ты,
и жди, когда нам в окна  постучит
король безумный с нищенскою флейтой.



МЕЛОДИЯ
         Татьяне Семаевой

Такая нынче тишь, такой простор! –
лишь Время серебрится звёздной пылью…
Но поднимает руки дирижёр,
и простирает их, как будто крылья,

и вот уже мелодия летит
дыханием видений и молитв!

Лети, лети, бесценная слеза,
певучими, бесплотными дарами!
О, как молчит сегодня старый зал!
такая тишина – как будто в храме…

Кружится мир, грохочет и гнетёт,
что остаётся в этом тщетном зыке?
Лишь тихий взмах – и медленный полёт,
и этот вздох – не музыки – музыки!



ВИНО
      Антону Чехову

Дыханье тополя и трав –
июня жаркая растрата
стекает, запахи собрав,
к виденью летнего театра.

И ты хмелеешь, поражён
лихим актёрским куражом!

Шампанского кипящий бег
струится, сердцу на потребу;
и не поймёшь – откуда снег
летит – с деревьев или с неба.

Шипит игристое вино
в бокале – влагою морозной!
…И вьётся лёгкой пеленой
июньский вечер – вечер звёздный!



ДРУГ
        Дмитрию Пархоменко

«Горацио, есть множество вещей,
что даже мудрецам чудны и чужды;
и среди них – воспетая вотще
доверием пронизанная дружба.

За друга ты готов сойти во Тьму,
ты жизнию доверился ему;

а между тем – любовная тоска
куда сильнее верности и чести:
сама собою крадется рука
к чужой сестре, подруге иль невесте…

В устах пылает сладостный недуг –
отравленный настой грехопаденья!
…Столетия спустя – приснится Друг,
пройдя в ночи предательскою тенью».



ПЕРЕОДЕВАНИЕ
           Светлане Коноваловой

Трюмы театра! – и словно в пиратских робах
бродят актёры, обряжены в пёстром платье;
волны ладонями плещут, мгновенья тратя,
в море солёном гудит корабля утроба.

Пьяница-ветер взывает: Сыграем, братья!
В сердце вскипает брагой любви хвороба;
тени ролей под палубой плачут, чтобы
кто-то однажды взял, да решил сыграть их.

Но костюмер искусный способен в трюмах
этой толпе теней подыскать костюмы,
чтобы подсказки платья удобней слушать,

чтобы, на париках поправляя букли,
старый покров расправить – ожившей куклой,
чтобы вложить в личину – живую душу!



А. Б. В.

Не зря старинный стих пленяет нас,
как в хлебе на столе – горчинка тмина,
как странный спиритический сеанс
в готической гостиной у камина.

Казалось бы – что толку хлопотать,
ища чужую грацию и стать?

И всё же – бродит аглицкая речь,
чужой закваской сбраживая млеко…
И будет смех, и слёзы будут течь,
как в Англии – тому четыре века.

И сальная свеча горит, как встарь,
и утром не погаснет – уж поверьте!
…И чья-то тень неслышно сбросит гарь
на старый стол – в печальное бессмертье.



ЛОЦИЯ
       Наталии Павловой

Коломна – лодка! Тяжёлый лот
давно потерян в глуби Посада…
И Время, точно Чеширский кот,
с ухмылкой таращится из засады:

пора отправиться в тайный путь,
со старой лоции пыль стряхнуть!

Зовёт и манит подводный звон,
на скалах башен, гляди-ка, эвон –
взлетела в небо орда ворон;
и плещет улица, будто Эйвон…

Играют призраки-моряки,
туман глотая, густой и вязкий.
И веет Англией от реки,
и пахнет «Бурей» и «Зимней сказкой»!



ЛИРИКА
      Олегу Федотову

Не драмы, и не лировские лимрики
украсят наш прославленный корабль.
Мой добрый дальный друг! – «немного лирики»
сойдёт, как на фуражку – старый «краб».

И мы, увидев «краба», скажем: «Здрасьте!»
таинственным стихам и горькой страсти.

Немного сна и магии немного,
немного зла и нежности чуть-чуть
отправят нас на зыбкую дорогу –
пропитанный морскою солью путь.

Сонеты бьют о каменные склоны,
слегка смешав Иллирию и Крым;
и кажется астральная Коломна
древнее, чем Британия и Рим!



ПРИБОЙ
      Наталье Степановой

«Суровый Дант» не брезговал сонетом,
пока он был ещё не столь суров.
Другое дело – злой «творец МакБета»,
загадочный знаток солёных слов.

Почто, скажи, душа моя Наташа,
такая в голове Шекспира – каша?

Зачем под старость праздновать романы,
тянуть любви золоченую нить,
хвалить Подругу – страстно, непрестанно,
чтобы потом – её же – костерить?

Стихи повиты пылью, точно тальком,
и смяты в ком насмешницей-Судьбой.
…А море – бьёт о брег английской галькой,
и стонет вновь шекспировский прибой.



ПАРУС
        Борису Архипцеву

Груз переводчика – отвага,
и путь его – неповторим.
Видать, не зря смекнул Живаго,
сказав, что старость – это Рим.

Сюда выходят все дороги
через проливы и пороги.

Но всё же – что такое – Старость?
Холодной опытности сеть?
Простёртый в море чёрный парус,
что поменять забыл Тесей?

Так пусть придут стихи – из мрака,
сквозь речи тёмные места,
и у Коломны бросит якорь
британский старый капитан!



ЖАВОРОНОК
           Ирине Ивановой

На мачте треплет ветер старый флаг,
пронзая синеву Отчизны нашей;
и бродят лодьи – «в греки из варяг»,
и лёгким йодом тянет от Ламанша.

И не понять в разноязыких спорах –
куда плывёт шиповниковый Город!

Откуда он? И где его причал?
И как попал из Стрэтфорда в Верону?
И кто славянский город увенчал
узорчатой латинскою короной?

Но в воздухе развеялся ответ;
и реет, в наше небо вознесённый,
взъерошенный, порывистый сонет
над полем русским, словно жаворонок!



ЭКСКУРСИЯ
       Татьяне Стукниной

Тысяча шестьсот шестнадцатый –
двадцать третьего апреля…
Вроде надо попрощаться бы
среди жухлой вешней прели.

Только вновь цветёт и ширится
жизнь под цифрою ЧЕТЫРЕСТА!

Зыбится цветами розными
кремль, шиповником одетый –
у Собора бьются розами
Йорки и Плантагенеты.

Мы пройдёмся вместе с Танею,
как дорожкою ковровой –
от шекспировской Британии
до ахматовской Коломны.



ЗАНАВЕС
          моим друзьям

Игристым сидром пьеса отошла,
но занавес Коломне не положен.
Театр с названьем странным: PASTILA
провинциальный вечер растревожил.

Плывёт по морю сказочный кораблик –
коломенский акцент французских яблок.

О сладости Руси! О русский сад!
Но тени иноземные теснятся,
плащи взвивая, словно паруса,
в собрании посадских декораций.

Безмолвный мир меняет естество,
идёт корабль в объятья Зодиака,
и укрывает палубу его
медлительный и мягкий бархат мрака.



ПЕСНИ
       Наталье Маркеловой

Какие светлые напевы,
какая трепетная нежность!
Поют неведомые девы
вдоль ив, у зарослей прибрежных,

и вторят голосу русалок
кремля загадочные скалы…

Когда венки плывут по водам
и в них отсвечивают свечи –
какая странная свобода
звучит в напевах наших речек!

Их тайный голос – неизвестен,
и ты, робея, видишь, словно
плывёт среди цветов и песен
туманная ладья Коломны.



КОРАБЛЬ
      Мастер бороду корябал
      и смущённо замечал,
      что Коломна, как корабль,
      покидает свой причал.
                Михаил Мещеряков

Хоть пристань ковыряй тяжёлым ломом,
хоть стой столбом, хоть бороду чеши –
отчаливает Старая Коломна
в закатной заколдованной тиши!

Какая-то безмерная нелепость:
уходит бронированная крепость!..

Куда она? – скажи, умелый мастер,
узнай, к чему направлен тайный путь,
заклей стиха разрозненные части,
сочти Судьбы пророческую суть!

Но певческий талант, увы, неволен –
уходит Город в небо от земли;
и каменные мачты колоколен,
сквозь сумерки рисуются вдали…