Театр

Творческое объединение профессиональных писателей Коломны
Коломна, 2014



Евгению Захарченко, своему коллеге и другу, посвящает эту книгу автор



ПОРТРЕТ ШЕКСПИРА
                Николаю Крапивину

Печальные глаза, высокий лоб...
Наивный реализм резной гравюры
мерцает нам среди кремлёвских троп,
где выстроил бурьян рисунок бурый.

Топорщится расшитый воротник,
английский призрак вьётся сквозь ворота
и слышен шелест выцветших страниц
старинного актёрского блокнота.

Виденьем Элсинора вознесён
багряный Кремль – среди российской шири.
Коломна спит. Коломна видит сон
о Лондоне и мистере Шекспире.

Вся наша жизнь – цветная пряжа сна.
И снами снов она окружена.



АКТЁР
         Сергею Зацепину

Моя ль вина, что вижу не «как все»,
что думаю и чувствую иначе?
Я захочу – и всюду будет смех,
я повелю – и все вокруг заплачут.

И я леплю таинственную тишь,
как скульптор на станке формует глину;
а ненависть и нежность – это лишь
старинная актёрская рутина.

...И вот аплодисменты, словно флёр,
окутывают зал привычной данью.
Цветочная труха!.. Но я – актёр,
и в этом – жребий мой и оправданье,

когда – в тугой тиши – приходит миг,
и сквозь личину проступает лик.



ТЕНИ
        Елене Румянцевой

Не верится, что слепки бытия,
рождённые дыханием актёра,
слетают, как цветная чешуя
и высохшей листвы истлевший ворох!

...У занавеса дрогнули края,
лучом луны в тиши клубятся шторы...
Ночной театр, дыханье затая,
сбирает эха гулкие повторы.

Прекрасный мрак – воздушная тюрьма!
И зала заколдованная тьма
распахнута особенно просторно.

И нету никого в нездешней мгле!
И только тени сыгранных ролей
толпятся в тесном сумраке гримёрных.



РОМЕО И ДЖУЛЬЕТТА
                Ирине Бертье

Застит высокий колодец луны
башни крутая корона.
Колокол каркнет. Слетит со стены
каменный ворон – Верона.

В шёлковом воздухе крылья слышны,
сыплются розы и стоны;
Эрос – пернатый слуга сатаны –
где оборона?

В сердце толкаются смерть и огонь.
Грудь выступает сквозь тонкую бронь
инеем пепельно-белым.

Рок обручённых пометил углём.
Пахнет жасмином и миндалём
девичье тело.



ДВЕНАДЦАТАЯ НОЧЬ
                Надежде Пронкиной

Ворона бросит чёрное перо,
закрутит мрак у греческого мола;
рапиры Себастьяна и Виолы
пронижут ночь алмазно и остро;

шуршит шитьё – прибоя серебро –
у берега по тёмному подолу,
Иллирия идёт в парче тяжёлой,
бросая лёд в узорное ведро:

шипучий мир вина и острословья,
где след слезы соседствует с любовью,
где цвет и шип обвенчаны хитро.

...Коломна грезит звёздным многоочьем,
шиповником, Двенадцатою ночью,
а в небе вьётся чёрное перо.



УБИЙСТВО КОРОЛЯ
                Виоле Скавронской

Над морем Элсинор стоит зубчатый...
Солёной прорвой глыбятся валы,
а в небе – чёрной каменной перчаткой
вечерний замок высится из мглы.

Уже змеится заговор, зачатый
меж тёмных бездн – и прячется в углы;
уже таится флягою проклятой
густой настой отравленной смолы.

Ночные совы крылья распростёрли...
Предсмертный хрип напрасно бьётся в горле,
неслышимый под ватой темноты.

...И скоро на стене меж чёрных башен
безмолвный Дух, вооружён и страшен,
пройдёт, ночные обходя посты.



МИХАЙЛОВСКИЕ ВОРОТА
                Е. А.

Вечер полон римского угара:
каменная кровь кремлёвских стен
высохла. И гребней резкий крен
мраком одевает бархат старый.

Красной арки реет вечный плен,
слышен голос вкрадчивой гитары;
в ласке итальянского загара
Ночь звенит серьгами кантилен

и поёт, и сыплет лепестками
чёрных роз, и смуглыми руками
жмёт причёску жемчугом луны.

И под звуки каменной кансоны
в зеркале ворот прозрачно-сонном
тени наших душ отражены.



ВОЛШЕБНАЯ ФЛЕЙТА
                Светлане Безродной

Корона Коломны лежит на резном виадуке:
сверкающий космос рисует секретные знаки;
шитьё золотое огнём бахромится во мраке,
распахнутый бархат сметает жужжание скуки.

Дыхание скрипок в янтарно-мерцающем лаке
взлетает – и струны поют, как летучие луки;
парик распушив, Одиссей музыкальной науки
с акцентом австрийским стремится к славянской Итаке.

О музыки нежная плоть! – виноградные гроздья! –
декабрьские ноты – хрустальные звонкие гвозди,
холодного Рейна кипение в кубке гранёном.

Как сладко впивать перепевы коммеди дель арте
в ночи азиатской! И видеть сверканье Моцарта
в готических гребнях резной золочёной короны!



МУЗЫКА
             Наталье Андреевой

О сердце! Бьётся, точно птаха!..
И, – словно отсветы свечи, –
высокое барокко Баха
мерцаньем вечера звучит.

И гулкой музыки дыханье
спадая тихими стихами

на плотный вышитый покров,
мешает вечность и забвенье...
...Осенняя листва стихов,
свечей беззвучные мгновенья!

– Быть может, в отзвуках строки
нам станут памятью и знаком
лишь эти лёгкие листки
на грани пламени и мрака...



ЛАЖЕЧНИКОВ
                Михаилу Кукулевичу

Тумана зачарованная риза
укрыла фонари и старый дом
и вся усадьба, словно древний призрак,
таится в этом омуте седом.

И позолотой ветхого сонета
струятся тени рамок и портретов...

И странный отзвук, важен и державен,
в гитарном резонаторе поёт,
и пьют Тредиаковский и Державин
в тяжёлой кружке старый добрый мёд.

И, позабыв на час про чай и книги,
блестя в очках лукавинкою глаз,
ключом узорным отпирая флигель,
Лажечников опять встречает нас...



ЭПИГРАММЫ
                Борису Архипцеву

Стихи – как будто лёгкая игра
для маленьких забавных ребятишек:
то мячики прыгучих эпиграмм,
то взрывы конфетти – четверостиший.

Но вечность очагом просторным пышет
и жаждет подпалить «искусства храм»...
И ждёт огонь, когда ему напишут
громоздкие тома стихов и драм.

Поэты, драматурги и актёры...
Как будто фейерверка пёстрый порох
сгорает нашей жизни жалкий срок.

От многих ли из нас, надменных самых,
останется хотя бы эпиграмма –
строфа из четырёх занятных строк?



ТЕАТРАЛЬНЫЕ РЕЦЕНЗИИ
                Галине Горчаковой

Вино раздора льётся за предел,
и валится на сцену мёртвый Цезарь.
Но вечер лицедейства отгорел –
остались только призраки рецензий.

О горечь городов! – газетный прах!..
Взорвался век, и сгинул безвозвратно.
И в сущности Шекспир, конечно, прав,
и весь наш мир – лишь магия театра.

Потомок нас, должно быть, не глупей,
и посмеётся с миною циничной.
Но истина, как зёрнышко Помпей,
вдруг развернётся колосом пшеничным.

И вкус эпохи, терпкий и сухой,
воскреснет за страничною строкой!



ДЕТИ СОЛНЦА
                Евгению Захарченко

Художник веселится у мольберта;
удачно получился интерьер –
уютный образ дачного модерна:
диваны, кресла, шелесты портьер;

посуда блещет золотом червонца,
в столовой гордо высится буфет;
за чаем приютились Дети солнца
разбавить горечь сладостью конфект.

И радостный закат, румян и розов,
украсил их мечтания и грёзы…

…Но время вязнет тучею тупою;
и за окном сбирается народ –
той тёмною, бессмысленной толпою,
что их мирок раздавит и сметёт.



ВМЕСТО ПРОЩАНИЯ
                Памяти Сергея Кузнецова

Коломенский Йорик!.. Вспорхнул твой дух –
нахохленный воробей,
и Гамлет скажет на сцене вслух
надгробную речь тебе.

Ты скидывал с плеч стариковский драп,
а нынче ты скинул плоть.
И ввысь идёт непутёвый раб,
прими же его, Господь! –

не ради подвигов или прав,
а просто за добрый нрав.

И если на небе есть театр,
то, может, есть и буфет?..
В фойе грохочет звонка раскат.
Готовьтесь на выход. Свет!



ДОБРАЯ СТАРАЯ АНГЛИЯ
                Владимиру Макину

Ну кто найдёт хоть клок батиста и фланели
тех сумрачных времён, где царствует барок?
И белый рой тех брыжж и – хоть один кусок
тончайшего сукна (о, как под ним потели!).

Те вещи по шкапам давно уже истлели
и тем, кто их носил, настал последний срок;
всё вымолол в муку невыясненный Рок,
и Музы этот хлам пленительный отпели.

Всё – пепел! Всё – труха, шипенье пенных брызг!
Лишь ветхие холсты хранит былой изыск
эпохи, сгинувшей, как волосы из пакли.

И лишь один Шекспир бушует на земле
как прежде – в те поры, при Джеймзе-короле,
во дни чумы, пиров, и казней, и спектаклей!



БАЛЛАДЫ МАРИНКИНОЙ БАШНИ
                воспоминание о призраке

Готических масок нарядный бал
и лжи вековой позор…
Король паутину свою соткал:
интриги витой узор.

И в ней – Марины цветной полёт,
и в ней – Самозванец Судьбу зовёт!

В ней только танец, в ней только ложь
и бегство, и гибель – в ней!..
И только Призрак теперь найдёшь
на лестнице прежних дней…

Но память – серебряный наш костыль,
припомнит: и те года,
и старый Брусенский монастырь,
покинутый навсегда.



ГЕКАТОМБА
                Павлу Зеленецкому

Отгорают на огненной тризне
переплёты тетрадей и книг;
и куском заколдованной жизни
дотлевает в камине дневник.

Топка стонет моими стихами,
причитает листвой ведовской,
и уносит надгробное пламя
злую жалобу в тёмный покой.

Вьётся дымом над старой стеною
древний дух, что когда-то был – мною...

Забывая о жизни вчерашней,
он рассыплется в пыльных мирах!
У подножья Маринкиной башни
взвеет ветер бесчувственный прах.



ВИОЛА
          Мариэтте Гаврилиной

Английским Рождеством уже дымят камины,
уже сырой снежок окутывает ель,
и ангелы кропят над «Глобусом» старинным
саксонского псалма чудесную капель.

Камин трещит огнём – жерлом багровой домны,
уже готов на стол и нашпигован гусь
на Святки. А у нас – ночной театр Коломны
Иллирией согрел озябнувшую Русь.

Виола вновь несёт любовное посланье;
и блеск её очей, и жаркое дыханье
грозой весенних слов горят уже точь-в-точь.

Мужской камзол и плащ, и сладостное горе,
и святочный напев, и греческое море...
Коломна. Рождество... Двенадцатая ночь!



РЕВИЗОР
            памяти Гоголя

Могучею горою – Городничий 
паркет приёмной залы бороздит…
Тревогою исполнен грозный вид;
гундосою трубой – собратий кличет.

И странных рыл немыслимый синклит
собрался, лопоча, шепча и хныча;
и, право: им совсем не до приличий,
коль их мирок «известием» убит.

Оно, увы, весьма «пренеприятно»!
И в залах, отдаваясь многократно,
звучит нелепым эхом: «Лабардан!»,

и мчится в Петербург  шкодливый щёголь…
…Коломенским кремлём проходит Гоголь
и тень крадётся по его следам.



ШАРЖИ
              Василию Беку

Язвительных рисунков вороха…
Как в зеркале изогнутом – портреты
являют нам актёров и поэтов,
эквилибристов бойкого стиха.

Вот буквоед, чья проза столь суха,
а вот профессор, лаврами одетый…
Толпа героев шествует по свету,
и сыплется архивная труха.

Толпой идут ревнители культуры
а им вослед летят карикатуры,
как будто на театре – лёгкий свист.

Не будем осуждать смешные шаржи!
В них есть частица истины, и даже
от нас самих, порой, укрытый смысл.



МАРКИЗА
                Ларисе Зацепиной

Прелестные духи, изысканные ризы,
дворянская краса – безумие мужчин –
болтая и шутя, изящная маркиза
идёт – ошеломить купчину из купчин.

А он уж у дверей с восторгом, толстый олух,
стоит, разиня рот, в атласах и бантах,
прекраснейший объект для гадостей весёлых,
для розыгрышей злых с улыбкой на устах.

Изысканным шитьём по нежному батисту
покорнейше дают умелые артисты
для Солнца-Короля – премьеру из премьер.

Маркиза, словно сон, проходит между кресел,
и рукоплещет зал, слегка влюблён и весел!
А рядом за стеной волнуется Мольер.



СМЕРТЬ АВГУСТА
                Игорю Князькому

Пусть бронзой громоздится власть нетленная,
пусть граждане гордятся Императором.
Мои дела увидела вселенная:
я Рим кирпичным взял, оставил – мраморным.

На камне прорисованы узорами:
пехота – при Филиппах, флот – при Акции…
Сверкает Город портиками Форума –
не видел мир подобной декорации!

Но слабенькая плоть – боится холода,
и ни вина, ни пряностей не хочется…
К чему теперь – чеканенное золото?..
Друзья мои! – комедия окончена.

И уходя, скажу актёрским шёпотом:
«Коль хорошо сыграли мы – похлопайте!»



НЕОБОЙДЁННЫЙ ДОМ
                Елене Пичугиной

В божнице – чёрные иконы,
за сапогом – холодный нож
дом – без пощады и Закона,
но ты его не обойдёшь.

Ступай же странницею нищей
в чащобу, в этот страшный двор,
где у дороги жутко свищет
в косоворотке красной вор.

Как смерть, крепки слова молитвы –
никто пред ней не устоит!
И там, где был притон сокрытый,
появится священный скит.

И где был дом необойдённый –
польются к Небу волны звона...



ПИЛИГРИМЫ
                Олегу Гаврилину

Труден путь от Парижа до Рима:
дол безлюдный, да лес-лиходей...
Но бредут и бредут пилигримы –
толпы странников, Божьих людей.

То затянут псалом стройным хором –
покаяния горестный знак,
то поставят на плитах собора
вдохновенное действо – миракль.

И в конце бесконечной дороги
открывается этим убогим
светозарный Неведомый Град...

...Так, за нотами нищенской драмы,
за кулисами башен и храмов
начинался когда-то – Театр.












































Творческое объединение профессиональных писателей Коломны




Роман СЛАВАЦКИЙ




ТЕАТР
стихи






Коломна
2014





Поэтическая книга Романа Славацкого составлена из 24 сонетов. В этой старинной и требующей виртуозности форме создан образ театрального мира Коломны, в котором переплетаются самые разнообразные мотивы культурной истории Европы.

Славацкий Р.
Театр. – Издательство творческого объединения профессиональных писателей Коломны, 2014. – 32 с.












ТЕАТРАЛЬНЫЙ МИР

Профессор Константин Григорьевич Петросов однажды назвал Романа Славацкого «гроссмейстером сонета». И действительно – нелегко в современной России найти поэта, который с такой виртуозностью владел бы этой древней канонической формой. Поражает свобода и лёгкость, разнообразие ритмов и естественность интонации в сочетании с фантастической музыкальностью и глубиной образов!
Сонеты Славацкого продолжают традицию европейской культуры. Возрождённые в нынешнем веке, они сейчас звучат высоко  и торжественно.
В цикле «Театр» собраны не только посвящения актёрам и режиссёрам Коломенского народного театра и «Пилигрима». Тут создан образ целого театрального мира, в котором участвуют поэты и рецензенты, музыканты и художники, историки культуры…
Собственно, сама Коломна превращается в таинственную сцену, где среди величественных каменных декораций бродят тени Античности и Ренессанса, Барокко и театра Нового времени.
Так давайте вместе с автором погрузимся в этот мир и вслушаемся в эхо давно отзвучавших ролей, которое до сих пор не умолкает в коломенском воздухе!



Виктор МЕЛЬНИКОВ
Председатель творческого объединения профессиональных писателей Коломны










ТЕАТР

Евгению Захарченко, своему коллеге и другу, посвящает эту книгу автор







ПОРТРЕТ ШЕКСПИРА
                Николаю Крапивину

Печальные глаза, высокий лоб...
Наивный реализм резной гравюры
мерцает нам среди кремлёвских троп,
где выстроил бурьян рисунок бурый.

Топорщится расшитый воротник,
английский призрак вьётся сквозь ворота
и слышен шелест выцветших страниц
старинного актёрского блокнота.

Виденьем Элсинора вознесён
багряный Кремль – среди российской шири.
Коломна спит. Коломна видит сон
о Лондоне и мистере Шекспире.

Вся наша жизнь – цветная пряжа сна.
И снами снов она окружена.


АКТЁР
         Сергею Зацепину

Моя ль вина, что вижу не «как все»,
что думаю и чувствую иначе?
Я захочу – и всюду будет смех,
я повелю – и все вокруг заплачут.

И я леплю таинственную тишь,
как скульптор на станке формует глину;
а ненависть и нежность – это лишь
старинная актёрская рутина.

...И вот аплодисменты, словно флёр,
окутывают зал привычной данью.
Цветочная труха!.. Но я – актёр,
и в этом – жребий мой и оправданье,

когда – в тугой тиши – приходит миг,
и сквозь личину проступает лик.



ТЕНИ
        Елене Румянцевой

Не верится, что слепки бытия,
рождённые дыханием актёра,
слетают, как цветная чешуя
и высохшей листвы истлевший ворох!

...У занавеса дрогнули края,
лучом луны в тиши клубятся шторы...
Ночной театр, дыханье затая,
сбирает эха гулкие повторы.

Прекрасный мрак – воздушная тюрьма!
И зала заколдованная тьма
распахнута особенно просторно.

И нету никого в нездешней мгле!
И только тени сыгранных ролей
толпятся в тесном сумраке гримёрных.



РОМЕО И ДЖУЛЬЕТТА
                Ирине Бертье

Застит высокий колодец луны
башни крутая корона.
Колокол каркнет. Слетит со стены
каменный ворон – Верона.

В шёлковом воздухе крылья слышны,
сыплются розы и стоны;
Эрос – пернатый слуга сатаны –
где оборона?

В сердце толкаются смерть и огонь.
Грудь выступает сквозь тонкую бронь
инеем пепельно-белым.

Рок обручённых пометил углём.
Пахнет жасмином и миндалём
девичье тело.



ДВЕНАДЦАТАЯ НОЧЬ
                Надежде Пронкиной

Ворона бросит чёрное перо,
закрутит мрак у греческого мола;
рапиры Себастьяна и Виолы
пронижут ночь алмазно и остро;

шуршит шитьё – прибоя серебро –
у берега по тёмному подолу,
Иллирия идёт в парче тяжёлой,
бросая лёд в узорное ведро:

шипучий мир вина и острословья,
где след слезы соседствует с любовью,
где цвет и шип обвенчаны хитро.

...Коломна грезит звёздным многоочьем,
шиповником, Двенадцатою ночью,
а в небе вьётся чёрное перо.


УБИЙСТВО КОРОЛЯ
                Виоле Скавронской

Над морем Элсинор стоит зубчатый...
Солёной прорвой глыбятся валы,
а в небе – чёрной каменной перчаткой
вечерний замок высится из мглы.

Уже змеится заговор, зачатый
меж тёмных бездн – и прячется в углы;
уже таится флягою проклятой
густой настой отравленной смолы.

Ночные совы крылья распростёрли...
Предсмертный хрип напрасно бьётся в горле,
неслышимый под ватой темноты.

...И скоро на стене меж чёрных башен
безмолвный Дух, вооружён и страшен,
пройдёт, ночные обходя посты.



МИХАЙЛОВСКИЕ ВОРОТА
                Е. А.

Вечер полон римского угара:
каменная кровь кремлёвских стен
высохла. И гребней резкий крен
мраком одевает бархат старый.

Красной арки реет вечный плен,
слышен голос вкрадчивой гитары;
в ласке итальянского загара
Ночь звенит серьгами кантилен

и поёт, и сыплет лепестками
чёрных роз, и смуглыми руками
жмёт причёску жемчугом луны.

И под звуки каменной кансоны
в зеркале ворот прозрачно-сонном
тени наших душ отражены.



ВОЛШЕБНАЯ ФЛЕЙТА
                Светлане Безродной

Корона Коломны лежит на резном виадуке:
сверкающий космос рисует секретные знаки;
шитьё золотое огнём бахромится во мраке,
распахнутый бархат сметает жужжание скуки.

Дыхание скрипок в янтарно-мерцающем лаке
взлетает – и струны поют, как летучие луки;
парик распушив, Одиссей музыкальной науки
с акцентом австрийским стремится к славянской Итаке.

О музыки нежная плоть! – виноградные гроздья! –
декабрьские ноты – хрустальные звонкие гвозди,
холодного Рейна кипение в кубке гранёном.

Как сладко впивать перепевы коммеди дель арте
в ночи азиатской! И видеть сверканье Моцарта
в готических гребнях резной золочёной короны!


МУЗЫКА
             Наталье Андреевой

О сердце! Бьётся, точно птаха!..
И, – словно отсветы свечи, –
высокое барокко Баха
мерцаньем вечера звучит.

И гулкой музыки дыханье
спадая тихими стихами

на плотный вышитый покров,
мешает вечность и забвенье...
...Осенняя листва стихов,
свечей беззвучные мгновенья!

– Быть может, в отзвуках строки
нам станут памятью и знаком
лишь эти лёгкие листки
на грани пламени и мрака...



ЛАЖЕЧНИКОВ
                Михаилу Кукулевичу

Тумана зачарованная риза
укрыла фонари и старый дом
и вся усадьба, словно древний призрак,
таится в этом омуте седом.

И позолотой ветхого сонета
струятся тени рамок и портретов...

И странный отзвук, важен и державен,
в гитарном резонаторе поёт,
и пьют Тредиаковский и Державин
в тяжёлой кружке старый добрый мёд.

И, позабыв на час про чай и книги,
блестя в очках лукавинкою глаз,
ключом узорным отпирая флигель,
Лажечников опять встречает нас...


ЭПИГРАММЫ
                Борису Архипцеву

Стихи – как будто лёгкая игра
для маленьких забавных ребятишек:
то мячики прыгучих эпиграмм,
то взрывы конфетти – четверостиший.

Но вечность очагом просторным пышет
и жаждет подпалить «искусства храм»...
И ждёт огонь, когда ему напишут
громоздкие тома стихов и драм.

Поэты, драматурги и актёры...
Как будто фейерверка пёстрый порох
сгорает нашей жизни жалкий срок.

От многих ли из нас, надменных самых,
останется хотя бы эпиграмма –
строфа из четырёх занятных строк?



ТЕАТРАЛЬНЫЕ РЕЦЕНЗИИ
                Галине Горчаковой

Вино раздора льётся за предел,
и валится на сцену мёртвый Цезарь.
Но вечер лицедейства отгорел –
остались только призраки рецензий.

О горечь городов! – газетный прах!..
Взорвался век, и сгинул безвозвратно.
И в сущности Шекспир, конечно, прав,
и весь наш мир – лишь магия театра.

Потомок нас, должно быть, не глупей,
и посмеётся с миною циничной.
Но истина, как зёрнышко Помпей,
вдруг развернётся колосом пшеничным.

И вкус эпохи, терпкий и сухой,
воскреснет за страничною строкой!


ДЕТИ СОЛНЦА
                Евгению Захарченко

Художник веселится у мольберта;
удачно получился интерьер –
уютный образ дачного модерна:
диваны, кресла, шелесты портьер;

посуда блещет золотом червонца,
в столовой гордо высится буфет;
за чаем приютились Дети солнца
разбавить горечь сладостью конфект.

И радостный закат, румян и розов,
украсил их мечтания и грёзы…

…Но время вязнет тучею тупою;
и за окном сбирается народ –
той тёмною, бессмысленной толпою,
что их мирок раздавит и сметёт.



ВМЕСТО ПРОЩАНИЯ
                Памяти Сергея Кузнецова

Коломенский Йорик!.. Вспорхнул твой дух –
нахохленный воробей,
и Гамлет скажет на сцене вслух
надгробную речь тебе.

Ты скидывал с плеч стариковский драп,
а нынче ты скинул плоть.
И ввысь идёт непутёвый раб,
прими же его, Господь! –

не ради подвигов или прав,
а просто за добрый нрав.

И если на небе есть театр,
то, может, есть и буфет?..
В фойе грохочет звонка раскат.
Готовьтесь на выход. Свет!


ДОБРАЯ СТАРАЯ АНГЛИЯ
                Владимиру Макину

Ну кто найдёт хоть клок батиста и фланели
тех сумрачных времён, где царствует барок?
И белый рой тех брыжж и – хоть один кусок
тончайшего сукна (о, как под ним потели!).

Те вещи по шкапам давно уже истлели
и тем, кто их носил, настал последний срок;
всё вымолол в муку невыясненный Рок,
и Музы этот хлам пленительный отпели.

Всё – пепел! Всё – труха, шипенье пенных брызг!
Лишь ветхие холсты хранит былой изыск
эпохи, сгинувшей, как волосы из пакли.

И лишь один Шекспир бушует на земле
как прежде – в те поры, при Джеймзе-короле,
во дни чумы, пиров, и казней, и спектаклей!



БАЛЛАДЫ МАРИНКИНОЙ БАШНИ
                воспоминание о призраке

Готических масок нарядный бал
и лжи вековой позор…
Король паутину свою соткал:
интриги витой узор.

И в ней – Марины цветной полёт,
и в ней – Самозванец Судьбу зовёт!

В ней только танец, в ней только ложь
и бегство, и гибель – в ней!..
И только Призрак теперь найдёшь
на лестнице прежних дней…

Но память – серебряный наш костыль,
припомнит: и те года,
и старый Брусенский монастырь,
покинутый навсегда.

ГЕКАТОМБА
                Павлу Зеленецкому

Отгорают на огненной тризне
переплёты тетрадей и книг;
и куском заколдованной жизни
дотлевает в камине дневник.

Топка стонет моими стихами,
причитает листвой ведовской,
и уносит надгробное пламя
злую жалобу в тёмный покой.

Вьётся дымом над старой стеною
древний дух, что когда-то был – мною...

Забывая о жизни вчерашней,
он рассыплется в пыльных мирах!
У подножья Маринкиной башни
взвеет ветер бесчувственный прах.


ВИОЛА
          Мариэтте Гаврилиной

Английским Рождеством уже дымят камины,
уже сырой снежок окутывает ель,
и ангелы кропят над «Глобусом» старинным
саксонского псалма чудесную капель.

Камин трещит огнём – жерлом багровой домны,
уже готов на стол и нашпигован гусь
на Святки. А у нас – ночной театр Коломны
Иллирией согрел озябнувшую Русь.

Виола вновь несёт любовное посланье;
и блеск её очей, и жаркое дыханье
грозой весенних слов горят уже точь-в-точь.

Мужской камзол и плащ, и сладостное горе,
и святочный напев, и греческое море...
Коломна. Рождество... Двенадцатая ночь!



РЕВИЗОР
            памяти Гоголя

Могучею горою – Городничий 
паркет приёмной залы бороздит…
Тревогою исполнен грозный вид;
гундосою трубой – собратий кличет.

И странных рыл немыслимый синклит
собрался, лопоча, шепча и хныча;
и, право: им совсем не до приличий,
коль их мирок «известием» убит.

Оно, увы, весьма «пренеприятно»!
И в залах, отдаваясь многократно,
звучит нелепым эхом: «Лабардан!»,

и мчится в Петербург  шкодливый щёголь…
…Коломенским кремлём проходит Гоголь
и тень крадётся по его следам.



ШАРЖИ
              Василию Беку

Язвительных рисунков вороха…
Как в зеркале изогнутом – портреты
являют нам актёров и поэтов,
эквилибристов бойкого стиха.

Вот буквоед, чья проза столь суха,
а вот профессор, лаврами одетый…
Толпа героев шествует по свету,
и сыплется архивная труха.

Толпой идут ревнители культуры
а им вослед летят карикатуры,
как будто на театре – лёгкий свист.

Не будем осуждать смешные шаржи!
В них есть частица истины, и даже
от нас самих, порой, укрытый смысл.


МАРКИЗА
                Ларисе Зацепиной

Прелестные духи, изысканные ризы,
дворянская краса – безумие мужчин –
болтая и шутя, изящная маркиза
идёт – ошеломить купчину из купчин.

А он уж у дверей с восторгом, толстый олух,
стоит, разиня рот, в атласах и бантах,
прекраснейший объект для гадостей весёлых,
для розыгрышей злых с улыбкой на устах.

Изысканным шитьём по нежному батисту
покорнейше дают умелые артисты
для Солнца-Короля – премьеру из премьер.

Маркиза, словно сон, проходит между кресел,
и рукоплещет зал, слегка влюблён и весел!
А рядом за стеной волнуется Мольер.



СМЕРТЬ АВГУСТА
                Игорю Князькому

Пусть бронзой громоздится власть нетленная,
пусть граждане гордятся Императором.
Мои дела увидела вселенная:
я Рим кирпичным взял, оставил – мраморным.

На камне прорисованы узорами:
пехота – при Филиппах, флот – при Акции…
Сверкает Город портиками Форума –
не видел мир подобной декорации!

Но слабенькая плоть – боится холода,
и ни вина, ни пряностей не хочется…
К чему теперь – чеканенное золото?..
Друзья мои! – комедия окончена.

И уходя, скажу актёрским шёпотом:
«Коль хорошо сыграли мы – похлопайте!»


НЕОБОЙДЁННЫЙ ДОМ
                Елене Пичугиной

В божнице – чёрные иконы,
за сапогом – холодный нож
дом – без пощады и Закона,
но ты его не обойдёшь.

Ступай же странницею нищей
в чащобу, в этот страшный двор,
где у дороги жутко свищет
в косоворотке красной вор.

Как смерть, крепки слова молитвы –
никто пред ней не устоит!
И там, где был притон сокрытый,
появится священный скит.

И где был дом необойдённый –
польются к Небу волны звона...



ПИЛИГРИМЫ
                Олегу Гаврилину

Труден путь от Парижа до Рима:
дол безлюдный, да лес-лиходей...
Но бредут и бредут пилигримы –
толпы странников, Божьих людей.

То затянут псалом стройным хором –
покаяния горестный знак,
то поставят на плитах собора
вдохновенное действо – миракль.

И в конце бесконечной дороги
открывается этим убогим
светозарный Неведомый Град...

...Так, за нотами нищенской драмы,
за кулисами башен и храмов
начинался когда-то – Театр.