Ковёр

Издательский дом "Лига", Коломна 2008



1. ЗАМОК

Какою ведьмою заклятой
старинный заколдован дом?
…В тугой пыли ржавеют латы
и страшно в сумраке седом;

спят зачарованные люди,
молчат застывшие часы,
и тают прахом в пёстрой груде
ковры невиданной красы,

таится тьма у изголовья…
И это – назовут любовью,

и этот златотканый прах
цветными рифмами унижут?!
Ты прав, Катулл. О, как ты прав!
Да! Я люблю – и ненавижу!


2.

Сумрак покровом чёрным
лёг над Коломной древней
вызолотив парчою
крепость, кресты, деревья.

Тёмною пряжей вечер
сквозь позолоту сквера
у Цитадели шепчет
шёлковою шпалерой:

«Тише! Уста сомкните!
Слушайте шелест нитей…»

О неземное пенье! –
эхо пустых покоев! –
Это идут виденья
тропкою колдовскою…


3.

По Городу струит волшебный газ
азийское дыхание сирени;
лиловых облаков живые сени
сквозь готику оград ласкают глаз

и в их благоуханно-зыбкой тени
чужие сказки шепчутся о нас;
и тысячеединый их рассказ
шуршит шелками пепельных видений.

Вершины мавританских минаретов
и грохот калиостровой кареты
смешались на магическом стекле

с латынью лат и трепетом плюмажей.
…О чём ещё в вечерний час расскажет
сирени цвет в алеющем Кремле?


4.

Призрачной плотью видений пестрит ковёр;
тени барокко с тяжёлого гобелена
смотрят лукаво, точнее – скрывают взор,
точно им нравится тьма шерстяного плена.

Будто бы им важны: эта немая сцена,
этот ночной бальзам – золотой раствор
смутных свечей, когда луна заливает стены,
башни, аркады, и камнем мощёный двор.

Ложная готика! Лживых гербов манерность,
пряность предательства, призраки пышной скверны,
словно укравший власть венценосный вор.

Кто там идёт вдоль стен, тихо, стопой неспешной?!
Иль это снова тень – бархатная насмешка,
злая геральдика праха – цветной ковёр?


5. ИЗ РОНСАРА.
CLXXIII сонет «Любовных стихотворений»

О стрелы, что разят до сути самой,
о бред души, о дум круговорот,
о юности бессмысленный уход,
о желчь, о мёд – дары желанной Дамы!

О вспышки тщетной страсти – злая драма! –
о жар, что леденит, о хлад, что жжёт,
о грёзы, о шагов напрасный счёт,
о скалы, что к мольбам не так упрямы!

О твердь, о море, хаос, небо, рок,
о ночь, о день, о призраков чертог,
о гордый пыл, о бурной страсти жажда,

о демоны, о ангелы светил! –
коль вас Амор когда-нибудь томил –
взгляните – ради Бога! – как я стражду…


6. МАРИНКИНА БАШНЯ
      Белорученька моя, чернокнижница…
                Марина Цветаева
      То кричишь из Маринкиной башни…
                Анна Ахматова

Башня! Прялка серой паутины…
Дымная кудель с её корон
ватою веков, как вязкий сон,
зыбится и льётся нитью длинной.

И горит ковровою картиной,
чёрной парчою похорон –
скроенный из плит острог и трон.
…Анна, Марианна и Марина! –

три судьбы сошлись тропой неторной,
словно роз сцепившиеся корни

иль во тьме зерцал – мерцанье глаз.
С криком у бойницы вьётся галка;
и в ночи парчовой – башня-прялка
связывает свой заклятый сказ…


7.

В груди моей горчайшею печалью
отточенное стонет остриё;
я знаю стрел воздушное шитьё
и знаю тот невидимый колчан я!

О девушки! – напрасны увещанья, –
она пришла – цветное забытьё, –
но имя я не выскажу её,
увы! – мою любовь зовут – Молчанье.

Какое горе – тонкие покровы:
ни стона, ни движения, ни слова –
когда душа дотла обожжена!

Отравленный настой земного зноя…
Везде она. Везде она со мною –
чьё имя – ложь, чьё имя – тишина.


8. ГРАНОВИТАЯ БАШНЯ

Спираль ступеней: шёлковый извив,
тугая тяжесть сотканного пуха…
снаружи – август; стройка и разруха,
покраска, пыль… И чад висит, застыв.

А тут: гул тишины и тьмы наплыв
и Парка – тугоухая старуха
о прежней жизни сплетничает глухо,
зловещей нитью выступы укрыв.

И как же после – радостно и сладко
подняться на зубчатую площадку,
внизу оставя теней тёмный пух!

Коломна – точно брошенная барка
без палубы… И солнце бродит жарко.
И воздух – словно лён – шумяще-сух.


9. ПАМЯТИ ПЕТРАРКИ

«Рухнула высь Колонны и Лавр зелёный
лёг у долины!..» Пой же, горькое слово,
птицей лети – и снова, снова и снова
мчи сквозь века, сквозь космос – долгие стоны.

Там, где когда-то являла его мадонна
узкий свой след на лоне ковра лесного, –
бродит лишь Эхо, и стонут её оковы
там, где стволы – колонны, лужайки – троны.

Что мне до этого? Что бесконечно вторить
отзвук чужой тоски и чужого горя?
Варварской речью – сонету не стать богаче.

Но почему-то связали святые узы
рощи Коломны и зелень ветвей Воклюза
тонким звеном: озаренья, любви и плача.


10. ШПАЛЕРА
          …Шелковой нитью и златою…
               «Песни полотна». Сборник XIV века

Чистейшими, звучащими цветами
я тку настенный звёздчатый ковёр
и, точно груды роз на платье Даме,
ложится на основу мой узор.

Завязывают нити резвый спор
упругими и жёсткими прядами;
а ход иглы стремителен и скор, –
но долог труд – и тянется годами.

И так – моей фантазии игла
ведёт шитьё – и розы вьётся мгла,
и призраки в узорах и девизах –

прочней резной брони, прозрачней рос…
Смотри: сквозь них виднеется откос
той крепости, что строят Алевизы.


11. СИЛЕН И НИМФА
      …Косматый фавн бежит за ясною наядой
                Ян Каспрович

К богине сгоряча прильнул Силен, –
в кольце из грубых рук его подруга;
над юной грудью, выгнутой упруго,
он тщетно распаляет страсти тлен.

А нимфа, разлюбив силений плен,
вдруг вырвалась из рук крутого круга,
и прочь летит, сминая травы луга,
дразня мельканьем бёдер и колен.

И вот уже в ручье меж берегами,
девчонка мчится, шлёпает ногами
и скрылася, смеясь, в лесной поток.

А бедный бог, кряхтя, идёт сторонкой,
и нежный смех летит над лесом звонко.
Девичий смех… Как он, подчас, жесток!


12. ШПАЛЕРА В САМБОРЕ.
ТРИСТАН И ИЗОЛЬДА
             …Что я другая ипостась Тристана
                Джеффри Чосер
Весною сад полуночный объят
узорной мглой цветочного тумана,
где птичье оперенье – жар чеканный
и травы ткут извилистый наряд.

Как сушит кровь любви текучий яд!
Какой тоской теснит два гибких стана!
О взор Изольды! О глаза Тристана! –
вам нет, увы, решёток и оград.

И страшная судьба от них укрыта:
сюда идёт король, крадётся свита,
и мчится впереди с мечом Мелот…

…Не в том ли замке та была шпалера,
где отрешил Отрепьева от веры
лица Марины лёгкий поворот?


13. КВАРТЕТ
             …когда их лёгкие персты
             Тебя тревожат сладостным напевом.
                Понтюс де Тиар

Сокровища мелодий в руки взяв,
сошлись они компанией весёлой,
где юный луг шуршит узором трав,
где птицы гомонят и блещут пчёлы.

И вот уже их слаженный состав
подхватывает вместе тему соло;
и вторят блеску глаз, наклону глав –
то клавиши, то плавный стон виолы.

Что – словно лёгкой жаждой – жжёт уста?
В певучих голосах звенит, чиста,
любовной клятвы жаркая услада.

Так – в этот миг и выткал мастер их.
Вздыхает шёлк безмолвный. Вьётся стих
в резной тени коломенского сада.


14. СОКОЛИНАЯ ОХОТА
         Иль убийцею Дорианом…
                Анна Ахматова

Король и королева за столом
и шахмат перед ними рать резная,
а рядом – бродит сумрачная стая
сокольничих в обличии лесном, –

перчатка там у каждого стальная,
и сокол быстроглазый бьёт крылом.
Всё спит… И лишь Фортуны метроном
незримо числит ритм, века считая!

Лишь он расскажет, как тут годы шли,
среди поблеклой мебели, в пыли,
средь школьных карт и книжного развала;

как падал на покров – багровый свет,
пятная страшный старческий портрет
и зеркало холодного кинжала…


15. ДЕВУШКА С ЕДИНОРОГОМ
          Вечерний свет ласкает гобелены…
                Эллис

Быть может – сад, а может – вешний лес
раздвинул крон тяжёлые объятья.
Но кто застыл там? Как могу понятья?
Ужели некий дух спорхнул с небес?

Лицом бела, как тонкий цвет завес.
А к лёгким складкам девичьего платья
лесное диво – странное занятье! –
главу склонило в шорохе древес.

То резвый молодой единорог.
Он к людям развращённым очень строг,
но ластится покорно к деве скромной.

И так, в плену веков, они сидят…
И замок вдалеке стоит, зубчат,
точь-в-точь похож на старый кром Коломны.


16. ФЛОРЕНТИЙСКИЕ ПРИЗРАКИ
           Задумчиво идёте, пилигримы…
                Данте Алигьери

И странников давно на свете нет,
и Данте – в нетях ласковой Равенны;
безвестен Беатриче прах забвенный,
ведь место погребенья – без отмет.

Пути людей – движение комет.
Кипят на небе звёзды, точно пена,
и россыпь зодиака – равноценна
зыбям песка, где твой прелестный след.

И розовый цветок девичьей плоти
исчезнет в ветровом водовороте;
пыльцой цветочной станет лёгкий тлен.

И мускус губ взовьётся горсткой пыли,
мешая шёпот рощ, где мы бродили,
да звонкий мрамор строк с высоких стен.


17. ОБРАЗЫ

Весёлый бог струит своё вино,
сердитый бог стремит свои перуны;
Омир гремит в послушливые струны;
Ясон крадёт златистое руно.

Руины Трои бросивший давно,
кряхтит Эней под лапою Фортуны;
монах строчит узорчатые руны;
Изольда смотрит в узкое окно.

Дразнящий пыльный антиквариат…
Узорным плотным шёлком цепко сжат
лукавый дух цветного гобелена.

Все эти драгоценные миры –
всего лишь пряность призрачной игры,
пустой театр… Нарядная измена.


18.
Узорный виноград обвил забор,
осенний воздух прян, как чёрный кофе,
и трещины, рассекшие собор,
ахматовский вычерчивают профиль.

Провинция? Но воздух сентября
заставит вспомнить даже о Леванте:
напротив, на стене монастыря,
сквозит полусожжённый облик Данте.

И воздух бродит рифмой. Отчего
поёт он непонятные терцины?
Откуда – в полотне плаща его
полощется парча речей старинных?

О Город мой! Мохнатый, древний шмель,
осыпанный пыльцой иных земель!


19. ПОЛЬША
          Бывает, нимфа, заплутавшись в тёмном лесе,
          Ждёт, чтобы Пан её позвал игрой на флейте…
                Ярослав Ивашкевич
          Эхо, бессонная нимфа…
                Александр Пушкин

Песня-море выбрасывает на берег
воспоминаний янтарь, что принесло с собою;
и эхо дум бесконечных о радостях и потерях
звучит, как в славянском Поморье – голос прибоя.

Песня-ручей проносит в воде звучащей
кислород, соринки, лучей блескучие свечи,
и эхо разносит журчанье в зелёной чаще –
долгий отзвук стремительной польской речи.

В зубчатых стенах Коломны – гулкое эхо
заплелось в незримую пряжу слезы и смеха…
Голос польского леса в листве родимого края!

Море! Белый песок! Ветер и лес в хороводе!
И Эхо, бессонная нимфа, плутая, бродит
и поёт, поёт, поёт, поёт не смолкая…


20. MARIA MNISZOWNA. 1609

Картины холст – неясная граница,
стекло, где совместились тьма и свет,
зеркальное теченье смертных лет:
лицо Марины зыбится и мнится.

Гранёной рамы тесная темница,
вечерней мглой овеянный портрет, –
глухого подземелья древний бред,
где золото с землёй соединится.

Венец: десяток царственных жемчужин;
роскошный ворот инеем остужен,
сребрится платья жёсткое шитьё.

И цепи драгоценной злые звенья
свились в одно змеиное мгновенье
с холодным блеском карих глаз её.


21. ПЯТНИЦКИЕ ВОРОТА

Так – беглою иглой над плотною основой
фламандских мастеров колдует редкий рой,
чтоб краски чтили глаз роскошною игрой,
чтоб стал картон картин суровостью ковровой.

Так – своды этих врат июньскою порой
теряют жёсткость черт... Как странно то и ново!..
Клубится дымный день, бесплотный, словно слово,
сливая и мягча зубцов багряный строй.

И кажется стена седого Арсенала
изысканным ковром, колеблющимся ало.
Не камень там, а ткань! Не пепел там, а взгляд!

И чудится очам: то быстрый бег звериный,
то грохот кавалькад и гордый лик Марины,
в безмолвии шпалер, на мраморе палат.


22. ГАМЛЕТ

Там, за ковром, где тьма покровы клонит
и вьётся позолоченная моль –
таится труп кровавый. Не король,
а впопыхах заколотый Полоний.

…Я тщетно страсть искал на чёрном троне;
а видел лишь заигранную роль.
Я ждал любви, но только злобный тролль
являлся, как в подделанном дублоне.

Тяжёлых драпировок духота,
расшитый призрак, дымная мечта,
смертельный яд игрушечного мира.

Тугое зло ковра… И служат злу:
пропитанный отравой поцелуй
и смертью напоённая рапира.


23. ВИДЕНИЕ РОЗЫ

Мощное «маэстозо» –
отзвук цветного бала.
Алым виденьем – роза
на пол в ночи упала;

и ароматным газом
пламя цветка струится,
и озаряет разум
дивною грёзой принца.

Розою казанлыкской –
воздух пронзил – Нижинский!..

…Из-за ночной портьеры
прихоти взор неверный –
царский цветок Венеры…
Тёмный ковёр модерна.


24.

За шелестом завес мелькнуло платье –
знакомая узорная мечта,
но тщетно я раскрыл свои объятья –
из мёртвой тьмы смотрела пустота:

безглазый взор венецианской маски,
бездушный бархат, вышитый и вязкий.

Так вои исход загадочной дороги,
куда меня желанье привело! –
готические тканые чертоги,
глухое позолоченное зло.

Покоев потаённых вереницы,
фантомы златотканой пустоты…
Немые нарисованные птицы;
стальной иглой заклятые цветы!


25. КОЛЛЕКЦИЯ

Красный ампир шкафов, барокко тёмных буфетов:
розы Ронсара, лаванда, сирень и мята,
серая амбра, мускус, египетские ароматы,
корки лимона, кофе, эллинские монеты,

бабочки, мёд и марки, жемчуг и самоцветы,
вина в пыльных бутылках, обломки античных статуй,
лак на амфорах, книги, линзы, булат и латы,
шорох гадальных карт и шёпот моих сонетов:

всюду всё тот же облик – след на резном алмазе –
женский, влекущий, скрытный, – точно клубок фантазий,
тот, что уводит в космос тропкою муравьиной.

…О если б можно было из потаённых стонов
вырваться – сбросить плоти призрачные хитоны –
с жаждой о Бесконечном, с верою о Едином!..


26. ИЗ ОСКАРА УАЙЛДА. TEDIUM VIT;

Клинком покончить с юностью моею,
в век пошлости – таскать его наряд,
позволить каждой лапе красть мой клад
и в женский локон впутаться, немея?

Быть у Фортуны конюхом, лакеем?
Всё это не ценней, чем пены спад,
да летний пух колючек, что летят
по ветру, дать потомства не умея.

Я оставляю сборища глупцов:
нелепой клеветы пути кривые!
Достойней нищим быть, склонив лицо,

скитаться, жить под кровлей пастуха –
чем в тот вертеп вернуться, где впервые
мой белый дух узнал уста Греха!


27.

Я оставляю сумерки шпалер,
их вышитые шёлковые рощи,
где охраняет яды вечной ночи
в миланских латах чёрный кавалер.

Я покидаю шелесты портьер
и лживые пленительные очи,
цветенье зла, что смертоносной мощью
таит между страницами Бодлер.

Я проклинаю кров моих подруг,
где каждый взгляд отравлен, каждый звук
надломлен, как поддельная монета.

Прощай, шелками шитая страна!
Я ухожу. Из тёмного окна
уже струятся отблески рассвета.


28. ОСВОБОЖДЕНИЕ

Прощайте, проклятые стены –
прошитый шёлком вечный труд,
и эти пряные измены,
и терпкий, утончённый блуд,

и заколдованная крепость,
и призраков пьянящий газ!
Какая тщетная нелепость –
искать забвения у вас!

Как это больно, и как просто!
Так – вражий наконечник острый

рывком из раны извлечён.
Так – ночи морок ядовитый
рассветным рассечён мечом
и падает – ковром расшитым.