Звезда по имени Солнце

                ЗВЕЗДА ПО ИМЕНИ СОЛНЦЕ
                Восточная поэма

Предисловие:
Посвящается светлой памяти Виктора Цоя
Он направляет нас к небу, к звездам, Но любит ночь, потому в ней вырос; Он зовет за собой в прекрасный мир вечного Солнца. Он пророк - предвещает пришествие Духа; Он бесстрашный борец, Он свободен от здешних соблазнов. Он ушел, сделав все, и Звезда ярче солнца Родилась во Вселенной. Одиноким он был. Кто пойдет вслед за ним, Тот узнает вселенское счастье; . Кто отступите я у тот угаснет под тяжестью ночи.

                Часть первая
                ЕГО ЗВАЛИ ГАО ЦИ

О чем поет ночная птица, сидящая на ветке стройного бамбука? Что тревожит сердце певчее, заставляя его трепетно нарушать мудрую тишину?
Как вод потоки, так льется ее голос нежный, и эхом слабым вторит ей сверчок.
Давно умолкли обезьяны, и над равниною китайской сгустилась темнота.
По узкой дороге из лунного света, ведущей в земли Сяньцинь, не спеша, идет молодой человек, в пути размышляя о чем-то своем и слушая пение сказочной птицы. «Как глубока ее печаль! - подумал он. - Она подобна водам Ганга. Возможно, ее печалит расставание, которое прейдет к ней на рассвете. А может, песня эта, как молитва, не должна смолкать и ночью?» Но в песне тайной не найти ответа. В ней есть лишь отражение Завета, что ищет мудрый на земле.
Гао Ци. Он идет поклониться старому монаху- отшельнику, идет туда, где среди тысячи гор стоит один единственный дом. Где-то вдали чуть слышны колокола. Монастырь у Южной горы тщательно готовится к новой встрече с Солнцем. Но с первым солнечным лучом прекрасная ночная птица перестает петь! От этой мысли стало очень грустно. Он мог бы замедлить свой шаг, наслаждаясь чудесным пением ночной волшебницы, но старый монах на рассвете оставит свой дом и уйдет в монастырь на молитву, и он, Гао Ци, бедный ремесленник из селения Нань, не застанет его. Дорога еще очень длинна. Нужно спешить, чтобы вечное Солнце не достигло хижины первым.
Реку на юге давно сокрыла вечерняя мгла. Не видно глазу даже горных вершин. Лишь откуда-то с севера вновь слышен крик неугомонных обезьян. Ветер сильно подул - близок рассвет. Похолодало. Что обещает ему дорога? Нет, не та, что верно ведет к дому старого монаха, а другая, которую он еще не знает? Будет ли она верна так же, как первая?
Песня одинокой птицы встревожила сердце. Не дрогнет ли оно с первым словом молитвы? Каждый шаг подобен дню яростного сражения, каждая мысль проноситься горящею стрелой, и тихий звук печальной песни содрогает небо. Его небо!
Нет юной душе покоя. С чем вернется он домой? Поражение ли духа потерпит он, насквозь пронизанный холодным ветром и синей мглой, или будет ему наградой мудрость и бессмертие?
Пришло время весны. На полях давно нету снега. Раннее солнце, в золотистом тумане река. Он решил, что опоздал. Дверь ветхой хижины колышет ветер. Он не увидит монаха сегодня! Рядом с домом вьется змеей дорога к монастырю. Ее проложил бедный старец, единственный человек, ходивший по ней. Из этих мест к монастырю другой дороги нет. Она ведет на юг.
Ветер упрямый с дверцей плетенной, словно с игрушкой, играет. От него не скрыться даже в чаще лес¬ной. Юноша видит, как слабый ночник догорает, мерцая с рассветом. Вот человек протянул к нему слабую руку. Сердце забилось. Кажется, юность растаяла и улетела с той птицей, что пела на ветке бамбука. Он теперь в хижине, робко вошедший, смущенный. У холодной земли, сделав ложе из ивовых прутьев, старый монах лежит, скован недугом. Он один здесь всю жизнь, но он не одинок. Гао Ци помнит о нем.
Родные глаза старика подобны остывшему воску свечи. Их блеск холоден и мутен. Нет былого многоцветия жизни. Но тонкие пальцы дрожащей руки еще крепки, как стебли бамбука. И в сердце, уставшем, светильник еще не погас. - Давно не слышно вещей птицы. Улетела. Ночная прохлада по-прежнему дремлет в горах. Тибетский чай не заварен. К полудню сюда прейдут монахи: старик в первый раз на рассвете не молится в храме. Кричат обезьяны сильнее. Ветхая одежда подобна ветхому дому. Она не преграда жестокому ветру.  Плененный недугом, печальный старец встретит здесь минуту смерти.
Гао Ци пришел к нему, как обещал. В эту ночь звездное небо смотрело на землю глазами Дракона. Когда- то, еще мальчиком, он приходил сюда, чтобы прочитать свои первые стихи. В них нашло отражение течение реки, пение птицы, шелест бамбука и путь одинокого странника. И еще в них была свежесть травы, шум дождя, трель соловья и слезы о брате, который не вернулся с Третьей войны. Но больше он не пишет стихи. Он давно решил написать книгу, но поныне не начертил ни единого знака. Он пришел сюда проститься пред дальней дорогой и почтить старого отшельника песней.
Луна взошла
Храм тишиной объят.
Освещенный луной
Один сижу на крыльце.
Пустынно вокруг –
Монахи давно уже спят. Я одинок:
Мысли к дому летят.
Светлячки огоньками в тумане кажутся мне.
Ветер в ветвях - Цикады умолкли давно.
Любуюсь природой В глубокой ночной тишине...
Но ничто не сравниться с садом в родной стороне1.
В роскоши цвета весенняя слива. Грубые души не видят ее красоты. Она одиноко, невинно цветет на глухом пустыре, а кругом лишь терновник колючий. Яблони в пышном цвету, словно снегом покрыты. И ярко-зеленые травы у подножья горы любоваться собой заставляют Сердце волнует весенняя свежесть. Дождь моросящий проснулся, ливнем обернулся; ветер восточный враз лепестки осыпает... исполненный умиленьем, человек сдержать слезы не в силах.
В ветхой лачуге пылает огонь. Ветер игривый сквозь щели его раздувает. Над огнем, притаившись, в железном сосуде ждет пара вода из ручья. Верный друг старика готовит ему целебный чай. Только Небу известно, пойдут ли дела на поправку. А пока, в ожидании ответа. Гао Ци слушает ветер.
К вечеру северный дождь посетил земли Сяньцинь. Горный чай ослабшему телу приятен. Жареные побеги бамбука поданы верной рукой немощному человеку, который давно позабыл весеннюю свежесть. Рвут тишину дождевые потоки. Клонится солнце к закату. С иволгой вместе кукушка тоскует, печальна — печальна весна.

1Стихотворение китайского поэта Гао Ци (1336 - 1374 гг.) «Ночью сижу на западном крыльце храма Тяньцзе».

Близится час раставанья. Полезная пища взбодрила ослабшее тело. Юноша видит в глазах старика пробужденье. Губы бледные вздрогнули, сердце в пред¬смертной молитве заветное слово на божий свет породило. Слово, как Солнца луч, не вернется в исходное лоно. Слово всегда быть должно нужным и верным, чтобы мира святое теченье от него не вскипело. Дрогнуло сердце, плененное смертью. Слово заветное в мудрых глазах отразилось.
Ступай сынок, но прежде молитву святую исполни.
Не бойся пути и усталость гони.
С землею родною на век не прощайся.
И тысячи звезд как свой дом обрети.
Меня же забудь. Помни только Ученье.
Оно, как теченье реки, бесконечно.
Черпай из него, сколько сможешь.
И слушай ночами печальное пенье невидимой птицы,
Что будет звучать у тебя на пути...
Старец-монах из обители горной с сыном проститься не вышел. Риса цветенье бескрайним ковром по земле расстелилось. Юноша знал, что конечен путь чело¬века. Но не ведал поныне он боли утраты. Лишь жалобный звон колокольный проводил старика в путь последний.
Где-то птица ночная вновь поет о своем. Но теперь ее песня похожа на плач похоронный, на горечь потери, на шепот молитвы. Две тысячи ли до храма. А сколько их до неба? Чужой человек не войдет в Храм Святой. Там нет ему места! Извечный покой. Его песня целебна, но в буйстве весенней природы она не родится. Покой ли искать отправляется путник в дорогу? Что манит его в край далекий? Вот пройдено поле и берег реки за холмами. Тень, словно ночь, рядом с ним неотлучно. Ему кто-то сказал, что две тысячи ли до заветного Храма.

                Часть вторая
                ВРАТА ПУСТОТЫ

        Учение. Оно не было словом Уста человека его не рождали. Беззвучно и мирно учение свет посетило. Разлилось по миру как Солнца сиянье. Собравший его воедино становится ярче и больше, чем в небе дневное светило. Вот горный орел парит над вершинами гор. Он жадно следит за слабеющим мулом. Он выше всех птиц над землею. И к Солнцу он ближе. Но к Солнцу вовеки ему не подняться.
Дождь теплый осыпал цветы с абрикоса. Давно уже ночь над землею. И ветер прохладный доноситься с гор... Он молится. Гао Ци молится, отцовский завет исполняя. Тяжесть внезапной беды и напастей во сто крат тяжелее, чем мрак поднебесный. Беда и начало пути - неразлучны. Связала их жизнь - тот единственный свет, что с тьмою ночною враждует. Как звезды на небе. И только лишь солнцу дана власть покончить с кромешною бездной. Так было и будет. И юноша знает об этом.

Изумрудно-зеленое озеро ~ чудо весеннее. Краски весны еще не размыты потоками буйного ливня. Белокрылая чайка - весны ожерелье - игриво на воду садится вздымая вверх крылья. И дикие гуси боятся людского движения. Шум их полета подобен шуршанью бамбука что растет внизу под холмом.
Однажды спросил человек свое сердце: «Скажи мне, кто я? Откуда пришел? И что от меня хотят небеса?* Но сердце молчало. Оно точно знало: молчание - золото Заветная тайна дороже сокровищ несметных. Средь горных вершин, бескрайних полей, усеянных рисом и рожью в больших городах и убогих селеньях ответа не сыщешь.
И в звуке дождя, и в шелесте крыльев, в шуршанье бамбука - во всем тишина.
Но сказано в Книге, что мудрость повсюду. Движение Солнца на небе, теченье реки, полет птицы и путь человека - во всем этом тайна, доступная чистому сердцу. А ключ к ней - Ученье. Но где оно скрыто? Ни птица, ни рыба, ни зверь лесной, а лишь человек его ищет. Быть может, все звери и птицы на небе о нем давно знают! Но кто из них скажет? Кто сердце горящее верно направит к Вратам Пустоты?
Прошло много времени. Гусей вереницы отправились в путь. Под тяжестью инея лотос цветущий опал, и ветер-хозяин подмел его лепестки. Повсюду движенье, как будто веселье. Вокруг, насколько хватает глаз, царствует осень.
Горящей стрелою пролетело жаркое, душное лето. Седовласая поросль трав ароматных болезненно ранила душу. Он понял: должно быть одиночество в пути. Лишь одиноким душам открывается истина. Прекрасные стихи и песни рождаются в разлуке и печали. Сердечная привязанность к утерянному навсегда дойти до заветного Храма никак не позволит. Вот только очень жаль, что грусть и печаль - эти предвестницы мудрости - часто закрывают человеку глаза на многоцветное торжество природы, целебное для сердца.
Год обветшалый уже на исходе, приблизился холод, но нужно в дорогу: зимою с тоски умереть нет желанья. Ночь седовласая дышит неслышно прозрачным туманом. Еще далеко до рассвета. Костра мерцающий свет освещает и греет лицо человека, чье сердце объяла немая печаль. Готовится трапеза: поросль бамбука, пресный хлеб и вино. В руках - кусок дерева, молодость - в сердце. Вот дерево стало фигурой с лицом человека. Вот молодость таит свечой у костра.
Утренний звон колокольный развеял потоки напрасных сомнений. Душа широка и легка. Вливается в окна прохлада. Безмолвие, свет, тишина. О чем он молился ночами у храма? В молитве той не было слов. Лишь пение птицы ночной означало - Любовь.

Дорога. Третий день он в пути, хотя вышел он ранней весною. Все есть у него: одиночество, вера и небо. На небе от ночи следа не найти. Порывами ветер, лежат облака на вершинах. Дождя давно нет. В горном потоке, как в зеркале, - краски небес.

                Часть третья
                В ПУТИ

О чем он думает в пути?
Ему верится, что главное все впереди. Ему кажется, что на¬чал он идти от первых минут своей жизни. И вот он по-прежнему идет. Очень нужно обрести себя. Очень важно не устать в дороге. В горах ступают ноги по камню, в лесу идет он по ковру из листьев. Река попутная бежит. разбухшая от бесконечных ливней. Молитва разожгла огонь в груди. От мысли о доме горенье огня нестерпимо.
Дождь над горной рекою был нынешней ночь?: обилен. Ветра порывы, идет он средь ив шелестящих. Все выше и шире становятся горы. Вдали уж видны Тибета вершины. Они достигают Небесной Равнины. Быть может кто знает, взобравшись на них можно стать выше мира' Но разум противится дерзкому сердцу: то Богу возможно но не человеку. Последнему дан путь особый.
Вновь Солнце клонится к закату. Вот с ветки на ветку крылатая Мудрость слетела. Она, словно вещая птица, невидима и неуловима. Лишь избранным Небом поет она песни ночами, и путника вечного душу она окрыляет. Но Мудрость пуглива. В дороге идти нужно так, чтоб ее не спугнуть. Дышать нужно так, чтобы ветру Ее вторить. Ни слова, ни звука в пути. Не слышно должно быть и сердца в груди. Лишь только горенье, терпенье, молитва и вера.
Вдруг слышится юноше, как кто-то крадется по чаще лесной. Прислушался: уверенно, твердо ступает нога. То не человек. Гао Ци затаился. Страх сердце сжимает. В тибетских лесах многоликая смерть обитает. Кто же источник опасности, божья тварь или призрак бес¬плотный? Предчувствия смутны, ночь скрыла опасность. Но вот, наконец, не прошло и минуты, по лунной тропе на дерево старое с ловкостью, ему одному лишь присущей, в упругом прыжке, словно дикая птица, царственный тигр взобрался. О мир вселенский, ты знаешь: так лишь Император Страны Поднебесной восходит на трон! Он с волей такою войну начинает, народное пенье сменяя на стон.
Тяжелый взгляд зеленых глаз приводит в трепет все живое. В его дыхании сила ветра, в нем мощь огня и глубина земли. Движенья плавны и прекрасны, и тяжесть тела не заметна в них. Зверь сыт, царь добр, тигр так ленив. Закрыв глаза и свесив лапы, он мирно задремал между ветвей на старом дереве, своем любимом ложе. Какими он кажется домашним и прекрасным, покуда дремлет в нем его звериная душа. Какие видит сны она? Что грезится хозяину лесному под робкой трелью соловья?
Не спит лишь юноша, чье сердце взволновала природы дикой красота. Чтоб ближе стать к могучему сословью, взобрался он на дерево неподалеку и с мыслями о вечном и прекрасном невинно и неслышно задремал. Он мог бы дойти до людского селенья, но царство природы его опьянило.
Осенне-грустное Солнце с рассветом бескрайнюю горную цепь осветило. Из крепости, что неподалеку, звучит оглушительный гонг. Слышны еще крики послед¬них гусей. Осень давно, опавшие листья все пожелтели. До Крепости Юнь пройти несколько ли. Но во сне Гао Ци видел дом. Кружился ивовый пух над прудом, запахи сладкие сон растревожили... Как тяжело, когда тоска о доме родном рвет скитальцу нутро.
Песни сборщиков водных каштанов прервал налетевший ветер. Страну объяли смута и хаос, нету в делах порядка. Варвары грозные, проведав об этом, готовят обильное семя несчастий. Часы водяные последние капли роняют. Страна в запустеньи. Седьмой Император влюблен в хмельное вино. В городе древнем давно нет былого веселья, все позабыли про счастье. Врата городские открыты и ночью и днем. На двадцати башнях лишь два во хмелю человека. Капли росы и густой морозный иней на мечах и копьях. Многие видели, как у Северной реки неприятель раскинул свой лагерь. К неравной битве со злом готовит себя простой люд. В городе этом, смертельной печалью объятом, песню прощальную, словно молитву, сложил из народных слез мудрый Лю Цзи, славный поэт.
Перед разлукой воин сказал жене:
«Жизнь ли смерть сулит далекий поход.
Если душа
До желтых ключей дойдет,
Сына сберечь Дай обещание мне».
Мужу в ответ Тогда сказала жена:
«Знай, если в битве Смерть тебе суждена, Если уйдешь
В глухую могильную тьму,
стану я камнем,
жить без тебя не смогу» .
Если неприятель сожжет урожай, голод страну умертвит. Но Седьмой Император все пьет, гуляет и спит. Черный ворон кружит над печальной землею. Мирные люди, покинув селенья,
отправились в город-крепость искать защиты. Пуст и безлюден стал двор за стеною бамбука. Ветрено, звуки гонга - и снова тихо. Страх перед
смертью намного страшнее самой смерти. У Северной реки, предвкушая добычу, раскинула лагерь беда.

Но Гао Ци идет в горы, к дому Лигуна. Только там, избегнув пыли дальнего мира, может жить буддийский наставник.

                Часть четвертая
                ДРУГ И УЧИТЕЛЬ

Цветы роняют увядшие
листья, будто слезы. Лунная осень, деревья голы, холод все злее. Солнца кровавый закат, плывут облака, словно воздушные горные склоны, в небе печальном гордая птица кружится. Ничто не бывает случайно: вес¬на сменяет зиму, а осень - лето. Один человек умирает, чтоб другой мог родиться.
Глядит на учителя юноша, слезами одежды свои омочив: свежесть лица не сохранить неизменной, весны в цвету сменяются увяданьем. Только глаза хранят солнечный трепет, и душа поет тихую песню. Это та самая песня, которую слышал Гао Ци от рожденья.
~ Кто ты? Откуда? И что тебе нужно? - спросил у пришельца наставник.
~ Я Гао Ци. Бедный ремесленник из селения Нань. С почтеньем принес тебе свиток стихов.
- Ты знал ли монаха у Северной кручи, где стройная слива весною цветет?
- Да, знал. То отец мой.
- И брат мой, - ответил Лигун.
- Он умер весною...
- Он умер в тебе, но живет он со мною.
- Учитель...
- Молчи и не смей возражать. Давно ли ты начал стихи сочинять?
~ Не помню. Должно быть, с рожденья.
- Всего лишь. А прежде что делал ты?
- Прежде?
- До своего воплощения в теле?
- Не знаю.
- Печально. Хотел бы узнать?
- Учитель, за знание это я б жизнь свою отдал!
- Ну что ж, хорошо. Только жизнь не спеши отдавать. Всему свое время.
И больше ни слова из Книги Ученья. Весь день в труде, а труд в молчании. Буддийский наставник молчалив, словно статуя Будды. Ни звука из сердца. Хранилище Знания не должно быть пронизано ветром. В нем должно быть тихо, как в Храме святом. Уста же звучащие подобны змее ядовитой, которую топчут ногами. Чтоб ядом ее не убить неокрепшую душу, наставник учит Гао Ци созерцанью.
Давно стоит поздняя осень. Скоро в прудах и озерах вода подернется льдом, и темные тучи посыпят хлопьями снег. Но не взирая на колкий морозец, мудрый наставник ведет Гао Ци на вершину Цуньху. Ко всему что в дороге видят они, есть ключ из трех слов: смотри I слушай. Ветер ли это поет свою странную песню, дождь ли осенний на камни седые с шумом ложится, птицы дикой крикливый полет - во всем этом для человека есть смысл и значенье. Душа должна быть с вечной природой в ладу. В ней тайна и мудрость, в ней строгость и милость Порочные дэвы , лишенные пищи, в огне, разожженное молитвой, один за одним погибают. От мыслей потока, подобного птицы полету, ум человека стремится к бездумью .
На горной вершине Цуньху есть равнина с монету Взошли на нее легкой поступью два человека: один - высокий и стройный, другой - ростом мал и сутул. И тот, у кого на висках иней давно серебрится, негромко сказал: «Бездумье подобно тому человеку, который, свободно отдавшись течению, спокойно плывет вперед. Но едва он пытается выхватить из воды какой-нибудь предмет, как спокойное движение его нарушается. Точно так же появление мыслей препятствует свободному течению сознания. Если хочешь стать свободным и мудрым, помни: истинна лишь Пустота, - заключил наставник и указал Гао Ци на плывущую неподалеку по реке лодку. — На-учись не замечать лодку, а видеть только движение. Ни река, ни лодка не существуют. Движение делает и то и другое тем, что ты видишь. Оно и есть Истинная Земная Реальность».
И после глубокой молитвы наставник продолжил: «Погрузись же в бездумье, и пусть оно станет привычным состоянием твоего разума. Этому помогут искренняя вера и усердная молитва. Иначе, привязанность к миру людей будет довлеть над тобой, и тускло-желтый свет драгоценного металла разожжет в тебе тщеславие. Покинув в назначенный час данное тело склонностей, ты соблазнишься призрачными огнями Шести Лок  и не достигнешь Освобождения. Точно так же и земная суета способна продолжить Колесо Рождений. Придаваясь ей, ты будешь пребывать в неведении, присущем животным, цвет которого тускло-голубой и яд которого - похоть, и при новом рождении твоя душа окажется в теле животного, каждый раз опускаясь все ниже и ниже. Остерегайся этого,» — сказал Лигун, словно таинственное заклинание, и дух его устремился куда-то очень далеко- далеко, увлекая за собой трепетно-смятенный дух Гао Ци.
Внутреннему взору двух смиренных людей, неподвижно стоявших, казалось, на вершине Мира, явилось странное и в то же время удивительной красоты видение. На бескрайнем безоблачном небе появилась первая вечерняя звезда, источавшая бледно-голубой мерцающий свет. Она необъяснимо притягивала к себе взгляд смотрящих, и когда же они пристальнее стали всматриваться в ее молчаливую загадочную глубину, незнакомая звезда стала стремительно приближаться к ним навстречу, чудесным образом изменяя не только свою форму, но и цвет. Она вобрала в себя все видимое небо и всю подножную твердь, заполнив собой пространство, переливаясь при этом ослепительно яркими сияющими цветами.
Далеко не каждый человек на земле мог выдержать ее величественный, всепроникающий, лучезарный свет, способный раздавить и превратить в пепел немощный дух. Он явился как испытание для этих людей, и вместе с тем, как дар, обладатель которого неизбежно постигает Будду.
Явление вечерней звезды обворожило Гао Ци. Он стоял, словно каменная статуя, в тесных объятиях благоуханного света, неспособный сдвинуться с места или даже произнести слово, плененный сказочным очарованием явившейся ему небесной красоты и силы, которую он неожиданно для себя почувствовал и которую еще не осознавал. Иногда его пронизывали жуткий ужас и животный трепет, отчего его духовное тело сжималось в какое-то бесформенное жалкое существо, испытывающее на себе воздействие непреодолимой тяжести, сжимавшей его со всех сторон. Но чуткое сердце юноши в минуть: неизбежной робости смиренно прибегало к спасительно;* силе молитвы, и навязчивый страх куда-то исчезал уступая место для милости и любви, источаемым светом божественной звезды. Душу наполняло неземное счастье и райское блаженство, отчего окрыленная душа была готова белой птицей воспрянуть прямо к Солнцу.
Но необъяснимая тяжесть невидимыми цепями приковала ее к земле. Едва сказочное видение исчез.". Гао Ци почувствовал холодное дыхание вездесуще: ветра, сдувавшего с гор блестящие пылинки снега. Опомнившись, юноша увидел себя стоящим на коленях острых темно-серых камнях горной вершины, держащими молитвенно сложенные руки перед собой.
Поднявшись с колен, Гао Ци осмотрелся. Лигун лежал неподвижно на каменной равнине с закрытыми глазами и обращенным к небу лицом. Он казался бесстрашным воином, павшем в своем последнем бою. И только неутомимый ветер трепал ветхую одежду старого монаха, будто желая вернуть его к жизни.
Но жизнь не покинула тело. Не пробил еще предначертанный час. В годах и в минутах есть смысл и значение, и весь тот отрезок пути имеет великое предназначение, и важно с него не сойти.
«Поток Чистого Света унес мою душу!» ~ сказал, пробудившись, Лигун. - Такими ослепительным и могущественным я никогда еще его не видел. Это было Тело Истины!  - негромко воскликнул он, после чего погрузился в глубокое размышление.
На могучие горы и землю у их каменного подножья неслышно опускалась ночь, острый холод пронизывал тело и сильный горный ветер грозился сбросить с вершин лавину снега.
Седой наставник и его ученик, поклонившись заходящему Солнцу, отправились в обратный путь. В дороге Лигун наставлял Гао Ци, говоря сердцем:
«Смотри на бескрайнее синее небо, когда на нем нету звезд: таким чистым и прозрачным должен быть твой разум. Это и есть пустота.
В Пустоте заключена Мудрость, Подобная Зеркалу . Ее свет, белый, яркий, ослепительно-великолепный, порой устрашающий. Но ты не бойся его, даже если он будет ослеплять тебя. Он ограждает Истинную Земную Реальность, являясь прообразом твоего сознания, и если он будет гореть в тебе, то люди скажут, что идешь по верному пути.
Остерегайся тусклого серого света Ада, простирающегося под твоими ногами, к которому идут все низкие дела и советы низких людей. Помни, что люди которые не ищут Неба, оставив тело, испытывают те же страдания, что и будучи в теле, ибо земля для них и есть та общая плоть, облачающая их души в телесные одежды и срывающая их в назначенный час.
Мудрый человек, постигающий Учение, стремится угасить желания телесной плоти, изнуряя себя постом и воздержанием, освобождая дух молитвой и созерцанием Он не боится самой смерти, но боится быть застигнутым ею тогда, когда знает, что еще не готов к встрече с Поднебесной, когда тяжесть земли лежит на нем смертельным бременем и желания одолевают его.
Низкий человек всю свою жизнь живет в страхе и трепете и боится даже думать о смерти, не то чтобы готовится к ней. Он, словно огня, страшится всякой беды и Небо в ответ на его суетность лишает его разума. Такой человек не желает страдать и печалиться, чтобы, искупив карму, навечно обрести радость Освобождения, поэтому страдает и печалится с минуты рождения и до минуты смерти. Он радость находит в удовольствиях плоти к время жизни своей тратит на них. Но его время проходит и низкий суетный человек оказывается в тех местах и I том теле, которые теперь не зависят от его воли. Эти мес¬та называются Адом, а тело - телом вечных страданий.
Посмотри на убогое селенье, что раскинулось у подножья Печальной горы. Там на яшмовой флейте кто-то негромко играет песню разлуки. Слышишь? Чуть поодаль бедняк за работой стремится рассвет встретить в поле. Видишь? В том селеньи обязательно есть старики и дети, здоровые и больные. Они все такие же люди, как ты. всех людей один Творец. Над больным и здоровым, над добрым и злодеем одинаково для всех светит Солнце. Его свет ослепительно яркий, желтый, великолепный. Это свет Мудрости Равенства, второй Мудрости, проистекающей Пустоты. Полюби ее так же, как первую, и у тебя вырастут крылья, как у той гордой птицы, чей полет одинокий к снежным вершинам направлен.
Но избегай как укуса змеи, тусклого желтого света пяти ядов, что источают дэвы, живущие в человеке. Те яды суть похоть, ненависть, глупость, тщеславие, зависть. Они из мира людей, враждуют с Мудростью и убивают ее. Не соблазняйся их светом, даже если он будет привычен тебе. Помни: злые духи, Гневные Божества и многоликое сияние Мудрости приходят не откуда-то извне, а протекают из твоих собственных мыслей. И любые боги обретают свою форму, свой престол и символ исключительно в твоем сознании. Такова их природа.
Поэтому соблюдай разум в чистоте и совесть в здравии, дабы не имел ты страха перед иллюзорной опасностью, так как опасности для тебя не существует. Все, что приходит извне, например, злодейство, причиняет вред только тем людям, которые либо порабощены страхом, либо пребывают в неведении, что в равной степени подчиняет их воздействию чужой, враждебной им воле. Злые духи и демоны враждуют между собой, силам добра они не могут причинить вреда.
У сил светлых и сил темных один источник - Пустота. Достигнув ее, ты сможешь твердо распознавать добро и зло, но окажешься перед ними как бы беззащитен. Выбрав же добро ради него самого, ты познаешь Любовь. В Любви яркие краски природной стихии становятся красками Мудрости».
Такими словами учил сына Лигун.
Давно над вершиной Цунху висит нефритовый заяц - Луна. Святою любовью душа юноши полна. Закрыв глаза ко сну, Гао Ци видит Солнце. На тысячи ли вокруг не найти человека, который так бы верил Солнцу. Этой ночью он увидит во сне, как из шумной людской толпы ему одному оно протянуло руку.
Наутро, едва с вершинами гор поздоровался солнечный свет, застал Гао Ци наставника в бодрствовании и молитве. Северо-запад дышит зимним морозом. Серебряный иней покрыл дорожное платье. Сколько может молодость продолжаться? И была ли она у монаха, чей голос смиренный молитву Творцу воссылает?
Знать бы еще, откуда и куда плывут облака по небу. Может, из дома, а может, домой! С вершины горы до облака рукою подать. Сорвалась неожиданно с дальней горы забавная туча - Хуа, неся в себе ворохи юного снега. Вот если б на ней прокатиться! Должно быть, веселое это занятие, пьянящее, словно хмельное вино. Не потревожить бы только драконов - юнцов, что тучи пасут, словно стадо, над горной землей. Весточку б малую в родные края с тучкой какою отправить! Стало бы это большим утешением, а то странника скоро и вспоминать позабудут.
«Не печалься напрасно, - сказал негромко настав¬ник. - Нет возраста в стане бессмертных и дома у сыновей Бога. Пусть домом твоим станут звезды на небе, и возраст твой будет числу их равняться. Сумей же подняться над этой печалью, что сердце к земле привязала. Все в мире конечно, все сменяет смерть. Готовься к встрече с нею. Там, за чертой, тебя не ждет покой. Откроется тебе Реальность Надземная, Мир Вечности и Царство Мудрости святой, но это не покой. То жизнь во всем ее великолепии, движенье в совершенстве, познанье без конца и счастье без предела. Жизнь - вот всему цена».
На слова Лигуна Гао Ци ничего не ответил. Лишь вздохнул тяжело, печально на небо взглянул и поник, словно старый тростник.
Хлынули слезы, как только ветер
пение флейты донес.
Одинокая лампа. Нити дождя, тихий речной плес.
Попрошу вас, не надо петь о тяготах дальних дорог –
В смутное время хватает и так горьких людских слез . –
«Сын мой, Гао Ци, говорит к тебе твой наставник Лигун. Посмотри на север. Видишь, там город – крепость поглощен огнем. Тускло-красным сиянием пожар отражается в небе. Знай: Мир Несчастных духов наполнил землю у Северной реки. Когда эти мрачные воинственные духи приходят на землю, люди испытывают голод и жажду, случается много несчастий, разжигаются кровавые войны. Свети их - свет тускло-красный, и жажда их утоляется кровью.
Будучи во плоти они пребывают в бесконечных грехах, они лишены праведности и сострадания, привязаны к безнравственному, отвергают истинные писания, поругают общество добродетельных; самодовольные, не признающий авторитетов, отравленные гордостью за свое богатство, лишенные божественных качеств; сбитые с толку множеством помыслов, запутавшиеся в сетях иллюзий, упивающиеся чувственными удовольствиями - они обитают в Преисподней. Печать смерти на них и гнев Богов. Остерегайся таких!
Помни о Мудрости Различия, которая убережет тебя от сетей Преисподней. Ее свет яркий красный ослепительно-великолепный. Она поможет тебе в выборе друга, в осмыслении пути, в оценке поступка и слова, научит предвидеть будущее и сторониться заслуживающих наказания. Когда те, кто рядом с тобою, на белое белое скажут, когда то, что чернеет, они назовут чернотою, то знай, что в выборе ты не ошибся, и Мудрость Различия может назваться твоею сестрою».
Так говорил, стоя на вершине горы, пред лицом звездного неба, старый монах Лигун.
Еще он сказал такие слова: «В позабытом селении жил человек, который писал книгу всю свою жизнь, но не написал не единого знака. «Истинный путь» пытался постичь, но остался безумцем. Праздностью тешил он душу свою, пил вино, сколько хотел, гордился чиновничьей службой, ценил свою власть над другими и в покое находил свою прелесть. И прожил он жизнь, словно день, и был позабыт, как цветок, что засох и опал холодной осеннею порою. Возможно, талантом он многих превосходил, но только славы у него не больше, чем у других.
В мире теней, увы он соблазнится тускло-зеленым светом асура ~ это кармический путь неистовой ярости протянется к нему навстречу. Когда же его смятенным очам предстанет ослепительно яркий лучезарный свет Мудрости Свершения, прообраза воли, и ослепит его, такой человек побежит от него, и тускло-зеленый свет асура последует за ним.
Чтобы обрести и полюбить истинный ясный лучезарный зеленый свет Мудрости Свершения, нужно стать свободным от себя самого. Для этого ты должен отречься от своего имени, от желаний, от своего «я», стать свободным и чистым источником Надземной Реальности, которая пожелает в назначенный час заявить о себе Бытию.
Во всем, о чем я поведал тебе, заключена великая Тайна пустоты. Теперь тебе открыты четыре ступени восхождения, явили свой огненный лик Четыре Мудрости, но чтобы обрести Пятую, последнюю, Тайную Мудрость, свет которой ослепительно яркий ясный лучезарный синий, подобный чистому небу и морской воде, ты должен умереть! И лишь со смертью тела все Пять Родов Мудрости явятся душе твоей одновременно, и ты станешь Буддой.
Четыре области твоего сердца вместе с центром образуют пять направлений. Это и есть Пять Родов Мудрости. В своем единстве они создают пятиконечную Звезду. Ее горение и томление в твоей груди иногда будут причинять тебе боль. Но ты не пугайся и терпи. Однажды боль сменит Любовь, и Звезда ярче Солнца взойдет над Вселенной. Все это в будущем уготовано тебе, бедный ремесленник Гао Ци из селения Нань», - заключил мудрый Лигун, улыбнулся и направился вниз по горному склону. Очарованный ученик безропотно последовал за ним.
Кленовой листвою алеют-пылают горы. Никнут цветы под холодным северным ветром. Глуше, ленивей кричит ночами цикада. Лотос увядший, как белый шелковый веер. Тянутся к югу диких гусей караваны, плавно скользят по грустно-серому небу. Все горше горькие думы. С началом нового дня Гао Ци простится с Лигуном.
Нет для странника времени года, любому он должен быть рад. И сестра-тоска о родных краях не лучшая спутница ему. Пусть будет зима, раз уж так суждено. Говорят, что снег и цветы не наскучат никогда.
Наутро от снега белым-бело. Ворота все замело. Не видно людей, на душе у Гао Ци тяжело. Откуда же грусть, если к радости путь? Но люди при расставании неизменно грустят - они не должны расставаться.
Лигун. Все ли помнишь, о чем мы с тобой говорили?
Гао Ци. До последнего слова.
Лигун. Пусть ветер те слова разметает. Нет в природе предмета, о котором бы судить могло слово. Главное - в неизреченном. Молчи обо всем, о чем знаешь. Ни слова о том, кто ты есть. Пусть все будет Духом. А Дух молчалив и прекрасен, словно весенний цветок, что день лишь один под Солнцем цветет. Был бы ты птицей, то пел бы ты песни; был бы ручьем, наполнял мир журчаньем; а раз человек ты, посвяти жизнь Ученью. О нем помышляй неустанно. И помни, что нету предела тому, о чем ты размышляешь. Пусть слово твое недосказанным будет, пусть песня останется недопетой - здесь только начало слову и звуку, здесь только первая строчка Ученья.
Опустит человек новую лодку на быструю воду, а та и поплывет, позволения не спросившись. Но не лодку, а себя винит человек. И радуется одновременно, что творение рук его столь совершенно.
Два человека стоят у начала дороги, что ведет в Южные земли. Белой пеной покрылись деревья, словно виски сединою. Хмурится небо. Дневное светило давно миру свой лик не являло. Короток день, воздух чист, близок крепкий мороз. В горах зима наступает быстрее, она словно спускается с гор.
На прощание Лигун сказал Гао Ци, держа его руку в своей: «Я буду с тобой, где б ты ни был. Мой дух будет рядом. Все мысли твои и желания узнаю. Тебе же новом рождении дано убедиться в силе и славе Ученья. В ночи будешь светом, а днем - равен ночи. Исполни завет наших предков: посади дерево, взрасти сына, спой песню. Когда это все исполнишь, покажу тебе врата Храма. Ты станешь стучаться. Твой стук Он услышит. Как только вещая песнь пропоется, врата распахнуться, и Вечность ослепительно ярким многоцветным лучом войдет в твое сердце».
Хмурое небо, сдержать свои слезы не в силах, обрушило наземь пушистыми хлопьями снег. Старый горный монах в последний раз прижал к груди последнего сына, который уходил сражаться со смертью.
Разорваны цепи объятья. Дикой птицей стучится юное сердце в груди. Не много ли на душу Гао Ци таких расставаний? Не станет ли камнем печальное сердце в пути? Но час уже пробил. Слышны звуки гонга. По снежной пушистой тропе в далекие земли отправился путник, оставляя следы на песке. Он шел, не спеша, в строгой черной одежде, по аллее из черных вершин... Он вернется сюда! И не станут преградой ни земли, ни воды, ни смерть, ни года.
Старый горный монах смотрит вслед уходящему сыну. Слезы горькие в кротких глазах. В сердце - грусть. В душе ~ плач. Знал ли он, что у могильной черты его ждет нестерпимая боль!

                Часть пятая
                НЕДРУГ

И вновь с одиночеством делит свой путь Гао Ци. Устремляя недремлющий дух в духовно-простое и мысль - к светло-истинному, он идет и негромко поет веселую песню о той доли Дао, что в нем обитает. От вещей отойти, их подобие взяв, может только, пожалуй, отшельник-поэт. И он вспомнил невольно родные края, сливу цветущую, песнь соловья. Он видит, словно воочию, летний дождь на реке, рыбу,

уснувшую на мели. Он слышит шум водопада, шелест бамбука и звон колокольный из монастыря. И грустно- тоскливо у Гао Ци на душе, ведь нет рядом с ним чело¬века, которого можно о родных берегах расспросить.
По горному склону навстречу юному страннику, неся на плечах пыль былых времен, идет старый сутулый монах. «Куда держишь путь?» - спросил его Гао Ци. Но старик не ответил, и свой путь продолжая, лишь палкой на небо ему указал.
Отчего-то тепло стало в юной груди. Видно, это Звезда помогает идти среди царства зимы, согревая собой этот тихий и чистый сердечный покой.
День на исходе.
Выпал обильный снег.
Незаметен у тумане
Потока стремительный бег.
Когда бы наставник
Жил не так высоко
Для чего бы забрался
В горы так далеко  !
Нет мудрости иной, кроме той, что в сердце. Сердцу же не забыть легенду о том, что в Тибетских краях есть большая гора, с вершины которой видно Святую Страну. На пути к ней лежит Разрушенный Город, где некогда жили посланники Солнца. Вот бы найти все это да поглазеть! Но горная дорога, по которой ступает нога Гао Ци, туда не ведет.
День клонится к закату. Белыми мухами снег вновь осыпает гор молчаливые толпы. До весны еще далеко. По небу стройной чередой плывут драконы-облака. В стороне от дороги в неглубокой пещере виден отблеск костра. Если Небу угодно. Гао Ци там найдет тепло и ноч¬лег. До пещеры той тропа уже коротка. Гао Ци поспешил.
Вдруг, с недоступной горной вершины сорвался огромный рогатый орел. С устрашающим криком свой
неистовый гнев он обрушил на бедного странника. Две руки, два огромных крыла, две орлиные лапы Гаруды вцепились в ослабшую плоть человека, острый клюв страшной птицы целил ему прямо в глаза. В этой схватке неравной с посланником из Преисподней Гао Ци был повержен. Он упал на холодную землю без сил, истекающий кровью, измученный болью...
Повалил сильный снег. Покрывалом своим, словно ласковый друг, он покрыл ослабевшее юное тело. Тело воина, душу борца, ум и грусть мудреца не сломить никому, ни земле, ни зиме, ни врагу. И бальзамом от ран, нанесенных в бою, станет песня красавицы в дальнем краю, собирающей лотосы на берегу. И пусть смотрят волками холодные звезды из-под облаков. Пусть кричит черный ворон, предрекая борьбу как беду. Ничего не поделать, пришла испытаний пора.
Окруженное тусклым сиянием серого цвета явилось духовному взору Гао Ци огромное Гневное Божество, пьющее кров. У него было три головы, шесть рук, четыре крепко поставленных ноги; правое лицо - белое, левое - красное, то, что посреди - коричневое; из тела вырывалось ослепительное пламя, девять глаз были широко раскрыта и глядели устрашающе, брови дрожали, как молнии, зубы торчали изо рта и сверкали, пронзительный свист и громкие звуки «а-ла-ла!» и «ха-ха!» вылетали сквозь них; волосы были красно-желтого цвета, стояли дыбом и испускали сияние; головы были украшены высушенными человеческими черепами и символами солнца и луны; на теле висела гирлянда из черных ушей и человеческих голов, истекающих кровью; в первой правой руке он держал диск, во второй - меч, в третьей - боевой топор; в первой левой руке - колокол, во второй - чашку из черепа, в третьей - лемех; он издавал звуки, подобные то трепету, то визгу, то громовым раскатам; от него исходили ослепительные языки пламени Мудрости, пышущие из каждой поры его огромного тела; он стоял на возвышении, которое поддерживал тот самый рогатый орел, который напал на Гао Ци; одна его нога была согнута в колене, другая - напряженно выпрямлена; Божество гневно смотрело на юношу и было готово пожрать его пламенем.
«О великий и мудрый учитель Лигун! - взмолился Гао Ци, объятый страхом и трепетом. - Я блуждаю в сетях Смерти, спаси меня! Не оставь меня своей милостью! В минуты смертельной опасности я молю о помощи!»
На сильном ветру трепещет неокрепшая ветвь. Но даже ветер не может разлучить ее с корнем. Чем больше гибкости имеет ветвь, тем меньше опасностей, грозящей ей.
«Придет день, - однажды сказал Лигун, сидя в полночь на крыльце Храма Восточных Ворот, - когда явится тебе твое божество-хранитель. Не пугайся его и не беги от него. Иначе, испугавшись и убежав, всю последую¬щую жизнь будешь уязвим страхом, трепетом и ужасом, и не достигнешь пути Освобождения. Это божество- хранитель рождено твоим разумом. Вступи с ним а согласие, и ты станешь бесстрашен.
Чтобы навечно победить страх, - продолжал наставник, - ты должен понять, что тело, которым ты сейчас обладаешь, это духовное тело склонностей, даже убитое и изрубленное на куски оно не может умереть. Тебе не следует бояться. В действительности, твое тело есть тело Пустоты. А тела Бога Смерти порождены твоим разумом, они тоже не материальны; пустота не может причинить вред пустоте. Ни Мирных Божеств, ни Гневных, ни пьющих Кровь, ни Обладателей Змеиных и Птичьих Голов, ни радужных ореолов, ни устрашающих обликов Бога Смерти в реальности, вне твоего разума не существует, - в этом нет сомнения. Узнай это сам, и весь твой страх и ужас рассеются; достигнув Освобождения и Просветления, ты станешь Буддой».
Увлеченный воспоминаниями из прошлого, подарившими новую встречу с учителем, Гао Ци не заметил, как Гневное Божество, Пьющее Кровь, исчезло, уступив место иному видению.
Окруженный со всех сторон тускло-красным сиянием, не касаясь земли ногами стоял незнакомый чело¬век в монашеской черной одежде. Лица не видать, только ночь, как будто он тьмою рожден. Подобен он смерти.
- Ты тоже, должно быть, мое божество-хранитель, - предположил Гао Ци, протянув к нему обе руки в знак примирения.
Раздался в ответ оглушительный смех. И больше ни слова. Тот смех был ужасен. И в это мгновение нестерпимая боль причинила страдание юному телу.
- Разве похож я на плод твоего воображения? - спросил у страдальца зловещий монах. - Ты, корчась от боли, в реальность мою непременно поверишь.

1Гаруды - мифологические существа с головой орла и телом человекоптицы; олицетворяет энергию и желание.

И новый приступ нестерпимой боли сковал тело страдальца, стонавшего на холодной земле.
- Но кто ты? Зачем меня мучишь?
- Я тот, кого люди ужасно бояться во сне и наяву, - ответил монах. - Где царствует голод, болезни и смута, где войны идут и живет беззаконие, я в множестве лиц там повсюду.
- Что нужно тебе от меня, пришелец из Мира Несчастных Духов? - спросил Гао Ци.
- Я пришел показать тебе путь вожделенный, хорошо мне известный, которым идут многие. На земле он широк, легок и весел; в Преисподней на том пути нет ни тени деревьев, где человек мог бы отдохнуть, и не встречается ничего, что могло бы служить пищей и поддерживать жизнь. Нигде не видно воды, чтобы напиться страдающему от жажды. Двенадцать солнц нестерпимо жарки, как сердце Дракона. Так влачиться грешная душа, пронизываемая холодными ветрами; в одном месте ее колют тернии, в другом жалят злобные змеи. В одном месте грешника кусают свирепые львы, тигры и собаки, в другом - жалят скорпионы, в третьем - жжет огонь. В одном месте он проваливается в скрытый колодец, в другом - падает с высокой горы, в третьем - ступает по лезвиям бритвы и кончикам копий... Я хочу, чтобы ты был в тех местах ловцом человеков и водил туда грешные души, - сказал злобный дух и умолк.
- Не допустят того Всесовершенный Будда, да явит ко мне свою милость, а с нею - уверенность бесстрашия и осознания Пути! Да воссияет блаженство Чистого Света, да не восстанут против меня Пять Стихий, и да увижу я царство Пяти Родов Просветленных! - самозабвенно ответил Гао Ци нечистому духу. - Твой голос гремит, словно туча во время грозы; ты черен, как гора; глаза твои невидимы, но взгляд подобен колодцам; дыхание твое мое сердце морозом пронзает. Огромен ты, словно вершины Тибета, и страшен, как бешеный лев. Уходи! Мое сердце тебя отвергает. Меня не коснется твой гнев. Святое Учение возьму я как щит, и словно святое мечом моим будет, Увижу я желтое небо  , число моих дней не убудет. Я стану звездою, что тьму разгоняет над миром. Пусть нет четкой грани меж правдой и ложью, но я стану правдой, а ты будешь ложью.
- Ты дерзок и горд, - ему дух отвечает. - Отныне вражда между нами. Запомни: невидимы адские стрелы и яд мой безвкусен. Сколько капель в дожде и песчинок в реке, столько гордых и дерзких сердец я завел в дикий лес и одних там навечно оставил. Я приду за тобой и пойду за тобой, словно тень, где б ты ни был. Я найду тебя всюду. Мои стрелы в надменное сердце вонзятся, мои яды огнем воспылают во чреве. Не найдешь ты покоя. В земном царстве тьмы, одинокий и нищий, будешь биться головой о прозрачную стену, до крови вытирая ладони в бесполезном труде, не найдешь ты уму и душе применения и пищи в той долине земной, называемой Смертью.
Так сказал адский дух и исчез, словно ветра дыханье. И никто в тех краях не заметил, что дневное светило на земле спустилось и ступает по ней человеком.
К рассвету драконы-юнцы разогнали тяжелые тучи. Солнце зимнее в небе, будто золота слиток, блестит, а не греет. Еще не все звезды спрятаться успели под неба покрывало. Белый снег, словно шелк, покрыл горную плоть. Все в природе свое место знает. Лишь один человек бесконечно блуждает по дорогам земным, а что ищет, не знает, что найдет, не хранит. Как пугливая птица, вспорхнув, улетает, так и сон покидает к утру человека, заставляя его осмотреться вокруг. Открыв глаза ото сна, Гао Ци видит синее небо, вершины, покрытые снегом, дорогу, ущелье, пещеру, в которой в ночи брезжит слабый огонь. Но что случилось этой ночью? Почему лежит он, словно камень, посреди горной дороги на холодной земле, покрытый снежным пухом? Что заставило его лишиться чувств? Может, усталость и голод его опьянили, а может быть, - птица! Он вспомнил все, что с ним приключилось, но страха не испытал. На теле от ран и царапин следа не осталось, лишь странная боль была в юной груди. Но голод во чреве сильнее был боли и юноша боль эту быстро забыл.
На ноги поднявшись, почувствовал слабость. Упал на колени и начал молиться.
Когда я один, вдали от близких друзей, Блуждаю здесь, где появляются пустые Облики моих собственных мыслей, Да не допустят Будды, являя силу своей Милости, чтобы меня обуял страх, Ужас и трепет. Когда воссияют Пять Ослепительных Огней Мудрости, Да придет ко мне Осознание, И не будет ни страха, ни трепета.
- Эй, монах, что молишься напрасно! От этого зима в весну не обернется. Но если ты хочешь на небо, мы тебе можем помочь! Я-ха-ха! - засмеялись раскатистым смехом три незнакомых человека, что вышли с рассветом из пещеры, в которой в ночи брезжил слабый огонек.
Они чем-то были похожи на воинов, но оборванная старая одежда, надетая несоразмерно, и множество оружия за поясом говорили сразу, кто эти люди и что им нужно от случайного путника, который к несчастью забрел в эти края.
- Эй, монах, много ль нажил богатства ты долгой молитвой и честным трудом? - спросил первый.
- Нет, какое богатство! Посмотри на него: он от голода тощий, как стебель бамбука, как собака, что пятки готова лизать за кусок сухаря. Ха-ха! - засмеялся второй.
- Но ведь просто так мы его не отпустим, - сказал третий. Иногда случается, что монахи носят из храма в храм золотые вещицы, принадлежащие богу. А зачем, скажите, бестелесному богу золото? Оно нужно живым! Ха-ха-ха! - засмеялись все трое и бросились к Гао Ци.
Но едва их кровавые руки прикоснулись к одежде монаха, как звериная гордость и тигриная сила и ловкость наполнили гибкую плоть Гао Ци. Пара точных ударов, два упругих прыжка и рычание тигра отрезвили разбойничью прыть. Ни оружие, ни в числе превосходство не смогли совладать с «кошачьим ударом», которым юный монах овладел в совершенстве. Словно в диком азарте свою честь защищая, Гао Ци был бесстрашен и ловок, как дикая кошка, чья звериная сущность скрыта в ней до поры.
Отважному духу венцом служит победа. Гао Ци осмотрелся: на холодной земле лежат три человека, три разбойника подлых, стоная от боли, пожинают урок. Над вершинами гор кружит горный орел. Заприметив добычу, с каждым кругом полета он все ближе к земле, к тому месту, где еще не остыл дух людского сраженья. А на равнине небесной против дневного светила Дракон Шестиглавый выставил воинство облаков свинцовых, вызывая светило на бой. Нет конца этим спорам, тысячам разногласий. На земле, как на небе, неизменно война. Впереди у монаха дорога еще далека. Он надеется вместе с весной вернуться в родные края.


                Часть шестая
                ЗВУКИ НЕФРИТОВОЙ ФЛЕЙТЫ

Взошла звезда по имени Солнце над пышно цветущей землею. Она поднялась так быстро и все вокруг ослепила, что цветы полевые, смущаясь, не успели раскрыть лепестки. Воздушная бабочка-мэй вспорхнула еще до рассвета, но своим беззвучным полетом не смогла разбудить тишину. Весеннее ветра дыхание ее, видать, опьянило, и она, позабыв, о покое, лепестком много-цвет-ным летит. Над ковром цветущего риса пролетает журавль священный в своей черно-белой одежде, неся в стройном клюве лягушку для ненасытных птенцов. Весеннему празднику радуясь, птицы щебечут и свищут, и высоко в поднебесье гордо кружит орел.
Здесь, среди Гор Алмазных, холодный бежит ручей. Словно змея, он вьется во глубине ущелья, и смысла его теченья не угадает никто. Нет той воды прекрасней, нет той воды целебней, силы уставшему путнику она способна вернуть. В ее движении вечном крепость горного камня, в ее потоке прозрачном иней небесных равнин. Слаще вина ее свежесть, крепче вина ее холод, и даже камень горный не устоит перед ней. Она, ни на миг не колеблясь, не спеша продолжала свой путь в Долину Трех Дней.
Цветистей, чем хвост Дракона, радуга в небе повисла. В ее роскошном убранстве таится Великий Предел. Все многоцветие красок весенних в капле воды отразилось, в ней заключена от века тайна Пяти Стихий. Славлю Тебя, Создавший все, что нас окружает! Славлю Тебя, Великий Труженик Первых Дней! Ты даровал человеку радость созерцания всей палитры природной, свежесть весенних затей. О, если б можно было Лик Твой святой увидеть! О, если б можно было птицей к тебе
взлететь! Но сила Солнца в небе птицу любую погубит, но высота неземная дерзкий полет преградит. Вечно дано человеку землю топтать сырую, лишь устремляя к небу взгляд опечаленных глаз.
Что же так мал он ростом? Что же он так несчастен? О, если б можно было вновь создать человека из этой радуги вешней, из красоты неземной! Стал бы он так прекрасен, как белоснежные горы, стал бы он Тебе другом и соучастником дел. Но он - увы! - пребывает таким, каким был сотворен.
Древний философ уверил, что к небу не улетают, но дорастают до Неба в недрах бессмертной души. Может быть, в этом слове есть отражение тайны! Сможет быть, в ней сокрыта Твоя неземная любовь! Мало кто знает. Редкий дойдет до Вершины и торжества Пустоты. И все же люди стремятся достичь вершины вершин. Бег людской мысли подобен молнии в небе свинцовом, стремление сердца похоже на течение горной реки. Конфуций с высот Дуньшаня землю увидел - и понял, что царство Лу в мироздании - словно веревки кусок!
Белой веревкой этой горных вершин тюльпаны Владыка связал в букет. Сто тысяч лет от Начала тайну хранят они молча, в Городе Белых Утесов свиток волшебный лежит. Двенадцать горных драконов свиток тот охраняют, и не добыть человеку вечно искомый Предел.
Небо разверзлось рекою: чашу Творец опрокинул! Неосторожность эта приносит множество бед. Реки разбухли весною, наполнены талым снегом, им берега перепрыгнуть не составляет труда. Но для крестьянина это грозит обернуться бедою: кто же восполнит потерю утвари скудной его. Что же Творец Милосердный не усмотрел упущенья в деле своем совершенном при сотворении земли!
Горные склоны и кручи нежной травою покрыты. Куда свой полет устремляет птица в небесной выси? Что бушевать заставляет в море громадные волны? Что их на берег толкает и усмиряет в тиши? Может быть, кто-то великий землю от края до края, пристальным взглядом
окинув, хочет себе подчинить?! Все, что глаза его видят в этом чудесном мире, должен он человеку словом поэта сказать. Дух Потока и Ветра в этих местах обитает, манит сюда человека таинственный крик журавля. Тайна искомая в песне девы простой отразилась, тайна искомая в слове и простоте мудреца. Только лишь нужно услышать, только лишь нужно увидеть тайну искомую эту, чтобы постичь до конца.
На террасе Покоя сидит, отдыхая, странник. Сердце его в печали, грустит о родных берегах. Весны он решил дождаться в тиши монастырского храма, но ничего не ласкает его опечаленных глаз. В них буйство весенней природы сменилось ее увяданьем, нет на Террасе Покоя покоя уставшей душе. Юность веселая птицей прочь от него улетела, пробил, должно быть, зрелости столь ожидаемый час.
С братией слезно простившись, в путь отправляется странник. Важно ему застать сливу в ее бирюзовом цвету. В лодку пустую садится с новой надеждою путник, и по спокойному озеру плывет он к руслу реки. Сквозь прозрачную воду дно песчаное видно, и отражаются в озере светлые блики небес.
Грудь молодую наполнило странное чувство весенние, словно в царстве цветущей природы чего-то не достает. Рыбы озерные стаями меряют воды глубокие, ласточки юные парами в небе кричат о своем. И только в лодке осиновой - один - по просторному озеру плывет Гао Ци. Сердце его беспокойное, с чувством бороться уставшее, слезы роняет печальные на нежное тело души. Мог бы он птицею вольною в небе подняться бескрайнее, мог бы он рыбою свободною глубины морские объять. Только в небе бы, в море ли, не отыскать то заветное, не обрести то священное, что заставляет мечтать.
Песня, устам недоступная, чистая, неизреченная, душу святую наполнила нежным звучаньем своим:
Я вижу, как волны смывают следы на песке,
Я слышу, как ветер поет свою странную песню,
Я слышу, как струны деревьев играют ее,
Музыку волн, музыку ветра...

Купается в речке небесная твердь. Все кругом благоухает. Река спокойна, солнце припекает. Юноша, наверное, не знает, сколько ли до родной его земли, но надежду вернуться туда не теряет.
Из лодки быстрой выйдя на песок, по тропке каменистой вверх свой путь Гао Ци устремляет. Пробравшись сквозь прибрежные заросли ивы и ореха, он вышел к полям, что усеяны рисом.
Вдали, за холмом, деревушка видна. К ней, должно быть, ведет седая дорога-змея. Чуть поодаль бескрайние горы похожи на тело Дракона, охранника этих земель. Проходят годы, сменяются царства, а горный Дракон, чей хвост уходит в мир загробный, всегда молчалив и угрюм. Лишь человек, как горная река, по руслу Вечности бежит к забытым берегам. Он в мире этом на постое кратком, едва рассвет - и в путь!
Внезапный дождь, примчавшийся из-за гор, лавиной шумною обрушился на землю. Когда бы горсти риса рассыпать по полу, не отличить их шум от дождевого.
Не рисовые зерна, а капли теплого дождя стучат по крыше временного дома, который стал защитой каждому, кто в это время был в дороге или в поле неотлучно. Под крышей из сухой соломы, прислонившись к бамбуковым стенам, сидят в старой хижине люди, на время оставив заботы свои. Здесь крестьянин-старик, в чьих усталых руках чаша белого риса, политого кровью и потом; здесь рыбак, чей улов невелик; и монах, повторяющий слова молитвы. Среди них Гао Ци. В глазах его видны печаль и нежность, робость и любопытство. Их нежный взгляд направлен к юному цветку, чей гибкий стан, как стройная сосна, чья красота подобна лотоса цветенью, и чье дыхание намного ароматнее цветущей мэйхуа. Цветок по имени Фан Вэй заставил сердце биться, словно птица. Знакомое томление в груди вновь опьянило Гао Ци. Как роза одинокая в саду, так дева молчаливая одна среди людского шума вздыхает тихо о своем. Она украдкой нежный взгляд на юношу невольно устремляет. Не раз на берегу реки, ожидая отца-рыбака, Фан Вэй смотрела на то, как рыбы речные стаями меряют воды глубокие, а ласточки юные парами в небе кричат. И лишь она по-прежнему одна, и нет ей утешенья в ее горе.
В хижине разлились звуки флейты. Ее звучание - как трепет ручейка, как песня соловья и шум дождя, нектаром сладостным наполнило смирившиеся души. О, время! Ты ~ как быстрая река! Уже смолкает шум дождя, уже светлей над миром бренным, но двое в хижине запомнят навсегда и этот дождь, и звуки нефритовой флейты, и песню, не прозвучавшую никогда:
Моя королева, ты приходишь ко мне.
Мы будем кататься на волшебном коне,
На лунной террасе проведем всю ночь...
Дай мне мой Инь, и я спою о весне.
Дождь окончился. Солнце весеннее ласково тронуло землю. Люди из хижины встретиться с ним поспешили. Вдруг, среди ясного неба гром раскатистый грянул: шум от тысячи копыт по дороге-змее раздается. Может, это горы могучие сдвинулись с места! Может, светило небесное наземь упало! Смешение, буйство всех красок возможных, слияние осени с весною и летом на ярких одеждах всадников конных, сила ветра в мечах их, напор снежной лавины в прекрасных конях. Окруженный охраной и свитой, сын императорский едет к невесте в соседние земли. Скоро, должно быть, и праздник веселый на бедную землю придет.
Императорский сын опьянен драгоценным метал¬лом. Роскошь и блеск его взгляду привычны. Злоба и жадность пленили надменное сердце. Смотрит на бедных он, будто дракон, который крестьянские земли огнем поедает. В страхе и трепете души усталые. Давно не живут здесь ни милость, ни правда. Этих двух птиц не сыскать и следа. Смирение и кротость склонили колени.  Опущены головы, коротки тени от согнутых спин. Лишь одна тень стройна, словно башня над полем. Гордый и сильный дух колен не преклонит. Сила его, как река, бесконечна. Высохнут реки - наступит беда. Но сейчас в них вода закипает, и мир из них влагу черпает, чтоб жажду свою утолить.
Свет и тень. Дух теней не имеет. Он подобен исканию бликов в воде и дыханию цветка. Человек - только слово. Его тайна проста: он без Неба — пустое звучанье, как журчание ручейка. Что страдание тела пред силою духа! Тело тленно, а дух бесконечен.
Но иначе душа. Ее смерть уловляет в сети, ее ночь окунает в страх. Как беспомощны малые дети, так она у судьбы в руках. Но душевное прежде духовного. Так написано в книгах святых. Это истина!

               
                В ЗАТОЧЕНИИ

Утром солнце далекое осветило убогий каменный хлев. Гао Ци на подстилке соломенной полужив. Притуплённая боль от побоев безжалостных крепко ско¬вала ослабевшие тело. Лишь гордый дух не сломил императорский гнев. Былых мыслей обрывки подобны осколками разбитого фонаря. Их трудно вновь собрать воедино. Только память о доме осталась цела и светла. В полусне видит он, как растет бамбук, всюду желтые травы, пруд, цикады поют вокруг. В воздухе белая птица висит - взора не отвести. Воля-вольная, где же теперь снова тебя найти?!
Кто-то бережно тронул теплой шершавой рукой его лоб. Вздрогнул Гао Ци, пробудился. Его слабо-мутному взгляду предстал старый монах Чжань Шэнь, известный в этих краях.
Из окрестных земель ровно в полдень, когда Солнце сильней, приходил стар и млад услышать слово Чжань Шэня о каком-то неведомом Боге, явившемся на землю в образе человека. В том слове отобразилось невыразимое величие Любви, в том слове заключалось бездонное познанье человека и в душах слушавших навечно воцарилась святая вера в силу и величие добра.
Но однажды какой-то придворный чиновник увидел в речах Чжань Шэна смуту, и с тех пор наставник говорит свое учение в заточении.
Будучи в сознании, но еще не в силах пошевелиться, услышал Гао Ци разговор двух людей подле себя. Голос одного из них был тихий и кроткий, пронизанный старческой дрожью; голос другого - совсем юный, задорный и дерзкий, как ветер. У первого - сила в словах и молчаньи, у второго - в порыве и жажде. То, о чем они говорили, впитало в себя без остатка израненное сердце Гао Ци.
Чжань Шэнь. Посетил я однажды государя Пустынной земли. В беседе нашей о благочестии спросил он меня: «Зачем нужно человеку знать все премудрости Учения и исполнять его Закон, если и без того возможно долго и беззаботно жить на земле?» Что ответил я ему? Опечалилось сердце мое, ибо предо мной был глупец.
Ученик. А что бы вы ответили разумному, учитель?
Чжань Шэнь. Ты думаешь, что разумный спросил бы такое? Ответ на подобный вопрос ничему никогда никого не научит. Я бы направил этого глупца в далекие страны, где идут войны, царит беззаконие, гневаются злые, где жены изменяют своим мужьям, а друзья предают друг друга, где глупые и лживые пребывают на вершине славы. Пусть он увидит это великое зло и спросит сердце свое: есть ли во всем этом утешение? Останется там или уйдет? Если уйдет, значит добро и мир ближе сердцу его. Пусть также спросит у первого встречного: куда исчезли былые богатства и могущество этих государств, где величие их народов и мудрость императоров? Кто сможет ответить ему? Ты же, сынок, запомни: там, где святое Учение находится в пренебрежении, где храмы пусты и святыни предков попраны, где возвеличено лишь все земное и позабыто небесное, там не избежать великого запустения и страшной беды! Для того, чтобы сохранить свое и общее благоденствие, нужно знать и исполнять святое Учение.
Так говорил старый монах. Разговор это длился до вечера и был сладок сердцам слушавших.
Ученик. Я прочел много древних книг, но так и не узнал, где искать праведную жизнь.
Чжань Шэнь. Не ищи в истории и в книгах праведной жизни. И странствия свои по свету не принимай за поиск ее. Посмотри: история меняется, не найти в ней начала, ни середины, ни конца, но все течет, как горная река. Не доверяй книгам, потому как любая новая книга совершеннее прежней, и за поиском лучшей пройдет, как день, вся твоя жизнь. А если к тебе попадет многотомная ложь, ты уже не сможешь ее распознать, ибо разум твой помутится. Ищи подлинную жизнь в вере, служении Богу, размышлении и молитве. В них нет места незнанию и сомнению. Тайна жизни разлита вокруг, словно солнечный свет. Любое дерево или горная птица знает ее, но не скажут тебе. Поэтому ищи ее сам. А когда найдешь, не говори о ней никому, чтобы слово твое не обесценилось напрасно.
Ученик. Учитель, в какую веру верить?
Чжань Шэнь. Все веры святы, если источник их - Бог. Там, где есть чистое служение ему, воспевание Его имени, размышление, познание и чистая молитва, находится путь в Святую Страну.
Ученик. А как же Разрушенный Город?
Чжань Шэнь. Это то, что останется от твоего земного тела.
Ученик. И никак нельзя обойти этот Город?
Чжань Шэнь. Нет. К вечной жизни ведут Врата Смерти. Лишь за ними находится Город Солнца, в котором царствует Бог. Чтобы войти туда, нужно знать и исполнять Учение. Иного пути нет.
Ученик. О чем учение ваше, учитель?
Чжань Шэнь. Это учение дано от Бога. Негоже приписывать его человеку. В нем говорится о том, как Бог явился людям в образе Сына Человеческого, ставшего другом и спасителем всем страждущим и обремененным.
Ученик. А какой он, Сын Человеческий?
Чжань Шэнь. С виду он такой же, как ты. Но сила любви его воскрешает умерших, а сияние Духа, живущего в нем, подобно Солнцу! Родила его женщина невинная, чистоты и красоты невиданной. Одежды на нем нерукотворные...
Гао Ци представил себе прекрасного юношу в белых, как снег, одеждах, источавшего яркий чистый лучезарный свет Всесовершенной Мудрости, подобный солнечному. Свет был не просто ярким, а ослепительно ярким, отчего Гао Ци невольно вздрогнул и зажмурил глаза. Когда, же он вновь открыл их, то увидел, что Божественный Юноша радостно улыбается ему и неслышно зовет к себе, и так зовет, что отказать невозможно.
Этот зов крови, этот зов духа Гао Ци прежде испытывал тогда, когда поднимал в молитве глаза свои к небу, когда изо всех душевных сил стучался в невидимые двери, за которыми, казалось ему, ждало его великое таинственное единение с тем, кого он давно и преданно любит, о встрече с кем он украдкой мечтает, но кого живым он никогда не видел, но в кого свято верил и незримое присутствие его находил во всем, что жило вокруг, что дышало, что росло и менялось. И странное чувство это возрастало с каждым словом молитвы, с каждым новым днем жизни, жизни, которую он по праву мог назвать Восхождением.
Но никогда, даже во сне, Гао Ци не мог представить себе Верховного Бога в образе юноши, в образе сына человеческого, таким же, каким он был сам, бедный ремесленник из селения Нань. Слова старика Чжань Шэня о неведомого Боге стали для него настоящим откровением, великим чудом, которого давно ждала к котором давно мечтала беспокойная душа его.
Человеку нужен только человек, только человек может понять, простить, полюбить человека, и известие о том, что Бог принял человеческий образ, родился как человек, ходил по земле, испытывал боль, голод, жажду, I' тот, что даже умер он по-человечески, доставило Гао Ци особую, несказанную радость и гордость за Бога как за друга, на которого можно опереться, которому можно доверять, за которого можно умереть.
«Теперь я все время смогу созерцать Его Святой Образ ни на миг не отводя глаз!» - подумал Гао Ци, но вместо радости ощутил небывалую тяжесть в теле. Он ощутил свое тело быстрой рекой, а тяжесть, пленившую его, - землей, погруженной в воду. Столь непривычное состояние плоти сопровождали странные звуки, отдаленно напоминавшие человеческую речь.
Собрав воедино последние силы, какие только еще были подвластны ему, Гао Ци прислушался. Теплый, слегка дрожащий распевчетый голос старика Чжань Шэня негромко звучал у самого уха юноши:
О благороднорожденный, сейчас приходит к тебе то, Что называют смерть; думай о ней так: «Вот и настал час моей смерти; воспользуюсь же ею во благо всех живых существ, которые населяют беспредельные просторы небес, и буду
поступать так, чтобы достичь совершенного состояния Будды, движимый любовью и состраданием к ним и направляя все свои усилия к Высшему Совершенству»
Гао Ци осознанно и с подобающим смирением узника смерти повторил произнесенные наставником слова, и мысль о смерти, давно привычная ему, вызвала в теле нестерпимый лихорадочный жар, сменивший холод. Юноше почудилось, будто его полноводное почти бесформенное тело, уязвленное многочисленными ранами, бросают в огонь. Острыми иглами тело пронзили страх и трепет, смятенный разум сковал огненные тиски, и лишь одна заветная мысль по-прежнему не покидала его: мысль о совершенной, бесконечной, все проникающей свободе духа, об освобождении и избавлении всего его мыслящего и чувствующего существа от пагубной зависимости Пяти Стихий , преследовавших и мучавших его повсюду.
Лихорадочный жар, постепенно угасая, сменился ощущением, будто тело разрывается на мельчайшие атомы. Это таинство в силу своей природы освободило сознание, неудержимый поток которого содержал в себе скрытую сущность того, что в земной жизни носило имя Гао Ци.
На фоне ослепительно зеленого тусклого света одна за другой сменялись картины земного пути юноши. Он ясно увидел свое детство, родной дом, отца и мать, заботящихся о нем; брата, уходящего на Третью войну; он узнал родные берега полноводной реки, к которым ему не довелось дойти; старого монаха-отшельника, жившего в убогой хижине у Северной кручи; он вновь мысленно прошел весь свой путь к дому Лигуна, наблюдая его глазами птицы; и наконец увидел ту самую хижину, под крышей которой прятался однажды от майского дождя, и где встретил красавицу Фан Вэй, и вновь, словно наяву, испытал странное сладкое влечение к ней, сопровождаемое пламенным горением в груди. Ему показалось, что где-то рядом, где-то совсем близко, как в тот незабываемый день, негромко звучит нефритовая флейта, сладостные звуки которой похожи на трепет ручейка, на песню соловья и шум дождя. Он понял, что не забыть их ему никогда.
Неприятные ощущения от расставания с телом куда-то бесследно исчезли, и теперь его окрыленная душа была свободна и пребывала в состоянии блаженства Разум наполнила удивительная ясность, в которой не осталось и следа мысли. Он увидел свое земное тело лежащее неподвижно на соломенной подстилке посреди каменного хлева, и каких-то людей, казалось, озабоченных его неподвижностью. Затем он обратил свой взгляд к небу, и долгое время не мог оторвать восторженных глаз от яркого ослепительного синего лучезарного сияния наполнившего его бессмертную душу чувством невыразимого словами благоговения и несказанной радости на пороге нового мира и новой жизни в Царстве Божественного Юноши, источавшего ослепительный свет, подобно Звезде по имени Солнце.

                Часть седьмая
                НОЧЬ

1986 год. Санкт-Петербург. Осень.
Виктор Цой и двое его товарищей одним поздним осенним вечером вышли из здания Ленинградского рок-клуба, находившегося на Рубинштейна, 13, и уверенным быстрым шагом направились в сторону метро. Все трое были в строгих черных одеждах и в плохом настроении. Они несли в руках две большие сумки и завернутую в черный кожаный чехол акустическую гитару. По дороге молчали. Спустившись в метро, трое друзей, по-прежнему не проронив ни слова, сели в вагон электропоезда и, безразлично осмотревшись по сторонам, отправились в ночь.
На поверхности земли в дух шагах от зимы дремала холодная петербургская осень. В суровые серые одежды оделись люди, по городу ходили не люди, а тени. Прошел гражданин К мимо гражданки С в торопливой людской толпе и даже не оглянулся. Работа его мозга подобна взрыву в Хиросиме, но вряд ли кто-нибудь оценит плод его труда. Не сыскать в толпе седого мудреца, и в камне не растет ни сад и ни цветок.
Выйдя из метро на улицу, один из троих друзей в тайной надежде поднял глаза свои к небу, и, не увидев желанного, направил печально-безразличный взгляд перед собой.

~~ Ты на «Камчатку»? - спросил у него один из его спутников.
— Да. Работаю сегодня, ~ ответил тот, машинально закуривая сигарету.
— Тогда завтра вечером, в Сайгоне? - спросил у него второй.
— Да, наверно. Я позвоню, — ответил Цой.
Пожав друг другу холодные руки, в тот вечер
друзья расстались. И только густая холодная ночь провожала Виктора Цоя до самого дома.
Он шел по узкой безлюдной улице, на которой глупый ветер, играя, развел беспорядок. Из чужого окна на втором этаже небольшого кирпичного домам доносились громкие крики и веселый смех чему-то радовавших¬ся незнакомых ему людей, и звучала песня - его песня.
Я знаю, что здесь пройдет мой жизнь, Жизнь в стеклах витрин. Я растворяюсь в стеклах витрин, Жизнь в стеклах витрин...
Веселые юные голоса в разнобой подпевали электрическому голосу, перекрикивая друг друга в пылу задорного танца и неумело растягивая слова теперь уже не его песни: «Жи-изнь в стеклах витри-ин...».
Он прошел мимо и растворился в ночи. А песня, некогда принадлежавшая ему одному, осталась звучать на радость другим, словно гордая птица, которая не может жить в черной неволе.
В этот вечер ему особенно хотелось тишины и тепла. Что-то важное наполняло душу, готовое выплеснуться наружу. В минуты высокого душевного напряжения последнее впечатление, наиболее глубоко затронув¬шее сердце, обычно определяло сюжет новой песни. Но он уже долгое время не мог ясно понять, что именно ему предстояло сказать. Сердце переполняли чувства, голову - смелые замыслы, но, разбавленные тоской и печалью, они никак не могли слиться воедино, причиняя душевное страдание.
Из тяжелых свинцовых туч, под покровом темноты скопившихся над городом, хлынул шумный осенний ливень. Он был настолько густым, что казался прочной занавесью, сплетенной из ивовых прутьев, а длинные ряды дождевых капель напоминали стройные стебли молодого бамбука. На Востоке, не смотря на дождь, каждую ночь поет невидимая птица, чей нежно-звонкий голос не способен заглушить даже шумный осенний ливень. Здесь, в этом мрачном городе из камня и бронзы, судьба ночной вещей птицы уготована человеку.
Пой свои песни, пей свои вина, герой;
Ты опять видишь сон о том, что все впереди.
Стоя на крыше, ты тянешь руку к звезде,
И вот она бьется в руке, как сердце в груди.
Но почему тогда ему так одиноко и тоскливо в этом городе, который всегда был его откровением? Изо дня в день, из года в год те же люди, те же предметы окружают его, словно замкнутый круг. Здесь можно медленно сойти с ума от безысходности и фальши, разлитых, словно яд, повсюду. Но сломать его нельзя. И даже самый сильный враг - электрический свет, прорывающийся сквозь зелень стекла наружу, не смог отучить его смотреть каждый день на небо в поисках Звезды по имени Солнце.
Пусть будет ночь, раз уж так суждено, не стоит прогонять ее! Если ночь - должно быть темно, а если утро - должен быть свет. Так было всегда и будет много лет. Отложи свои дела до утра и позабудь электрический свет.
Когда идет дождь, не беги от него! Пусть капли дождя потекут по щекам, словно слезы. Не ропщи на Творца за воды с небес, шагай всегда прямо по лужам.
И если ты вышел из дома, то выброси ключ! Человек, словно птица, не может жить в клетке. И тогда ты увидишь небо без туч, и поймешь, что не один ты на свете.
Проживи свою жизнь не так, как в кино! О тебе фильмов еще никто не снимал. Раньше для этого ты был слишком уж мал, а теперь всем до тебя все равно.
Озерная ширь не заменит простора морей, и спетая песня никогда не станет твоей. Солнце светит для всех, но оно только твое! Ночь сменяет день, но сны только твои! И если ты стоишь на заветном пути, тот послушай совет: когда грустно тебе, тот поплачь, и пройдет; когда весело, смейся и радость дари; но не лги, никому никогда и ни в чем ты не лги, сделай чистую правду своею сестрой!
Перемен требуют наши сердца.
Перемен требуют наши глаза.
В нашем смехе и в наших слезах
И в пульсации вен.
Перемен! Мы ждем перемен!
Эта вещая песня родилась в одну из осенних ночей, когда по серому каменному городу вольно гулял холодный порывистый ветер. Она стала символом нового времени, предвестником его потрясений и перемен, а ее автор навечно ушел в непроглядную ночь.
               
                Конец