Музыкальный конкурс

Влюбился я в нее странно. Нина обычная девушка, но как улыбнется или засмеется, такое тепло разливается в пространстве, что хочется не просто к ней подойти или обнять или поцеловать, а хотя бы постоять рядом.
В тот день Нина сидела в кафе, вокруг нее, как водится, образовалось общество завсегдатаев-острословов. Знаете таких, которым палец в рот не клади, вечно шутят, вечно впереди планеты всей, в костюмах хрустящих, с хипстерскими бородами и широкими волнистыми усами.
— Нина, Нина, — кричали они, — а что ты делаешь сегодня вечером?
Но Нина только повелительно и старомодно улыбалась, покачивая своими плечиками в разные стороны, поправляя тонкими неумелыми руками юбку-колокол, скучающе посматривая в окно.
Если честно, мне было жаль Нину. Мне казалось, что если я сейчас подойду и возьму ее за руку, то она улыбнется мне своей обворожительной улыбкой и оставит навсегда этих прохиндеев. Мы уедем куда-нибудь в Сокольники на каток, где будем под звуки старинной советской музыки тридцатых годов плавно в обжигающем холодном воздухе вальсировать по прозрачной ледяной поверхности. Мы будем смотреть друг другу в глаза, и я признаюсь ей в своей любви и увезу ее куда-нибудь за город, в Черноголовку, где на даче поселка Ольховый затоплю русскую печь и почитаю Луговского. За печкой затрещит сверчок, кот Василий свернется калачиком, за окном заискрится голубоватый снежок.
Но я не подошел, почему не знаю. Наверное, струсил или устал. Я в последнее время сильно устаю.
А потом был конкурс. Мы же с Ниной пианисты. Я ни на одном конкурсе не выигрывал. Всегда оставался вторым, третьим, четвертым, еще с детских лет. Я вообще к этому привык и с годами даже перестал обращать на это внимание, но в этот день не было ни Самсонова, ни Нижарадзе, поэтому все на меня ставили, на Нину даже никто не обратил внимание. Нина первый раз выступала и поэтому особенно нервничала. То и дело выходила покурить на крыльцо, очень громко и развязно разговаривала, подбегала к зеркалу, чтобы поправить прическу и отряхнуть черно-белое платье с красной розочкой на сердце.
Я же сидел спокойный и величественный, читал Мураками. Мне Мураками помогает успокоиться перед выступлением. Особенно его ранние вещи. 
Если честно, конкурс проходил вяло. Вяло и лениво. Многим давно уже стали безразличны конкурсы, на эти концерты все равно  никто не ходит. От большинства конкурсантов в зал неслась такая ледяная жуть, что хотелось зевать.
Я играл Шуберта, ничего необычного. То ли понимание того, что я не могу не выиграть этот конкурс, то ли всеобщая витальная скука на меня подействовала, но я сыграл просто хорошо, то есть ровно, внятно, понятно, артикулировано. Все на месте, все аккуратно никто ни к чему не может придраться. Ни один критик из жюри не мог мне поставить низкую оценку, но закончив, я понял, что именно эта правильная, техничная, абсолютно культурная игра и есть корень зла, ибо ничего в себе не несет. Ни радости, ни печали. Пустота.
Когда Нина выходила на сцену, то запнулась, и у нее подломился каблук. «Как она будет играть», — подумал я, но Нина заиграла и это была Музыка. Ни я, ни жюри, никто в зале не понимал, как она играет. Мне хотелось плакать и смеяться, меня душили слезы, идиотская умильная улыбка не сходила с моего лица. Я вжался в кресло и чувствовал, как откуда-то сверху с потолка прямо от массивных позолоченных люстр на меня несется божественный поток и мне требуется определенное мужество, чтобы не влиться в него и не оставить этот ненужный и хрупкий мир навсегда.
Конечно первое место дали Нине, а я остался вторым. Мучительная зияющая досада разъедала мое сердце. Я так и не подошел и не поздравил Нину, так и не познакомился с ней. А мог бы полюбить Нину.