Единоборец. Повесть

               

       Единственное, что он не мог -
       это поступиться христианской
       моралью и заветами предков.


Глава 1.
Предтеча.  Наказ Ярослава (1054 год)

Но прежде, чем повесть начать здесь свою
О времени славном, давнишнем,
Сначала предтечу страницам явлю,
Что будет в рассказе не лишним….
         
В семье было шестеро их, сыновей,
Три дочери кроткого нрава, 
Ирина, их мать, знатных шведских кровей  –
Вторая жена Ярослава.
А род свой от Рюрика вёл Ярослав,
По счёту был в пятом колене.
Известность его повсюду росла,
Потомки достойно оценят.
Росли и мужали сыны, ремеслу
Их  ратному с детства учили,
С трёх лет приобщили к коню и седлу,
И в воины в шесть посвятили.
А в силу вошли, князь в походы водил,
Не смерти – отваги их жаждал.
Он княжичей, сердце скрепя, не щадил,
Калил их в бою не однажды.
Трудами князь киевский Русь всю сумел
Собрать, подчинить своей воле
И каждому сыну назначил надел,
Как принято было дотоле.
Но князь не державностью был одержим,
А личным, семейным посылом:
Стремился расширить границу межи
Владений, пока была сила .
Сын, старший из братьев, Владимир, почил   
До смерти отца за два года,
И видимых не было веских причин –
Ему - тридцать два лишь от роду.
На место его Изяслав в Новоград
Поставлен был княжить отныне,
Теперь называется старший он брат,
Два года спустя, Киев примет .
Чернигов в удел Святослав получил,
Сел Всеволод в Переяславле,
Владимир-Волынский – сын Игорь почтил,
Смоленск – Вячеславом возглавлен.
До дней его самых последних земных,
Был Всеволод подле любимый,
Он видел отца угасающий миг
Печальнейший, неотвратимый.
А князь, умирая, сынам завещал:
«Живите завету согласно
И, чтоб родословной не гасла свеча,
На распри не тратьтесь напрасно.
Погибнете сами и землю отцов
Погубите всю безвозвратно
И не роняйте пред Богом лицо,
Не вспыхнет пусть зависть и жадность.
Пусть старший из братьев вам вместо меня,
У стремени будьте его вы,
Стремитесь друг друга в беде заслонять,
На помощь – по первому зову».

Недолго царил между ними покой,
Когда разошлись по владениям.
О том не расскажешь короткой строкой,
Их тяжбы уйдут в поколения.
Не думал о том их отец Ярослав,
Наказ им давая заветный:
До сердца отцова мольба не дошла,
И братья не вняли совету.
…………………………………………..
В Софии Киевской звонят в колокола…,               
Стоял февраль: и вьюжный, и холодный,
И тесно в улицах от толп народных;
Казалось, Русь сюда проститься вся  пришла.



Глава 2.
Битва на Стугне  (май 1093 год).

                1.
Коней не гнали, шли обычным шагом,
Хрустел ледок под тяжестью копыт,
Белели пятна снега по оврагам...,
Дней пять ещё, - дорога запылит.
Весна случилась долгой, ненадёжной,
Трава пробилась ёжиком-ковром,
И почки на деревьях, осторожно,
Готовились порадовать листом.
Владимир, князь черниговский, печальный
В седле качался в такт шагам коня.
С восходом солнца Киев он оставил
И ехал молча до исхода дня.
Трусила следом по три в ряд дружина
Да гридни чуть поодаль впереди
И только, было, зорька стала стынуть,
Владимир разрешил с коней сойти.
Двенадцать дней прошло с того мгновенья,
Когда отца в Софии погребли .
Покинул Киев сын без сожаленья,
Отдав двоюродному брату все рули.
Теперь там Святополк, сын Изяслава
(Владимира - родного дяди по отцу),
Имеющий наследственное право
Претензии являть к сему венцу.
Жесток был Святополк, вдобавок жаден,
Корыстен без ума, властолюбив.
Народ: «Да, чтоб тебе! Да будь неладен!» -
Говаривал, натуру раскусив.
Хотя тогда был склонен Мономаху
Вручить великий киевский престол
И жить свободно правдой и без страха,
Что князь допустит в граде произвол.
Почтение к нему питали люди
За твёрдость, честность, сердца доброту.
Карать не станет, не дойдя до сути,
И пресечёт усобицы вражду.
«За жизнь свою ни разу не нарушил
Обычая старшинства череду,
Но, аще нынче вас послушать,
Приняв престол, - накличу лишь беду.
Есть Святополк, он старший среди братьев,
Ему здесь быть и я за ним послал,
Негоже, князю мне, рядиться татем,
Не для того я крест поцеловал», -
Сказал Владимир людям после тризны,
Тактично отклоняя их призыв.
Отправился в Чернигов без капризов;
Он с братом был покладист и учтив:
«Сутяжничать  не стану, час твой пробил,
Куда велишь, брат, править мне гонца?
Чернигов для обоих нас удобен,
Дан волей мне покойного отца.
Но, аще брат Олег,  наш третий, встрянет
И будет требовать отдать ему удел?
Наскучило сидеть в Тмутаракани,
При Всеволоде этого не смел….
Угроза со степи здесь постоянна,
Возможно, мало ведаешь о том
И, чтоб отбить охоту у поганых,
Нам нужно будет действовать гуртом».
На том и порядили полюбовно,
И князь Владимир день уже в пути.
Вернётся снова через месяц ровно,
Чтоб помощь Святополку привести…

Бурлила степь, от спячки пробуждаясь,
Ковыль седая, маки расцвели,
Кочевья половцев уже в начале мая,
Узнав о Киеве, в движение пришли.
Их ханы быстро всех оповестили,
Гонцы носились вихрем по степи;
Пока князь киевский ещё не в силе,
Коней своих туда поторопить.
Весна. Тепло. Что надо для набега?!
Подножный корм и сочен, и высок,
А степь, их дом, привычна для ночлега:
Седло под голову, кошму под бок.
Хан Тугоркан – не первый, не последний,
Но с ним считались равные ему
Вожди становий и родов соседних,
Когда решали с кем начать войну.
На полдень смысла не было стремиться –
Похожие на них там племена.
Их север влёк, где есть чем поживиться.
Недолго ногу всунуть в стремена!

В дверь стукнули настойчиво, негромко,
На оклик: «Кто? Не заперто, входи!», слуга
Вошёл. Смущаясь, шапку комкал:
«К тебе, князь, киличи  …», – стал излагать.
Князь, выслушав внимательно, ответил:
«Пускай зайдёт один да с толмачём ,
Другие обождут, пока толкую с этим.
Что нужно будет, я скажу потом.
Сейчас иди, найди мне воеводу,
Не прежнего, а кто со мной пришёл,
Скажи ему, чтоб гридни на воротах
С посланцев ханских не спускали взор».
И слушал Святополк, лицом мрачнея,
На скулах заходили желваки:
«Вот это чучело, торгуясь, смеет
Мне мир купить у них за пятаки?!
В запор их, в железа ковать поганых!»
Князь взъярился и выгнал вон посла.
Приставил к ним надёжную охрану,
Чтоб день и ночь догляд за всем вела.
Остыв немного, стал держать с дружиной
Совет о том,  как лучше поступить:
Дружину ополчить и против двинуть,
Иль мир на их условиях крепить?
Пока послы томились в клетке княжьей,
Молва о том летела к степнякам,
Князь снова полчищам дал повод вражьим -
Опять на Русь готовиться к броскам
Опустошительным, кровавым, дерзким,
О чём Владимир брата упреждал,
Да мимо уха – мы и сами, дескать,
Не лыком, мол, чтоб кто-то поучал.

С застав-дозоров южных доносили,
Что пыль густая степь заволокла,
Что вылазки поганых участились,
Разъезды рыщут с ночи до утра.
Тревога забиралась людям в души,
Гордыня князя меркла перед ней.
Закон им - «киличей не трожь!» - нарушен,
Но даже после он не стал умней.
«Беду, беду большую, князь, накликал!
Зачем ты киличей в колоды заковал? –
Бояре киевские чуть не криком
Роняли горькие ему слова, –
В твоей дружине восемь сот, не боле
Да наших воев выйдет сотен пять,
А ханы соберут сюда всё поле,
Ты где, скажи, найдёшь такую рать?
Да выставь восемь тысяч – только впору,
Нужна ли нам сейчас и здесь война?
А половцы - вельми коварный ворог -
И помощь будет нам, ой как нужна!
Совсем земля, князь, наша оскудела
От ратей всяких, выкупов-продаж.
Не раз уже от своры оголтелой
Давали откуп ей за город наш.
Иди, мирись пока ещё не поздно,
Гонцов в Чернигов шли – твой брат поймёт».
Одни решить, просили – миром, слёзно,
Другие, пришлые, - наоборот.

…Собрав войска, кочевники не ждали,
Уже и Торческ   их разбой терпел,
Другие земли жгли и избивали;            
В достатке было и мечей, и стрел.
Не просьбы горожан, сломав упрямство,
Толкнули князя выпустить послов,
А вести образумили, что шансов
Нет, и был испуг его сильнее слов….

А над Десной сияли звёзды ярко,
И… соловьи в саду и за рекой,
И месяц на волне качался валкой,
И сердце млело прелестью земной….
Вздохнул Владимир, головой качая,
Смолчал. Досаду, гнев – скрывать он мог.
Полвека землю половцы терзают,
И биты были много, да не впрок.
Из года в год всегда одно и то же:
Снега сойдут, поднимется трава,
Окрепнут кони, станут к делу гожи –
Идут разбоем грабить, воевать.
Усобицы во вред земле всей русской
И только на руку всегда врагу.
Как прутья веника, когда враструску,
Тогда легко ломать и гнуть в дугу.
«Вертайся в Киев, – внятно молвил гридню, –
Скажи, чтоб ждали. Войско соберём.
Ещё скажи, чтоб не сидели сиднем,
А думали о мире с кыпчаком.
Дни длинные, но с денницей   поскачешь,
За день, не мешкая, успеешь добежать.
Пошлю своих гонцов с тобой, тем паче,
Что нынче здесь пошаливает тать.
Гонцы в Переяславль свернут дорогой;
Пусть Ростислав  дружину приведёт,
Коней возьмите резво-быстроногих.
Конюший мой, скажу, он подберёт».
Уже темно за окнами светлицы,
Гонца спровадив, князь слугу позвал:
«Вышату  кликни, коль ему не спится,
Его не лишней будет голова».

Все съехались за Киевом в обитель
Михайловскую – там назначен сбор,
Но каждый князь был сам себе воитель,
И вспыхнул снова между ними спор.
Князь киевский настаивал на поле,
Владимир уговаривал за мир,
А Ростислав, подвластный его воле,
Согласный с ним, молчание хранил.
«Пока вы здесь заводите которы ,
Поганые людей берут в полон
И веси жгут, сюда нагрянут скоро…
Решайте: мир иль выставим заслон, –
Мужи из приближённых им пеняли, –
Потом уладитесь, дружины ждут».
Поладили, кресты поцеловали
Прилюдно и открыто на виду.

Стугна   полна – дожди прошли в верховье,
Дружины стали лагерем пред ней.
«Враг грозен бысть. Не остановим.
Мириться нужно, не губить людей», -
Твердил своё Владимир с Ростиславом,
Пристали к ним смышлёные мужи,
Но киевляне: «Мы за переправу.
Воюем там. Не хочешь, откажись».
Кольнул  обидно Мономаха вызов,
Когда же он бросал кого в беде?
Но мир в роду – бывал его девизом -
И о земле отеческой радеть…
За реку переправились к полудню
И маршем скорым минули Треп;ль
В селении, недавно многолюдном,
Теперь ютились только страх и боль.
Прошли валы за городом и встали.
Между высокими двумя как раз,
Кочевники уже их поджидали,
И вот пришёл кровавой драмы час…
На два крыла раскинулись дружины:
Направо киевляне держат строй,
Черниговские слева ждут лавину,
А центр, - тот Ростислав закрыл собой.
И только стяги княжеские взмыли,
Как половцы коней сорвали с мест,
Минуты и… враги мечи скрестили,
И смерть носилась чёрная окрест.
Удар не в центр пришёлся поначалу,
Был Святополком принят на себя.
Держался крепко. Смят был, и помчалась
Лавина смерти дальше, всё губя.
Часа на три Владимира хватило,
Урон большой неся, он побежал.
И Ростислав, пока имелись силы,
Стоял ещё, но тоже поле сдал.
И княжьи рати в полном беспорядке,
Кто жив был, ринулись назад к реке,
Бросались тут же в воду без оглядки:
С конём, в кольчуге или налегке….
Кочевники не очень торопились
Преследовать – догнали всё равно,
Из луков с берега на выбор били,
Десятки ратников легли на дно.
Владимир с Ростиславом плыли рядом,
Но брат в броне захлёбываться стал,
«Чуток ещё… терпи… держаться надо!», –
Ему Владимир, сам устав,  кричал.
Но тщетно всё, сомкнулись тёмны воды,
Нырнув, пытался князь его поймать,
Да, видно, было так судьбе угодно -
За грех недавний смертный пострадать.
Недаром говорят, что зло вернётся
К тому, кто в жизни это совершал,
Настолько небом всё ему зачтётся,
Насколько в нём неправедна душа.
…За день до выхода на рать, с дружиной
Приехал князь в Печерский монастырь,
Навстречу шёл им старец   в рясе длинной,
Преклонных лет, сухой, в руке костыль.               
Увидев старца, стали насмехаться,
Неблагими словами поносить
И богохульствовать, и задираться…
Сумел их старец быстро остудить:
«Вы плачьте лучше, дети, сокрушайтесь,
Молиться же просите всех за вас,
В делах земных неправедных покайтесь,
Господь за всё сторицею воздаст.
Но знайте же, что Божий суд свершился,
Погибнете все с князем вы в реке,
Придётся вдоволь в ней испить водицы
Не где-нибудь, а здесь невдалеке».
И Ростислав, услышав это, взбеленился
И очи гневно засверкали у него.
Подъехав к старцу сбоку, изловчился
И сбил его на землю сапогом:
«Старик, не мне ли гибель предвещаешь?
Я плавать с детства был всегда горазд,
А вот тебе я смерти точно обещаю
Не в будущем, а тут же и сейчас».
Связали старцу ноги вервью, руки,
На шею камень, чтоб не сразу всплыл,
Чтоб дольше продолжались его муки,
И сбросили в пучину в чём он был.

Однако же вернёмся к Святополку,
Закрылся он в Треп;ле и притих,
И в Киев ночью после этой порки
Пришёл с позором без полков своих.
Огнём прошлись кочевники по весям,
Горело всё, что можно было сжечь.
Два года не было таких нашествий
Где вволю погулял кыпчакский меч.
И снова город  торков    взят в осаду,
Два месяца с неделей шла она:
Глотку воды и хлеба крошке рады…
Судьба его была предрешена.
А половцы разбились на две группы:
Одна осталась город осаждать,
Другой отряд под Киев, чтоб прощупать,
Как можно его стены воевать.
Узнав об этом, князь поторопился,
(осаде город, чтоб не подвергать),
Собрал остатки войск и вновь решился
Их в поле встретить, не на стенах ждать. 
Сошлись враги на речке на Желане,
Не речка – ручеёк на мах коня.
Дружина вышла, будто на закланье
И поздно было что-нибудь менять.
Не рать на равных – просто избиенье,
Лишился князь почти дружины всей –
Таков итог бездумного сраженья,
Пришёл он в Киев только сам-третей.
И гарью потянуло над полями,
И плачь по убиенным не стихал,
И веси  зарастали бурьянами –
Кыпчак плоды победы пожинал.
Полон-добыча длинной вереницей
Шла степью без надежд увидеть дом,
Тоска и голод вычернили лица,
Хватали воздух иссушённым ртом….

Дошло не через ум, но через горе
И мир был с Тугорканом заключён,
Случилось не по княжьей мудрой воле,
Когда Владимир подставлял плечо,
Когда ещё дружины были целы,
А земли не разграблены врагом.
Не всё решает в битве только смелость,
Толкающая двигать напролом.
Научит ли пример сей Святополка?
А опыт обретённый будет впрок?
Покажут годы, только с оговоркой –
Ему Владимир станет как упрёк.


Глава 3.
Сговор  Олега с врагом. Тучи над Переяславлем.


               

Вернулся Мономах к себе в Чернигов,
Виня за гибель войска лишь себя
И чувство это тяжкою веригой
Висело н; сердце его, скребя.
Не кончились на этом беды княжьи,
Умён был Мономах и прозорлив,
И знал, что стол черниговский однажды
Олег потребует, обиду не забыв.
Племянник через год явился с войском,
Не сам один, с отрядом степняков
И тем уже доставил беспокойство,
Что взял себе в пособники врагов.
«Вышату Яна мне зови сюда, не медля,
Найди! Что, значит, нет его нигде? –
Бывал Владимир-князь, дотошен, въедлив,
Вот и сейчас втолковывал слуге, –
И кликни Ратибора поскорее,
Обоих жду в светлице, как всегда».
Как быстро день прошёл! Уже темнеет,
Заметил он,  а вот и первая звезда.
Вошли два мужа, крепких и не старых
С поклонами, вопросом: «В чём нужда?».
«Дозоры донесли. Олег недаром
Явился с половцами к нам сюда,
Заявит право на своё наследство…,
Удел без боя уступить ему?
Не надо нам такого бы соседства,
Меня, однако, люди не поймут.
А сил у нас, признаться, кот наплакал…
Бывалых воев, где теперь найдёшь?
Нужна ли нам сейчас с Олегом драка?
Не во время затеял он делёж».
Вышатич встрял: «Мой князь, я не согласен.
Прости за резкость, но Олег пришёл 
К тебе, как враг, и тем уже опасен,
Не для застолья половцев привёл.
Блюдя родство и первоочерёдность
Как ты, к примеру, мог бы сесть за стол
И миром всё решить, без инородцев,
Не вынося из дома лишний сор.
Отдать за просто так удел, задаром!?
Семнадцать лет, без малого, ты здесь,
Что скажешь ты посадским и боярам?
Прошу тебя, - все «за» и «против» взвесь».
И Ратибор, сподвижник верный князя,
Сидел, кивал согласно головой
Здесь каждой сказанной Вышатой фразе,
Добавил только: «Мы всегда с тобой».
Задумался Владимир, хмуря брови,
Да пясти  сжал до хруста, добела.
Ответил им: «Не хочется мне крови…,
Но, Ян, твоя, считай, почти взяла.
Дружину спросим и народ с посада,
Бояр. Уйдём ли, нет…? Им жить потом
И их судьбу без них решать не надо.
Как скажут – миром встретить иль мечом».
Тут Ратибор вмешался своим словом:
«Вот кабы к миру брат твой, князь, стремился,
То разорять окрестности не стал,
А он ума, смотрю, совсем лишился
На откуп ханам землю нашу сдал.
Я думаю, мошна пуста у князя,
Да так, что нет: ни злата, ни мехов,
Платить за помощь ханам нечем. Разве
Пустить их боем грабить мужиков.
Он так и так, как вор какой, без спроса
И крадучись в твои владенья влез.
Поэтому в дерьмо его, его же носом
Воткнуть, чтоб знал, поганец, свой насест».
…Решили встретить ворога с забрала,
(Олег же с половцами сжёг посад),
Людей, на счастье, там осталось мало,
Висел над крепостью горючий чад.
И восемь дней острог терпел осаду,
Нельзя никак: ни выйти, ни зайти…
И князь тогда гонца направил к брату
Сказать: «Удел возьми, но дай пройти
Дружине, челяди  и всем кто хочет,
И слово дай не трогать никого.
Погаными, мой брат, я озабочен,
Не двинусь без участья твоего».
Сквозь стан кыпчакский возбуждённый
Так, день спустя, защитники ушли,
Острог покинул князь непобеждённый
И жизни многие тогда спасли.
«И душ мне христианских стало жалко,
И сёл горящих, и монастырей…
С Олегом не вступая в перепалку,
Убраться с глаз старались поскорей.
Язычники смотрели аки волки
На нас, облизываясь, стоя на горах,
Под взглядом этим хищным, колким
И мы держали руки на мечах».
Об этом вспоминал Владимир после,
Когда он «Поучение…»   писал:
«Для них мы были лакомою костью
И призом, но который  ускользал».
Но половцы с согласия Олега,
Дорвавшись до поживы дармовой,
Они всё лето, осень – вплоть до снега
Насилие творили и разбой.

                3.
Переяславль – град крайний перед степью,
А дальше только царство ковылей,
Манил к себе богатством, благолепьем,
Стоял на страже южных рубежей.
Он с трёх сторон почти был неприступный
В слиянье Трубежа и Альты – тихих рек,
Как пишет летописец; город крупный,
В треть тысячи десятков человек.
Врата имелись, чтобы в город въехать
И каждые с названием своим .
Стояли возле стражники в доспехах
И бдительно-придирчивы к чужим.
Обоз почти достиг конечной цели –
Гнезда князей с прадедовой поры .
Кресты церквей уже вдали виднелись,
Чуть ближе стен горбатые валы.
Дружинника позвал к себе Владимир:
«Скачи, скажи, чтоб встретили обоз
Да не пугай вестями там худыми,
С лихвою нам cвоих хватило слёз»….
…Три года князь живёт в Переяславле
Всегда держа дружину начеку,
Удел набегами степи ослаблен;
Нет отдыха ни к;ням, не клинку.
Старался князь наладить мир со степью
И слову ханов верил и внимал,
Но те, добычу чуя,  будто слепли…
И снова князь дружину поднимал.
И только раз сумел вполне серьёзно
Их образумить временно мечом.
Свой крест один тяжёлый нёс он,
А половец был нагл и изощрён….
 
От Княжеских ворот гонец примчался,
Поводья бросив, к князю на порог:
«Мой князь, там хан к тебе кыпчакский,
Итляром звать.  Впустить ли? От ворот…?
Но с ним толпа из конных. Много
Да все в нарядах…» Что за чепуха?
 «Скачи обратно. Дайте им дорогу,
Но глаз с них не спускайте от греха, –
Ответил князь гонцу, продолжив, – скажешь,
Чтоб Ратибор их принял у себя,
Ещё пускай вокруг поставят стражу,
Но хлебосольно встретят, не грубят».
«Ещё не всю сказал тебе я новость,
У Змиевых валов отряд стоит
Поганых….  Видимо, на всё готовы, –
Добавил страж, – Китлярь опять мудрит.
Он хочет, чтобы ты его, как гостя
И встретил сам, и лично проводил
В свои хоромы, и ещё хан просит,
Чтоб сын твой младший у Китана был».
Князь вскинув голову, ответил резко:
«Скажи-ка хану, - встреча позже будет,
Пока же пусть с дороги отдохнёт.
А всем, кто с ним, почёт окажут людям,
Скажи, что князь к обеду завтра ждёт…».
Опять к себе призвал Владимир Яна
Вышату, Ратибора на совет.
«Узнать ты хочешь, князь, Китляра планы?
Да здесь для нас, как раз, секретов нет.
Сначала торг для виду он затеет,
И мир предложит нам у них купить.
Вот придушить бы этого злодея
И войско их за городом побить.
Обманет всё равно. Всегда так делал.
Наврёт, смеясь в глаза, своё возьмёт
И в степь…. Ох, как же мне осточертело
Терпеть вонючий наглый этот сброд!», –
Вышата сплюнув, гневно возмутился,
Услышав новость, и не смог сдержать
Себя, не высказав. Перекрестился:
«Прости, Господь! Но, князь, тебе решать».
Владимир стоя, слушал со вниманьем,
Смотрел в окно на улицу, молчал
И думал напряжённо: «Обещаньям
Я тоже бы, как Ян, гроша не дал,
Но мир худой, он лучше доброй ссоры.
Убив Китляра, мы не укротим
Других. Придут.  У них недолги сборы,
Когда узнают. Степь всю всполошим».
«Боярин Ратибор, а ты, что скажешь, –
Пройдя к столу, где тот сидел, спросил, –
Как, аще вдруг на это я отважусь?
Я их к тебе, покамест, проводил».
«А, что тут думать, князь, сидеть напрасно,
Я, как и все, по горло ими сыт.
Конечно, грех пойти путём соблазна,
Но, может быть, их это вразумит.
Живём мы, князь, как будто на вулкане,
Не ведая, когда он полыхнёт….
Вот так и хан, клянётся, а в кармане
Своём нам кукиш кажет, часа ждёт…».
«Ну, значит, так, – прервал князь Ратибора, –
Иди, боярин, хана развлекай,
А ты, Вышата, коль на руку скорый,
К валам за крепостью тихонько выезжай.
Cегодня в ночь готовым будь с дружиной,
Там сын мой у Китана, Святослав,
В заложники отдал, но есть причина;
Китлярь от нас вот так себя спасал.
Китаном, Ян, прошу, займись не сразу,
Старайся сына вызволить сперва,
Получится, – и я не буду связан…
Ну, всё! Не тратим время на слова».
Князь отрока послал наутро к хану,
Позвать к себе его и всех гостей…,
Не чуял тот, что будет здесь обманут,
Приехал сам, привёл своих людей….

Китан раскинулся походным станом:
Шатёр, бунчук, дежурные костры,
Дозор несла обычная охрана,
Заняв пригодные к тому валы.
Ночь выдалась безлунная – так кстати,
Сердитый ветер шорохи глушил,
Сморились половцы, уставши за день,
Не спал лишь тот, кто жертву сторожил….
Лазутчики быстры и беспощадны,
Никто из стражи пикнуть не успел.
Раздался свист сигнальный двоекратно,
Отряд Вышаты смерчем налетел.
Ни хан, ни воины его уже не встали,
Никто из них не вытащил клинка,
А ратники с усердием старались
Пока у них держала меч рука.
Резню кровавую закончили с рассветом
И Ян об этом тут же  весть послал,
Вздохнул князь облегчённо, он к обеду
Китляра, как условлено, позвал….
И только гости за порог ступили,
(изба натоплена была для них)
Как двери тут же наглухо закрылись,
Уже никто не видел их в живых…
Стрела вошла бесшумно и навылет,
Пронзила точно сердце кыпчака.
Хан вздрогнул и за грудь схватился, силясь
Стрелу сломать…, коснулся лишь слегка.
Упал ничком, полы забрызгав кровью
И все кто с ним, проклятия крича,
Смолкали вдруг на полуслове,
Сражённые стрелою палача.
И очень скоро слухи о расправе
Дошли до Тугоркановых ушей;
Как можно безнаказанно оставить,
Себя ославив перед степью всей?
Но как принудить князя покориться,
Когда теперь без войска, как без рук?
Нужны недели, чтобы по крупицам
Собрать его по вежам , что вокруг.
И Тугоркан был сильно озадачен –
Впервые князь такое учинил,
Карать за это по следам горячим?
Нет времени и нет к тому же сил....
               
Олега звали в степь пока не поздно,
Отказом он ответил им тогда.
Выдерживал характер брат и позу,
Замысливал чего-то как всегда.
Пришлось со Святополком править дело,
В набег двумя дружинами пойти
Пока там не опомнились. Хотелось
За беды, кровь и слёзы  отомстить.
Крушили всё, что встретили в дороге,
Богатую добычу привезли.
Невольникам свободу дали многим
И пленных, несть числа им, привели.
...Ведро овса ещё конь не дохрумкал,
Как Тугоркан опять под стенами торчал.
Боняк —  такой же наглый, хитроумный
Под Киевом вершить разбой учал.
Округу грабят, жгут и в плен уводят,
(ремесленник, купец, дружиник, смерд),
Когда увидя, кто к чему пригоден, -
Калек и хворых обрекут на смерть.
Но многих продадут за море в рабство,
Для нужд своих оставят часть в орде,
А кто строптив и станет упираться....
Содержатся в смирительной узде.


Глава 4.

Любечский съезд  ( 1097 год).


За малыми заботами, большими,               
В походе трудном или в мирных днях
Мозги и душу мысли тормошили
О будущих, сегодняшних делах:
«По два, а ин по три в году сраженья:
То братья вдруг, то половцы ползут.
Одних мечом, другим дать усмиренье
Глаголом, зависти умерив зуд.
Послал Всевышний силу и здоровье,
За сорок мне, седины у виска,
Но разума не взял и хладнокровья,
Для стремени нога ещё легка».

…В седле качаясь, как и вся дружина,
Дорогой в Любеч – цель была пути,
Владимир вспомнил Изяслава, сына,
И горькой болью отдалось в груди:
«Под Муромом убит был в сече лютой,
Олег, двоюродник, войной пошёл,
Гордыне не найдя своей приюта,
Он с нами в мире жить не нужным счёл.
И я, и Святополк просил Олега, –
Приди, урядимся, в покое станем жить,
Что хватит братьям друг от друга бегать
И неприязнь ненужную копить.
Ан нет! Отверг предложенную дружбу,
Послал, сказать нам, убоявшись, - «Нет».
Теперь поблизости, как ворон, кружит,
Высматривая жертву на обед.
«Идти на суд к епископам и смердам?
Я сам себе, - ответил он, - судья».
Озлил он нас вельми таким ответом,
Как личный вызов принял это я.
В итоге был утерян им Чернигов,
Укрылся в Стародубе, как в норе.
Лишиться остального лишь подвигла,
Боязнь не в княжеском сидеть седле.
Олег привык на меч свой полагаться,
И правду им вершить свою и суд.
Втянул Давыда в прю , родного братца,
Но не развяжет родственных всех пут. 
Подумал верно, что его обманем
И, как Китляра, смерти придадим -
Тогда невестку бы отдал я на закланье,
Которая в неволе там сидит.
Взывал к нему пустить её на волю,
Для нас утехой бы, голубушка, была.
Зачахнет, ведь, оплакивая долю,
Цветком лазоревым при муже-то цвела...
Но не во всём двоюродник неправый,
Кривить душой не стоит пред собой,
Заветам следуя отцовским здраво,
Олег был должен вызвать нас на бой
И волости потребовать обратно
Свои (отцом когда-то дадены ему),
Я тоже не пошёл бы на попятную,
Наследуя удел по старшинству.

Чем жарче пря, тем ярче её пламя,
Пошёл на Новгород, на сына моего ,
Второго брата, Ярослава, к драке с нами   
Привлёк и, тут не вышло ничего.
Писал ему Мстислав о мире трижды:
Когда Олег в отместку Суздаль сжёг,
Когда Мстислав его с Ростова выжил….
И он бежал тогда, не чуя ног.
Прибегнул к хитрости, смирившись ложно,
(Мстислав же без дружины почивал)
Врасплох хотел застать и осторожно
На речке Клязьме с войском против встал.
Мстислав в два дня собрал свою дружину,
Ростовцы, суздальцы  к нему пришли,
Я младшего послал, в беде не кинул,
Людей с Белозера немало привели.
Под Суздалем четыре дня стояли
И ждали – кто, осмелившись, начнёт?
На пятый день Олега нервы сдали,
Построившись, он двинулся вперёд.
Мстислав вручил свой стяг Куную 
И правое отдал ему крыло,
Ещё оставил конницу степную,
А сам повёл свою дружину в лоб.
На левом младший бился с Ярославом,
Как кровные враги дрались, сойдясь.
Мстислав теснить Олега стал. На правом
Кунуй пробрался в тыл, поторопясь.
Олег, увидя стяг наш за спиною
И ужасом объятый, побежал.
За ним вдогонку войско остальное,
До Мурома Мстислав их после гнал.
Оставив брата Ярослава в граде,
Олег подался дальше на Рязань
И здесь недолго задержался. Сзади
Мстислав навис, как чёрная гроза.
И в третий раз Мстислав Олегу пишет,
Как крестному отцу,  почти с мольбой,
С надеждою, что тот его услышит
И кончится вражда между собой.
«Не бегай, но проси о мире братьев,
И не лишат они тебя земли.
И лить напрасно кровь людскую хватит,
И с тем к отцу гонца теперь же шли, –
Внушал Мстислав Олегу терпеливо, –
Я тоже за тебя ему скажу».
Прислушался Олег, уняв строптивость.
Надолго ли? Приедет, погляжу.
Но мыслю, он письму скорей поверил
Недавнему, что я ему писал (28)
Господним промыслом для доброй цели,
Поэтому Олег согласье дал
На встречу в Любече, моём уделе.
Поверил, но как видно, не совсем
И смотрит на открытые мной двери
С опаской как войти туда пред тем.
Весь род приедет Ярославов в Любеч,
Пред памятью его мы все равны.
Не чтя завет его, себя мы губим
И землю русскую, а не должны…»
Раздумавшись, князь выпустил поводья
И конь, почуяв волю, тут же встал.
Владимир усмехнулся в ус. «Как вроде, -
Подумал он, встряхнувшись, - спал».
Толкнул не резко пяткой в бок кобылу
И голосом команду ей подал:
«Но! Трогай, милая. Чего застыла?
Уже недолго, я и сам устал».
Слукавил всё же малость князь Владимир,
Не брат причиной новой стал войны.
Давыд не думал вовсе, что отнимет
Град Муром Изяслав и без вины.
Хоть муромчане встретили приветом,
Но Изяслав бесправно занял стол.
И самолюбие князей задето,
Олег же норовист, на руку дерзко-скор.
Он в Муром ехал после Стародуба -
Не выдержав осады, принял мир.
Держался месяц он, но было глупо
Стоять ещё, когда не стало сил.
Хотел с Давыдом ехать в Киев вместе;
(принудили Владимир, Святополк),
А тут догнало чёрное известие
И он озлобился на них, как волк.

Детинца башни видно издалече –
Высокий холм венчали над Днепром.
Они и купол церкви, словно свечи
Стояли, устремившись в небосклон.
Две лестницы с крутой сбегали кручи,
Одна до пристани, другая до воды
Прикрытые стеной на всякий случай,
Когда нагрянет час лихой нужды.
Вокруг холма ютились на подоле
Слободки –  люд посадский мирно жил,
А дальше лес густой шумел раздольно,
Детинец словно по-над ними плыл.
Князь, повод натянув, остановился,
Вздохнул, любуясь видом перед ним.
За сизой дымкой Днепр, струясь, искрился,
Всё было здесь знакомым и родным.
«Никто, а сам, своим произволеньем
Острог построил, церковь и дворы,
Чернигов же вернул, как икупленье,
Чтоб не затягивать семейные узлы.
Пускай владеет, время образумит,
Поймёт, возможно, – «наше» и «моё»
Останется на этом свете втуне,
Что аще одного в ум не возьмём:
Земля святая Русская – вся наша
Какой бы частью кто здесь не владел.
И мы - кто правит ей и тот, кто пашет -
Всю жизнь о ней обязаны радеть».
Впервые, может быть, на слове «наше»
Владимир обострённо ощутил
О чём при встрече братьям нынче скажет,
Чтоб с прёй покончив, землю защитить
Свою от нечисти степной поганой
Что лезет отовсюду как сорняк,
Навек отбить желание у ханов
К набегам.  Русь собрать в один в кулак.

Поехал в Любеч загодя дня за два -
Устроить надо всем князьям постой,
Хотя умом, однако, предугадывал,
Что встреча братьев будет непростой.
Олега встретил Мономах без свиты
При въезде в крепость. Выказал почёт,
Но в меру сдержанно и нарочито
В приветствие не вкрапливая мёд.
Сойдя с коня, Владимир руку подал
Олегу первым. Трижды обнялись;
Двоюродник обычаю в угоду,
Владимир – так подсказывала жизнь.
Родным Олег считался лишь по крови
И братства не случилось промеж них,
По смерти Всеволода новые условия
Свели врагами в стычках лобовых.
Приехал в Любечь князь Олег последним,
Расспросов сторонился и бесед
О драках за Чернигов прошлолетних,
Оставивших в сознанье горький след.
Но с ним об этом, как по уговору,
Никто из братьев речи не завёл.
И глаз от всех Олег не прятал долу
И сел без паники, как должно быть, за стол.
Обида на Владимира таилась
В заулках его пасмурной души.
Проснувшись, снова мрачно ворошилась,
Ничем не мог её он заглушить.
Желанье было первое: «Не ехать!
Как в прошлый раз сослаться на недуг.
Поняв, уловку эту встретят смехом, -
Помыслил он, - воспримут как испуг».
В часы нечастые уединения
В нём память пробуждалась и тогда
Сидел в задумчивом оцепененьи,
Прокручивал ушедшие года.
«Судьба, за что же так не благосклонна
Ко мне ты? - спрашивал её порой, -
Ещё недавно был почти у трона.
И что же? Ни наследник, не изгой».
И падал он, подняться вновь пытался -
Упорству мог завидовать любой.
Шёл к цели и нисколько не стеснялся
В тех средствах, что бывали под рукой.
Побыл в плену у греков. Не томился.
Хазары сдали — давние враги его.
На остров Родос сослан, там женился.
Спустя три года был у берегов,
А там Давыд и Володарь — изгои,
Но дядей был Олегу их отец.
И здесь он не нашёл себе покоя,
Хазар-евреев резал как овец,
И братьев выгнал с руганью и бранью,
Косоги ему, ясы помогли
И половцы со всем к тому стараньем
Да так, что реки крови там текли....
В Тмутаракани жил довольно долго,
На Русь пошёл с раскосою ордой;
В своей дружине видел мало толка
В борьбе-войне за свой удел  родной....
«А помнится совсем-совсем иное,
Как чехов   били мы плечом к плечу,
Но ненависть теперь меж нас стеною...
Что дальше будет — думать не хочу!
Как крёстным стал Мстиславу, его сыну,
Пусть редко, но сидели за столом...»
И прошлое опять потоком хлынуло,
Досады подымая к горлу ком.
«Мы оба молоды в то время были,
За спинами отцов, как за бронёй,
Хотя уже тогда имели свои крылья,
И каждый жил отдельною семьёй».

...Все прибыли к назначенному сроку
Князья, потомки Ярослава, как один.
И даже тот, кто из земель далёких -
Успел, со всеми рядом здесь сидит.
Сперва молебен отстояли честно,
Вёл службу Николай, митрополит.
Затем все конной кавалькадой тесной
Спустились вниз. Был стол уже накрыт.
Шатры раскинули в тени дубравы,
Почти на самом берегу Днепра.
А Святополк, как старший среди равных,
Воссел почётно во главе стола.
Подняли братину, пустив по кругу,
Пригубили хмельного по глотку
За здравье всех и каждого. Друг другу
Желали многих лет на их веку.
И пред глазами было всё застолье,
И слуги вовремя меняли всем еду....
Владимир пил и ел, как все поколе,
Блюдя гостеприимства череду.
Хорош был стол, Владимир постарался,
В достатке было кушаний, питья,
Неровный говор гас, то разгорался,
Не в праздный час сидели здесь братья.
Он долго убеждал князей приехать,
Подумать обо всём, откинув страх
И недоверье, что лежат помехой
В мозгах, мешая, сделать этот шаг.
Но будет каждый князь с дружиной,
С другими равной по числу мечей
И встанут, уговор был, перед тыном,
За крепостью в дубраве — там вольней.
И ехал каждый со своей надеждой,
Свою хотелось выгоду извлечь,
А, что до бед чужих, со степью порубежных...
Себя бы постараться уберечь!
Князь исподволь оглядывал сидящих,
Встречаясь взглядом, глаз не воротил,
А слушал со вниманьем говорящих,
Но малый отклик в сердце находил...
Владимир ждал, что скажут остальные,
Уверен сам был: «Старое ломать
И, как Гордиевы узлы тугие,
Не мудрствуя, придётся разрубать»
...Поднялся Святополк, ещё взял слово,
И гуд  сидящих тут же приутих:
«Поднимем, братья, чарки наши снова,
Отцов помянем, прадедов своих».
И братина опять пошла по кругу
И пили мёд, облизывая ус,
Застолья гомон лёгкий плыл над лугом,
А воздух ароматами был густ.

За ним Владимир, тоже молвил слово,
О том, что было в думах у него,
О времени нелёгком и суровом,
Зачем они все здесь и для чего.
С поклоном поясным князьям, боярам,
Митрополиту Николаю   до земли,             
И начал речь свою с сердечным жаром
Да так, что те не слушать не могли:
«Тревога и печаль за судьбы наши
Толкнули, братья, вас позвать сюда,
Держать совет, послушать, кто что скажет
Друг другу, но для пользы, не вреда.
И плачет Русская земля вся наша
От злобы лютой, алчности, войны.
Не так мне половец сегодня страшен,
Как распри бесконечные меж ны .      
Ослепли все, погрязнув в смертных спорах,
И старших не спросив, мы чиним суд
За малое и смердов грабим, сёла,
И тащим, что достанется, в свой кут.
Язычники ль над нами не смеются
И, руки потирая, в нас плюют;
«Пускай князья все насмерть перебьются,
И нам останется не меч для них, но кнут».
Себя мы губим, люди сиротеют,
А пустыри, как бельмы на глазах.
Враги так только могут, лиходеи!
Мы лучше ль их, пуская землю в прах?!
Растоптаны заветы Ярослава,
И завистью пропитан княжий род,
Вельми подумать нужно всем нам здраво
И жить как нынче здесь решит народ».
Глаголил князь, себя не обеляя,
Наполнив болью искреннею глас.
Сердца  ли всех услышали, внимая?
Об этом мы узнаем в скорый час.
Повисла тишина, князья как онемели,
В ушах звенела правда как набат...
Боялись ли её они? Хотели?
На это был у каждого свой взгляд.
Очнулся первым  Святославич старший,
Упёрся взглядом в князя и изрёк:
«Но ты, Владимир, мне Чернигов сдавши,
Лишь после драки сделать это смог.
Я в Стародубе сам прибегнул к миру,
Чтоб кровь напрасную ещё не лить.
И тут тебе я, князь, опять немилый,
Берёшься снова всех подряд учить.
Почто наслал ты сына на Давида?
Мне кто-нибудь ответит или нет?
Молчишь? У каждого своё корыто
И ты несёшь не меньше братьям бед.
Ведь был же уговор у Стародуба
Приехать в Киев вместе с братом нам.
Ты козни против начал строить глупо,
Сейчас святошей стелешься к ногам».
Поднялся ропот, каждый порывался
Сказать о наболевшем, о своём,
Кто против был, а кто-то соглашался
С Олегом, судя по себе о нём.
Митрополит поднялся надо всеми,
Воздел персты, взывая к тишине.
Улёгся постепенно гвалт на время
И птичье пенье стало слышно в стороне.
Негромко, внятно, в голосе с напором
Митрополит припомнил все грехи
Олеговы. Как тот покрыл позором
Себя в делах неправедных земных:
«Ты трижды приводил к нам косоглазых,
Надеялся на помощь их. Взамен
Им землю на грабёж сдавал. Ни разу
Ты против них не встал у наших стен.
И кто бы мог снести твоё соседство,
Когда ты есть до пяток местью одержим?
Одно и было только против средство,
Что, как проказа, всеми стал гоним.
Пришёл бы с покаяньем как просили -
Главу повинную на плаху не кладут.
Глядишь, и люди бы тебя простили,
Когда все вины им принёс на суд.
Напраслину на князя зря возводишь,
Ему как никому из вас пришлось
Землицу Русскую беречь. В народе
Любим зело. Завидуешь небось?
Чернигов сдал тебе по доброй воле,
Вложил в него поболе твоего
Уменья, сил пока ты жил в притворе
У Комнина Алёшки  самого...»
Князь вздрогнул от укора, колко глянул
В зрачки митрополиту, не смутясь,
И молвил: «Предпочёл бы плен аркану.
Не зрю в твоих упрёках с делом связь».
Но тот продолжил словно не заметил:
«Вы не о том, сыны мои, ведёте
Здесь речь и стрелы мечете не в цель,
В трудах с молитвой и солёном поте
Вам строить Русь, не склок мотать кудель.
Вы детям что оставите и внукам?
Смердящие развалины, пустырь?
Но вас Господь избрал земли порукой,
Для всех Он путеводный поводырь, -
Пенял князьям, стыдил, не разбирая, -
Сердца смирите, к Богу обратив,
А нехристи вокруг гуляют стаей.
Вы думайте, момент не упустив!
Давно порядок дедов был нарушен,
Отцы начали прю и вы туда,
И с каждым разом делается хуже,
И ширится бездумная вражда.
Ты, Святославич, меньше возмущайся,
Отец твой в Киеве как занял стол?
Напомнить? С братом больше не тягайся,
Не нужно нынче никому котор, -
Ещё раз пастырь осадил Олега,
Упрямство зная и заносчивость его,-
Не ставят лошадь позади телеги,
С отца пошла неразбериха твоего...»

«Не мой отец, а Всеволод нарушил
Завет, прогнав меня в Тмутаракань,
Отнял Чернигов.... Но тебя послушать -
Вы праведники, мы с Давидом дрянь.
Но кто из вас помог вернуть владенья?
Никто! Ни словом веским, ни мечом.
Ефрем , покойный, тоже к сожаленью,
Как пастырь, оказался не при чём...
И ты, князь Святополк, из всех нас старший
Почто не блюл порядок на земле?
Когда стол этот Киевский занявши,
Что сделал, чтоб удел вернули мне?
Которы испугался с Мономахом?
А зря. Прочней стоял бы на ногах,
Он мыслит за тебя и нас, с размахом,
А ты живёшь и правишь как в гостях.
И хватит, обвинять и препираться,
Изнанку жизни прошлой ворошить.
На что-то нужно всё-таки решаться,
Чтоб жизнь свою дальнейшую вершить» -
Не выдержал Олег и возмутился,
Прервав митрополита. Тот смолчал,
Потом продолжил строго. Научился
Терпению и не рубить сплеча.
«...Обида вам в дороге не попутчик,
Советчик в деле тоже никакой,
Господь даёт надежды в руки лучик,
Смените гнев на милость и покой».
И все кто были, сникнув, присмирели;
Их пастырь словом правым охладил,
Пожар не вспыхнул, искры не летели,
Он, взглядом смерив, всех миротворил.
«Темнеет. Утро вечера мудрее, -
добавил вслед, - закончим разговор,
А завтра, станут головы светлее,
Продолжим, помолясь, нелёгкий спор».
Два дня прошли у них в горячем споре,
Ломали головы: «Как дальше быть?»
Уступки сделать даже в малой доле -
То, значит, тряпкой на весь свет прослыть?
Сплелись в клубок обиды, притязания
И ложь, и правда, родственная смесь,
Замшелые семейные придания,
Найдёшь что хочешь, покопавшись, здесь.
Но жить как прежде стало невозможно!
Полвека распри давят как ярмо,
В межкняжьих отношеньях грязно-сложных.
Сыскать в них трудно доброе зерно.

Князь Киевский был властью озабочен,
Что таяла, как старый снег весной,
Что стол свой княжеский не смог упрочить....
Немалою был сам чему виной.
Отказ князей на съезд приехать в Киев,
Но в Любеч, внятно дал ему понять,
Что сила и влияние былые
Слабы и трудно будет их поднять.
Союз лишь с Мономахом Святополку
Лицо, давал надежду, соблюсти.
Поэтому князь Киевский так зорко
Глядел, чтоб ничего не упустить
Из споров, мнений, на Владимира с оглядкой,
Ведь тот подвиг князей созвать на съезд,
И влёк к себе людей умом и хваткой,
И принципам своим не шёл вразрез.
Завидывал и втайне ненавидел,
Но что, слабеющий, он сделать мог,
На троне Киевском сегодня сидя.
Встать в позу сильного? Себе не впрок.
А думать приходилось им обоим
И не был в стороне митрополит,
Глагол вели втроём промеж собою... -
Свеча подолгу за полночь горит.

Дня третьего, в четыре пополудни,
Сошлись князья в палате за столом,
И после споров всех и многотрудных
Нашли согласье общее в одном:
«Оставить волости наследные за ними
Какие есть отныне навсегда
Во всей их родословной линии,
Чтоб прекратилась мутная вражда».
Князь Святополк, в руке держа пергамент,
Итоги самолично огласил,
Князья, что числились вчера врагами,
Теперь за дружбу всех: и ел, и пил.
Достались Святополку - Киев, Туров,
Владимиру - Смоленск, Переяславль
И Новгород с Ростовом. Балагуру
Василько - стол червенский Теребовль,
А Перемышль-град - брату Володарю.
Чернигов - Святославич взял Давид,
За козни Северу  - Олегу дали,
Их третий брат * - за Муромом глядит.
На том и порешили , согласившись,
И клятвенно приложены уста
К кресту с распятием. Князья простившись,
Разъехались в тот день же по местам.
Так выход найден был на диво просто,
Он, как клинок, рассёк сплетённые узлы,
Которые вязались долго, розно ,
Но кажется, что выбрались из мглы.


Глава 5.
Ноябрь 1097 год.  Ослепление Василька (злодейство Давида и Святополка).

  Но разве с росчерком пера с чернилом
Исчезли зависть, жадность, аппетит?
Идут во след они, дыша в затылок
И только сильный духом устоит.
Понятье эгоизм от слова «эго»,
Пленив мозги, там временно заснёт.
Откликнется в груди манящим эхом,
Наружу выпорхнув, своё возьмёт....

Ещё скамьи в палатах не остыли -
Интриги залетали по углам,
Шептались там и мерзостно гнусили,
И быстро разбегались по дворам.

Дня два ли три прошло, как князь вернулся
Из Любеча домой в Переяславль,
В привычные заботы окунулся,
Но жизнь уже другие припасла....

Владимир отдыхал в глубоком кресле,
Но тишины в себе не ощущал
И мысли всякие нахально лезли
О важных или менее вещах.
Был рад, что мир устроен меж князьями
И распри новые не свяжут рук
Перед грозой извне и, что трудами
Общими они родства упрочат круг....
Но после трапезы клонило в дрёму,
Князь веки, свесив голову, сомкнул,
Приятная окутала истома....
Не стал противиться себе, уснул.
Очнулся он от лёгкого касания
Руки жены - не слышал как вошла.
Виски потёр и, приходя в сознание,
Спросил: «Нужда какая привела?».
«Из Киева гонец. Сидит под дверью
Давно. Тебя боялась разбудить.
Смурной он, свет мой, явно не с весельем
И просится настойчиво впустить».
«Пускай пока пройдёт в палату,
Я следом, но умоюсь перед тем».
И про себя: «Поди, случилось с братом...»
Войдя, спросил гонца: «Приехал с чем?».
Князь слушал. Ёкнув, сердце леденело,
Волною подымался гнев в груди.
На лавку, плача, медленно присел он
И руку вскинув, молвил: «Не части.
Рассказывай что знаешь и откуда,
Всё видел сам иль кто тебя прислал?
Ну, Святополк христопродавец! Ну, Иуда!
Корыстолюбец он, потатчик зла...».
Минут пятнадцать, будто отрешённый,
Уйдя в себя, князей перебирал
И, головой качая, сокрушённо
Вполслуха рек: «Не ждать добра...».
Затем гонцу устало: «Скоро вечер,
Но завтра в путь, теперь же отдыхай.
Пока ни слова никому о нашей встрече,
Зачем ко мне - подальше от греха.
Поскачешь, дам людей тебе, в Чернигов,
Минуешь Киев стольный, но в обход.
Давиду скажешь и к Олегу мигом,
Пускай с дружиной в Городец идёт.
Письмо моё прихватишь к ним с собою,
Изустно просьбу скажешь с моих слов,
Что я тогда душою успокоюсь,
Когда найдя, исправим это зло...».

...Князь Святополк и князь Давид с Волыни
Из Любеча уехали вдвоём,
Великий князь по родственному принял
Давида в Киеве, людей при нём.
Три мужа из бояр, к Давиду ближних,
За трапезой обеденной вослед,
Когда не стало рядом с князем лишних
Вошли к нему по-свойски на совет.
На съезде в Любече шептали князю,
Настраивая против Василька,
Что тот становится весьма опасен
А начали подход издалека:
«Ты, князь Давид, припомни Ярополка,
И кем убит один на десять  лет назад....
Искать убийцу — не в копне иголку,
Все знали кто тогда был втайне рад.
Пригрел, несчастный, змея-сиротинку,
А тот за милосердие воздал,
Нерядца  подослав к нему. Поминки
Устроить князю издавна мечтал.
Тебя на дух вельми он не выносит
И нужно ухо нам держать востро.
С соседом будем жить всегда в угрозе
И ждать когда ударит под ребро».
Смущали душу князя эти речи,
Но правда в них досадная была.
Недаром Ростиславич взгляды мечет
Косые и как конь кусает удила.
И нынче ими начат слог с того же,
Не понял князь сокрытую в нём ложь.
И снова камень подозренья брошен,
Но подлость разве сразу разберёшь?
«Сегодня видел Василька во граде,
Заехал в Киев по дороге вспять.
Спешу, сказал он, здесь я только на день,
Потом домой. Не время гостевать.
Торопится сосед неугомонный.
Почто? Война иль град его горит?
Ты зазрил как Владимир благосклонно
К нему относится? Но что за сим стоит?
Владимир хочет стольный град захапать,
Хитрец ведёт давно свою игру,
Завистлив Василько и тихим сапом
Поди, пристроился к его двору.
Сдаётся нам, что мыслят они оба,
Давид, лишить стола тебя сперва,
Потом и здесь навалятся всем скопом.
Решайся. Думаем, - не врёт молва....
В Выдубичах  сегодня на молебне
В Михайловой обители стоял.
Но аще, князь, ты мыслями окрепнешь,
То сделай так, чтоб Святополк узнал.
Хоть как заставил бы остаться брата
В гостях, придумав к случаю предлог
Да так, что он не глянулся привадой
И Василько бы отказать не смог...».
Ушли, оставив князя на распутье
И он раскладывал в уме пасьянс -
Сходилось, что внушали эти люди.
Желанно-редкий выпал ему шанс
Убрать врага руками Святополка,
Вздохнуть легко, свои не замарав.
Сидел и взвешивал в раздумьях колких,
Решившись, он у князя был с утра.
А Святополк, послушав, отшатнулся:
«Да чур тебя! Не может быть того.
Умом пока Владимир не свихнулся,
Чтоб беспричинно сделаться врагом».
Давид не отступал: «Ты брата вспомни
Двоюродного. Кто его убил?
Василько, лихоимец, князь бездомный
И Володарь, которых приютил.
Он в городе проездом. На молебен
В Михайловский в Выдубичи ходил.
Почто к тебе, князь, не спешит, не едет?
Пред ним ворота разве затворил?
Он на тебя и на меня, соединившись
С Владимиром, замыслил. Так и знай!
Тебя хотят стать выше, возгордившись,
О голове, князь,  лучше промышляй.
Не схватим Василька мы нынче аще,
Тебе не княжить в Киеве тогда
И мне от этого не станет слаще,
Принудят силой мою волость сдать».
И князь поверил, было усомнившись,
И Васильку сказать послал гонца:
«Ты не ходи пока, брат, не поживши,
От именин моих. Останься до конца».
Отказом тот ответил Святополку:
«Нельзя. Неравно дома как война?»
Наметилась негласная размолвка
И будет она кровью солона.
Давид вдогонку слал, просил остаться:
«Ты сделай так, как просит старший брат,
Когда ещё придётся  повидаться,
Не стоит рушить между нами лад».
Отказом Василька был озадачен:
«Почуял что...? Но как уговорить?».
Вскочил в седло и, дав коню горячих,
Понёсся к Святополку во всю прыть.
«Теперь ты понял, - видеть не желает,
Уедет он - меня помянешь, князь;
Займёт все города - с огнём играешь,
Вели схватить. Себя обезопась
И мне отдай. Я знаю, что с ним сделать».
«Убьёшь его? - спросил Великий князь.
«Зачем? - ответил тот, - мне мысль поспела,
Что малую сгублю в нём только часть».
От слов таких пахнуло зимней стужей
И снова колебался Святополк,
Давид его речами вяжет, кружит
Над ним, чтоб, успокоившись, умолк.
И Святополк второй раз просит брата:
«Не хочешь именин моих дождаться,
Делами неотложными гоним,
Так нынче приходи хоть повидаться,
Втроём, с Давыдом вместе, посидим».
Согласье дав, не чувствуя дурного,
Поехал к ним - не смог не уступить.
Услышал от дружинника вдруг новость:
«Не езди, князь, хотят тебя схватить».
«Да, как схватить?! Мы крест поцеловали;
Вооружится аще кто из нас,
То все другие по зачинщику ударим,
Не клал он на чужое чтобы глаз»,-
Помыслил так, на Бога уповая.
Встречал Великий князь, сойдя с крыльца,
Раскинул руки, гостя обнимая....
Воистину - бежит зверь на ловца.
Провёл в палату, лаской привечает,
Давид явился, сел напротив них,
Приветствовал, глаголы источает
Любезные душевностью пустых.
И снова Святополк просил, остаться:
«Останься, Василько, домой успеешь,
На праздник мой всего лишь, не на год»,
А сам в глаза глядеть ему не смеет.
«Никак нельзя. Обоз ушёл вперёд,-
В ответ ему,- прости великодушно,
В другой раз выберусь я как-нибудь,
Настаивать напрасно, брат, не нужно.
Дела не ждут и ты не обессудь».
«Но хоть позавтракай ты нынче с нами?
Потом как хочешь, можешь поступать.
Побудьте здесь, - и князь повёл руками,-
А я распоряжусь на стол подать».
И вышел вон, надолго дверь закрылась,
Давид умолк, затем, как процедив,
Спросил: «Где брат? Неужто что случилось?
Схожу за ним, ты, братец, посиди».
Дверь тут же резко настежь распахнулась,
Вошли-вломились дюжие мужи,
На князя глянув исподлобья хмуро,
Набросились, крича: «А ну, вяжи!».
В поножи  заковали да двойные,
Приставили охрану, сторожить,
Наутро знал уже весь стольный Киев,
Призвался, Василька судьбу решить.

«Ну эка, что творится нынче в граде!
Опять князья промеж себя чудят.
Сначала, повелось, зело нагадят,
Потом уже, опомнившись, рядят, -
В толпе на площади перед Софией
Галдели люди, новостью делясь, -
Виновные у нас всегда сухие,
Безвинных снова сунут рожей в грязь».
Князь Киевский к народу вышел вскоре,
Поведал о задумках Василька,
За это, мол, связав, лишили воли,
И что вина того пред князем велика.
В сомнении народ чесал затылки:
«Ведь месяца не вышло с того дня,
Как в Любечах князья рядились пылко,
Вернуть свои уделы по корням.
Никак Давид, возьми,  да и слукавил...
А что? Наветы исстари в ходу.
Мы мало, что ли, из-за них страдали
И с голоду жевали лебеду?»
Душонка у Давида трепетала,
Испуганно забегали глаза,
Когда, пришедшие на площадь, разузнали,
 Что он вязать соседа, приказал.
Игумены, поняв, что тут случилось
На княжеском подворье в прошлый день,
Пред Святополком за него вступились,
Что нет вины. На нём навета тень.
«Виновен Василько — тащи на плаху!
Но коль его Давид оклеветал,
Пусть сам живёт тогда под Божьим страхом»,-
Люд Святополку с площади кричал.
Признался Святополк: «Давид всё это...»
И Василька готов был отпустить.
«О, Боже святый наш! Сживут со света...»
И сердце болью страха стало ныть.
«Отпустишь — ни тебе, ни мне не княжить,-
Вновь Святополка стал Давид стращать.
«Отдай мне, - уверял, - я всё улажу».
На ослепленье начал подущать.
Поддался Святополк угрозе мнимой
И в ту же ночь был пленник увезён.
Христопродавцы совести не имут,
Был вскоре страшно Василько казнён.
Жестоко, изуверски и с цинизмом.
Изломан не был в пытках, не убит....
Какая ненависть людей тех грызла,
Забывших Бога, растерявших стыд?!

За Белгород  заехав ближе к ночи,
В простой избе остались ночевать.
Ноябрь неласков. Тучек хмурых клочья
Несёт по небу, дождь всему подстать.
Закрыли Василька от всех отдельно,
Но сняли путы, ключ забрав с собой
И, кинули соломы для постели:
«Лежи, князь, отдыхай пока живой».
Гремела цепью злющая собака,
Возились мыши рядом по углам,
А Василько сидел во тьме и плакал,
Размазывая слёзы по щекам.
Про Бога вспомнив, вытащил иконку,               
Что с ладанкой  висела на груди   
И забубнил молитву потихоньку
Прося Творца, за всё его простить.
На скрип петель князь, вздрогнув, обернулся,
Два конюха протиснулись в проём.
Под ложечкой заныло, князь метнулся
От них к стене и замер под окном.
Ни слова не сказавши, навалились,
Схватили и пытались повалить,
Но Василько ещё был в доброй силе,
Руками мог любого усмирить.
Других призвав на помощь лиходеев,
Вцепились, словно тать, со всех боков.
Куда ни попадя лупили, стервенея...
Упал князь после стольких тумаков.
Прижали к полу, четверо держали,
Доскою пятый надавил да так,
Что косточки грудные затрещали.
Князь вскрикнул громко и обмяк.
А кат достал булатный ножик острый,
Потрогал пальцем жало у клинка
И приступил сноровисто и просто
К тому, к чему приучена рука.
Кричал князь, душу рвущим  криком
От боли, что не в силах был стерпеть,
Ужасной, обжигающей и дикой.
«За что? - вопил, - уж лучше умереть!».
Сначала вырезал один глаз князю,
Запало веко в чёрную дыру,
Горячей кровью налилось подглазье,
Стекая, кровь густела на полу.
Скрипя зубами, извергал проклятья
Давиду, Святополку, палачам
И называл их гневно зла исчадьем,
В бессилье корчась, бился, хохоча.
Потом замолк без признаков сознания,
Палач второй глаз вырезал ему.
Очнулся Василько в избе, в чулане,
Слепым, не нужным больше никому.
И вечный мрак висел перед очами,
Кровавый сполох вспыхивал и гас,
Ощупал князь себя, лицо руками
И в ярости сорвал повязку с глаз.
Пронзила боль, как молния сверкнувши,
И мир исчез: беззвучный и глухой.
Беренди   заглянул. Над ним нагнувшись,
Подумал: «Помер. Боже, упокой».
Конюшие - Сновид, Давида Дмитрий,
В телегу уложили на ковер,
Как куклу завернули деловито
И повезли в Давидов княжий двор .
На день шестой стояли перед князем,
(Давид чуть раньше них к себе успел).
Спустили Василька под руки наземь
С лицом в порезах, белым словно мел.
Давид смотрел злорадно и с прищуром,
Добычу будто ценную поймал.
«В подклеть его, в запор, - охране хмуро,-
Во все глаза за ним, чтоб не сбежал!»   
Куда и как бежать? Безумная насмешка!
Что день, что ночь — сплошная темнота.
Но станет Василько разменной пешкой
Давиду для спасенья живота.

...Гонец ушёл, тихонько хлопнув дверью,
Князь взглядом проводил, присел к столу.
Душа стенала, мысли вновь летели,
Как искры от пожара на ветру:
«Но Ростиславичи  — родные братья. 
Изгои. Этот крест всю жизнь несут.
Навстречу раскрывали им объятья,
Но оба с норовом, бывало и взбрыкнут.
Я знаю Василька - зело непредсказуем
И, что с Давидом давняя грызня,
О замыслах сказал, возможно, всуе,
Не верю, что касаются меня.
Не дал полякам сунуть в земли носа,
Теперь к нему ногою ни на шаг.
Но колется порою, как заноза,
Зело спесивый и настырный лях....
Принявши Теребовль, трудился пчёлкой,
Умом далёк, хоть внешне простоват.
Виновен ли он в смерти Ярополка...?
Одни лишь слухи змеями шипят.
Но, как известно: нет огня - нет дыма,
Но кто костёр злосчастный запалил?
А тот, кто втихомолку по-за тыном
Дела неблаголепные творил...
Давид, мой брат двоюродный, с Волыни,
Да Святополк, дрожащий за свой стол.
Такое сотворили! В жилах стынет.
Разрушился недавний договор...»

Вошла Ефимия - жена вторая...
Дремал ли князь, в себя ли погружён...
«Не спишь? Здоров ли? Я не помешаю?
Какие думы гонят прочь твой сон?»
Напротив сев, улыбкой одарила,
Пред нею воин, муж и господин,
Ей вспомнилось как замуж выходила,
И как во всём старалась угодить.
Взяла за пясть натруженную руку,
Прижав к щеке, погладила её.
Хоть княжья длань, - не ведома ей скука,
Везде всё сам и сердце, как огонь.
«Сиди до веку - дум не передумать,
Пора и спать, свечу я погашу,-
Княгиня встав, хотела уже сдунуть,
Но князь остановил: «Я погожу,
А ты иди, голубушка, час поздний,
Не след тебе потёмки сторожить.
Один хочу побыть в сей час, чтоб после,
Ошибок, поспешая, не вершить...».
Она, шурша одеждой, удалилась -
Гречанка-смоль, полнеющая стать.
Когда смерть с первой князя разлучила,
Он взял её, похожую на мать...

Он думал об Олеге и Давиде,
Боялся ошибиться в них теперь.
Особенно Олег. Умён и скрытен,
И ловок, чёрт. В любую влезет щель.
Но князь напрасно в братьях сомневался,
Письмо прочли и сразу на коней, 
Туда, где князь их с войском дожидался
У крепости, стоявшей на Десне .
               
Дружина собралась привычно быстро
На площади  у храма. С лошадьми.
Народ посадский как-то слухом вызнал
И тоже прибежал туда: «Возьми».
«Куда «возьми»? Не ваше это дело,
Не с половцем собрались воевать,-
Им тысяцкий,- и князь не повелел,
Домой идите, нечего зевать».
Владимир, ополчившись, утром рано
Ушёл за Киев с войском к Городцу ,
Где будет ждать, сказал, походным станом
Олега с братом в тамошнем лесу.
Но земли их, с его Переяславлем
Разнятся вёрстами туда пути.
Владимир войско с тысяцким отправил,
Но, обогнав, поехал впереди.
От века так, что послухов хватало
И бдящих глаз за всеми обо всём.
Уехал князь, как в Киев поскакала
Вослед шептунья-весточка о том.
Пока дружины грязь дорог месили,
Ноябрьского ненастья береглись, -
Посыльные коней своих рысили
Ко брату Василька в град Перемышль.
Владимир упреждал не горячиться,
А ждать гонца с вестями от него.
Он знал как вспыльчив Володарь. Вооружится,
Расправиться захочет до снегов.
Но как получится...  Один — не воин,
Давид и Святополк дадут отпор;
Деваться некуда князьям обоим
И тот не встрянет с ними в разговор.

А Святополк, узнав, засуетился,
Призвал бояр подручных на совет,
Дружинников кто в Киев с ним явился
И верен был, без малого, пять лет.
Но что могли на этот час придумать
И подсказать ему? А ничего!
Они своим содействием неумным
Его же сделали для всех врагом.

Средина ноября. Днём солнце пригревало,
Но с вечера морозец поджимал,
И снег в воде, упав, ложился салом,
И ветер лиц, студёный, не ласкал.
Блеснул Остер , речушка-невеличка
Прозрачная с немалой глубиной,
Левее крепость-холм   над устьем-смычкой 
В том месте, где встречается с Десной.               
Здоровались, кручины не скрывая,
Тепло, по-братски, трении забыв.
Беда и боль всегда объединяют,
И сборы эти их не для гульбы.
В шатёр Владимира с дороги поспешили,
Позвали тысяцких, бояр своих туда,
Без лишних споров сообща решили:
Сперва - гонцов, потом уже счета...
Гонцов от всех троих послали в Киев,
Охрану с ними — мало ли чего!
Напутствуя, князья им говорили,
Что ждут два дня ответа от него...
Их принял, сидя, Святополк в палате,
И свиток развернул, и стал читать,
И смысл письма предельно был понятен,
И, что за зло придётся  отвечать.
Ему писали: «Зло зачем ты сделал
И нож меж нами бросил для чего?
Земля такого наша не имела.
Зачем же брата ослепил ты своего?
Был, аще в чём виновен пред тобою,
Пред нами бы его и обличил
По правде наказал с его виною.
Теперь, скажи, почто так поступил?».
Прочтя, послов окинул взглядом,
Задумался... О чём он думать мог?
Ответ давать теперь - не завтра, надо,
В письме ему указан твёрдо срок.
Князь знал - Владимир часто милосерден,
Но также знал как беспощаден он,
Жесток и, что предаст, не медля, смерти
В виновности коль станет убеждён.
Дружину собирал не только златом,
Как верным словом, честностью своей,
За князя билась в сечах безогляда -
Пускай будь многожды её сильней.
Знал также Святополк, что горожане,
Игумены - не все, но часть бояр -
Виновность Василька не поддержали,
И Николай, митрополит, не одобрял.
Гонцы стояли, терпеливо ждали,
Что скажет Святополк им, наконец.
Когда ответ лукавый услыхали,
Переглянулись, усмехаясь: «Лже-ец!».
И возразили вовсе не учтиво:
«Давида, Святополк, чернишь во всём?
Ты не оправдывай себя трусливо,
В твоём был схвачен граде, ослеплён!
В согласии устроилось злодейство,
Облыжной клевете поверил ты,
Но отсидеться в граде, не надейся;
Пределы есть у всякой доброты».
«Послы так никогда не говорили
Уверенно, со всею прямотой.
Видна рука тут братьев. Научили
Вести себя без робости со мной.
Тупик? Себя унизить, поклонившись,
Покаяться при всех в своих грехах?
С остатками доверия простившись,
Пуститься с глаз долой от них в бега?»-
Князь встал и снова сел на лавку,
И пальцы рук сжимал и разжимал.
И голосом уже осевшим, мягким
Как было всё по правде рассказал.
Наладился бежать князь в день за этим,
Не дали горожане так уйти.
«Сначала Бог, - смеялись,- шельму метит,
Потом уже — карает иль простит».
Куда бежать, когда везде настигнут
В пределах русских всех земель.
Такого не простят и не привыкнут.
Трястись от страха будет словно зверь.

Полки готовы были к переправе
На правый берег киевский Днепра,
Чтоб силой Изяславича   заставить
Покаяться иль выгнать со двора.
Коней вели уже к плотам готовым
(А вплавь реки никак не одолеть),
Дозорный вой окликнул зычным зовом
Князей, заставив, в даль их посмотреть.
Вдоль берега скакала конных группа,
Возок катился крытый позади,
Не бедная на нём блестела упряжь.
Владимир крикнул гридню: «Пропусти!».
Княгиня Анна  вышла и Владыка
За ней - сам киевский митрополит.
Князь к братьям повернулся: «Ты смотри-ка
Кто в гости...! Что же это нам сулит?»
Он мачеху (теперь вдову) не видел
Давно, со дня отцовых похорон.
Двоих детей имела, замуж выйдя,
Сестрой и братом с нею породнён .
И память уважая, выбор предка,
Княгиню встретил, как родную мать.
В хоромах киевских жила, не в клетке,
Со слугами. Чего ещё желать?
Владыка шёл, придерживая рясу,
Князья к руке припали. Осенил
Крестом, но речь повёл свою не сразу,
Сначала взглядом  войско оценил.
«Не нужно бы, сыны мои, идти с войною,
Виновен Святополк, - не весь народ.
И он незримо здесь стоит со мною,
Как я взывает к вам о том и ждёт.
На правду вашу, мудрость уповаем,
Безвинно их поляжет сколько там!
Себе князей не сами выбираем,
А в свой черёд  они приходят к нам.
Пойдёте ратью, аще друг на друга -
Заставите поганых ликовать.
Совсем земле придётся Русской туго,
Руками голыми всю можно брать.
Отцы трудами, храбростью великой
Её собрали, передали вам,
А вы опять, как псы цепные, рыком
Рычите брат на брата по углам».
И много слов отечески тревожных
Владыка Николай тут говорил,
Просил мечи пока вложить в их в ножны,
И к миру, пусть нетвёрдому, склонил.
Возрадовался Киев — примирились!
Гонцы коней намётом взад-вперёд.
В конце-концов князья решили,
Что на Давида Святополк пойдёт:
«То ты ступай, Давид виновен коли,
Схвати его, как вора приведи,
Но либо выдвори ему на горе,
Мстислава, сына, вместо посади».
Лишь год спустя, отважился на это,
Когда Давид уже был отомщён
Изгоем Володарем; брат-калека,
Князь Василько, был им освобождён.
Полгода Василько пробыл под стражей,
Давид сносился с ним через слугу...
И Володарь, увидев брата, ахнул!
Слова споткнулись в горле набегу.
Худой, а вместо глаз провалы,
Что было и, что стало... - не узнать:
«Ты зверь, Давид, каких на свете мало,
Небесных кар тебе не избежать.
Зачем хотел отдать его полякам?
За то, что их встречал всегда мечом?
Но ты готов любую сделать пакость
Кому угодно....- лишь бы знать почём».
Коварство Святополка и Давида
Князей втянуло в новую войну.
И Святополк теперь совсем открыто
На братьев, на изгоев, посягнул.
Припомнил, что землей владел когда-то
Покойный Изяслав, его отец.
Волынь досталась Ярополку, брату,
Где Ростиславичей презрел глупец. 
Сначала выгнал он Давида из удела,
Владимир-град его измором взял,
Но семь недель под городом сидел он.
Давид, не выдержав блокады, сдал.
В Великую субботу въехал в город,
Народ от этого совсем не ликовал.
Осаду выдержав с Давидом, мор и голод,
От Святополка милостей не ждал....
               ----------------
Сидел князь Василько на солнцепёке
И наслаждался волей и теплом,
И чувствовал как прежней жизни соки
Бегут по жилам - хоть сейчас в седло.
Воспоминания прогнать старался
О чёрных днях в давидовой тюрьме
И с каждым днём всё больше оживлялся,
И строил жизнь дальнейшую в уме.
Но как не гнал, они не оставляли,
К недавним снова возвращали дням,
Как с братом он из мести город залил
Всеволож кровушкой невиновной сам.
Взяв приступом, его спалили.
Давид закрылся во Владимире от них
Туда пришли и не уходили,
Пока не получили откупных.
Сказать гонца, послали в город людям:
«Мы не на вас, но на своих врагов
И не уйдём, покуда не добудем,
По их вине накажем как воров.
Туряк, Василий, Лазарь научили
Давида сотворить такое зло,
Но, аще с нами жить хотите в мире,
Отдайте их, мы просим вас добром».
Созвали тут же Вече горожане:
«Отдай воров, не бьёмся мы за них.
Но за тебя, Давид, на стены встанем
И драться будем, князь, как за самих.
Не внемлешь нам - откроем все ворота
И промышляй себя тогда ты сам,
И не найдёшь на всех ты окорота ,
Своих здесь бед хватает нам».
Давид юлить, замешкавшись, вдруг начал:
«Их нет здесь, в Луцк я их послал».
Людей туда послали наудачу,
Но там ответили: «Туряк сбежал,
А Лазарь и Василь в Турийск   вернулись».
Народ опять к Давиду подступил.
«Отдай их князь! - гудел как улей,-
Не то сдадимся, аще их укрыл».
Князь выдал братьям шептунов заплечных,
Понурив головы брели на эшафот.
Повесили. Нашли для них местечко
Как раз напротив городских ворот.


Глава 6.

Рожно поле  ( май 1099 года).

Недолгой жизнь в покое оказалась
Со дня спасенья князя Василька.
Всего-то месяц, а уж весть примчалась
О Святополке и его полках.
Вернул его из грёз на землю отрок:
«Гонец к тебе от брата прискакал,
Вельми дорогой дальнею измотан...».
«Веди сюда скорей. Чего ты встал! -
Скомандовал, предчувствуя плохое, -
Напрасно Володарь гонцов не шлёт.
Опять кому-то снова нет покоя
И зависть спать ночами не даёт».
На звук шагов всем телом повернулся
И голову откинув чуть назад,
И руку вытянув, гонца коснулся,
Когда тот подошёл. Спросил: «Как брат...?»
«Князь Володарь послал. Велел изустно
Тебя об этом срочно известить,
Что Святополк, клятвоотступник гнусный,
Задумал волости у нас отбить.
Он с ляхами уже уговорился,
Чтоб в спину не ударили они.
Отняв Владимир, тут же ополчился
На нас и счёт идёт теперь на дни.
Его нам в поле встретить больше нечем,
Князь Володарь ждать будет у межи.
Дружину подымай, иди навстречу,
И молодцам своим так и скажи.
Не ближний свет, я с денницей обратно,
Коней да гридней, князь, прошу мне дай,
Домчусь, коль сложиться дорога складно....
Теперь дозволь уйти. Устал. Прощай».

Разъезды сообщали постоянно:
Куда рать движется, каким числом.
И шли князья на битву с окаянным,
Пока границу он не перешёл.
«Нельзя нам, Василько, в его владения,
Все нас сочтут виновными с тобой, -
Делился с братом Володарь. - Спасенье
В одном у нас — побить любой ценой».
На Рожно поле  встретились дружины, 
У каждой стяг, червлёные щиты.
По обе стороны большой равнины
Теснились плотной массою впритык.
Стояла рать — одна другой напротив...,
Ни туч, ни ветра, пряный травостой,
Орлы парили медленно в полёте,
Расправив крылья в небе над землёй.
Дружины ждали, братья препирались,
И Василько вдруг выехал вперёд,
И поднял крест, который целовали,
И громко крикнул Святополку: «Вот
На чём ты клялся перед всеми нами
На съезде, помнишь, в Любече. Смотри!
Божился, но держал на случай камень,
Почто меня ты, князь, оговорил?
Отнял глаза, теперь и душу хочешь?
Пусть будет между нами этот крест.
Попробуй, князь, а меч у нас наточен
И сила, как ты видишь, тоже есть!».
И люта сеча «быша» между ними,
И бились рати насмерть как враги.
А крест сверкал над бранью в небе синем
И Василько молился: «Боже, помоги!».
Но люди падая, уже не подымались,
Живые бились, не жалея живота,
И кони, обезумевши, кусались
Как будто это их была вражда.
Князь Святополк, меча не обнажая,
Взирал на битву, стоя в стременах.
Занервничал, когда толпа большая,
Приблизившись, рубилась в двух шагах.
Но не было в его рядах настроя,
Какой был у противной стороны
И силы придавал ей вдвое, втрое,
Хотя числом казалось, что равны.
И дрогнул Святополк, увидев это,
С остатком войска кинулся бежать,
Но Володарь коней не бросил следом:
«Нам нашего довольно рубежа.
Ну всё! - вздохнув, отёр он лоб ладонью, -
Не думал Святополк, что трудным будет шлях .
Теперь, надеюсь, долго нас не тронет.
Но праздновать не станем на костях ».
И день затем стояли скорбным станом.               
Оружие собрали, что нашли,
Убитых, подобрав на поле бранном,
В телеги уложив, назад свезли.

Глава 7.
Сражение под Перемышлем  (июнь 1099 года).

Приплёлся князь Великий во Владимир
Да сыновья: Мстислав и Ярослав,
Да два племянника в придачу с ними,
Да юный князь из Луцка Святослав .
Но Святополк, увы, не внял уроку,
Затрещину от братьев получив.
Решил зайти уже с другого боку
И венгра Коломана   подключить.
«Кого послать? Кому доверить это?
Племянники навряд ли подойдут...
Верны до времени пока пригреты,
Не стану нужен — голову свернут.
Король Венгерский Коломан неглупый,
За просто так полки не приведёт,
Сперва свою прикинет прибыль-убыль,
Не тронется пока всё не учтёт.
Хотя с другой-то стороны не станет
Кобениться он долго предо мной,
Король потом потери наверстает,
Ему дела такие не впервой.
Я думаю, однако, сын поладит
И с ним приедет войска во главе.
Наслышан, что разумен, но и жаден...»,-
Вертелись мысли в княжьей голове.
На младшего пал выбор, Ярослава,
В отца пошёл характером сынок:
Завистливый, упрямый и лукавый,
Нахальный и азартный как игрок.
Перед дорогой вёл он речи с сыном,
Советуя, о чём там говорить:
«Твой вид и тон — успеха половина,
Не упускай почаще похвалить.
Богатою его прельсти добычей,
За помощь щедро я  вознагражу.
Поеду в Киев, там людей покличу
В дружину. Здесь Мстислава посажу».
Князь Святополк смотрел тогда, как в воду.
Король привёл полки и двух попов
(по ихнему - епископов). К походу,
Тщеславие сыграло, был готов.
Колонна, восемь тысяч, растянулась,
Тащилась десять дней, за ней обоз.
Дозоры выставив, уставшая, заснула
Уже на месте, тут же у колёс....
Король привык всегда вставать с зарёю,
В походах тоже — как бы ни устал.
Питался пищей, как и все, простою
И в это утро долго он не спал.
Горбушкой солнце, выглянув за речкой,
Всю пойму осветило и войска,
И крепость — цель его конечную.
Казалась неприступною пока.
За ним и лагерь скоро пробудился,
И вспыхивали весело костры,
Дрова трещали, дым  над ними  вился,
И вот уже кипят-парят котлы.
Но пищей насладиться им не дали,
Как рог - сигнал тревоги заиграл,
И час спустя, войска уже стояли,
Король на битву словом возбуждал. 
Полки построил он привычно в заступ ,
Тяжёлых конных латников вперёд;
Должны войти в ряды врага как в масло,
Решив всего сражения исход.
Вдали напротив, прямо перед строем,
Отряд виднелся всадников в броне.
Заметно, что готовился он к бою
И разворачивал для этого коней.
В галоп сорвавшись дружно, с гиком, свистом
На них помчался, луки натянув,
И подлетев, как нужно было, близко -
Он, стрелы выпустив, назад рванул.
Ещё раз повторил без остановки,
Но в третий кинулся уже в мечи.
Король не вытерпел: «Такой издёвки
И наглости не ждал я. Проучить!».
Хан Алтунопа, в бой едва ввязавшись,
Команду полусотне дал: «Отход!».
И латники не очень  разобравшись,
Погнались за отрядом в свой черёд.
И разом войско всё пришло в движение,
Направили за ними вслед коней,
Не встретив до поры сопротивления,
Не видя, что твориться в глубине...

Давид, бежавший из Волыни в Червень,
Успел к соседям съездить, где просил
У ляхов помощи. Хотя был первым;
Ценой Давида недруг перебил.
Вернулся он с поклоном к Володарю,
«Прими, - молил, -  я, думаю, сгожусь,
До дней последних буду благодарен
И в степь тебе за помощью схожу.
Пока туда-сюда — жену оставлю,
Другого всё равно нет под рукой,
В неделю, брат, я как-нибудь управлюсь,
Потом не жди возможности такой.
Не помни зла. Беда одна не ходит,
Вослед другая вскоре прибежит,
А наших двух на них не хватит сотен,
Поэтому с решением спеши.
Идёт слушок, - Боняк сидит без дела,
С ордою где-то рыщет как шакал.
Найду. Голодный хищник — трижды смелый,
На пользу нам потреплет пусть мадьяр ».
И Володарь, поняв, с ним согласился,               )
Давид наутро с сотней ускакал
На поиски, но долго не кружился;
На полдень  хан во дне пути стоял.
Поистаскался хан, поистощился,
Людей в набегах многих растерял.
Почувствовав поживу, согласился,
Коней горячих быстро оседлал.
«Хороший ты урус, Давид, однако,
Давно слепого знаю Василько, 
А Святополк плохой и злой, собака.      
 Пойду с тобой конязь я на него.          
Возьму с собой младого Алтунопу.
Пускай себя проявит в битве хан,
В безделье не накопишь нужный опыт,
Пока врага в бою не встретишь сам»

Примчались к месту вслед за Коломаном,
Когда он лагерем у Вагра встал,
Притока речки шустрой, мутной - Сана,
На ней, чуть выше, Перемышль лежал.
В отряде хана всадников три сотни
Да сотня была княжеских клинков.
«Людей послал я в крепость хан, чтоб сродник
Узнал о нас с тобой и был готов».
Разбили стан, костров не разжигая,
Коней, себя в порядок привели
И за полночь, друг другу не мешая,
Без шума вплавь за речку перешли.
Укрыли сотни в зарослях прибрежных,
Луна маячила, бросая чахлый свет,
Боняк не спал, с реки сырая свежесть
Бодрила, мысли занимал сосед.
Поднялся хан и молча удалился,
Не взяв охрану личную с собой....,
И волчий вой, пугая темень, взвился,
За ним, как хор, второй и третий..., и другой .
Чуть свет ещё, поглядывая хитро               
Вприщур, как может это азиат,
Давиду рек: «Удачной будет битва,
Конязь. Пусть во время ударит брат.
Побьём, конязь, сегодня угров *этих,
Идём, людей расставим по местам       
Да так, чтоб враг лишь тех заметил,
Что будут на виду как нужно нам.
Возьмёшь, Давид, себе свою дружину
И встанешь с ней вдоль рощи у реки,
А я своих, но только половину,
Поставлю справа. Видишь бугорки?
Отдам пол-сотню хану Алтунопе,
Других в засады ровно поделю.
А хан вперёд пойдёт сначала, чтобы
Пощупать нервы угру-королю».
Князь слушал половца, на ус мотая,
Рождалось уважение к нему,
Не зря им жизнь в походах прожитая
И ханом стал он только по уму.
Боняк не стар, хитёр и изворотлив,
Не верил никому и никогда,
Приветлив по восточному, угодлив
До той поры пока в том есть нужда.
...Боняк смотрел из-под руки (слепило),
Как молодцы его втянулись в бой
И как назад они бегут в пол-силы,
И угров увлекают за собой.
А грохот, звон и крики нарастали
И скоро венгры поравнялись с ним,
Он сразу же, как молния, ударил,
Давид не мешкал тоже со своим...
И Алтунопа, ложный бег оставив,
И резво повернув коней назад,
Опять их в гущу самую направил,
Он знал, что трусость, слабость не простят.
Опомниться не дали и рубились
Жестоко, зло, без устали сплеча....
Король спасти войска, хоть как-то силясь,
Командовал, ругался и кричал.
Полки с разбега сзади напирали,
Внося сумятицу в других рядах,
Войска смешались, кони дико ржали
С кровавой пеной от уздечки на губах.
Когда последние ряды столпились,
Стараясь, разобраться что к чему,
На них с засад обеих устремились
И били латников по одному.
И тщетно надрывал король свой голос,
В пучине шедшей битвы он тонул,
Но смог, среди стоящего здесь ора,
Услышать: то ли топот, то ли гул....
...А Володарь стоял, смотрел на поле,
Внизу ждала дружина у ворот,
Но за стеною крепости, на воле,
Заслон недремлющий мадьярский ждёт.
Враг с вечера закрыл в неё проходы,
Готовился осадой задушить,
«Препон,-заметил он,- не очень плотный
И вылазку нам можно совершить.
Спускайся, тысяцкий, я за тобою...
Скажи дружине, что уже пора.
Ворота, слышишь, разом пусть раскроют,
А лучники помогут нам с забрал».
...Увидел их, когда они скакали
От крепости, пустив коней в галоп,
Не выдержав, мадьяры побежали
И Коломан почувствовал озноб.
Бежали кто куда, не разбираясь,
Тонули в речках, гибли от меча,
Стрелы. Два дня их гнали, избивая,
Пока погони дух не истощал.
Как никогда король здесь осрамился,
Жестоко битый, попросту удрал
Со свитой, но без войска объявился
И в Русь до смерти носа не совал.
           ….........................

Князь Ярослав, оставив поле боя,
Опять укрылся в Польше от князей,
Но встретив отношение плохое,
К отцу убрался в Киев поскорей.
Давид встряхнулся и в одно мгновение,
Использовав победу, занял вдруг
Сутейск и Червень, как в отмщение,
Пока у недругов был жив испуг.
Не долго думая, за этим он внезапно
К Владимир-граду ратью подступил
Потребовал отдать его обратно,
Войной большой иначе пригрозил.
Мстислав закрылся с малою заставой,
Ответил стрелами ему с забрал,
Себя считали оба правыми,
И тот, и тот никак не уступал.
Раз несколько Давид ходил на приступ,
Валы со стенами — шелом спадёт,
Не взять их штурмом без большого риска;
Людей погубишь, свой конец найдёшь.
Пока осада безуспешно длилась,
Метали стрелы и в один из дней*
Под пазуху Мстиславу угодила,
Когда стоял он у забрала * на стене.
Стрелы торчало  только оперение,
Отпрянув, князь от боли закричал,
Стоял, не веря, и через мгновение
Попятившись, ещё в сознании, упал
И вспомнил тут монахов убиенных
В угаре пьяном собственной рукой,
Глумлении над ними многоденных
И о стреле, той самой, роковой....
Проведал он однажды о пещере,
Где инок, в ней живущий, клад нашёл
И мысли чёрные в мозгу вскипели,
И князь без сна в раздумьях ночь провёл.
Собрал приспешников и утром на охоту
Поехал под Печерский монастырь,
Не зверя бить спешил он, а ко входу
Пещеры той, куда вели следы.
Схватили инока, когда тот появился,
(Он в этот час всегда брёл за водой),
Да не добрёл и кровушкой умылся
Своей в избе охотничьей лесной.
«Ты, бают, клад нашёл? - просил князь лаской,-
А как зовут тебя, монах, ты мне скажи?».
И Феодор, не чувствуя опаски,
Всё выложил Мстиславу безо лжи:
«Латинских мастеров искусных чаши,
Без счёта видел злата, серебра,
Сокровища - одно другого краше,
Но ничего оттуда я не брал
И где зарыл богатства те, не помню,
Господь об этом память мне отнял.
Один я здесь живу. Они на что мне?
Всевышний испытание послал.
Не стану брать того, что не для пользы,
Отдал бы вам, вы служите тому
Свободен от чего я. Путь ваш скользкий,
И ведом только Богу одному».
Но как не бился с ним Мстислав — напрасно,
Блаженный же: «Не помню». Хоть убей!
Разгневавшись, слуге: «Пытать пристрастно,
Не хочет коли милости моей.
Без хлеба и воды три дня упрямца
Держать, покуда в память не войдёт.
Не скажет аще — станем бить засранца,
Оковы не снимать, быстрей поймёт».
И били так, что кровью власяница
Его была пропитана насквозь.               
 Затем, как дичь, монаха за десницы
Подвесили в густом дыму на гвоздь.
«Вяжите к дереву, - князь негодуя,
Дивясь упрямству инока, изрёк, -
Вязанку хвороста под ним большую
Зажгите и раздуйте огонёк».
Но пламя тела старца не коснулось,
Не сделав ему боли и вреда,
И от бессилья желваки на скулах
У князя заходили как всегда.
Опять князь подступился к Феодору:
«Зачем ты губишь, старец, сам себя,
Отдай сокровища и в ту же пору
Отпустим, обещаю я, тебя».
«По правде говорил я, князь высокий,
Молитвами Василия спасён
От сребролюбия. Твои наскоки
Сейчас для нас обоих страшный сон.
Идите, князь, и клад ищите сами,
О месте том не знаю ничего.
Господь отнял мне сразу напрочь память,
Когда я клад найдя, зарыл его».
Другой доставлен силой преподобный,
Василий ошарашенно смотрел
На Феодора, как тот на месте лобном
Стоял босой на углях и терпел.
И князь к нему: «Что ты сказал, я сделал
Со старцем этим злым, но не успел
Добиться от него. Мне надоело.
«Не помню», - всё твердил и не робел».
«О чём ты, князь? Ты верно перепутал,
Не видел никого я здесь из вас.
Пятнадцать лет не выхожу оттуда,
Сегодня вот, не волей, первый раз.
Лукавый бес вам строит эти козни,
Прельстил тебя, нас с братом оболгав.
Очистись, князь, раскаяньем не поздним»,-
Мстиславу молвил инок, всё поняв.
«Как так!? При нас рассказывал о кладе,
Все слышали, любого здесь спроси.
Выходит, вами всё же был украден,-
Приспешники ему, - иди и принеси»
Василий промолчал, взбесив Мстислава,
Уже нетрезвого от лишнего вина....
И этому отшельнику расправа
Без милости была сотворена,
Когда Мстислав, собою не владея,
Схватил стрелу, пронзил монаху плоть.
Василий вытащил и бросил в лиходея,
И со смирением: «Прости его, Господь.
Стрелою этой будешь сам наказан,
В недолгом часе рану нанесёт
Смертельную. Умрёшь ты, князь, не сразу,
Но в тот же день, как солнце упадёт».
Теперь возникла снова та картина
И все слова пророчества сбылись,
И холод поднимался за грудиной,
И распрощалась в муках с телом жизнь.
Отмучившись, князь умер в тот же вечер,
Три дня от всех таили, что почил,
В четвёртый, горожан собрав на вече,
Им тысяцкий об этом сообщил.
Осаду сколь могли они, терпели,
Но к августу всех голод одолел:
«За помощью идите, не то двери
Откроем сами в город! - люд шумел.
В окольном   жители несли затраты - 
Кормились ратники всегда у них,
Но закром за зимою небогатый,
А тут пришлось делить всё на двоих.
Селянину не меньше доставалось
Ущерба от усобицы князей.
Такое войско живо подъедало
Припас. Тащило с грядок и полей.
...Узнав о смерти сына, князь не плакал,
Во взоре отразилась только боль.
«Волынь для всех князей кусочек лаком,
Поэтому Давид там как мозоль.
Путяту   отошлю, весьма надежный;
Пять сотен верст - не шутка отмахать. 
Людей собрать в дружину будет сложно,
Опять придётся злато занимать.
Под рост большой дают всем иудеи,
Но думаю, что их уговорю.
Не то устроились: ни жнут, ни сеют...
Откажут, аще - быстро отрезвлю, -
Князь Святополк печально рассуждая,
Примеривался мысленно к делам, -
Не дай Господь, Путята опоздает...,
Давидка тотчас приберёт к рукам».
Путята в Луцке скоро появился,
Сей город на пути его лежал.
Признаться, очень сильно удивился,
Когда людей Давида повстречал.
Они приехали туда заранее,
Склоняли Святослава, знак подать
О Святополке. Взявши обещание,
Настроились обратно уезжать.
Схватили их и быстро с ними к князю
И тот всё, с перепугу, рассказал,
Идти с Путятой согласился сразу
И через день с дружиной ускакал.
Врасплох, под утро, крепко сном объятых
Застали и... пошли гулять клинки.
Давид бежал вновь, с двух сторон зажатый;
В детинце   не дремали мужики.
И снова князь без волости остался,
Ни дома, ни кола нет, ни двора,
Тропой знакомой к половцам подался,
Судьба его с Боняком вновь свела.
Соединившись, к Луцку побежали,
Святоша им противиться не стал
И мира запросил. Не обижали,
Спровадили в Чернигов как желал.
Без роздыха, пока кровь не остыла,
К Владимиру аллюром понеслись.
И за день (солнышко ещё светило)
Побили рать и в крепость ворвались.
Но только год продлилось пребывание
Давида на Владимирском столе.
Отняли всё за прошлые деяния,
В Дорогобуже   дни пришлось дотлеть.


Глава 8.
Съезд в Витичеве  (август 1100 года).

Надеялся Владимир на себя лишь,
На взгляд свой здравый, силу и расчёт.
И, зная мудрость: «Дерево не свалишь,
Пока топор корней не подсечёт»,
Смотрел, не радуясь, но безучастно
Как те друг друга губят без ума,
Как силы тают, звёзды жизни гаснут,
И как пустеет тощий их карман....
Куда пойдут? К кому князья с поклоном,
Но самомнение спрятав глубоко?
К тому, кто правду сохранил без звона
В себе и люди помнили о ком.
Кто сам не лез к ним, алчностью гонимый,
Но спуску не давал, когда к нему....
Два года беды проходили мимо,
Пришлось всё лично делать самому,
Но укрепил зато свои владения,
Переяславль и крепость Остерец.
В любое время ждать мог нападения:
Хоть князь-сосед, хоть половец наглец.
Взлететь над веком князь не устремлялся,
Таким же был, как род его весь, но
Своею мыслью в нём он возвышался,
Которой воплотиться суждено
Трудом его, терпением не мерным
И верой в её пользе для земли,
И неприятием межкняжьей скверны,
Что справиться никак с ней не могли.
Что Любеч, сокрушался, все забыли,
А данные там клятвы — просто звук,
Что по течению страстей поплыли,
Князей не Русь заботит, а сундук.
В нём мысли новь, однажды зародившись,
Уже не отпускала целиком.
И в ней, по воле Вышней, утвердившись,
Понёс в умы другие широко....
Давид побил ещё раз Святополка,
Но тот, умывшись юшкой, не утих.
«Давида привести» он не исполнил
Наказ князей. Опять в долгу у них.
И волость не добыл, а так хотелось!
И сына потерял — в земле лежит.
Одна возможность всё-таки имелась -
Собрать князей - спор съезд пусть разрешит.
Помчались скакуны по всем уделам,
Великий князь просил приехать всех,
Забытый Любеч стал ему примером
И он прибег к тому, помысля на успех.
И в августе, и в день его десятый,
За Триполем, верстах в шести-семи,
В селенье Витичев* (князья с отрядом)
Сошлись на съезд с ближайшими людьми.
Призыв Владимир встретил с пониманием,
Вопрос о нём давно уже назрел. 
В полдня осилив это расстояние ,
Он к месту встречи вовремя успел.
Здесь все почти кто был на первом съезде:
Владимир, Святополк, Олег, Давид , 
А Ростиславичам , скорей всего из мести 
Святополка, был путь сюда закрыт.
Пришёл волынец   к ним: «Зачем позвали? 
Есть жалоба кому-то на меня?»      
Владимир отвечал: «Здесь мне сказали,
Что сам просил обиду нас принять.
Теперь сидишь, князь, с нами вместе...
Чего не жалуешься, брат Давид?
Скажи обиду, мы решим по чести,
Но имя, кто виновен, назови».
Но ничего князь не ответил братьям,
Как-будто в рот себе воды набрал.
Поднялись, чтобы попусту не ждать им
И каждый у своей дружины встал.
Давид на съезд явился своей волей,
Не смел ослушаться и внял письму,
Призыв приехать писан был с любовью,
Как всем другим, не только лишь к нему.
Давид сидел, никто не беспокоил,
Никто не допускал его к себе,
Особо думали о князе, об изгое,
О всей его запутанной судьбе.
Подумавши, мужей к нему послали,
Чтоб молвить именем князей их сказ:
«Стола владимирского, князь, не дали,
Ты нож раздора бросил промеж нас.
Такого не было ещё на Русских землях,
Но не заключим мы тебя пока,
Не сделаем иного зла. Приемлем
Острог и Бужск тебе, туда ступай.
Князь Святополк тебе дарует Дубно
И Чарторыйск, а к ним Дорогобуж
И это, князь, считай его уступком.
В придачу гривны выделят для нужд
Владимир да Олег с Давидом, братом,
По двести каждый для твоей семьи.
А дни свои, Давид, земной остаток,
Заботами не ратными займи».

Убрался князь Давид в своё владенье,
Тут Володаря вспомнили князья:
«Чужое, - Святополк плёл  без стесненья, - 
Забрали братья и ещё грозят».
Людей послали умных к Володарю:
«Князь, брата Василька к себе возьми,
И волость будет вам одна, - сказали,-
Не хочешь — станем мы его кормить.
И выдай смердов наших и холопов,
Не то заставим, силу приведём,
Тогда ни с чем останетесь вы оба, 
И где приют отыщите потом?».
Но Володарь, услышав ультиматум,
Вспылив, послал его ко всем чертям,
И в Теребовль собрался сразу к брату,
Гонцам ответил резко: «Не отдам!
Не он, а Ярополк отдал мне волость,
А брата в Теребовле посадил.
До этого не слышал его голос,
Когда он Василька не пощадил.
Спросите Святополка: «Крови мало
Напился что ли, ирод, Василька?»,
Но Рожно поле, чтоб не забывал он -
Пускай идёт, намнём ещё бока».
Великий князь серьёзно собирался
С дружиной к Перемыщлю вновь идти
И остальных князей намеревался
К походу этому привлечь, смутив.
Владимир в это время был в Ростове,
Давно там собирался побывать,
Для князя та земля была не новой,
С неё пришлось когда-то начинать .
Гонец привёз от Святополка вызов,
Напрасно только гнал он лошадей,
А путь туда опасен и не близок,
И реки полноводны от дождей.
Октябрь в краю лесном и диковатом
На всякие внезапности мастак,
Уже тепло уходит без возврата
И большей частью суток темнота....
Великий князь его призвал, к походу
Примкнув, на Ростиславичей пойти.
Владимир не готов был к повороту
Такому. Но как войны не допустить?
Отрёкся князь Владимир, помятуя
Недавний Любеч: «Князь, ты не дури!
Опомнись Святополк. Опять рискуешь
Один остаться. Ты глаза протри.
Не буду, князь, с тобой в неправом деле,
Я крест со всеми вместе целовал,
Но как теперь могу тебе я верить?
Лукавству никогда не ревновал .
И я, и остальные все — мы помним
Вину твою пред нами, Васильком
И Володарем. Все пред Богом ровня,
Судить он станет нас особняком.
Не жги меня словами-то. Устанешь.
Мечи мои быстрее чем твои...
Ты в Любече на крестоцелованье
Поклялся больше земли не кроить.
Душа моя печалью умывалась,
Когда читал я, князь, письмо твоё.
Мне только горько сожалеть осталось,
Что снова ты берёшься за своё».
Ответ Владимира прямой и резкий,
Мозги премного Сятополку остудил
И слово о мечах намёком веским,
Звучавшее в письме, князь проглотил.
Но тут другие планы проросли в сознании,
Князь к Новограду жадно воспылал
И вспомнил о былом своём влиянии,
Которое там сам же растерял.
Сложилось так, что Новгород и Киев,
От века неразлучны никогда.
Но в то же время связи непростые
Бывали даже в лучшие года.
Был Новгород капризным и богатым
И жил по усмотренью своему,
Но страшно Святополку неприятно,
Что неподвластен нынче он ему.
Князей град принимал, но лишь как силу
Способную народ в нём защитить,
Но тут же брался за топор и вилы
И гнал взашей, когда мешали жить.
Так двадцать три зимы тому обратно
Князь Святополк, поссорившись, ушёл
Оттуда. Властолюбие и жадность -
Причины главные оставить стол.
Вмешательства князей нелюбы были
В дела его торговые и быт.
Дружину содержали и кормили,
Но если не по нраву — на дыбы!
Торговый путь лежал из грек в варяги
Через него на севере один.
Суда всех стран у стен взвивали флаги,
С приставкой величали «господин».
Большой барыш казна его имела
И Киев получал солидный вклад.
И Святополк придумывать стал меры
Вернуть себе обратно златоград.
«Но там теперь Мстислав сидит, племянник,
Мне чем, оттуда выманив, прельстить,
Чтоб князь Владимир уступил желанью?
Согласен всё Волынью возместить» -
Так думал Святополк, горя мечтою.
Ладони, предвкушая, потирал,
Когда Владимир, уступив, весною
Мстислава, сына, в Киев отозвал.
Но следом новгородцы прибежали:
«Велели, нас пославшие, сказать,
Что Святополка мы не приглашали
И сына не намерены желать.
Но, аще две главы твой сын имеет,
Приходит пусть — не жалко. Присылай.
Перечить воле горожан не смеем
И ты нас, Святополк, не озлобляй.
Мстислава дал нам Всеволод . Вскормили. 
А ты, князь Святополк, оставил нас.
С Мстиславом, без тебя, мы лучше жили,
При нём не возникало новых дрязг».
Но Святополк пытался с ними спорить,
Посулами посланцев увещал,
А те стояли против его воли,
И он отказ их твёрдый получал.
Вернулся князь Мстислав в лесные дали,
Где правил, утвердившись на миру,
Туда, откуда провожая, ждали...
Туда, где он пришёлся ко двору.
За синими долами и лесами,
За топкими болотами, в глуши
Великий Новгород стоял веками
Спокойно и безбедно себе жил.
Нельзя пройти ни половцу, ни ляху,
Иной земли врага не навести;
На дальних подступах к нему полягут.
Так что, - не зная брода, не ходи.



Глава 9.

Война со степью  (1103-1111 годы).

Угасли, кажется, надолго споры,
Пока их не пытались возбудить.
Возможность появилась бросить взоры
На степь и Русь от полчищ оградить.
Вся нечисть половецкая чужая
Была угрозой смертной для Руси.
Лишь сила русская, ничья иная,
Была её способна отразить.
Давно Владимир, с самых первых стычек,
Подумывал о способах борьбы
Да так, чтоб половец всегда был дичью
Удобной, если надо, для стрельбы.
Учил князь, не щадил свою дружину;
Мечи умелые жизнь многим сберегут.
Прекрасно понимая, что клин клином
Он выбьет, сам ударив по врагу.

Пречудные над Трубежом закаты
В не поздний час вечерний  голубой,
Дымком с посада тянет горьковатым,
И сполохом заря по-за рекой.
Здесь он встречает Альту и, обнявшись
На веки вечные теперь вдвоём
И, как влюблённые, вдруг застеснявшись,
Бегут, спешат от глаз за окоём.
Любил Владимир, пусть не часто очень,
Прийти сюда. Присев на берегу,
Усталость скинуть, мысль сосредоточить,
Обмозговать её не на бегу....
Ракиты ствол склонился над водою,
На нём, как в детстве, двое босиком
Сидят, о чём-то молвят меж собою...,
Обувка скинута в траву швырком.
Штаны простого кроя и рубашки
Добротные — не грубого холща,
А ворот по мальчишечьи в распашку
И видно грудь до самого плеча.
Один Владимир-князь, другой Вышата
Беседуют, о времени забыв.
Поодаль слуги, чтобы не мешать им,
Пасут коней, уздечки распустив.
«Мне странно, что и половцы притихли,
Вестей о них с застав давно не шлют,
Врасплох бы, вот что важно, не застигли,
Не знаешь, ведь, когда и где придут.
Скажи мне, Ян, давно не видел брата?
Желаешь навестить иль нет нужды?
Он с князем Святополком всюду рядом,
Твои с Путятой связи не худы?
Сказал бы, Ян, ему тревогу нашу
Послушал сам, что станет говорить,
Потом все думки эти вместе свяжем,
Чтоб глупостей каких не натворить.
Возьмёшь гостинец, голым не поедешь,
Поездку эту незачем скрывать.
Тепло, прохладу ли там встретишь...
Меня, прошу, пока не поминать.
Брат всё одно пойдёт, уедешь, к князю.
И я, спустя недельку, загляну,
Как он настроен — надо бы мне зАзреть ,
Поднять князей хочу я на войну.
Назад вернёшься, сразу соберёмся:
Бояре, Ратибор, Димитрий , ты.   
Покуда ждём, князьями здесь займёмся,
Гонцов пошлю, налаживать мосты».
«Согласен, князь, - ответил Ян, - с тобою,
Мне думки тоже душу бередят.
Затишье нынче, как перед грозою...
А ну, как ханы нас опередят?!
И смутно, князь, и даже непривычно
Когда от половцев набегов нет.
Такого не бывало, чтоб язычник
Сюда не приходил к нам дважды лет.
Жена у Святополка половчанка,
Не верю, что не знается с роднёй.
Пусть, замуж выйдя, стала христианкой,
Но кровь-то всё равно зовёт домой.
Ты думаешь она совсем забыла,
Что мужем был отец её убит?
Хоть Тугоркана сам похоронил он,
Но это ни о чём не говорит.
И он, князь Святополк, ей не перечит;
В полгода раз бывают кыпчаки
Увидеться, обмолвиться словечком...
Понять их можно, аще по-людски.
Но ради только этого бывают?
Путята, помнится, о них мне говорил,
Что ходят, слушают да подмечают,
А вскоре, смотришь, — город хан спалил.
Поеду, князь, пока у нас не жарко,
Не длинный путь — к обеду за рекой.
Не дай Господь, опять начнётся свалка
Кровавая да бабий плач и вой...!».

Поднял Владимир на войну со степью
Князей со всей земли не без труда.
Узнав о сборах, ханы вверглись в трепет,
Просить о мире стала каждая орда.
Причём все сразу, будто сговорились,
Показывая мирность своих чувств,
Но как всегда опять князей дурили,
Чтоб силы накопив, пойти на Русь.
И снова русские, поверив, согласились:
«Не надо ваших жизней, крови, вежей
И мы согласны мир от вас принять
С условием: ни конный и ни пеший
Не сунется нас больше воевать.
Но, аще вы однажды вероломно
Придете вновь с мечом, забыв обет,
Мечом же всех накажем поголовно,
Не различая, -  мал иль стар и сед».
Но как утерпишь тут, когда соседи
Едят и пьют, под крышу закрома,
В хлеву скотина, смерд не беден...-
Нога стремится к стремени сама.
И началась почти без передышки
Война со степью долгих восемь лет.
Закончили играть с ней в кошки-мышки,
Ответно бить врага всегда вослед.

Владимир не выпячивался явно,
Как в шахматах таился до поры,
Подчёркивал, что Киев самый главный,
Быть первым, знал он, хуже, чем вторым.
Но в жизни выходило по иному,
Она сама несла его наверх.
И не могло быть, верно, по другому,
Не столько для себя жил человек.
Владимир, Святополк договорились
Сойтись на левом берегу Днепра
Под Киевом на Долобске . Явились
С дружинами. Беда опять свела.
В шатре у Святополка совещались,
Но мнения вначале разошлись
Как в киевской дружине колебались
И от похода чуть не отреклись:
«Весна. Как можно отрывать от пашни!
Соха запросит скоро борозды,
Коня возьмём и смерд, ни с чем оставшись,
На баб наденет что ли хомуты?
Но, аще жито  в землю не посеет 
Какой с него потребуешь оброк?
Поход ты этот рано, князь, затеял,
С ним надо обождать ещё чуток».
Владимир хмыкнул и усы пригладил
И, спину выпрямив, заговорил,
Что было на Руси годами сзади
И сколько распри отбирали сил.
Затем о том, зачем просил приехать
Великого он князя, для чего
И о словах, звучавших не утехой
Для сердца и ума из уст того.
«Тебя я слушал, Святополк, дивился,
Слова твои верны на первый взгляд....
Спасибо, хоть на встречу согласился,
Не то о нас худое говорят.
Мне странно, что не смерда ты жалеешь,
А только лошадь — вдруг она падёт
В походе. Смерд землицу не засеет
И, значит, хлеб он после не пожнёт....
Но выйдет в поле смерд с конём, сохою,
А в этот час половчин налетит,
Отымет лошадь, а его стрелою,
Село сожжёт, семью его пленит.
Дороже кто нам — лошадь или пахарь?
Жена его с детьми и всем селом?
Помедлим аще, может одним махом
Погибнуть всё что есть... и поделом.
Поганые наглели год от года
Пока мы тут делили рубежи.
И, пользуясь таким у нас разбродом,
Творили: и разор, и грабежи.
Намного раньше, князь, нам было нужно
Своею ратью к половцам ходить.
Не ждать их у себя, а купно, дружно,
Полки соединив, в степи их бить и бить.
Зову князей всех, брат, на них подняться
И всех заставить ханов навсегда
Забыть дорогу к нам. Чтоб содрогаться
Они могли, о том помыслив иногда». 
Молчал князь Святополк, его дружина,
Не находя для возраженья слов.
Померкла с этим мнимая причина
И Святополк сказал, подумав: «Я готов».
«Добро ты сделаешь», - в ответ услышал,-
Других бы надо нам князей позвать.
Никто не станет, кто приедет, лишним,
Да смердов в ополчение собрать.
Работы много, всем найдётся дело,
В усердии придётся попотеть.
Земля в степи покуда не напрела
До паводка обязаны успеть.
За зиму кони степняков подбились,
Выносливость и резвость их не та,
Что летом, травушкой когда кормились,
А это, знаешь сам, для них беда...».
Но слушал Святополк почти вполуха,
Завистливою мыслью занятой;
Жужжала в нём назойливою мухой,
Мешая обрести души покой.
За десять лет «великого» правления,
Среди людей любви князь не обрёл,
Но ростовщик зато там без зазрения
Долгами, как сетями, всех оплёл.
Сейчас досада изнутри точила,
Что Новгород потерян навсегда
И с дележом земель не получилось
Как он хотел, и съезд не всё отдал.
Девизом жизни были: власть, богатство,
Стяжательством с зачатья заражён.
В любую авантюру мог ввязаться,
Когда такими же, как он был окружён.
Хотя и назывался князь «великим»
И почести по чину принимал,
Но рядом с Мономахом, бледноликим
Гляделся он и сам об этом знал.
Поэтому всегда при нём терялся,
Тушуясь внутренне, с собой борясь,
Но внешне никогда не проявлялся,
Казаться ниже чем он есть, боясь....
Свиданье было в марте, в первых числах ,
Где нет проталин — признаков весны
И санные дороги не раскисли,
И снег лежал январской белизны.
Поднять дружины — малая задача,
В дорогу снарядить куда сложней.
Учтёшь не всё — обратно не поскачешь,
Случайностей хватает на войне.
Был месяц впереди до ледохода,
Забот, как говорят, невпроворот!
И март непредсказуем на погоду,
Захочет и снегами припугнёт.
Еду тащили, ладили повозки,
Фураж, оружие, щиты, броню,
Чтоб никакой потом в пути загвоздки
Быть не могло: ни вою, ни коню.

Откликнулись на голос Мономаха
Князья другие, войско привели.
Все те, кто счёл  войну с врагом за благо,
Все кто оружие держать могли.
Из Полоцка Давид Всеславич прибыл,
Давид черниговский не в стороне,
Племянник  Святополка сделал выбор,
С дружиною примчался во главе.
Мстислав   Давидов из Дорогобужа, 
Сын младший Мономаха, Ярополк.
Олег из Северы отказом неуклюжим,
Больным сказавшись снова, приумолк.
Он дружбу давнюю порвать боялся
Со степью — вновь потребуется вдруг.
Перед князьями в том не зарекался,
А сам решал — кто враг, кто нынче друг.
Давида не удерживал в поступках,
За волю предпочтений не пенял.
За брата мог полезть в любую рубку;
Сейчас тому никто не угрожал.
Но смердов не противился отправить,
С черниговскими их объединив.
Себя в глазах людей, чтоб не ославить
Отказом от похода, очернив.
Старался быть Владимир сам и всюду,
Вникал во всё, совет всегда держал
С князьями и с простым, и знатным людом,
Со всеми, кто умел и дело знал.
Собрали ополчение большое,
Бывало так в часы лихих годин,
Но раньше все со стен привыкли  к бою,
А в степь пешком никто же не ходил.
Оружием не все из них владели,
А кто умел, сноровку растерял.
Учиться стали, чтобы меньшие потери
Иметь, когда орды накатит вал.
Наука эта скоро пригодилась,
Расскажем по порядку не спеша,
Как дальше всё потом происходило.
Тут главное ход дней не нарушать.
Князья задумку быстро ухватили,
Владимир только рад был, не скрывал.
В начале как, уже не суетились,
Что делать — каждый ясно представлял.

Туманы плотные садились на просторы,
На реках лёд заметно потемнел,
Грачи кричали полные задора
И день ненастный с ними веселел.
В последних числах марта Днепр очнувшись,
Расправил плечи, с гулом лёд дробя,
Вздохнул и, окончательно проснувшись,
Оковы скинул зимние с себя.
И льдины, друг на друга наползая
И натыкаясь, дыбясь и крошась,
И тесной массой шумной продвигаясь,
Свой бег начали к морю, не спеша
В потоке водном мутном, не бурливом
Под утро раннее, но тёмное. Ещё
Не обозначен свет зари ленивой
И солнцем новый день не предвещён.
Как первые разводья показались -
Спустили сразу на воду ладьи ,
День целый в путь-дорогу загружали,
Князь, младший Мономах, за всем следил.
С утра пришло всё войско на молебен,
Митрополит вёл службу - Николай.
Хотелось верить, что счастливый жребий
Всем выпадет, в родной вернуться край....
Три сотни вёрст водой прошли на вёслах,
Да ветер, в парус дуя, помогал.
Пришлось сменить привычные ремёсла,
Гребному обучиться час настал.
Часов по десять вёсла не сушили,
Гребцы сменялись прямо на ходу
И не роптали мужики, сносили
Все тяготы, привычные к труду.
Князья с дружинами скакали сбоку
Вдоль берега всё время на глазах.
Обоз тащился вслед неподалёку
С поклажею не лёгкой на возах.
Дозоры уходили вглубь степную
По обе стороны и вдоль Днепра.
Охрану выставляли в ночь двойную,
Коварный зная половецкий нрав.
Тем более, что путь речной открылся,
Ладьи с товаром шли: и вниз, и вверх,
Купец чужой и наш скорей стремился
Пройти его, надеясь на успех.
Особенно пока вода большая,
Пока пороги скрыты глубоко,
Но чётко знал, на этот шаг решаясь,
Рискует здесь не только кошельком.
Не сыщешь лучше места для засады,
Пороги здесь на семь десятков вёрст
Разбросаны естественной преградой
Течению из каменных торос.
Хотя снега лежат на южных склонах
Овражков, много мест ещё сырых,
Но это не препон отрядам конным,
Тем паче для наездников таких.
Кочевники страшны торговым людям
И тем кто груз и жизнь их охранял,
Когда они через пороги судно
Начнут тащить - тогда кыпчак не спал.
Пока в степи врага не замечали,
Корсак   мелькнёт да, суслики свистя 
У нор своих, как столбики торчали
Всегда настороже, опасность бдя.
Без дня неделю добирались до порогов,
Когда услышали под вечер на шестой
По курсу впереди далёкий грохот,
С ладьи передней крикнули всем: «Стой!
Гребите к берегу, переночуем,
Не то снесёт на камни, расшибёт.
Здесь днём-то завсегда вельми рискуем,
Идёшь, не знаешь никогда, что ждёт».
Владимир лечь не очень торопился,
Покуда всё объехал, посмотрел.
К ладьям спустившись, убедился,
Что всё в порядке и слуге велел
Князей позвать к нему вечереть.
Шатёр стоял уже и стол накрыт,
Ковёр походный посреди постелен,
Свеча пред образом Христа горит.
Спускалось солнце плавно за курганы,
И ветер стих, устав от беготни,
Заря над степью полосой багряной
Повисла, зареву пожарища сродни...

Весь груз с ладей стащили на повозки,
Чтоб камни на порогах не задеть.
Когда пропорешь днище, станет поздно
О недомыслии своём жалеть.
И ополчение сошло на берег,
Остались на руле и по бортам,
Гребцы в пути уже поднаторели,
Как будто жизнь у них прошла вся там.
И флот наутро двинулся к порогам,
Минуя их на ощупь каждый раз,
Надеялись на помощь только Бога,
Умение своё и верный глаз.
Когда прошли смертельный Ненасытец -
На пол-пути лежавшую гряду,
То кормчий молвил: «Братцы! Помолитесь
Всевышнему, что он отвёл беду.
Здесь водограй  с весны до ледостава, 
Берёт, как дань: людей, ладьи, товар,
Как в прорву канут, а ему забава...
Никто, попав к нему, не выживал.
Господь нас не оставит, вы молитесь,
Таких ещё четыре впереди,
Хоть меньше и спокойней, но глядите
Во все глаза — куда и как грести».
Два полных дня ушли на переправы,
Устали все, особенно гребцы
И пешим ополченцам, прежде бравым,
Теперь уже не скажешь: «Удальцы!»
У Хортицкого  острова приткнулись,
По бродам войско перешло туда,
Дозоры лишь оставив в карауле;
В таких делах смертельна слепота.
Князьям опять пришлось сидеть до ночи,
Сошлись у Святополка в этот раз,
Но к пустословью не было охочих
И также споров не было за власть.
«Владимир, князь, ты делу закопёрщик,
Тебе и править, значит, одному.
И сил твоих приложено всех больше.
Скажу тебе как старший — быть сему».
«Нет, Святополк. Один я не управлюсь,
Пока все вместе войско поведём.
Дружины, что пришли со мной, возглавлю,
Слова твои обдумать лучше днём.
Что скажете племянники и братья?
Согласны аще — вдарим по рукам.
Час поздний, надо бы поспать нам, -
Владимир засмеялся, - отдых дать бокам».
Князья ушли. Владимир задержался
Закончить диалог: «Ты, князь, прости,
Что разговор наш нынче не удался.
Плохие мысли все, прошу я, отмести.
Нас двое здесь, никто не помешает,
Поэтому лукавить ни к чему.
Разлад меж нами делу угрожает,
Возглавить нужно, прав ты, одному.
И коли ты, всё взвесив, поручаешь
Вести дружины дальше только мне,
Об этом завтра сам князьям вещаешь,
Не вышло чтобы так, как на Стугне».
Польстило Святополку, что Владимир
Его главенство, не принизив, подчеркнул,
И холод отношений между ними
На время их похода упорхнул.
Но сознавал ли разность уважения -
К себе и Мономаху до конца -
Других князей, людей из окружения
И, что не он - пример для образца.
Что тень молвы людской о нём недоброй
Висела и густела каждый год,
Делами тёмными самим собой обобран,
Неправедно и правит, и живёт....

Пожали руки и Владимир вышел,
Сплошная темень встретила его,
Лишь фырканье коней глухое слышно,
И жизни ночи звуков торжество.
«Мой князь, коня возьми, - раздался голос
И князь, узнав слугу, шагнул к нему.
«Не думал я, что будет такой холод, -
Продолжил тот, - но прихватил кошму».
Поёжился князь зябко, вздрогнув телом,
Взобравшись на коня, кошму забрал.
Укутавшись в неё, поехал первым,
Слуга за ним шаг в шаг не отставал.
Спать лёг не сразу, но пробыл недолго,
Смотрел за реку, тлеющий костёр...
Остывший воздух неприятно волглый,
Прогнал Владимира к себе в шатёр.
И только лёг, как тут же провалился
В глубокий сон, уставший от забот.
Проснулся в той же позе, не крутился...
Прилёг, казалось, будто - только вот.
Слуга поднялся, но Владимир раньше,
Пяти часов хватило, как всегда.
Привычку, знал свою он, не обманешь
Теперь уже, когда годов пол-ста.
В Великий пост скоромное не трогал;
Лепёшка, каша да из трав настой.
Держался правил христианских строго,
Тем паче в обстановке боевой.
С молитвой сев за стол, поел, что подал
Слуга ему на завтрак, приказал:
«Мне сына Ярополка, воеводу,
Бояр поклич сюда на полчаса».
Услышав топот, вышел сам наружу,
Мужи, здороваясь, толпились у шатра,
Князь глянул — были все, кто тотчас нужен,
Кому наказы надо дать с утра:
«Пускай дружины нынче отдыхают,
С рассветом, чтоб они без проволок 
Готовы были выступить. Смекаю,
Что путь уже до цели недалёк.
Димитрий, Ян и Ратибор останьтесь
И ты, князь Ярополк пойдёшь со мной.
Другие за людьми пока приглянте,
В запас себе займутся пусть стряпнёй».

Решенье Святополка с одобрением
Восприняли, никто не возражал.
И даже тот, кто болен самомнением,
Сидел спокойно молча и внимал.
Владимир встал, земной поклон отвесил,
О мыслях-планах начал свой глагол.
Чем дальше, тем всё было интересней,
И князь их ожиданий не подвёл.
«Спасибо, братья, вам на добром слове!
Побив врага, велико сделаем добра,
Чтоб к вечеру все были наготове,
Пойдём, молебен совершив, с утра.
Скажите всем, что здесь земля чужая,
Не к нам они, а мы войной идём.
Что будут биться насмерть, защищаясь,
Как мы всегда, когда они с мечом.
Разделим, Святополк, с тобою войско,
Но поровну к своим на два крыла.
О скрытности своей побеспокойся,
Нечаянно беда, чтоб не нашла.
А пешие пойдут с обозом рядом,
Щиты у них большие. Тяжелы.
Тащить их на себе совсем не в радость,
Пускай лежат в повозках до поры.
Сторожи  нужно выслать на разведку, 
Чтоб вёрст на десять знать наверняка
О всём. Найдите мужиков со сметкой,
Чтоб чуяли врага издалека.
Скорей всего степняк о нас проведал,
Поэтому навстречу поспешит.
С какими силами? По всем приметам
Сначала, как всегда, посторожит.
Не дать нам разглядеть себя поганым,
Ты, Святополк, пойдёшь вослед за мной
На три рывка в галоп отстань, пока мы
Не встретимся с ордою основной....».
Князья переглянулись, сомневаясь
В последних, ими слышанных, словах.
Сказали: «Князь, оторванность большая.
Успеем ли, пускай мы даже на конях?
Дорога, грязь... и кони подустанут
Да в сёдлах мы:  броня, щиты, мечи....
А ну, как половцы всю степь подтянут?
Не знаем, сколь сумели ополчить».
«А сколь ни есть, не кинутся нахрапом,
Нас не поняв, - Владимир отвечал, -
Не зверь, почуяв жертвы сытый запах,
Подумают сперва с чего начать.
Когда увидят наше ополчение,
Зело, смекаю, будут смущены.
Но без коней, в их прежнем помышлении,
Такие ратники им не страшны
И мнится мне, что пешцы слабым местом
Покажутся тогда. На них орду
Нацелят, а из прошлых лет известно;
Надеются всегда на быстроту.
Кто с половцем встречался не однажды,
Великий князь, мой Ярополк, Давид....
Тот знает их налётов первых тяжесть,
Что кажется ничто не защитит.
Но мужиков мы для чего учили?
Чтоб, устрашившись, бросились бежать?
Не по неволе, сами исполчились
И будут гнуться, но удар держать.
Я всё сказал. Теперь соображайте
В какой черёд и кто к кому примкнёт.
Скажите нам и тут же выезжайте,
К утру готовьтесь, время нас не ждёт».
Совет закончился, князья к дружинам
Отправились с боярами к своим.
От них отдельно был Владимир с сыном,
Отец хотел уединится с ним.
К шатру подъехав, к сыну повернулся:
«Зайди, к тебе есть важный разговор».
Прошёл, откинув полог, и разулся,
(устали ноги), сел и речь завёл:
«Садись-ка рядом, Ярополк, есть дело,
Скрывать не буду, князь, опасное вельми.
Годами ты не мал и воин зрелый,
Поэтому послушай и пойми.
Надёжнее тебя, мой сын, не вижу
И верю, что меня не подведёшь.
Умом проворным Богом не обижен,
Поэтому впросак не попадёшь.
Под вечер ты на тот вернёшься берег,
А утром рано, нас не ожидай
Пока мы встанем, да людей проверим,
Коней, всё воям объяснив, седлай.
Со всей своей дружиной гридней
Скачи вперед верстах от нас в пяти.
Что делать — сам решай, врагов увидя.
Коль мало их, стремись не отпустить.
Соблазну не поддайся, не преследуй,
Когда они обратно вдруг да побегут.
На эти вот нехитрые секреты
Успешно многие из вас клюют.
Смотри, не верь их первому отскоку;
Стараются в засаду заманить.
Не выдержишь — поплатишься жестоко,
Себя, людей, князь, можешь загубить.
Но, аще только это не уловка -
Без боя постараются удрать.
Вот тут явите всю свою сноровку,
Чтоб, кровь из носа, но врага догнать.
Чтоб ни один из них не смог вернуться,
Пускай безвестность ханов тяготит,
Однако, Ярополк, всё в Божьих руцех....
Храни Господь вас, а теперь иди».

Дозоры, веером раскинувшись, умчались
В степную пустынь рано до зари.
Полки с рассветом быстро просыпались
И после трапезы, молебна - вслед пошли.
Пока всё шло по плану Мономаха,
И рати двигались свободно на восход.
Владимир узнавал князей по стягам,
Тревожился, что сын гонцов не шлёт.
Но в первый день сторожи доносили,
Что степь пуста, как после мора, вся.
Одни лишь облака над нею плыли...
Но верить тишине никак нельзя.
Под вечер всадник прискакал от сына,
Но Ярополк тревоги не являл.
А, чтобы полную иметь картину,
Князь, взяв охрану, к брату поскакал.
У Святополка он не задержался,
Шептались час, не более, вдвоём.
Вернулся затемно, уже не волновался
И лагерь свой объехал перед сном.
С князьями говорил он по дороге,
Не хочется ни слушать, ни вещать...
Одно и то же - это для убогих,
Поэтому не стал их приглашать
К себе. Поел и, с головой укрывшись,
Заснул. На зорьке снова на ногах.
Не сядет есть, пред тем не помолившись,
Не делал ничего князь второпях.
Топтало снова войско степь без края,
И день второй склонялся на закат.
Кого из них возьмёт земля сырая?
Кому судьба даст шанс прийти назад?
Никто не знал и степь о том молчала,
Ковыль шуршала сухо под ногой,
Луна, взойдя, неполная скучала
И солнце собиралось на покой.
На третий день, за часом пополудни,
Заметили вдали двух верховых,
Скакали к ним они в степном безлюдье,
К кому ещё, когда здесь нет других?
Князь подал знак, полки остановились
И стали ждать наездников лихих,
А те коней, подъехав, усмирили,
Щиты, кольчуги в пятнах кровяных.
Спросил, нахмурившись, увидев это:
«Дружина где? Князь жив, убит, пленён?
Чья кровь - своя, врага? Я жду ответа,
Какой и кто, притом, понёс урон?».
Но вои, улыбаясь, попросили:
«Воды нам  дай - ни капельки с утра».
Не отрываясь, фляжки осушили,
Затем Владимиру: «Никто, князь, не удрал.
К полудню мы покончили с вражиной,
Но пятеро из наших полегли.
А князь живой, жива его дружина,
За это Господа благодари.
К тебе послали, мы не отдыхая,
О том сей час же всё передаём.
Ему обратно будет весть какая?
Скажи нам, князь, и мы назад пойдём».
«Стоянка будет далеко ли князя?
Пускай меня на этом месте ждёт,
Глядит за всей округой в оба глаза, -
Ответил им, - беспечность подведёт…»

...Дозоры выставив, вокруг своей ночёвки,
Князь Ярополк улёгся почивать.
День завтрашний опять не будет лёгким,
Кого-то здесь навек положат спать.
Костров не жгли и ели всухомятку,
Коней кормили прежде чем себя,
К такому жизнь учила распорядку
Походному в дружинах, всё терпя.
Снимали сёдла, трензели   уздечек 
И потники, смотрели лошадей,
Беда, когда сотрёт до крови плечи -
Тут впору дать хозяину плетей.
Здоровый конь — надёжная опора,
Напарник в сече, в буднях верный друг.
А ночь во сне обидно мчится скоро,
Всё с утром возвращается на круг.
И в это утро встали с первым светом,
Поели, в сёдла и опять в дозор
Искать следы, стоянки по приметам
Весь день, топча без устали простор.
«Остап! - позвал к себе сторожи старший,-
Соскочь с коня да ухо приложи
К землице. Может, что она расскажет?
Послушай милую, как не дыши».
Поодаль, всадник спрыгнув, распластался
И ухо приложил, и слушать стал.
Минуты три лежал, потом поднялся,
Пожал плечами. «Тихо всё», - сказал.
«Почали третий день и всё без толку,
Ни звука, ни следочка.... Где они?
Скорее так увидим Дон и Волгу,
Чем половцев, устав от беготни, -
Ворчал дозорный ратник, рассердившись, -
Возможно, утекли давно от нас?
А мы тут носимся, не евши и не пивши,
По всей степи не первый день и час».
«Тебя, Остап, они так испугались, -
Похлопал старший воя по плечу, -
Что сразу же себе в портки наклали.
Туда смотри, шутник, и ставь свечу.
Все видите как пыль вдали клубиться?
Дозоров наших там не может быть,
Самим бы надо нам пока укрыться
Да князю Ярополку сообщить.
Коней в траву кладите, не торчите!
И тихо чтоб! Остап, в дружину мчись,
Скажи ему, что сам глазами видел,
Ты понял? Да не стой, поторопись!».
Вздохнул князь даже как-то облегчённо,
Когда дозоры вести принесли,
Что сколько половцев там конных
О всём, что выведать о них смогли.
«Всего их сорок? Ну, аще больше всё же? -
Ещё раз князь гонцов переспросил, -
И в нашу сторону, и без сторожи?
Ошиблись — накажу!» - им пригрозил.
«Мой князь! - здесь тысяцкий вмешался, -
От трёх застав глаголят об одном,
В сторожи мною каждый отбирался,
Не столько крепкий телом, как умом».
И Ярополк, на двое разделившись,
Отряд побольше лично сам повёл.
О месте встречи с ним договорившись,
С другим, поменьше, тысяцкий пошёл
На юг, почти назад коней направил
Широкой рысью с глаз скорей долой,
Потом свернув на солнце, шаг прибавил
И вскоре оказался за спиной
У половцев, себя не обнажая.
Сошли с коней, держа их в поводу
Курганом невысоким прикрываясь,
Смотрели - как себя те поведут....
Трусили половцы не плотной кучей,
Оглядывая местность на ходу,
Где каждый холм и куст давно изучены,
Врасплох себя застать здесь не дадут.
Однако зоркоглазые зевнули,
Но поняли, когда столкнулись в лоб
С отрядом Ярополка. Не свернули,
А бросили коней борзых в галоп
Туда, кто рати сам к ним вероломно
Привёл с мечом не милости просить,
Очаг их рушить в мести неуёмной
Да кровью близких землю окропить.
И мчались кони, ветер обгоняя,
И стрелы сыпались густым дождём...
Со смертным выдохом, клинки роняя,
Летели всадники на землю кувырком.
Стерпел отряд смертельный дождь калёный,
Щитом себя закрыли и коней,
А половцы порывом возбуждённые
Набросились напористей и злей.
Князь ждал, что половцы, начав атаку
И стрелы выпустив, умчатся вспять,
Но эти лезли безоглядно в драку,
Как будто не дано им умирать.
Дружина развернулась для охвата,
Неслась на них с мечами наголо
И вот, настало время для расплаты,
С десяток в первый час тех полегло.
Юлой крутились, падали, боролись,
Но только бы убить любой ценой.
На группы всадники-враги по полю
Рассыпались и бились меж собой.
Второй отряд стоял по-за курганом,
Следил за боем, время выжидал,
Когда от схватки ратники устанут,
Тогда и тысяцкий подаст сигнал.
А кони половцев уже давали сбои;
Одышка, слабость вяжут крепче пут.
Бестравье долгое всегда зимою
Для них бедою обернулось тут.
Занервничали кони, спотыкались,
Артачились, кусали удила...,
А силы половцев от рубки вяли
«Не вынесут!» - пронзила мысль-игла.
Вожак им, хан, гортанно крикнул что-то,
Из боя выйдя, ринулись назад
Туда, где степь родная и свобода,
Где жизнь и ветры вольные шумят.
Но поздно было, их опередили,
Спешили с копьями наперевес
Дружинники - десятка три, четыре,
А половцам казалось будто лес.
Кольцо сжималось, сзади наседали
И спереди почти отрезан путь.
Куда бежать? Отчаявшись, метались,
Ища лазейки, чтобы ускользнуть.
Но всюду лица виделись чужие,
Ещё минуты и конец, сомнут!
Удача их покинула впервые,
Но жизнь за просто так не отдадут.
Дрались они с отвагой обречённых
И ловкостью невиданной ещё
И яростью, и падали сражённые
И смерть их принимала на учёт.
Хан вырвался, поверив во спасение,
Прижался к гриве, бросился бежать.
Коротким это стало утешением -
Клинок заставил землю обнимать.
За ним, заметив, тысяцкий пустился,
Стрелой помчался верный аргамак . 
Догнав его, дружинник не глумился,
Рубил с носка на придыханье «гх-хак».
Сплеча рассёк мечом, с оттяжкой
До пол-спины, привстав на стременах.
Валясь с коня, хан вскрикнул жутко, страшно
И повод конвульсивно сжал в руках.
В убитом распознали Алтунопу,
Был молод хан, но дерзок и кичлив.
Храбрец не долго только ханом побыл,
В бою бездарно голову сложив.
Собрали после боя всё оружие,
Коней поймали и в табун свели,
Товарищей, когда их обнаружили,
Прощаясь по обряду, погребли.
Печаль и радость вместе уживались
В сердцах дружинников — людей войны;
Кручиной за убитых наполнялись,
А радостью, что дни их продлены.
До сумерек полки сошлись с отрядом,
Владимир Святополка известил
Об этом и о первой нынче схватке,
Приехать срочно на совет просил.
Сторожи дальние из поиска вернулись,
Когда цеплялось солнце за курган,
Степные дали в золоте тонули
И тенью синей укрывался стан.
Пока гонцы туда-сюда скакали,
Владимир воевод, при нём князей
Собрал к себе, сказать, чтоб знали,
Что рядом враг и жечь нельзя огней.
«Прости, Великий князь, что на ночь глядя,
Позвал. К тебе приехал я не сам.
Давай с князьями вместе здесь присядем,
Решим, что нужно сделать завтра нам».
Сидели долго, спорно совещались,
Ничью Владимир мысль не отвергал,
В конце уже, пред тем как попрощались,
Суждения послушав всех, сказал:
«Пускай сторожи в ночь уходят, ищут.
Разъезды встретив, тут же истребят.
Наверно завтра, братья, как я вижу,
С ордой столкнёмся. Люди пусть поспят
Спокойно ночь. Пока не говорите,
Чтоб утром были, выспавшись, бодры.
Князья, на зорьке пешцев соберите;
Щиты проверьте, копья, топоры.
Без умысла орда отряд не вышлет,
Который здесь полёг, минуя плен.
Дозоры нам дадут о ней услышать,
В её повадках мало перемен».
Пред зорькой князь разбужен был досрочно,
Гонцы с ночных дозоров донесли:
«За ближней речкой, берегу восточном,
Замечены огни костров вдали.
Но мы за речку уходить не стали,
Оттуда к нам никто не проходил.
Всю ночь мы, князь, за ними наблюдали
И, судя по огням, несметно сил.
Вёрст семь от нас до речки этой будет,
На полночь   там урочище шумит,
Течёт на полдень , а зовётся Сутень   
И, видно, здесь нам сеча предстоит».
Услышав новость, князь совсем проснулся:
«Ну, вроде, как от сердца отлегло.
Теперь не сон», - подумал. Сел, обулся
И вышел. Светом утро занялось.

Глава 10.

Река Сутень. Битва (4 апреля 1103 года).

Прознали всё-таки, как не таили
Себя дружины русские от них.
Сбежались ханы на совет, рядили
И мысль возникла вновь об отступных.
«Пошлём к князьям просить о мире,
Дары большие им преподнесём.
Мы много зла земле их причинили,
Боюсь, что сил не хватит, не побьём.
Собрали, чую, рать князья большую,
Отважились, пошли нас воевать
И кони их сытней всегда зимуют,
А в наших думах: «Где корма достать?»,-
Так старый, умудрённый Урусоба,
Склонить пытался к миру остальных,
И хан Бельдюз за это был, но оба
Услышали насмешки молодых:
«Князей боитесь словно лошадь плети,
Но с ними мы расправимся без вас,
Потом на Русь пойдём, избивши этих
И кто там защитит тогда от нас».
Вперёд послали хана Алтунопу,
Проверить силу русских на себе,
Но бесшабашный канул словно в воду
И о его не ведали судьбе.
Разведка тоже уходила безвозвратно,
Где русские — никто не знал пока.
Молчание давило неприятно...,
Разгадка вся была недалека.
Четвёртого апреля утром встали
И вскоре речку Сутень перешли,
В версте за нею рати увидали,
Кого найти, пытаясь, не смогли.
Такого войска Русь не собирала
Огромного. Но взор влекли щиты
И пешие, их прежде не бывало...!?
Глазами — да, умом не ощутить.
Орда, смеясь язвительно, смотрела
На ломкие ряды из мужиков,
Одежду без брони почти, не веря,
Что те не испугаются клинков:
«Повывелись у русских, верно, кони,
Хватило только гридням да князьям,
Рубить их надо всех, как есть, под корень,
Великий Тенгри-хан    поможет нам».
Князья с полками молча наблюдали
Как половцы штурмуют речку вброд,
Как выбравшись на берег, занимали
Свои места, их зная наперёд.
С минутой каждой множилось число их,
Разливом растекаясь по степи.
Чуть больше часа так, без перебоя,
Орда копилась тучей у реки.
И вот настал он, этот день конечный,
Мгновений сгусток, разменявший жизнь
На смерть для тысяч, уходящих в вечность,
И тем, кому лампады не зажглись.
Орда, построившись, готовилась к сражению,
Нацелив сокрушающий удар
В чело , туда, где было ополчение...   
 (Владимир правильно предугадал).
Дал знак хан Урусоба и армада,
Коней огрев, помчалась на врага,
Накатываясь будто вал девятый,
И топот конский землю содрагал.
Сорвавшись с тетивы, летели стрелы,
Не прерываясь в цель вперегонки;
От тьмы великой небо посерело...
И грохотом неслись их жал клевки.
Но сразу по команде за щитами
Укрылось ополчение от стрел
Тяжёлым оказалось испытание -
Стоять вот так, глядеть на свой расстрел.
В ответ навстречу стрелы полетели,
Выискивая жертвы на скаку
И песнь заупокойную пропели
Не одному ордынцу-степняку.
Лавина, нарастая, приближалась,
Отчётливо стал слышен стук копыт,
Но зычная команда прозвучала:
«Принять коней на копья и на щит!»
Передний ряд, второй, за ним и третий...,
Преобразились в грозного ежа;
Не обойдёшь его и не объедешь,
И он не собирается бежать.
И кони с маху-бегу напоролись
На копья - смертоносный частокол
И вздыбившись свечой, и ржа от боли,
Наездников роняли под топор
Отточенный и скорый на расправу.
Без промаха мужицкая рука
Рубила, с матерщинною приправой,
Упавшего вражину-кыпчака.
Ломились половцы, не разбираясь,
Стремились брешь пробить быстрей в щитах,
Но ополчение, рядов не размыкая,
Сражалось, не жалея живота.
И половцы, неся урон, смешались,
Погашен первый главный был удар,
На смену павшим новые бросались
И, вот, желанный час для них настал,
Когда строй пеших всё же разорвали.
Ещё сильнее вспыхнула резня,
Но русы поле боя не сдавали,
Их только смерть могла с врагом разнять.
Мечом уже навряд кто размахнётся,
Когда дошло до свалки — грудь на грудь,
Когда кыпчак конём нахрапом прётся
И ты хоть чем его сумей пырнуть.
Топор и нож подручные надёжны,
С мальства привычны смерду-мужику...
А Урусоба, хан, глядел встревоженно,
Не нравился ход битвы старику.
Орда, уткнулась в пеших будто в  стену
И, дружный встретив, слаженный отпор,
Сражалась безуспешно. Перемену
Заметил эту вскоре княжий взор.
Орда дралась, топчась почти на месте,
Людей, коней теряла и азарт,
Увязнув глубоко в кровавом месиве...
Победы призрак таял на глазах.
Часы не шли, они стремглав бежали,
Скатилось солнце за полдень давно,
Противники неистово сражались
А кровь пьянила крепче чем вино.
И люди падали в изнеможении,
Усталость крайняя валила с ног.
Кто замертво, кто в крайнем изнурении
Лежал и тоже встать почти не мог.
Валялись трупы на земле навалом,
(врагов навеки примирила смерть),
На это даже воины бывалые
Без содроганья не могли смотреть.
А вести стали поступать дурные;
Хан Кочий пал, Кунам, Асуп Кутык,
За ними вскоре пали остальные
И чуть не половина всей орды.
И старики: Бельдюз и Урусоба
Своих на помощь двинули коней.
Ещё готовы были и способны,
Сражаться с остальными наравне...
Судьба распорядилась по другому,
Хан Урусоба сразу был убит,
Бельдюз, хан, тоже не увидел дома,
Пленён, казнён затем. В земле лежит
С другими двадцатью, что пали в брани.
Их дома не дождутся никогда:
Ни поздним вечером, ни утром ранним,
Над ними лишь ковыль да лебеда....

Владимир был правее ополчения,
На левом Святополк стоял крыле.
В дружинах проявлялось нетерпение
Но князь удерживал людей в седле
До той поры пока их не накрыло
Краями атакующей орды,
Но выдержка и здесь не изменила
И встретили врага без суеты.
Часть конницы связали встречным боем,
Ударили с боков и отвлекли
От главных сил, закрыв ей путь собою,
Тем самым ополченцам помогли.
Но в сечу кинулись не все дружины,
Владимир со своей пока не лез.
Смотрел и ждал, когда орду покинут
Запал и силы всем желаниям вразрез.
И этот час пришёл, когда отметил,
Что кони степняков истомлены,
И всадники не те, и... не замедлил
Зайти им в тыл с дружиной, со спины.
Пред тем как меч свой вытащить из ножен,
Гонца к дружине киевской послал:
«Иду в обход и ты, князь, сделай то же,
Ударить разом надо, жди сигнал».
И Святополк ни часа не теряя,
Сигнал увидев, двинулся вперёд,
Дружину за собою увлекая,
Пустив коня ретивого в намёт.
И половцы, не выдержав удара,
Бежали в панике, забыв зачем пришли.
Побоище так сильно измотало,
Что лишь немногие уйти смогли.
Остатки словно бурей разбросало
По всей степи азовской и за Дон.
До ночи войско русов добивала
Врагов отставших, не беря в полон.
Бельдюза к Святополку притащили,
Аркан не дал возможности удрать.
Глаза его о милости просили
Но князь велел Владимиру отдать.
Услышав это, сердце задрожало
И хана спеленал животный страх,
Судьба ему добра не предвещала
И слабость он почувствовал в ногах....
«Конязь, - вскричал, Владимира увидев,-
Возьми что хочешь, только не губи,
Коней, скотину, злато — всё берите!».
Упал хан на колени и вопил.
«Вы, ханы, сколько раз давали клятвы,
Потом, забыв их, тут же шли войной
На землю Русскую?-буравя взглядом
Бельдюза, пытал его, кипя душой,      
Назад тому два года между нами
Во граде Сакове положен мир.
Но год спустя, Боняк опять с полками
Пришёл и веси наши разгромил.
Зачем же не учил сынов и родичей,
Что клятвы надобно всегда блюсти?
Ты кровь лил христиан и подличал,
Придётся, хан, за всё ответ нести.
Не выкупом возьмём коней и злато,
Будь кровь твоя на совести твоей
И речь с тобою - слов пустая трата...,
Ты час назад,- заметил,- был храбрей».
Хан поднял взгляд на князя, сердцем рухнув.
В глазах того чернел лишь бездны мрак.
Во рту от страха появилась сухость,
Заметив, как Владимир подал знак
Дружинникам и те, не размышляя,
Схватили хана, вытащив клинки,
И волоком почти, под зад пиная,
Свели в сторонку, изрубили на куски.
Но князь не стал смотреть на казнь-расправу,
А молча повернулся и ушёл.
Картин хватало без того кровавых,
И он не личные здесь счёты вёл.
Теперь на месте брани тишь стояла,
За речкой тлела зорьки полоса...
Покой возня зверушек нарушала, 
Да раненых летели голоса.
Когда все собрались князья — стемнело,
Владимир обратил к ним взор и глас:
«Великое свершили, братья, дело,
Господь избавил от врагов всех нас.
Возрадуемся и возвеселимся,
Он главы змиевы поганых сокрушил.
Нам враг сегодня давний покорился,
Сей день Господь его же сотворил».
Не две, не три, а десять тысяч жизней
Лежали в ковыле-траве, в пыли...
Но после небывалой ещё тризны
Веселию отдаться не смогли.

Три дня потом убитых хоронили,
По чину православному отпев.
Давно кресты на этом месте сгнили,
Дождями время смыло, отшумев.
Но сколько было их, кто умер после
От ран тяжёлых на пути домой?
Теперь об этом никого не спросишь.
Победу взяли, но какой ценой!
Вернулись победители со славой
И мирной жизнью зажила земля,
Растили хлеб, детей, косили травы
И, значит, жертвы были те не зря.
Пришёл конец тревожным ожиданиям
Своих отцов, мужей и сыновей.
Утихла радость и слеза стенания
По не вернувшимся из тех полей.
Надеялся Владимир, что не скоро
Опомнятся кочевники, забыв,
Что можно оградить себя от вора,
Ему по локоть руки отрубив.
Но... был жив пока Боняк неукротимый,
Гулявший по степи днепровской хан.
Пределов русских не ходивший мимо
И разорительный как ураган.
Он проявился через год со дня событий
И у ЗарУба   встал, и торков пощипал
На правом берегу Днепра. Насытив
Себя награбленным, опять пропал.
С днепровской переправы сообщали:
«Дымы, пожары, князь. Заруб горит.
Свирепствует, бежавшие сказали,
Боняк там и насилие творит».
В год следующий трижды прибегали
Кочевники в пределы киевлян
Два раза безответно обирали,
Но в третий был отпор достойный дан.
Их гнали от Заречьска до Дуная
Полон отняли, многих посекли
И половцы, со страху убегая,
Бросали всё, награбить что смогли.
И снова, год спустя, с ордой он вылез,
Назойливый и наглый, как оса,
Под носом у Владимира   и вывел
Табун коней почти что на глазах.
Уверовав в свою звезду-удачу,
(в везенье не откажешь кыпчаку),
Но жизнью соплеменников оплаченной,
А к ним он относился как к плевку.
Всегда Боняк-хан ускользал от кары,
Дивился Мономах всегда чутью
Степного лиса, которое досталось
Подобно бессловесному зверью.
Но хитрый хан не лез в степные дали,
Крутился возле ближних рубежей.
Час выберет, броском змеи ужалит,
Награбив, скроется в норе своей.
За тридцать было молодцу степному,
За просто так собой не рисковал.
Расчётом трезвым и нуждой ведомый,
Боняк по силам жертву выбирал.

Владимир, поджидая приближённых,
Сидел в палате за большим столом
И думал о делах недовершённых
И тех, что прибавлялись с каждым днём.
Не радужные мысли вились роем:
«Войной запахло - видно по всему,
Боняк враждебно смолоду настроен
К Руси да Шарукан   примкнёт к нему,
Да недобитки орд в сраженье прошлом...
За годы эти молодь подросла
И к делу ратному вполне пригожа,
Поди, другого и не знает ремесла...»
Прервал раздумья Дмитрий Иворович,
Когда, в дверь постучав, к нему вошёл.
У князя был он человеком новым,
Расковано себя ещё не вёл.
Войдя, в углу на Спас перекрестился,
С поклоном произнёс: «Будь здравым, князь!».
Навстречу вышел тот, не поленился,
«И ты будь здрав!», - ответил, вновь садясь.
Пришли минутой позже остальные,
Не часто князь всех вместе собирал,
Но тучи намечались грозовые
И он бояр созвав, совет держал.
О всём узнать умом своим пытливым,
Всегда стремился больше всех других,
И сделать, постараться, верный вывод
О замыслах, особенно степных.
«Что делать будем? - начал князь вопросом,
Когда мужи расселись за столом, -
Коней угнали наших из-под носа,
Спалили сёла, а людей в полон.
Повадился Боняк из поднепровья,
Отпор не получая. Осмелел
И землю нашей поливает кровью, -
Владимир говоря, лицом мрачнел, -
Терзает нас четыре года с лишним,
Давно пора шакала проучить.
Хочу, бояре, я от вас услышать,
Как руки хану нам укоротить?
И старый Шарукан в степях у Дона
Томимый чувством мести, часа ждёт,
Орду с насиженного места стронуть
И бросить против нас её в поход.
Не думаю, что нам простят, смирившись,
Разгром свой половцы, не отомстив.
Но только меж собою сговорившись
И только орды все объединив.
Но помните, что есть ещё Аепа
И тоже рыщет здесь недалеко.
Но он всегда своею мыслью крепок,
Орда его живёт своим мирком.
Не стоит нам гадать как обернётся,
А быть всегда и всем настороже.
Пока Аепа в наши земли не суётся,
Но ведь не знаем что там на душе».
Князь смолк, обвёл всех взглядом и поднялся,
Прошёл к стене и стал смотреть в окно.
А мирной жизни ход не получался,
Как думал он, - всё рушилось войной.
Тут голос Дмитрия вернул его к беседе,
Вниманье привлекая с первых фраз.
Не зря его Владимир заприметил,
Пришёл, как видно, воеводы час.
«Что половцы, не знаю, затевают,
Хотелось бы проведать мне о том.
Их частые набеги заставляют,
В сундук не класть кольчугу и шелом.
Поэтому не худо бы сторожи,
Как было раньше, в степь отправить к ним.
Безвылазно пусть будут там. Дороже
Заплатим, ащё не опередим».
Князь хмыкнул: «В корень смотришь, воевода.
Дозоры дальние да тайные нужны.
Людей пошлите не абы кого-то,
А те которые искушены...».
«Дружины нашей будет маловато,
А с нивы смерда летом не возьмёшь, -
Вмешался Ян, - когда вражина клятый
Придёт, кривой приставит к горлу нож».

Мужи загомонили меж собою
От всех услышанных тревожных слов.
Владимир покачал досадно головою
И громко молвил: «Слушать всех готов,
Но не кагалом сразу голосите.
Есть мысли добрые — явите внятно вслух.
Кумекать нужно нам не о защите,
А как в степи разбить их в прах и пух...
Один раз отогнать мы не успели,
В другой ушли не битые в ответ.
Беспечность нашу видя, налетели
И принесли нам горестей да бед.
Ты прав, Ян, наших сил не хватит,
Врага побить мы можем, но сиречь
С дружинами другими, коль порядим,
Сумев, соседей к этому привлечь...»
И, засидевшись, долго говорили
Не только о войне и кыпчаках;
О людях, чьим трудом они все жили,
Заботах многих, разбираясь в мелочах.
Князь с осени до дней весенних ранних
В полюдье  уходил с дружиной всей      
И смерды приносили свою дань им,             
Порою впроголодь держа детей.
Он разные ремёсла знал руками,
Горазд был в кузне и пройтись с косой,
Топор подвластен плотницкий и камень...
Всегда во всём бывал самим собой.
«Ты, Ян да Дмитрий малость погодите,-
Когда все встали — их остановил, -
Пока прощаюсь, морсом освежитесь».
И сам мужей до двери проводил.

Вернувшись, сел на лавку возле рядом:
«Теперь мой сказ не для ушей сторонних.
В степи дозоры скрытные давно,
Приносят вести мне и, как я понял,
Там ханами почти всё решено
И в августе, возможно, чуть попозже
Придут сюда Боняк и Шарукан;
Когда зерно у нас в амбары сложат,
Тогда есть цель, прибрать его к рукам.
Не только месть, - зима их подгоняет,
Не запоёшь с одной конины песнь.
Там дети больше всех зимой страдают,
Тогда хоть где возьми, а дай поесть.
Ты, Ян, без малого со мной лет двадцать
И Ратибор (в отъезде он теперь),
Всей жизнью знаем — половцам деваться
Некуда, как грабить нас. Иначе смерть...»
«Всё верно, князь, - поддакнул Ян ,-
По воле Божьей мы у них под боком
И есть что взять, чтоб с голоду не пасть.
И били их нещадно — много прока?
Но от набегов степь не зареклась...».
«Пока им жилу становую не разрубим -
Покоя не видать нам никогда.
Когда поймут князья, а день наступит
Такой — исполнится моя мечта, -
Ответил Яну князь, - но к слову это.
Поскачешь завтра в Киев сам с утра,
Чтоб Святополку обо всём поведать.
Просить помочь на степь князей собрать.
Гонцы с тобой поедут, Ян, попутно
В Чернигов, Северу и к сыновьям
С наказами. В неделю обернутся;
Расскажите как приняли вас там.
А мы посмотрим наше порубежье,
Послушаем, что люди говорят,
Потом же по следам вестей по свежим
Подумаем, когда нам бить в набат....».

Дружины собрались в конце июля -
Начале августа. Сначала сыновья,
Затем полки Олега подтянулись,
И Святополк с дружиной киевлян.
Теперь надежда только на разведку,
Её способность всё разузнавать.
Она в степи сейчас, как дверца в клетке,
Имеющая цель — не прозевать.
Девятого числа, под самый вечер,
Приплёлся всадник от реки Хорол.
И конь был измождён, и сам увечен
Он к князю не без помощи добрёл.
Увидев гридня, и, поняв, что ранен,
На лавку усадил его. Слуге:
«Сходи за лекарем, пускай он глянет
Гонца. Кусок стрелы торчит в ноге».
«Мой князь, помилуй, но дурные вести
Принёс тебе я — половцы идут.
Хорол они прошли теперь, и если
Промедлить, осадят и сожгут
На Суле Лубен... Не выдержать осаду...
Их много, князь... Числа, скажу, им несть...
Обложат так, что даже змею-гаду
Не будет где, возможности, пролезть.
Отправились втроём сюда с заставы,
Наткнулись невзначай на степняков...
Двоих пришлось своих лежать оставить,
А я ушёл от этих молодцов.
Конь вынес, но стрела бедро пронзила,
Насквозь ударила кусачая беда...
Скорей всего, что лучник был мазилой
И слава Господу, а рана — ерунда».
Гонца князь слушал, не перебивая;
Пусть выскажется, радуясь, что жив.
Дорогу ратники себе не выбирают,
Она одна у них — земле своей служить.

Без паники и княжеских урядов
С зарёй дружины вышли налегке,
Для рати взяв с собою всё что надо,
Два дня спустя, продвинулись к реке...
Враги уже всю крепость обложили,
Но штурм не начинали. Чего ждут?
Шакалами голодными кружили
Вокруг. Надеялись, что так её сдадут?
Сдадут, конечно, - только после смерти,
Когда не станет меч держать кому,
А город не откроет сам им двери,
Хоть будут жизни все там на кону.
Один раз погибать всего — не дважды,
Чем видеть издевательства врагов
Над жёнами, детьми и жаждать
Им смерти, а не муки от оков.
...Дозором бдящим шли вперёд сторожи,
Разъезды половцев сбивая на пути.
Полки уверенно рысили и ничтоже
Сумняшеся , что нет рогаток впереди.
Часа за два до Сулы задержались,
Князья вдруг усомнились; как им быть?
Начать атаку сходу? Но мешали
Река и время, или лагерь здесь разбить.
Владимир резко, гневно, с повеленьем:
«Дозоры для чего туда-сюда гоняем?
Чтоб знать где нет и где в тот час он, враг.
А спорим, значит, им не доверяем,
Но думать будут: «Кто из нас дурак?»
На Суле все давно известны броды
И путь свободен, люди возле ждут.
Дружинам переправиться и сходу
Ударить, прежде чем враги поймут,
Опомнятся, а их мы не считали
И мне не ясно — чья тогда возьмёт?
Кочевники не лаптем щи хлебали,
Умеют постоять за свой живот.
Внезапность — вот в чём нынче наша сила.
Вы, братья, не сердитесь на меня,
Но ваша нерешительность озлила,
И времени прошло почти полдня.
Сторожи нас пока не подводили,
Доверимся их слуху и глазам.
Да с Богом, братья, дальше попылили,
Сегодня будет жарко небесам».
На это даже Святославич не ответил
И, с мысли едкой сбившись, промолчал
И Святополк сказал лишь хмуро: «Едем»,
А сыновей Владимир, как не замечал.

Полки князей нежданные свалились
В разгаре дня на половцев, как снег
В июле если бы. Кололи и рубили,
И не сбавляли набранный разбег.
Поставить даже стягов не успели
Боняк и Шарукан и лагерь не готов
Был к схватке. Сидели, грелись, ели,
С ключами ждали горожан-послов.
А вместо них примчались смерть и ужас,
Трава окрасилась в багровый цвет,
И корчились враги в кровавых в лужах
С предсмертной вспышкой мысли, что их нет.
Враг паникой был напрочь обезволен
И мало кто коня смог оседлать.
Бежали пешими, раздетыми в позоре
Великом и желании удрать.

Боняк и Шарукан спаслись лишь чудом,
Войска оставили судьбе на произвол.
Тела врагов везде лежали груды,
Бежавших гнали до реки Хорол.
Владимир приказал бить беспощадно,
Пока не выдохлась рука с мечом.
Полки, уставшие, пришли обратно
С последним бледным солнечным лучом.
О Тазе вспомнил хан Боняк под вечер,
Когда почуял, что оторвались.
Помочь же брату, было уже нечем,
Душа того летела к Тенгри ввысь.
Ни войска, ни коней нет, ни добычи,
Исчезло всё у Лубна, как мечта.
К такому хитрый лис был непривычен,
Бывали неудачи, но не так.
Он, злобой исходя, скрипел зубами,
С отрядом ханским ускакал за Днепр,
Держа за пазухою мести камень...
Клыки ещё покажет этот вепрь!
Боясь погони, по степным распадкам
Воитель-горе, старый Шарукан,
Повёл за Северский Донец остатки
Орды своей домой, где был их стан.
Вернулись русичей победные дружины,
Ещё раз степь наказана была,
Но не повержена совсем её махина,
Что вскоре, будто Феникс, ожила.
Об этом слово будет часом позже,
Пока останемся с князьями за столом
И молча пожелаем: «Дай им Боже,
Земле всей Русской, спать спокойным сном».
Князья разъехались не сразу по уделам,
На пару дней остались погостить.
Единство, возникавшее несмело,
Владимиру хотелось закрепить.
К собратьям не пристал своим Аепа,
Причина кровная была хотя.
Он должен ненавидеть был свирепо
Владимира, ему до смерти мстя.
Отец захвачен им У Белой Вежи ,
В неволе сгинул княжеской потом.
Воспоминания об этом сердце режут,
Пускай Аепа был тогда юнцом.

Но с той поры здесь много поменялось,
И Русь теперь сплочённей и умней,
И чаще, чем отцу, не получалось
Разбойничать уже вольготно в ней.
И это заставляло по иному
С соседом непокорным рядом жить,
Обмениваться чаще с ним поклоном,
А хищный взор коварный притушить.
Степному князю разума хватило
В самом себе повадки победить,
Понять - былое время уходило,
Что лучше с миром ехать, а не мстить
Жил рядом с ним ещё один Аепа,
Ковыль топтали оба за Днепром
И тоже не кидался в драки слепо.
Как тёзка вёл себя особнячком.
Съезжались, меж собою говорили
Об уходящих в Лету временах,
Что русичи повсюду их теснили
И, что виной всех тягот - Мономах...


Глава 11.

Беглец

Застава. В ней дружинников с десяток
И кони под седлом, костёр горит.
Шалашик и походный беспорядок,
Кулеш в котле, почти готов, бурлит.
«Ерёмка! - кликнул воя старший, -
Возиться долго будешь со стряпнёй?
С дозора, вишь, приехали, не жрамши,
А ты шевелишься, как не живой».
Но вдруг прервал сердитую тираду,
Ладонь ко лбу приставил козырьком
И, шею вытянув, тревожным взглядом
Глядел, за мчащимся вдали коньком.
Подстёгнутый наездником, с намёта
Конь тут же бег менял свой на галоп,
Спустился с крутояра к месту брода...
«По виду, - думал старший, - не холоп.
А вот ужо теперь его расспросим,
На берег только выберется вот.
Какой лешак в степи гоняет-носит,
Не каждый так по осени рискнёт.
Один, ты глянь, в простецком платье,
Оружья никакого нет при нём...,
Но конь и сапоги...? и телом статен,
И речку одолел в один приём.
Бывалый, видно, малый-то, не тютя ,
В седле сидит, как будто бы прирос,
В два счёта, аще надо, шею скрутит...,
Куда спешит зело так —  вот вопрос!

«Архип, Василий, после доедите,
У брода всадник, выскочив, исчез.
Слетайте быстро, всё там осмотрите
Как следует, проверьте где он есть».

А всадник, вынестись успел на берег,
Коня оставил и в траву прилёг,
Глаза прикрыл. Он всё ещё не верил,
Что вырваться из плена чудом смог.
Дымок костра он издали приметил,
И правил путь свой именно к нему
В расчёте, что своих сумеет встретить-
Не должно быть там больше никому.
Чужая степь осталась за рекою,
Теперь уже не страшен был сам чёрт.
К траве приник заросшею щекою
И слёзы радости, стекавшие, отёр.
Но, встрепенувшись, вдруг насторожился,
Когда услышал дробный стук копыт.
Привстал..., забилось сердце..., взглядом впился
Туда, где слышен стук и пыль висит.
Скакали к броду всадники в доспехах,
Беглец поднялся смело во весь рост.
Душа смеялась: «Слава Господу! Приехал»
И счастья всплески распирали мозг...

...Владимир просыпался с первым светом,
С утра обычно крепость объезжал.
Надёжнее, когда о всём сам ведал,
Привычку эту каждый житель знал.
А утро было солнечным и терпким,
И с изморозью лёгкой, без снежка,
А это, по приметам, признак верный,
Что зимушка-зима недалека.
Сейчас он был на княжеском подворье,
Коня вручив слуге, прошёл к крыльцу,
Поднявшись по приступкам, сел, как вскоре
Увидел, двух идущих ко дворцу.
Дружинник вёл здорового детину:
«Доставили с заставы от Днепра,
Мой князь. Себя боярским сыном
Назвал, в степи нашли его вчера.
Куда его? В железо иль отпустишь?
Нам сказку про неволю сочинил...».
А молодец смотрел на князя с грустью,
Пять лет минуты этой ради жил.
Разглядывал князь парня с интересом:
«Лет тридцать, но не больше, беглецу.
Крутого, мужичина, ты замеса,
Такому меч с кольчугою к лицу».
Подумал так, спросил же про другое,
Отметив, что у парня взгляд прямой,
Стесняясь, руки прячет за спиною,
За год их не отмоешь, мой — не мой.
В них въелись: гарь, окалина и копоть,
Кулак такой! — не нужен и кистень.
В глазах доверчивость, мольба и робость
И сзади прошлое стоит, как тень.
«Ты кто такой? Каких кровей ты будешь?
Бояр я здешних знаю имена.
Скажи как есть, коль памятью не блудишь.
Ты видеть для чего хотел меня?
Приемлю мысль — ты вовсе не боярин,
Сбивают с толку: стать и сапоги...
У горна ты, скорей всего, прожарен,
А конь не твой, сапог с чужой ноги.
Расскажешь правду аще - жить оставлю,
А станешь врать, замечу, - порешу.
Поведай мне сперва о самом главном,
Послушаю тебя, я не спешу».
Тут голову склонив, мужик замялся,
Но никакой не чувствовал вины.
Взглянул на князя и заулыбался,
Тряхнул копною в блёстках седины:
«Соврал я гридням, князь, что сын боярский,
Пришлось грех на душу свою принять.
Признаюсь откровенно —  я боялся,
К тебе тогда бы не доставили меня.
Я здешний, светлый князь, с Переяславля,
Отец и мать, не знаю, живы — нет...
Не дай Господь, почили. Как представлю...!
Не видел их, считай, почти пять лет.   
По глупости своей, по недогляду
К поганым я в неволю угодил.
Работать заставляли до упаду,
Никто оттуда, князь, не уходил.
Но ремеслом владею я кузнечным,
С мальства отцом приставлен к делу был,
Когда подрос, внушал он мне: «Сберечь бы,
Тебе отдать, чтоб горн наш не остыл».
И вот, поди же, где всё пригодилось....
Сперва Боняк хотел продать меня, -
Раздумал шелудивый , сделал милость,
Когда узнал — пристроил у огня.
Щипцы, кувалда-молот да железо,
За хлеб один, как проклятый, ковал.
Могли — не так что — запросто зарезать,
Всё время способ, - как сбежать, искал.
Учить пришлось мне их глагол поганый;
Лопочут, а о чём — не разберёшь.
Но я ушёл бы поздно или рано,
Судьба одна там пленным — на правёжь!
Вернулся хан, но злющий, как собака,
И плетью всех охаживал подряд.
Ругался по чём зря, грозился на кол
За брата посадить всех наших, гад!
Ну, это в августе, как раз, и было.
Обычно хан с добычей приходил,
А тут... с одним своим побитым рылом
Примчал, вдобавок войско загубил.
Какая поднялась там суматоха!
Не помню за пять лет я, князь, такой,
И я утёк, собравшись, всё же, с духом;
По балочкам, где полем, где рекой.
Ночами шёл, днём боязно — приметный,
Еду заранее по крохам промышлял.
Не тётка голод..., жиру на объедках
Кыпчакских для побега не набрал...»
Князь бросил взор на тощего верзилу,
И, сжалившись над ним, велел слуге:
«Одёжку принеси, смотреть нет силы,
Замёрзнет — недоскажет о враге».
Того, как в лихорадке, колотило,
От дрожи зуб на зуб не попадал.
Одежду принесённую схватил он,
Накинул и, согревшись, продолжал:
«Дней семь так, озираясь, пробирался,
Потом всё было, как во сне дурном,
Не помню, как в плену вновь оказался,
И снова... наковальня с молотком.
Не хан Боняк, теперь уже Аепа
Хозяином стал тела... — не души.
Я клял себя за всю свою нелепость,
Но начал сухари опять сушить.
Никто не знал, что речью их владею,
И я по-ихнему ни звука ни о чём.
Ушей моих, болтали, не жалея,
И было не от горна горячо.
С другим Аепой хан наладил дружбу
И часто ездить стал к нему в орду.
Разгромом летним был напуган дюже,
Я слышал — к нам они, князь, не пойдут...»
Владимир, вскинув бровь, спросил с усмешкой:
«Аепа сам тебе, конечно, рассказал, -   
И строго вдруг, - башку забыл ты нешто
Свою, когда о хане мне соврал!».
Держался тот раскованно дотоле,
Сей миг от тона резкого поник:
«К нему пройти мне кто бы, князь, позволил?
Лишь видел издали поганый лик.
Боняк, когда задумывал походы, -
Я в кузнице дневал и ночевал.
Работали с помощником до рвоты,
Для копий, стрел железки им ковал.
Телеги ладил и щиты, подковы
И мне понятно было для чего.
В орду всё уходило — будто в прорву,
С одним, в набег, не ходят батогом.
И здесь таким же было бы манером.
Задумку аще бы хотел хан утаить,
То принял бы Аепа те же меры,
И я бы смог тогда сообразить.
Намедни от Боняка приезжали
И звали хана с ним на Русь идти,
Но долго у него не задержались,
Видать, гостей он встретил не ахти.
Случилось это пред моим побегом,
Два дня во след я, за полночь, убёг.
Хотелось мне успеть скорей до снега,
Потом бы я отважится не смог.
Увёл коня хозяйского из стойла,
Обувку взял, что видите на мне.
Мечта моя такого риска стоила -
В чужой бы так и сгинул стороне.
Скакал две ночи, днём же хоронился,
Коняга добрый - птицею летел,
Не тут же я тогда к Днепру пустился,
Видать, поэтому остался цел.
Своих не встретил: ни живых, ни мёртвых,
Но ихний, - раз один остановил,
О мой кулак удариться, чтоб мордой,
Его я вместе с лошадью свалил...».
И, вспомнив это, смехом вдруг зашёлся
По-детски, радуясь, что дома он...
Поймав взгляд князя, как о плеть ожёгся,
Повёл плечами, свесился в поклон.
Минуту помолчав, продолжил сказку
Уже недолгую и скорую концом.
Предчувствую судьбы своей развязку,
Не выглядеть, хотел он подлецом:
«Один я у мамаши, князь, и батьки,
Других им не сподобилось родить.
Покинут силы стариков остатки -
И некому воды подать попить.
Позволь, хоть перед смертью повидаться,
Коль держишь мысль, что переметник  я. 
Но смертью перед миром оправдаться
И, будь, что будет.... Бог тебе Судья».
Владимир много знал таких историй,
И эта, если в целом, — не нова.
От половцев повсюду людям горе,
Слова у них о мире — лишь слова.
Владимиру детина приглянулся,
Задел он чем-то край его души.
Тот рад был несказанно, что вернулся,
И, что ничем в плену не погрешил.
Беглец ждал участи своей недолго,
Князь подал знак охраннику: «Оставь!»,
Добавил вслед: «Кузнец, работай с толком
И дело нужное, отцово, правь».


Глава 12.

Дороги мира и войны 

Кузнец рысцою заспешил в слободку
К избе родной за тыном крепостным.
Плетень знакомый с детства и махотки,
Над кузницей привычно вился дым...
«Маманя, как всегда, стоит у печки», -
Подумал, к дому ближе подходя,
Лодчонку, старую уже, у речки
Заметил, головою поводя.
Отмяк душою, сердце застучало
И груз переживаний с плеч упал.
Очами зрил — в уме не помещалось,
Эмоции хлестали, мыслей шквал...

Закончим с ним, пускай придёт в сознание,
Вернёмся к князю и к другим делам,
Что пристального требуют внимания,
Не предаваясь скучным мелочам.
То, главное, что князь теперь услышал
От этого бедняги-беглеца,
Ещё сильнее убедило —  Свыше
Ниспослано врага бить до конца.
Поэтому он вскоре всё уменье
И волю княжью, свой авторитет,
К ногам Руси положит во спасение
Её  от многих предстоящих бед.

...Пригрело и оттаяла землица,
К полудню стало грязно, как всегда.
Сновали воробьи — чем поживиться,
Да челядь по двору туда-сюда.
Задумавшись, сидел князь после - долго,
Когда пронял его озноб — ушёл.
Разбитых мыслей собирал осколки,
Но их пока к итогу не подвёл.
Бежали мысли скопом, то в разбивку.
Заботила, конечно, больше степь,
Оттуда ветер нёс кровавый привкус,
Туда же устремлялся князь — «успеть!».
Одну вернуть князь силился, но тщетно -
Рассказом отвлечённый, упустил.
Мелькнула как-то полунеприметно
О важном — вот теперь себя корил.
«Не дать бы ханам вновь объединиться,
Но как? Что нужно сделать для того?
Поссорить меж собою, исхитриться,
Да прикормить двух тёзок пирогом?» -
И мучили  вопросы без ответа,
Владимир напряжённо размышлял...
Но отрок подошёл, позвал к обеду,
А он час трапезы не пропускал.

Примерно в ноябре — совсем нежданно,
С послом от хана прибыл караван,               
В речах посланца, приторно-пространных,
Владимир не улавливал обман.
Протягивал Аепа руку дружбы,
В знак этого прислал ему дары.
Случилось, как упало, и в час нужный,
Но мир продлится до какой поры?
Владимир принял руку и подарки,
По чину гостя встретил, проводил.
Ни хлебом не обнёс посла, ни чаркой,
Желал, чтоб хану дни Господь продлил.
Жизнь князя научила быть лукавым,
А также прятать цель свою уметь
За вязью велеречия кудрявой,
Расставленной с расчётом, словно сеть.
Не выдал радости, был сдержан, но приветлив,
Удача шла сама к нему сейчас,
Учтивость бдя, спросил о ханских детях
И о своих повёл намёком сказ.
Пробилась мысль, беседе не мешая,
Подсказывая князю нужный ход
Из всех других, что он бы совершая,
Итог его увидел наперёд:
«Аепу бы связать родством... Отрадно!
Двух зайцев сразу смог тогда убить.
Дивчина лепа у него растёт да ладна, -
Вот кабы Юрия   на ней  женить... 
У тёзки тоже девка пропадает,
Племянник Святослав уже в поре.
К Олегу надо ехать  — пусть смекает,
И дело доброе устроится земле».
Сносился с братом князь Олег не часто,
Позывов родственных не ощущал.
Висело прошлых лет обид ненастье,
Хотя Владимира совсем не отлучал.
Он быстро оценил затею брата
И сыну волю объявил свою, призвав.
И к ханам в декабре послали сватать
Обоих дев, обоз сватам придав.
Аепа цокал языком, гостей встречая,
Качал, довольный, головой, бурча под нос.
Улыбки с похвалою расточая,
Осматривал сквозь щёлки глаз обоз.
И дело сладили, и с пользой обоюдной,
Гуляли в княжествах, гуляла степь.
Вопрос решился наконец-то трудный,
Была разорвана единства цепь.
А узы брачные порою крепче кровных,
Боняк и Шарукан теперь одни,
А силой не вернуть назад виновных -
Всегда найдут поддержку у родни.

Боняк узнав, пришёл в негодование,
На Русь настроился в поход весной
И с этим жил, горя большим желанием,
Жестоко поквитаться за тот бой.
Хотелось бы Аеп привлечь к набегу -
Наткнулся на уклончивый отказ.
К другому сразу же прибились брегу,
Теперь за просто так их кто отдаст?
И пребывая в крайнем раздражении,
Охрану взяв с собою, в степь умчал,
Где старый Шарукан нашёл спасение,
Куда трусливо с брани убежал.
За Северским Донцом, в столице хана,
Сидели тет-а-тет два вожака,
Конины ароматной над казаном
Парок висел, ноздрю дразня слегка.
Пурга, крутясь, беснуется у юрты,
И ветер дуя, воет, как шакал.
В овчинную закутавшись тужурку,
Хан слушал визави и в смысл вникал.
Пресытившись мясным, кумыс тянули
Из чашек, отпивая по глотку.
Старик прихлёбывал и глазки щурил,
Кивал задумчиво в ответ дружку.
Добычу упустил он прошлым летом
И голову свою чуть не сложил.
И тоже одержим был — без ответа
Князей не оставлять, пока есть пыл.
«Всех нас перехитрил урус, собака,
Сынов не стал жалеть своих, женил.
Но девки хороши-и...! — цветочек маков.
Князь мудро, с пользой ханов приручил.
Свет клином не сошёлся на Аепах,
И ты, Боняк, пока не горячись.
Не только мы одни живём под небом,
Придёт наш час — терпенья наберись», -
В подушках сидя, Шарукан  глаголил,
Следя за тем, чтоб в чашках был кумыс.
Боняк, поморщился — как в рану солью,
Но слушать стал и нервно ноготь грыз.
«Так, что теперь: умыться и заглохнуть,
И по свету все вежи распустить?
Я хан, старик, и буду им пока не сдохну,
И как, ты не указывай, мне жить.
Хазар мы, берендеев, торков били,
Князей давили всех по одному.
Вот так отцы и деды наши жили,
И я, клинком, что нужно - то возьму», -
Не выдержав, сорвался гость приезжий,
Забыв закон приличия блюсти.
«Твой крик, Боняк, мне ухо сильно режет,
Остынь и слушай, и себе не льсти.
Побили нас, меня вот даже дважды,
Не мы —  князья идут, нас больше не терпя.
Не ты один: и умный, и отважный,
И чувствуешь униженным себя.
Я пожил, хан Боняк, и много знаю,
Чего тебе, возможно, предстоит,
И в облаках давно я не витаю.
Судьба по-своему: и режет, и кроит.
А наша, хан, всегда у князя в ножнах,
Теперь особенно, когда одни.
Почаще думай — что нельзя, что можно,
Коней, как прежде было, не гони.
Русь крепнет мыслью о единстве силы,
Направленной на нас, как мы, - врага.
Раздробленность побед не приносила,
Где каждый лишь собой располагал.
И мы ошибки княжьи повторяем,
Отдельно, каждый по себе живём.
Друг друга хоть пока не разоряем,
Но скоро и до этого дойдём.
Я слышал поговорку на востоке,
В которой мудрость древних нахожу
И смысл большой, и опыт в том уроке:
«Найду дорогу, либо проложу».
Я к власти проложил себе дорогу,
По трупам шёл и многим кровь пускал,
Но стар уже и век мой у порога,
И поздно думать — эту ли  искал?
Мы сами, хан, во многом изменились,
Но думаем, что те, себя глупя.
Искать пути иные в этом мире,
А не клинком сверкать, других губя».
Боняк смотрел сейчас на Шарукана
С открытым ртом, дивясь, что даже взмок.
Пред ним старик сидел в одежде хана
Другой совсем, как горизонт далёк.
Хозяин юрты, не меняя позы,
Смеялся тихо, наблюдая визави.
Утёр полою вылезшие слёзы
И тут же принял свой обычный вид.
«Не ждал, Боняк, услышать эти мысли?
Надеюсь, что когда-нибудь поймёшь,
А, может, нет — не всем покорны выси,
Того гляди — мозги себе свихнёшь.
Ты нынче с кем в поход, хан, собирался?
С остатками ощипанной орды?
И я почти без воинов остался,
А бабы не успели их родить.
Не раньше осени уверен буду,
Когда людей по вежам созову.
И ты не спи, ищи в степи повсюду,
Их нынче раскидало, как листву».
Боняк кивал согласно, сознавая,
Как прав сейчас был старый Шарукан.
Безлюдица, бескормица большая
Давили туже чем любой аркан.
Но только там, за реками урусов,
Добычу взяв, он сносно мог прожить,
Людей своих, пускай хоть не от пуза,
Зато уверенно до лета прокормить.
А, что до мыслей хана непонятных -
Ему на это просто наплевать!
Он сам был примитивный и всеядный,
Нацеленный убить и отобрать.
Какие времена — такие нравы,
Не устремлялись дальше живота,
И мы судить их не имеем право
Коль те же нравы и та же высота.

Метель крутила вихри, подвывала,
И свет сиреневый окрасил степь,
Сквозь замять мутную луна роняла
Лучи холодные на белую постель.

Глава 13.

Переяславль  (1108 – 1109 годы).

Заря ещё готовила румяна,
А князь уже проснулся, как всегда.
В окно, поднявшись с ложа, глянул,
Но там лишь снег лежал и темнота.
Привёл себя в порядок у зерцала,
Прочёл молитву, к трапезной прошёл,
Где старая стряпуха хлопотала,
Готовила, привычно, князю стол.
Ему всегда она такой казалась,
Но сколько лет ей, он не мог сказать.
Детей, он знал, когда-то потеряла,
Поэтому – добра к нему, как мать.
И он был снисходительно покладист,
Терпимо относился к болтовне.
Та слог вела, как будто шила гладью,
Досужий и негромкий в тишине.
«Садись, мой свет, всё прямо с жару-пылу,
А я вот здесь приткнусь да посижу.
Как не поешь – откуда взяться силам!
Пошто не спиться-то, как я гляжу?
Заботы, батюшка, поди, всё мают,
А ты – один на них, хоть разорвись.
Да нешто люди это понимают?
От глаз-то их не прячешь княжью жизнь» -
Кудахтала дородная стряпуха,
Сложив под фартук руки на живот.
Князь слушал каждый раз её в пол-уха,
Предвидя всё, что скажет наперёд.
Любил Владимир утреннюю пору,
Рассветов приходящих красоту,
Кухаркины простые разговоры,
И эту раннюю, нехитрую еду.
       
Поев, на воздух вышел князь наружу,
Дверь тихо за собою притворив.
Мела позёмка, завивая кружево,
И ветер был студён и суетлив.

Неполная луна кралась по небу,
На ощупь пробираясь в облаках.
«Глубокий снег — богатому быть хлебу», -
Подумал по-хозяйски Мономах.
Смотрел стоял, как признаки рассвета
Мерцали на златистых куполах
Церквей, что строил в граде его предок
И так любимый им Ефрем-монах .
Вдохнул бодрящий воздух стылый,
Чему-то улыбнулся своему....
Лицо, у глаз в морщинках, оживилось
И, он открыв, шагнул в дверную тьму.
О Юрии подумал князь, о сыне,
О том, что скоро расставаться с ним, -
«Но как боярская среда там примет?
И ею сам не будет ли томим?».
Прошёл в светлицу и свечи огарок,
Усевшись плотно в кресло, запалил.
«Хоть сын, а не судьбы подарок, -
Владимир мысленно себя корил.
Огонь метнулся мотылёчком алым,
Затрепетал, рассеивая мрак..., -
Но верю, что не всё ещё пропало,
Мстислав одёрнет, коли что не так.               
Тогда все окончательно взрослеют,
Когда последний из родителей уйдём.
До этого никто сказать не смеет,
Что он самостоятельный при нём...».
Семнадцать лет назад отца не стало
И князь с тех пор за старшего в роду.
Отца в часы досуга вспоминал он
Добром, что с детства приучал к труду.
Один, как перст, теперь он воз семейный,
Как в гору мулл, безропотно тащил;
Вещей в поклаже не было ничейных,
Туда по крохам каждый привносил.
И надо всё сберечь, и приумножить,
Приставить к делу рода сыновей,
На милость уповая только Божью,
Чтоб крови не было меж них своей.
О сыне думая, припомнил князь женитьбу
Никак тогда нежданную свою:
«Посмей отцу я только возразить бы -
Как, если б сунуть голову в петлю.
Родная тётка по отцу, Елизавета,
Жена заморского варяга-короля ,
Писала в то предсвадебное лето
Отцу о ней, шелками слов стеля.
Видать, так крепко брата  усластила
Что он согласие на свадьбу дал.
Под зиму и невеста появилась,
Но знать её, я отродясь не знал.
В те годы я в земле Смоленской княжил
И было двадцать два от роду мне,
И зуд любовный кровь мне будоражил,
И думать сам уже стал о княжне.
Но всё решилось без моих усилий,
Отец хотел упрочить связь родством
С землёй варяжской, чтоб открылись
Возможности торговли с ней потом.
И он приехал раньше на неделю,
Достойно встретить сам желал гостей.
С какой они прибудут, знали, целью
И ждали день со дня о них вестей.
Дозоры от реки, примчав, сказали,
Что струги показались на виду.
Те вскоре дружно к берегу пристали,
Народ толпился важный на борту.
В начале ноября приплыли струги,
Варяги их дракарами зовут,
На диво поглазеть со всей округи
Собрался весь почти окольный   люд.
Вельми я этот день запомнил ярко,
Проснувшись с денницей, и до конца.
Посол, прибыв от них, ногами шаркать
Пред нами начал, рассмешив отца.
Нам видеть было это непривычно,
У нас всё проще, без ужимок и
Не делали смешных поклонов птичьих
Какие делали тогда они.
Чтоб выразить кому своё почтение,
У нас поклон с рукою до земли
Без вывертов, но с самоуважением,
Не горбимся, чтоб видеть те могли.
Без толмача по-русски, но картаво
Посол сказал - откуда и зачем
Они пустились в даль такую плавать,
Что датский их король отправил Свен .
Отец для встречи взял с собой охрану,
Толпу раздали, сделав коридор.
По сходням гости из страны туманов
Сошли на берег, на людской обзор.
Два месяца приглядывался к ней я,
Не находя особенной красы.
Она по-нашему ни слова не умея,
Со мной была не многие часы.
Невесту и принцессу звали Гита -
Дочь Гарольда Второго, короля,
При Гастингсе   в бою он был убитый.
О ней заботу датская взяла земля.          
Толмач при ней всегда держался возле,
Усердие пришлось мне проявить,
Постичь молву её чуток, чтоб после
Без третьих лиц нам можно говорить.
Свежа, мила, глаза строги, печальна,
Повадки, стать - породу выдают...
Я, глядя, спрашивал себя: «Она ль нам
Нужна, чтоб жизнь связать мне с ней свою?».
Но: «Стерпится, - отец отрезал, - слюбится
И выкинь эту блажь из головы,
Что, знаю по себе, в ней крутится.
Твои капризы, князь, мне не новы.
Меня, Владимир, ты поймёшь с годами,
Когда родишь своих детей, взрастишь.
Когда-то был отцом я тоже ранен,
А сердце первенцем себе смягчишь.
Желанье наше, князь, чего же стоит,
Коль перестанем в даль с тобой глядеть?
Ты, сын, запомни истину простую -
В иглу слепому ниточку не вдеть».
Но как-то не слюбилось, но стерпелось...,
Мы были часто друг от друга врозь,
И редко, если честно, сердце пело,
Мужским позывом к Гите лишь влеклось...»
Сидеть в одной так позе надоело,
Он, вытянувшись, волю дал ногам.
Чуть брезжил свет в окне заиндевелом...
Князь веки смежив, вновь ушёл к тем дням.
«...Но трудно привыкала она к быту,
Порядкам нашим, нравам, языку.
И мне о том не часто, но открыто
Печаль несла, рукой поджав щеку.
Однажды лишь увидел её в плаче,
Сказала, устыдившись этих слёз:
«Ты люб мне, князь Владимир, а иначе
Давно отсюда парус бы унёс».
Я много понял в ней, когда её не стало.
Жизнь здешнюю приняв такой как есть,
Но мир хранила свой и тосковала,
Где выросла, что не хватало здесь.
Отдав себя своим: Творцу и мужу,
Жена не по течению плыла.
Была безропотность ей кровно чужда,
В ней память о крови её жила.
С рождением детей она воспряла,
По-своему устроила весь дом,
Родному языку их обучала
И с ними говорила лишь на нём.
Характер независимый и властный,
Поблажек не давала никому,
И сдержана с детьми бывала в ласках,
Считала, что мужчинам ни к чему.
Любимцем был Мстислав и младший, Юрий -
Итог осенней страсти в ней ко мне,
Как будто годы вешние вернулись,
Когда металась в сладостном огне.
Жена почила за отцом и братом
Моим. В Стугне он, младший, утонул,
И смерть ему за грех была расплатой,
Что он в Днепре монаха захлебнул.
И сына Изяслава вдруг не стало
Вторым, за старшим следом, был рождён.
В кровавых распрях наших пал он... -
Всё в памяти теперь, как страшный сон.
Легло то время чёрной полосою,
Мутило душу от таких утрат,
Но виду не показывал. Слезою
Нутро точило, свету был не рад...».
От мыслей невесёлых князь поднялся,
Прошёлся по светлице — шаг, другой...
И в кресло снова сел. Разволновался
Копаясь, в жизни бурно прожитой.
В себе вдруг неприятно обнаружил,
Что сердцем постарел и зачерствел.
«Но ведь умел его, однако, слушать,
Когда же так оглохнуть я успел?.
Зело хворала Гита пред кончиной,
А мне б тогда заботу проявить,
Отбросив лет совместных паутину,
В тот час последний рядом с нею быть...
Успел лишь прискакать к ногам холодным,
В душе ни слёз, ни боли — пустота.
Глаза закрытые, запомнил, плотно
Да впалые бескровные уста,
Да пряно-сладкий запах от кадила,
Гуд колокола долгий словно стон,
Что не успела Гита, не простилась
И свой последний ей земной поклон...».
Прорвав плотину лет, перехлестнули
Воспоминания и чувства через край
Души его молитвенной. Смахнули
Всю патину с неё — хоть помирай!
Сокрытые от глаза посторонних,
Ему да Богу ведомы грехи.
Не выскочит из бурных вод сухим
Ни смерд, ни властелин на троне.
В другой женился раз без осуждения
Со стороны: ни церкви, ни детей.
Жило ещё здоровое влечение,
Не смолк пока сердечный соловей.
А сумрак за окном уже растаял
И княжий двор и город оживал,
Дымы, кружась, над крышами витали,
День новый неуклонно наступал.
Князь встал, растёр виски и щёки.
Встряхнув копною с проседью волос,
Прогнать хотел виденья лет далёких,
Разрушив памяти незримый мост.
Дела житейские, от них не отвертеться,
Идут, дыша в затылок, по пятам,
И так всю жизнь, от самого от детства
По возрастающей по лестнице-годам.

Со дня той свадьбы целый месяц минул,
Но Юрий и невестка были тут,
И князь не счёл рогатки ставить сыну –
Нашли, коль в доме негу и уют.
Но делу время, а утехе час лишь,
И день приспел для сборов в дальний путь.
Медовый месяц… - юный князь был счастлив,
Дорога не тревожила ничуть.
Уже морозы, как бывало, не кусали,
И небо стало выше и синей.
Дружней и громче птицы щебетали,
И ветры дули южные вольней.
В плену ледовом Альта   тосковала.
Печальные ракиты над рекой
Склонились в серебристых покрывалах,
Оберегая до весны её покой.
Вдоль Трубежа , наезженной дорогой,
Шли двое, рядом кони в поводу.
Один в годах, другой моложе много,
Беседа шла меж них напрямоту:
«На днях в Ростов отправишься, на Волгу.
Теперь мы, Юрий, розно станем жить.
Земля обширная и правь в ней с толком,
И не спеши суды  свои вершить.
Стремись объехать, не ленясь, все веси,
Да к людям, что с тобою, приглядись.
Пока поймёшь – потратится не месяц,
И ни за что бездумно не берись.
Боярин Семенович  – он подскажет,
Верней его на целом свете нет.
Умнейший муж, богатств больших не нажил,
Служа он мне, за двадцать с лишнем лет.
С тобою, как подрос ты, неразлучен,
Учил тебя всему, что сам познал.
Всевышним, Юрий, ты ему поручен,
В себе твоё – всё к сердцу принимал.
В тебе наклонности греховные я вижу.
Молчи, – повысил голос, - не перечь!
Ты зелен и умом меня пожиже,
Твою семью хочу я уберечь.
Не по моей жить станете указке,
Своей головушкой решать и отвечать.
К жене родной ходи почаще с лаской,
Одна она – не нужно огорчать.
Нелёгкая судьба тебе досталась,
Шестой ты у меня из сыновей…
Уже моя не за горами старость,
С годами я не буду здоровей,
Но брат Мстислав  твой старший, недалече ,
В годину трудную – опора для тебя.
Иди ему без хитростей навстречу:
Один не воин в поле за себя.
С тобой булгары, помни, порубежны,
Иная вера там… Не будь глупцом!
Не станешь неучтивым и небрежным,
Тогда не грянет среди вёдро  гром.
Влезай во всё – ты князь, а не бездельник,
Не сваришь каши, лёжа на печи.
В трудах живи – не брашно  и весельем,
Но всякому полезному учись.
И верь не слову вящему, но делу –
С «аршином» этим к людям подходи,
И прихотям своим знай также меру.
За благонравие Господь вознаградит.
Дружину малую с тобой отправлю,
До паводков успеешь добежать.
Земля твоя начнётся с Ярославля,
А там, считай, уже рукой подать».
Владимир, шаг умерив, осмотрелся.
«Ого! – воскликнул, - Змиевы валы!
Куда нас занесло…Озяб? Согрелся?
Они здесь с незапамятной поры.
Никто не знает: кто, когда их строил?
Но я уверен – предки от врагов
Насыпали по чьей-то умной воле,
Себе в защиту от степных воров».

Отца сын слушал, сильно не вникая…
Когда тот о судьбе заговорил,
Как будто загодя о ней всё зная,
Тогда к нему лишь ухо навострил.
И знал, что возражать – себе дороже,
Ответами отца не раздражал.
Он с детства нёс характер сложный,
Но здесь его невольно придержал.
Потом не раз припомнит эту встречу
И проводы, пророчества отца,
Когда надежд на Киев гасли свечи,
Себя в роду изгоем созерцал.

Об этом не сегодняшняя повесть,
Когда-нибудь, возможно, расскажу.
Теперь же нет к тому пока условий
И краткостью, боюсь, не угожу.

Прощание надолго – грустный случай,
Тем более – родителей с детьми:
И сердце заволакивают тучи,
И слёзы, как откуда ни возьмись.
И как бы твёрдым не был чей характер,
И сложных отношений полоса,
Не знаю я при том такого факта,
Чтоб радостью наполнились глаза.
С гонцом Аепе сообщили об отъезде
И он ко времени приехал дня за два.
Привеченный князьями честь по чести,
Был благодарен им за то, что зван.
Обоз собрали в дальний путь объёмный
И поутру (конец был февраля),
Заря ещё потягивалась томно,
Отправились, пред этим помолясь.
Владимир и Аепа проводили
Его вдвоём до самого Днепра,
Расстались и назад поворотили.
Для всех другая началась пора…

Боняк и Шарукан не порывались
Вторгаться в земли княжьи целый год.
И сил, каких хотелось, не собрали,
И в головах – когда пойти? – разброд.
Но мысль о мести их не покидала,
Хоть рисковали войско потерять.
Зима уже на пятки наступала
И нужно было что-то предпринять.
До самых белых мух гонцы скакали,
А старый Шарукан был так же нем.
Встречал, в улыбке хитрой зубы скалил
И отправлял к Боняку их ни с чем.

А смерды сеяли, пахали, жали…
Идиллию никто не нарушал,
И веси пристепные не дрожали
От страха – снова половец напал!
В такие странные и мутные затишья
Тревога зарождается в груди,
И князь, коварства вражьи не забывший,
И сам не спал  и рядом всех будил,
И чуял, что так долго не могло быть.
Пускай декабрь уже в окно стучит –
Не скоро степь оденется в сугробы,
И сыты кони у врага и горячи.
Заставы и стор;жи подвижные
Бездрёмно наблюдали кыпчака.
Но, чтобы новости узнать степные –
Тут нужно было вёрсты проскакать!
Гонцов ловили ханских, отпускали,
Секреты выведав: зачем? куда?
Об этом хану скажут те едва ли,
Отлично зная кару без суда.
Владимир вновь собрал всех приближённых,
Смущённый новостями из степи,
Но с мыслью для себя уже решённой,
Что только так им нужно поступить.

Впервые, что задумал – совершится,
Но всё хотел учесть до мелочей.
Не лето. Степь – с повадками царицы!
Нельзя, как попадя, общаться с ней.
Не дай Господь, в степи буран застанет,
Когда в слепящей снежной кутерьме, 
Под ветра свист начнёт смертельный танец,
А свет дневной утонет в белой мгле!
Ори, будь в трёх шагах, - не докричаться,
Округу  часа хватит  занести.
Он может день и два так бесноваться,
Людей, коней бесследно погрести.
В палате с князем прежние всё лица
Испытанных сподвижников-мужей,
В которых нет причины усомниться,
Не держит кто за пазухой камней.
И рот у них всегда был на запоре,
Словами не бросаясь ради слов,
И кто ни чем себя не опозорил,
С кем брань стоять и стол делить готов.
И Ратибор, и Дмитрий, и Вышата
В догадках не терялись за столом.
Князь сам расскажет им, что будет надо…
Мы тоже терпеливо подождём.

Владимир искренне гостеприимен,
Радушно потчует своих друзей.
Огонь и воду, и пуд соли с ними…
Найдётся много ли таких людей?
«Зима пришла, но степь меня волнует,
Оттуда вести, братья, не бодрят.
Упустим время – ханы возликуют,
Они весь год вернуться норовят, -
Завёл Владимир речь о наболевшем,
Задор застолья сразу присмирел.
На братину на полуопустевшую
Теперь никто, как раньше, не смотрел.
«Позвал тревогой с вами поделиться,
Как есть свою задумку рассказать.
Послушать вас, да после изловчиться,
Врага, не дожидаясь, наказать.
Пока Боняк и Шарукан договорятся
Вдвоём на нас опять пойти войной,
Хочу в степи я раньше оказаться,
Теперь – не позже, нынешней зимой.
Шесть лет назад одних мы проучили,
В тот раз там не было вот этих двух,
Хоть прошлый год их здорово побили,
Да, кажется, не вышибли весь дух.
Бить надо порознь их, поодиночке…
Они смелы, когда им несть числа,
Но старый хан был дважды поколочен!
Да мхом, как видно, память поросла.
Напомнить нужно этому шакалу
Ещё одним ударом по орде,
Что будем дальше бить, коль станет мало,
Пока живёт он с Русью во вражде.
Скажите слово мне своё, однако.
Почто сидите, уст не разомкнув?
Иль ждать от них, терпя, любую пакость,
Головушки покорные пригнув?»
В кругу своём Владимир не стеснялся,
И слов забористых, случалось, не жалел,
И сам, в ответ услышав, не смущался,
Когда неправ – сносить удар умел.
А Ян, задетый княжьими словами,
В ответ плечом задиристо повёл
И рек ему: «Мой князь, ты с дураками,
Призвав к себе их, сел за этот стол?
Мы слушали тебя, не понуждая,
И думали о сказанном тобой,
Себе теперь всё ясно представляем.
Не нужно повторять нам во второй.
Так с чем пойдём? Дружины нашей мало,
Олег и Святополк – согласны ли?
Но северскому станется нахалу
Отречься и сказать, что не смогли».
«В поход, Ян, кликать никого не нужно,
По весям смердов наших созовём.
В санях по снегу – не весной по лужам,
И людям силы к сече сбережём, -
Ответил Яну князь без промедления,
Вопрос заранее как будто знал,
Но замер вдруг и несколько мгновений,
Уйдя в себя, о чём-то размышлял.
Всех взором обойдя поочерёдно,
Ответ продолжил, то ли монолог,
Но обращался больше к воеводе,
Стал жёстким лик его и голос строг:
«Тебя, Димитрий-воевода, ставлю к делу.
Дружины, ополчение возьмёшь.
Саней побольше, пешцы в них поедут,
Оружие да харч в них повезёшь.
Согласен, Ян, с тобою – мало войска.
Но хану невдомёк, что мы зимой
К нему нагрянем. В памяти поройся
И вспомни – где зимует он с ордой.
Не ждёт он нас и мысль о том не держит;
Юродивый умом попрёт в такую даль.
За тридевять земель живут по вежам,
Пока готовимся – уже январь…»
Молчавший Ратибор подал свой голос,
Боярин речью долгой не томил.
И прежде он, ещё когда был молод,
Словами в разговорах не сорил.
«Аепы-ханы, князь, не помешают?
Семь пятниц на неделе – что ни день,
Доверия зело мне не внушают,
Ведь чёрта хоть во что переодень».
На «чёрта» князь негромко засмеялся,
За ним и все, потупив взоры в пол,
А Ратибор глядел и удивлялся
И взять – над чем? – никак не мог всё в толк.
Князь сам не ездил в стан к Аепе-свату,
А слал доверенных к нему своих.
Родня – роднёй, а всё же без догляда
Нельзя. Обман живёт в крови у них.
Но звал к себе, встречал, как подобает,
Одаривал щедротами стола
Да так, что гости сами разболтают
Про все свои секретные дела.
Родством с Аепой князь не обольщался.
Как волка не корми – он смотрит в лес.
И в агнца половец не превращался,
В глазах мерцал такой же хищный блеск.
Сегодня ханы связей не порушат,
Свежи воспоминания о днях
Весёлой свадьбы той, январской стужей,
К тому же и невестка на сносях.

«Не зверь Аепа, жертву стерегущий,
И сыну дочь привёл сам под венец.
Пускай живёт в крови степная сущность –
С уходом дочери не умер в нём отец», -
Ответил Ратибору князь подробно,
Вернулся снова к будущим делам:
«Готовь дружину, воевода, расторопно,
А ополчением займусь я сам.
Боярин Ратибор, тебе придётся
Еду для войска и обоз собрать.
Железо хорошо когда куётся?
Ты вой бывалый – должен это знать.
Без суеты, огласки – делу вредной,
Мы завтра, с Божьей помощью, начнём,
А ты, Вышата, но чуть позже, следом
Поедешь к братьям от меня с письмом».

Глава 14.

Разведка боем


Пока морозов не было ядрёных,
Но снег на землю пал сплошным ковром.
Шло войско по степи большой колонной
До Лубны без утайки прямиком.
Как дома, сделали ночёвку напоследок,
За Сулой степь не с ласками ждала.
Как дольше сложится – никто не ведал,
Кому-то саван смерть уже ткала.
Безликая, безмолвная пустыня,
Куда не глянешь – только снег и снег…
Торчат лишь кустики сухой полыни,
Да спит ковыль в настылой тишине.
Хорол и Псёл остались за спиною…
Нигде не встретив со степи угроз,
Бежали кони белой целиною,
Полозьями саней скрипел обоз.
Шли Диким Полем, но предосторожно,
Разведкою летучей сторожась.
Встал вовремя на речках лёд надёжно,
И войско проходило, не боясь.
Санями заслонялись на ночёвке,
Вокруг неё в один поставив ряд,
Оружие держа на изготовку.
Жли так костры – не видно, что горят,
Лишь запах дыма выдавал сторонних;
Его не спрячешь от носов  чужих.
Заботу требовали больше кони,
Попоной тёплой укрывали их.
Достигли Ворсклы за два перехода,
Ещё два дня и будут у Донца.
Такая даль поманит ли кого-то? –
Возможно, непоседу лишь купца.
В такую глушь ещё не забирались…
Безлюдье неприютное вокруг,
Деревья вдоль по речкам оживляли
И, с веток инея летящий пух.
Созвал к себе за Ворсклой  Дмитрий старших:
«Донец вот-вот, а половцы молчат,
Следите, чтобы не было отставших,
В дороге люди пусть теперь не спят.
Не верю я, что хан о нас не знает,
Когда мы в логове у них уже,
И для чего – вельми он понимает.
Кому такие гости по душе?
Пускай сторожи, братцы, днём и ночью
Вперёд идут и всюду бдят врага.
Я думаю, что хан, узнав, захочет
Ударить сам – минута дорога».
Проведал хан о войске слишком поздно,
Едва-едва орду собрать успел,
И до зари – ещё мерцали звёзды,
Судьбе своей навстречу полетел.
В начале января  морозы покрепчали,
Достигло войско берега Донца.
На завтра рано половцы примчались –
Хан сам пришёл, как хищник, на ловца.
Увидев пеший строй, щиты  да копья,
Пришёл в недоумение и рек:
«Не знал я раньше близкого подобья,
Хотя провёл в войне немалый век.
Вот с этим сбродом князь прийти решился,
Меня побить и землю воевать?
Напрасно он сюда погорячился,
Самих заставлю эту землю жрать!
Сомнёт их конница, но лучники вначале
Засыплют стрелами калёными сперва,
А то без дела сильно заскучали,
Здесь  будет ненависть  на ком  сорвать.
И гридней меньше чуть не вполовину
Стоят по обе стороны от мужиков… -
Представил хан победную картину
И будущий богатый здесь улов.
…Откормленные в выпас летом кони
Ещё сильны, выносливы, резвы,
И пешим, что стоят сейчас в заслоне,
Атака будет стоить головы».
И Шарукан махнул рукою с плёткой,
Сигнал приняв, атака началась.
Удар орды был обозначен чётко,
И дрожью вся земля отозвалась.
Летели стрелы и искали жертвы,
Но пеший строй укрылся за щиты
И выдержал, не дрогнув, страшный первый
Удар орды, не разомкнув ряды.
…Заранее, ещё в Переяславле,
Дружинников, что помнили Стругну,
Возглавить ополчение поставил.
«Иначе, - думал Дмитрий, - их сомнут».
Дней семь учили их стоять заслоном,
Чтоб знали строй и в нём свои места.
Ведь в битве смертной, криках, стали звона –
Надежда на себя и на Христа,
И на товарища, что рядом бьётся –
Умей увидеть, вовремя помочь.
Наука эта скоро не даётся,
Поэтому учились день и ночь.
…Теперь здесь повторится битва прошлая,
Когда на речке на далёкой, на Стругне,
Громили также орды ханов в крошево,
Но, видимо, не стала степь умней.
Лежали сотни трупов безымянных
И сотни мчались, голову сломя,
Со страха и от всадников не званных,
И рубящих без устали с коня.
Добычей стали тысячи кибиток,
И пленных много взяли, и скота.
На Шарукань-столицу – путь открытый,
Сбывалась явью давняя мечта.
Могли, когда орда вся разбежалась,
Но не пошли — другая цель была;
За волю за свою здесь Русь сражалась -
Напрасно кровь людскую не лила.
А хан разгромом этим потрясённый
С ошмётками орды бежал на Дон.
Весьма озлобленный, не усмирённый,
Ещё сильнее местью воспалён...


Глава 15.

           Город Воинь

        (проба сил. Весна 1110г.)

У этих стен врагов Руси бил, торков ,
Ещё отец его в расцвете лет своих.
На смену им пришли другие орды,
Неведомых доселе при былых.
Ещё воинственней и вероломней,
Страдания несущих, смерть и кровь.
Судьбою беспризорных и бездомных,
Но знавших — где добыча, там и кров.
Стоял град Воинь  в пойме речки Сулы,
Стеною огорожен с трёх сторон -               
Над старицей  подковой изогнулась.
С четвёртой был рекою защищён.            
Виднелся ров за ней саженей  в десять
Да глубиной побольше, чем одна.
За просто так не выскочит, кто влезет,
По дну всему натыканы рожна .
Стоял князь на стене, смотрел довольный
Как к крепости идут, пыля, войска
И заполняют град собой окольный...,
Но тесно скоро будет в нём полкам.
Князь киевский откликнулся дружиной,
Черниговец привел своих людей;
Давид и в этот раз в беде не кинул,
Но северский  опять не дал мечей.
Весна пришла. Округа оживала,
Стараясь удивить всех новизной,
И платья ежедневные меняла,
Расшитых изумрудом с бирюзой.
Спустя дней десять смерд возьмёт орало,
Землицу станет дружно поднимать
Да, чтоб зерно в неё затем упало -
Без хлеба зиму, чтоб не бедовать.
Промчался год, как будто всадник резвый,
С той вылазки январской волку в пасть.
Но степь, запасы съев, весной полезла
В пределы русские. Не унялась.
Узнав о сборах половцев, Владимир
Решил опять врага опередить,
Князей позвал, а силами своими,
Как думал он, границ не защитить.
Владимир, знали все, гонцов не станет
Напрасно слать, бить в колокол-набат
Пока гроза серьёзная не грянет.
Сейчас был случай тот и враг у врат.
Что к Воиню пойдёт он — был уверен.
Из глуби самой и с позавчера
Вели его, а князь дозорам верил,
И, зная половцев, не ждал добра.
Случись непоправимость, вся армада
Степная, будто паводок весной,
Займёт весь край, сметая все преграды,
Людская кровь польётся здесь рекой.
И ханы выместят свою всю злобу,
Сжигающую в пепел их нутро.
А к князю счёт у них давно особый,
Влекло не только злато с серебром.
И снова, как и раньше, князь Владимир
Был прошен русичей возглавить рать.
Он сердцем что ли был других горимей
И тем к себе людей располагать?
И без ущерба самолюбию с гордыней,
Князья, промеж себя не сговорясь,
Спокойно над собою каждый принял,
На время это Мономаха власть.
Совет. Князья и воеводы в сборе,
Бояре, тысяцкие тоже тут.
Владимир слушал и молчал поколе
И ждал, когда уляжется весь гуд....
И говор стих, дыханье стало слышно
Да лавок скрип под грузом крепких тел.
Сюда не для речей собрались пышных,
Но каждый молвил то, чего хотел.
Великий князь: «Ты нас позвал, Владимир,
И мы услышали, князь, голос твой.
Скажи нам, ханы где и сколько с ними
Людей и где решимся дать им бой?».
А выглядел Великий князь неважно,
Был ликом сер и телом сильно спал.
Вся жизнь в усобицах, но не в застольях бражных,
Почти шесть лет десятков протоптал.
Слыл Святополк скупцом и сластолюбцем,
Имел наложниц, трижды был женат.
Плохую память он оставил людям,
Не добрые дела за ним стоят.
Ему осталось жить всего три года,
Неправедно промчатся как и те.
Утонет Киев в долговых болотах
С роптанием на власть и в нищете.
Привёл он рать, тревожась за себя лишь,
Побив соседа, он боялся, враг
Затем к нему придёт и не задаришь
Уже ничем —  возьмёт всё сам за так.
«В двух днях пути уже орда отсюда, -
Владимир рассказал, - у речки Псёл,
Но сколько там ещё степняк пробудет? -
Плечом пожав, руками он развёл, -
Сторожи дальние, однако, сообщают,
Что войско собралось у них вельми,
Понятно, что в набег к нам замышляют,
Орду им нечем, стало быть, кормить.
Сюда припрутся. Лубен — город малый
И дальний от больших для них хлебов.
Один раз, помните, орда уже пыталась
И сколько там оставила голов.
Здесь Воинь у Днепра при устье Сулы,
Купцам пристанище, защита в нём,
А значит и пожива есть. Орда не дура,
Осадит град — ни пешим, ни с конём.
Хотя удобен Воинь в обороне,
За стенами, на полночь , сырь и топь.
Внутри детинец заводью устроен,
Подходы к ней — сплошная неудобь.
За реку надо нам, орде навстречу
И биться там. Коль Сула за спиной
Все будут знать и, что помочь нам нечем -
Дружинам мысли не придёт дурной.
Сломают аще — нам позор великий,
Потешатся Боняк и Шарукан!
И люд пойдёт по свету горе мыкать,
А дщери, жены наши по рукам».
Наполнились сердца кручиной чёрной,
Задумались мужи нахмурив бровь.
Как степь не били, но травою сорной
Растёт и лезет изо всех углов.
Давид поднялся, глянул на всех молча,
Откашлялся и молвил, — как упрёк:
«Ходили супротив мы бОльших полчищ,
А этих нынче пустим на порог?
Нам верную Владимир мысль здесь подал,
Что хватит подпирать свой частокол,
На мельницу врага лить снова воду
И ждать его, забравшись под запор.
Я, князь, с тобой и вся дружина тоже,
Господь не выдаст, а свинья не съест.
И это, князь, мы купно превозможем,
Да с верой Бога и святой наш крест.
На глас тревожный твой поторопились,
Сегодня мы тебе — ты завтра нам.
Сутень и Лубна нами не забылись
И как поганых били славно там».
Взбодрённые решимостью Давида,
Мужи загомонили вразнобой,
Возможно, стало людям просто стыдно
За их сомнения, что крылись за душой?
Владимир встал и низко поклонился,
Коснувшись пястью краешка полы.
«Спаси Бог, братья, что не устранился
Никто! Допреж  же будем веселы».

...Дружины бродом перешли за Сулу
И встали так, как будто сразу в бой.
Заря лисицей рыжею мелькнула
И быстро скрылась с глаз в степи ночной.
Костры горели ярко и не дымно,
К ним жались люди, греясь у огня,
Кричали птицы вдалеке зазывно,
Как кличут парни девок у плетня.
Тянуло сыростью и холодом от речки,
И кони фыркали и гривами трясли,
Позванивая трензелем уздечки,
Траву щипали рядом и паслись.
Дружинники друг друга не чурались,
Знакомились, встречали земляков,
Черниговцы ни чем не отличались
От киевских таких же мужиков.
Язык один и Русь одна, и Боги,
Им нечего делить между собой,
И общие у всех у них тревоги:
То половцы, то княжий мордобой.
Простой их разговор был об одном же;
Война да служба княжья, жизнь и дом,
Семья и дети, где и как кто прожил,
Что мало кто нажил себе хором.
Одним судьба, как мать, другим —  дубина,
Что день грядущий завтра принесёт,
Кто выживет, кого-то домовина
Заранее сколоченная ждёт.
Морфей, бог сна, летел уже над миром
И он, объятый тьмою, затихал.
Пред битвой сон — не праздный после пира,
Стан с мыслями о завтра засыпал.
Кто спал уже, а кто-то не ложился,
Задумчиво смотрел на огонёк.
Иной пред сечей истово молился,
Всевышнему неся свой монолог.
Дозоры охраняли во всеглазно,
Небрежности Владимир не терпел
И, чтобы не было вздремнуть соблазна,
Всегда и сам за этим строго бдел.
Ночь минула, как всё пройдёт когда-то...
Светлел восток размытой полосой,
Владимир встал, постель поправил смятую,
Снаружи доносились голоса.
«Князь спит ещё, вечор улёгся поздно,
Чего орёшь? Проснётся — выйдет сам.
А круп у лошади пошто исхлёстан?
Поганые гнались что ль по пятам?, -
Охранник останавливал кого-то, -
Пошто ты, паря, в этакую рань?
Мужик! Твержу тебе уже раз в сотый,
Проснётся — выйдет, а сейчас отстань!».
Откинув полог, князь шагнул наружу,
Хотел увидеть, что здесь за возня
И кем в час ранний этот был разбужен,
Нужда какая принесла в начале дня.
Здесь ратник был с конём, а конь весь в пене.
«Загнал, поди..., бока, вон, ходуном, -
Отметил про себя, - ништо, заменит».
Но вслух: «Оставь коня, в шатёр зайдём».
«Мой князь, прости за вольность и за смелость, -
Гонец, войдя, винясь за шум, сказал, -
На то причина важная имелась
И старший с вестью срочно отослал.
Орда от нас в полдня пути примерно,
Я, как стемнело, сразу же сюда,
Чтоб встретили как нужно иноверца,
Такая вот гнала к тебе нужда.
Пора, мой князь, в дорогу мне обратно,
Коня бы поменять, ведь мой пропал...
В долгу я у него, князь, неоплатном,
Не раз от смерти, резвый мой, спасал».
«Не вешай голову, всегда есть выбор,
Из чёрно-белых наша жизнь полос.
Коня возьмёшь, - ответил князь, - спасибо
За верность и за вести, что принёс!
Иди в дружину, ехать нынче поздно,
Скорей всего орда уже в седле -
Не спится ханам. Эти два прохвоста
Зевнуть боятся нас, как в январе».
Один оставшись, князь стоял с минуту,
Уйдя в себя, о чём-то размышлял,
Затем на месте повернулся круто
И вышел. Слуге наказ, окликнув, дал:
«Коня веди, а сам дуй к воеводе,
К шатру пускай, где Святополк, спешит.
Я буду там —  орда, мол, на подходе,
Потом Давиду, князю, изложи».
Никто не спал, сошлись к шатру все скоро,
Не долгим был совет –  здесь дорог час.
Решили ставить прошлым приговором
Полки и пешцев, как уже не раз.   
Костров не жгли и пищу не варили;
Кусок перед опасностью не лез.
И люди, как обычно, не шутили,
Не к месту было. Каждый нёс свой крест.
Построившись, врага дружины ждали
И напряжённо вглядывались вдаль,
И от проклятий гневных травы вяли,
Услышав их забористый словарь.
И час прошёл, и два, но степь молчала.
Устав стоять — кто лёг в траву, кто сел.
Уже нервозность в людях вырастала
И мало кто с ней справиться умел.
Но тут увидели как всадники промчались:
Один, другой и третий из степи
К шатрам князей и люди повскакали,
Помыслив:«Час, видать, наш наступил».
День пасмурный, но воздух был прозрачен
И взор пронзал простор на много вёрст.
Орду такую — хочешь, да не спрячешь -
Не семечек рассыпанную горсть.
Сперва дозоры вражьи показались,
Но кинулись, полки заметив, вспять.
Облаву им устраивать не стали,
Владимир повелел дружинам: «Ждать!».
Прошло немного — степь преобразилась,
А горизонт мгновенно почернел
От тысяч толп ордынских, что катились
Волною не имеющей предел.
Но встали пред полками, как споткнулись.
Замешкались — не ждали встретить тут.
А Шарукан глядел на них, сутулясь
По-старчески, творя в уме свой суд;
Что русичи давно готовы к сече,
И пешцы за червлёною стеной,
И копья их торчат ему навстречу,
Что болью ставшие недавно головной.
Заёрзал хан в седле, зашмыгал носом,
Напрягся конь, занервничал под ним.
Старик унял его и на Боняка косо
Взор бросил свой, сомнением томим.
Он, внутренним чутьём необъяснимым,
Спасавшем жизнь не раз ему в бою,
И здесь захвачен был неодолимо,
Как перед выбором стоящий на краю -
Уйти. Корил себя, что так соблазну
Легко поддался выступить в поход.
За шаг поспешный, глупо несуразный,
Могущий извести его весь род.
Весь год он пестовал в себе желанье
Отмстить князьям за прошлый весь позор,
Устроив им кровавое свиданье.
Всю степь созвать на этот пир и сбор.
Досадовал: «Погнался за поживой...,
От старости теряю, видно, нюх,
Хотел хоть клок содрать с овцы паршивой,
А вот сейчас азарт уже потух».
Боняку тоже надо пыл убавить,
Спросил ехидно, с желчью он: «Ответь,
Куда удар свой целишься направить?
А я скажу тебе, где быстро умереть.
Ты видишь, хан Боняк, щиты и копья...?
Смеяться стану я, как ты теперь,
Потом, когда людей на эти колья
Твоих насадят хан. Ты мне поверь.
У этого ежа нет головы и зада,
Не взять его: ни сверху, ни с боков,
Для них твоя кичливая бравада,
Как мысли «умные» от дураков».
Зубами заскрипел от слов обидных
Боняк и кровь прихлынула к лицу....
Не видеть пред собою очевидное
Дано упрямцу только и слепцу.
«Ты хочешь, чтобы я назад вернулся? -
Цедя слова сквозь зубы, зашипел
Боняк на друга, - ты умом рехнулся!
Ты, хан, совсем, я вижу постарел».
«Не знаю, что ты видел, с кем ты бился,
Но прошлый год на шкуре на своей
Я испытал, но как и ты храбрился,
Мужичью рать увидев без коней.
Остынь, Боняк, смотри и больше думай.
Людей положим —  новых не найдём.
Уйти нам надо нынче и без шума,
Но мы сюда с тобой ещё придём.
Они и мы примерно в равной силе,
Не зря за реку рати перешли -
Желание бежать не охватило,
Чтоб биться до последнего смогли.
Умён, хитер урус и дальновиден,
Он город не оставил без людей
И знал о нас, Боняк, на сечу идя.
В степи, я думаю, полно ушей.
Ты стяги видишь княжьи над полками?
Но мы не знаем сколько за рекой!
У нас же две орды всего под нами,
Глаза как следует, Боняк, открой.
Уйти нам нужно, сил ещё набраться,
До осени, а может, через год
Успеем, хан, с урусом поквитаться,
От нас конязь Владимир не уйдёт».
И хан сломал упрямство Шелудяка,
Разумный довод — спешности не брат.
Судьбу свою не стоит ставить на кон,
Удачу если Боги не сулят.
На полверсты стояли друг от друга,
Не трогаясь дружины и орда.
От половцев неслась по-русски ругань,
В дружинах так же не смыкали рта.
Почти до вечера словесно перепалку
Вели враги без драк между собой.
Слова — не жизнь и их совсем не жалко,
При этом не рискуя головой.
Князья съезжались, много говорили,
Но в толк не брали действия орды.
«Поди, замыслили чего...», -князья дивились.
И продолжалось так до темноты.
А ночь укрыла быстро оба стана,
Ни звёзд, ни ветра.... Тьма —  глаза коли.
Усилена дежурная охрана;
Дозор несла, хоть сон порой валил.
В полглаза люди спали и в пол-уха,
Вторую ночь ложились натощак.
Мужи здоровые, еды просило брюхо -
В прошедший день питались кое-как.
А враг мог выкинуть чего угодно,
Под утро час особенно сонлив.
Кто жертва здесь — неясно, кто охотник?
У каждого, прийти, был свой мотив.
Владимир, Святополк, Давид не спали,
Тяжёлый груз на плечи им возлёг.
В шатре укрывшись, думали, гадали...,
Но враг... отсюда был уже далёк.
Когда с земли исчезли тени ночи
И новый день украсился зарёй,
На месте том лежали лишь комочки
Навоза конского, оставленных ордой.
Костры дымились, угли тускло тлели
И поле вытоптано сотнями копыт,
Как будто пасся здесь табун неделю...
Дней несколько — всё примет прежний вид.
Недрёмные дозоры изумились,
Глядели, восклицая: «Чур меня!».
Над станом только вороны кружились
Да лис, осмелившись, мышей гонял.

Князья ушли к себе почти под утро,
Час сна ещё успели прихватить.
На зорьке встали, а на сердце смутно,
Тревога продолжала там бродить.
Но выгнал из шатров их шум и крики -
Не топот лошадиный, лязг мечей,
Не половец напал — язычник дикий,
А радость обуявшая людей.
Когда узнали, сон покинул вовсе,
Возник вопрос: « Куда и для чего?».
Испуг? Уловка? Но кого здесь спросишь -
Лишь след тянулся свежий за врагом.
Сойдя с коней, князья толпились кучей,
Бояре, воеводы, от дружин...
И всех вопрос один и тот же мучил:
«Куда теперь враг, скрывшись, побежит?».
Князь Святополк, привлечь вниманье чтобы,
Вверх руку вскинув, громко заявил:
«Догнать его, сейчас момент удобный,
И всыпать так —  дорогу, чтоб забыл».
Давид черниговский: «Я не согласный, -
И возразил, свой высказав резон, -
Догнать не сможем, князь, хотя соблазно...,
Забыл, наверно, что пехотой отягчён?
А без неё слабей почти в два раза,
Настигнем мы орду, а дальше что?
Что будет, ты уверен, враг наказан?
Скорей всего поляжем мы гуртом».
Владимир воеводе: «Ты, Димитрий,
Возьми-ка да пошли вослед отряд.
Десятка гридней два и скрытно
Пускай проводят их и проследят.
А что сидит в уме у ханов этих...
Узнаем ли, боярин, мы когда?
Но ты, Димитрий, разве не приметил,
Что знаков ханских было не видать?
И странно, что не кинулись в атаку,
Как было раньше и всегда, а тут...
Зело большие ханы забияки!
Никто из нас не думал, что сбегут.
А это значит что-то их сдержало.
За битого, не битых двух дают
И Шарукан - не раз уже плошал он -
Становится Боняку вместо пут.
Ожегшись молоком, на воду дует,
Увёл, я мыслю, он сейчас орду.
Как прошлые разы хан не гарцует
И, аще что не так, почует за версту».      
Вздохнув, толкнул в плечо: «Возьмись за дело,
Здесь сутки, может, больше проторчим...
Еду пусть сварят. Войско, чай, не ело
Поди, два дня — людей так уморим».

Ещё туман закатный не курился,
А небосвод не в изморози звёзд;
Отряд, ходивший по следам, явился
И новости хорошие принёс.
Орда, дойдя до Псёла, разделилась -
Одну увёл с собою Шарукан,
На юг другая рысью устремилась
К насиженным кочевьями местам.
Остыл накал тревожных ожиданий,
И радость разливалась по сердцам,
И смерть навек глаза не затуманит,
Ни жёнам не рыдать, ни матерям.
Дохнула только холодом смердящим,
Умчалась в степь под стук глухой копыт
Костлявая, набросив чёрный плащик,
Туда, где утолит свой аппетит.

Князья проверили вокруг дозоры,
Дружинам ночь придётся коротать
Ещё одну здесь после дней тяжёлых.
Теперь спокойно можно всем поспать.
В шатре Владимира всё те же лица
И разговор был только об одном:
«Чего с врагом могло вчера случиться,
Что он удрал, не помахав клинком?».
«Отряд, который был по следу пущен,
Сказал, что ханы орды развели,
Но дальше не следил он за бегущими,
И где они —  лишь знают ковыли.
Тебя, князь, покидать пока нам рано,
Вернуться могут, аще мы уйдём.
Рассеялась орда, возможно, на ночь,
А завтра где нибудь сойдётся днём
И выползет змею подколодной,
В том месте, где никто её не ждал,
А мы все порознь, лошади рассёдланы,
И можем не услышать твой сигнал».
Владимир, вскинув брови иронично,
Ухмылку скрыв за щётками усов,
И зная, что пред ним сидит за личность,
Никак не ждал услышать этих слов.
В пол-оборота к князю повернулся
И, бороду рукою теребя,
Дослушал Святополка, усмехнулся
Глазами и ответил слов не торопя:
«Возможно, Святополк, но вряд ли... -
Покинула уверенность  в успех,
А то бы ханы так вчера не прятались
За полог ночи, не ушли в побег.
Победа в том, что враг засомневался,
Но он, ты прав, вернётся, но когда?
Не завтра —  нет, коль нынче отказался,
А к осени вновь можно ожидать...».
Но лето отцвело и осень отзвенела
«Берёзовым весёлым языком»,
Орда молчала, будто онемела,
Ни разу стычек не было с врагом.

"Но это будет позже, а покуда
Хмельною брагой радость в головах.
Как говориться - нет добра без худа,
А худо было в двух всего шагах"


Глава 16.

           Сальница


              (зима, 1111г.)
         («...да станем твёрдо»)


                1.
                Предшествие.

Князья к себе разъехались не тут же,
Оставшись у Владимира в гостях,
Не ясно было —  где вражина кружит,
Расстались лишь дней несколько спустя.
Когда понятно стало достоверно,
Что половцы по вежам разошлись,
Давид с дружиной в путь пустился первым,
За ними киевляне собрались.
С версту их провожали за посадом,
Князья шли стремя в стремя в стороне.
На первый взгляд как будто бы всё складно,
Но что в душе у каждого на дне?
Когда втроём — слова рекой струились,
Вдвоём оставшись, — тонким ручейком.
За фразою нейтральной хоронились,
О прошлом — ни о чём и ни о ком.
Сошли с коней — пора уже прощаться,
Без жара, но для вида обнялись,
Затем ещё стояли минут двадцать...,
Друг другу поклонившись, разошлись.

Бежали дни и лето разгоралось,
И червень   вишней спелой угощал,
И солнце долго день не отпускало,
И соловей ночами ликовал.
Пылали зори чистые да росные,
И куталась в туманы речки гладь,
И травы обещали быть укосными,
А там приспеет время, жито жать.
Плохим он был, когда бы знал себя лишь,
Не ведал, дышит чем его земля;
Купец ли, смерд будь то, какой боярин...
Трудами чьими цвёл благодаря.
Вернувшись, как обычно, из объезда
По утренней прохладе с ветерком,
Владимир занял в кресле своё место
Под крышей на крылечке за столом.
И вот уже знакомая стряпуха
Несла и ставила пред ним еду,
Отвар из трав да добрую краюху,
Садилась против, кончив суету.
«Ешь, родненький, теперь, поди, умчишься,
А день-то длинный, впроголодь опять.
Усы вон белые, а всё не укротишься,
Пора бы уж, родимый, меру знать», -
Стряпуха добрая,  его  не то ругала,
Не то жалела, сердцем прислонясь
К нему по-матерински, и ворчала
Заботливо, нисколько гнева не боясь.
Такого  князь другим бы не позволил,
Но с ней всё так же был совсем не строг.
Жестокий, когда нужно, а вот горю
Чужому сострадать, он тоже мог.
Князь слушал, ел и усмехался,
Ответил шуткой ей: «Ворчишь никак
И учишь жить? Неужто так я истоптался,
Что надо на покой  — не знал, чудак».
«Да, нешто, я учу, помилуй, свет мой,
Чтоб сыт, здоров был... Лет-то тебе сколь?!
Конечно не чета старухи ветхой,
Но всё же...  Бегать будешь так доколь?».
«Спаси Бог! Что в седле ещё держусь я,
Рука крепка, умом не оскудел, -
Ответил он, - гроза висит над Русью,
А ты тут молвишь, чтоб отстал от дел.
Когда почу, тогда и отдохну я -
Покою вечному посмеет кто мешать?
Пока же Вышний силы мне дарует,
Ему же их, как видно, и лишать».
Князь встал, перекрестившись, вышел,
Стряпуха следом прибирать за ним,
А в мыслях: «Слава Богу! Не увижу
Хоть смерть его. Помилуй и храни!».
А он пошёл, поев, в опочивальню,
Где сын Андрей, посапывая, спал.
Смотрел Владимир с нежностью печальной
В дверном проёме стоя, вспоминал:
«Без матери остался пострелёнок,
Евфимия почила в сто восьмом -
Андрею шесть и, после похорон он,
Когда всё понял —  как зимою гром.
Два года он у дядьки   под приглядом
Растёт, играет, бегает с детьми
Дворовыми — рогаток здесь не надо,
Придётся с разными бывать людьми.
Обучен грамоте уже и счёту,
Читает бойко. Хвалит сорванца
Монах, у старца в этом глаз намётан,
Слова его елеем для отца».
Приблизившись, поправил одеяло,
Погладить..., но боялся разбудить,
Вернулся, тихо пятясь, где стоял он,
Ещё раз глянул и подумал: «Надо жить!
Пусть выспится — набегался, играя,
Весь день с детьми посадскими провёл.
А там, гляжу, ему забав хватает...,
Ну ладно. Лишь бы сердцем отошёл».
Андрей в нём вызывал приливы ласки,
Любви отеческой сердечное тепло
И чувств, каких невиданные краски
Не знал ещё —  на старость довелось.
Не баловал, сжимая сердце волей,
Да разве спрячешь это за душой?
Последыш материнством обездолен
И не восполнишь женщиной другой.
Умом был скорый и натурой добрый,
В мальчишестве тварь всякую жалел.
Носимый в сердце материнский образ
Всю жизнь Андрею краткую согрел.
Поблажки были, шалости прощались,
Жестокости и умысла где нет.
Проказы злые сразу пресекались
И закреплялся строгостью запрет.
Хотелось князю видеть человека
В Андрее, властелина лишь потом,
Отцовская ему библиотека
Помощницею стала верной в том.
Отца князь помнил человеком книжным,
Который знал чужих пять языков.
Став сам отцом, считал — детей не лишне,
Учить всему с их первых же шагов.
Владимира, сестёр его усердно
Всему тому, что ведали века
Учили и порой немилосердно

Во двор спустился князь, оставив сына,
Тут колокол, к заутрене позвал.
Владимир только взгляд на церковь кинул,
Но к службе проходить вовнутрь не стал.
На Спаса, что над входом, помолился,
Двуперстием крестясь, поклон кладя.
И без задержки тут же удалился
К себе. Позвал слугу, немного погодя:
«Бояр: Вышатича и Ратибора,
И воеводу Дмитрия найди, -
И вскользь, - а дел сегодня ворох...,
Но жду их всех, скажи, часам к пяти.
Попутно не забудь зайти в конюшню,
Конюший пусть седлает мне коня».
Слуга был малым шустрым и послушным,
Помчался будто к пяткам приложил огня.
Князь ждал слуги миг возвращения,
И конь стоял готовый у крыльца.
Не мог уехать так, без извещения
И малого   ругал не вслух в сердцах:
«Паршивец! Где его так долго носит?
Таких за смертью только посылать,
Уж солнце тень отбросило на восемь ,
Слугу придётся всё же наказать».
Махнул рукою старшему охраны:
«Поехали». Толкнул коня ногой,
Тот, вздрогнув, тронулся, ушами прянул,
Узде противясь, шею гнул дугой.
Но властный жест унял его строптивость
И конь, поняв, послушно затрусил.
И плеть мелькнула так красноречиво!
Её увидев, больше не шалил.
Вернулись за полдень, не опоздали,
Вёрст тридцать отмахали на рысях:
Где посуху, где грязь низин меся -
Бояре, чтобы попусту не ждали.
Соратников встречал Владимир лично,
Такую честь оказывал не всем.
И встречу эту начал непривычно,
Не говоря пока, собрал зачем.
Накрытый стол манил к себе едою,
Ендова  возбуждала аппетит,
Бочонок рядом возвышался не с водою,
Тут видно долгая беседа предстоит.
Владимир, не вставая, кубок поднял,
Когда расселись гости за столом:
«Я с мыслью вас позвал такой сегодня -
Вчера прошли, от завтра не уйдём.
Вы ешьте, пейте — сказка будет длинной,
Но ум ваш трезвым должен нынче быть...»
«Ты, князь, сперва бы огласил причину,
В тумане слов твоих нам трудно плыть, -
Прервав Владимира, воткнул словечко
Вышата Ян, - загадки, князь, оставь.
Не гневаясь, начни свой сказ от печки,
Как принято. От лишнего избавь».
Напрягся стол и Яна слог пресёкся,
Владимир, знали, хамства не спускал.
Но мыслями своими так увлёкся
И будто ничего не замечал,
Но глянул  коротко,  предельно строго
И Ян, смутившись, больше не встревал.
И князь, прощая друга боевого,
Об этом за столом не вспоминал.
«Давно ты стал таким нетерпеливым? -
Спросил миролюбиво Яна князь.
Не выдержав, кольнул за неучтивость, -
Сначала выслушай, потом уж влазь.
Продолжим, братья, трапезу во здравие
Всех нас живущих ныне на Руси.
Всему поставив Господа в заглавие,
К Нему о ней — помилуй и спаси.
Снедают   думы мя печальные,
Стареем мы и скоро призовёт
Всевышний нас на Суд исповедальный
И мы не знаем, что Он нам зачтёт.
Но что оставим здесь, сойдя в могилу?
Раздрай вселенский в душах и умах
Детей своих? Чтоб рознь меж них змеилась
И рад был недобитый нами враг?
Почто мы ждём опять в успокоении,
Когда единогласие легло
Промеж князьями нами? Не остервенение
Врага разбить нам дважды помогло».
И, говоря, смотрел на всех поочерёдно,
Хотелось словом каждого пронять.
Но с ним они давно бесповоротно
Готовые по зову рядом встать.
И Ратибор, отставив с мёдом кубок,
На князя, хмыкнув, глянул и сказал:
«Мои слова прими своим не в убыль,
И мне за них, чтоб после не пенял.
Но, аще дума, князь, какая зреет,
То издали, давай, не подъезжай.
Опять, смотрю, невесть чего затеял...
Выкладывай как есть, не искушай».
Боярин, как всегда, себе был верен,
Других он речи длинные с трудом
Сносил, не видя в них понятной цели,
Как если воду черпать решетом.
Князь, зная Ратибора, засмеялся:
«И впрямь ты до сих пор неисправим,
Я только это сделать собирался,
Да вот глаголом перебил своим.
Сегодня все вы словно сговорились,
О деле рта не дали мне раскрыть.
Медов хмельных пока не много пили,
Ендову не успели осушить.
Димитрий лишь не мусорит словами
И слушает, мотая всё на ус
Себе, но тоже по сравнению с вами
Потащит на себе не меньший груз.... -
При этом князь смахнул с лица улыбку,
Усов коснувшись дланью с бородой.
Закончил мысль: «Подумать надо шибко,
Решиться прежде чем на шаг такой.
Но раньше времени об этом не трезвоним,
Мы будем знать покамест вчетвером,
Иначе всё вначале похороним,
А речь пойдёт сегодня вот о чём...»
И князь почти уже как о решённом
Пока лишь для себя, своим друзьям
Поведал план, в раздумьях обретённый,
Прислушаться хотел к их голосам.
«Оставим смех для праздных посиделок, -
Продолжил он, приняв серьёзный вид, -
Как не крути пол лета пролетело,
А там, недолог час и задождит.
А это значит жди степных набегов,
Ведь половцы ушли в тот раз не зря,
Чтоб силы накопить свои до снега.
Никак нельзя покою доверять.
Скрежещет враг зубами кровожадный,
Но аще не примчится в осень к нам.
Зимой самим наведаться в степь надо,
Не ждать его, когда придёт весна.
Позвать князей, всю Русь на супостата,
Готовить нужно загодя поход.
Один не ум, а три — почти палата,
Всем думать надо, мне не глядя в рот».
Возникла пауза и длилась долго...,
Чело, задумавшись, Вышата тёр,
Димитрий ус, покручивая, дёргал,
«Кхе-кхе», тихонько кашлял Ратибор,
Дверь тихо скрипнула, нарушив сцену,
Слуга просунулся: « Чего подать?»
Владимир бросил: «Лишь свечей замену,
И лишнее со скатерти убрать».
«Что головы повесили, бояре? -
Встряхнул вопросом князь своих гостей, -
Великий грех топить себя в печали,
Как равно - быть угодником страстей.
Надумали чего — давай наружу,
Не нравится — не хмурьтесь, как сычи.
Скажите прямо, не тяните душу,
Меня не бойтесь этим огорчить».
«Ты нас пытай сейчас не уговором.
На верный путь Господь наставил тя
Позвать всю Русь, побить степную свору;
И стар, и мал за это нас почтят, -
Ответил Ян взволнованным глаголом, -
Не в нас печаль, тревога в нас живёт -
Не многие князья с глаз сняли шоры,
Забота наша их совсем не жжёт.
Не мы, князь, огорчим тебя — другие,
Слова о том нам зряшные сказал,
Ты братьям разъясни — не мы враги им,
Все здесь сидящие с тобою «за».
«Друзья, виновен я в смущенье вашем, -
Ответил князь, поняв, что перегнул, -
Вы каждый по отдельности мне важен,
Без вас бы я на это не дерзнул.
Всегда я был предельно откровенен,
Когда гроза висела над землёй.
В вас не было во мне сомненья тени,
Не раз все рисковали головой.
Давайте покумекаем, когда нам
Без суеты запальчивой начать,
Готовиться к походу, чтоб недаром
Труды совместные потом пожать.
Но ладить сани летом, а телегу
Зимою надо — мудрость говорит.
Мы в месяц лютый   выступим по снегу,
Пока надёжно он в степи лежит.
Полгода есть у нас ещё в запасе,
А время — не рысак, держать в узде.
Но кто откликнется? Ответ не ясен,
Вельми к нам благосклонны не везде.
В сынах уверен, - рассуждал Владимир, -
И в Святополке, порубежный он,
Давид черниговский придёт. С другими...
Трудней — придётся ехать на поклон.
Гадать не станем, но гонцов повсюду...,
А в Северу и Киев еду сам.
Не полный же, я думаю, Иуда -
Олег, чтоб замыслы сказать врагам.
Ведь слал он войску ополченцев в помощь,
Препон Давиду, брату, не чинил.
Как зло его, добро я также помню
И никогда облыжно не чернил...»
Димитрий-воевода голос подал,
До этого сидевший, как немой:            
«Мой князь, но может быть из нас кого-то
К нему отправить с целью мировой?».
«Не надо. Нет. От лишнего поклона
Не переломится моя спина.
Пусть будет мною в планы посвящён он,
Чтоб отчужденья спала пелена.
Не завтра мыслю и не через месяц,
Отправлюсь сразу после Покрова
Здесь милостию Божьей с вами вместе
Делами нашими займусь сперва.
Они привычны и давно известны -
Оружье, снедь, дружину, лошадей
Готовить и собрать в час требный к месту
Да в ополчение позвать людей.
Но хватит, братья, свечи догорают
И темень на дворе хоть глаз коли,
Ворота уже стража запирает.
Потом решим, что нынче не смогли».
С зарёй ложились и с зарёй вставали,
И жизнь, казалось, медленно текла,
Но всюду, что хотели, успевали
Вершить великие и малые дела.


Глава 17.

Подарок

Окрашенный малиновой зарёю,
Стелился низко над рекой парок
И пахло тиной, рыбой и травою.
У кромки берега потухший костерок.
Старик, причалив к берегу лодчонку,
И сетку вынув, стал перебирать.
Лещей, плотву, щурят кидал в сторонку
На землю рядом, чтобы не искать.
Развесил снасть, собрал улов и к хате
Ногами шаркая, поплёлся через луг,
«На пару дней, - кумекал, - с бабой хватит,
Бог даст, ещё поймаю — не без рук».
Шагал тропой вдоль редкого забора -
Жердей с десяток, если посчитать.
Заметил вдруг: «Сосед уже у горна,
В отца пошёл, не любит долго спать.
Горазд зело, как он, в кузнечном деле,
Детина ражий  — радость старикам,
Кормилец он в дому, не пустомеля
И делу знает цену и словам».
«Бог в помощь, молодец, удача в руку!, -
Беззубо кузнецу прошамкал он, -
К заутренней не звали, ты уж тюкать...,
Всю рыбу распугал твой перезвон.
Женился али нет? Поди, не старый,
Чай девок на слободке что ли нет?
Ты, Васька, из себя заметный малый,
Пора бы уж», - цеплялся к парню дед.
«Спаси Бог, дед Кузьма! Однако, тоже
Зарю встречаешь раньше петухов.
Час утренний частенько день итожит,
Как твой, старик, сегодняшний улов.
Поди забыл давно едят с чем девок?
Свою успею волюшку украсть.
Тянуть всю жизнь придётся этот невод,
Жену найти —  да с нею не пропасть!
Иди домой —  старуха потеряла,
С разварочки   ушица хороша.
Пока болтаем — рыба, вишь, повяла,
Опять придётся шастать в камышах», -
Соседу прямо в ухо парень крикнул.
Ущербным к старости слух деда стал
И он ладонь приставив к уху, вникнул,
Кивнул согласно парню, что понял.
Побрёл к избёнке, где ждала старуха -
Краса была, хоть воду пей с лица,
Но как заря вечерняя потухла...
Лишь грусть морщин, да лет седых пыльца.
Кузнец Василий, давний наш знакомый,
Согбенную фигуру проводил
Глазами, вынул из огня обломок
Серпа, привычно к делу подступил.
А солнышко легко взбиралось в гору
И день горел лазоревым цветком,
Василий от жары по пояс голый
Ковал с усердием железо молотком.
Стучать закончив, серп в ушат с водою,
Схватив щипцами, быстро опустил.
Закрыв лицо от пара пятернёю,
Держал его, покуда не остыл.
Повязку-обруч на челе поправил,
С лица и шеи вытер крупный пот,
Углей принёс, пригоршней в горн добавил...
Работа только лодыря не ждёт.
...Не вдруг о нём князь вспомнил в разговоре
С мужами на вечере за столом.
Жил в памяти под спудом дней дотоле
И всплыл, как будто много лет знаком.
«Детина впечатлил своим рассказом
О мытарствах, назвался кузнецом.
Вельми взволнован был, не бегал глазом,
О матери тревожился с отцом.
Нужны умельцы нынче. Особливо
Рукастые, проворные, с умом,
Беглец тот, было видно, не ленивый.
Проведать надо как-то утречком.
В слободках на посаде кузниц мало,
К уму не всем такое ремесло.
И сам он, - вспомнил князь, - здоровый малый,
Поэтому найти не тяжело».
Дней несколько спустя с того застолья,
С объезда возвращаясь, заглянул
В слободку, что ютилась на подоле.
В конце у речки, к кузне повернул.
Отметил князь, царящий тут порядок,
Избёнка неказиста, но крепка,
Обнесено всё жиденькой оградой,
А дальше Альта в зарослях —  река.
Навес. Под ним кузнец у наковальни
В работу с головою погружён,
В углу лежит железо грудой дальнем
И пахнет дымом — значит горн зажжён.
Охранник, было, двинулся к навесу,
Но жестом князь его попридержал
И стал смотреть, любуясь, с интересом
Как молотом детинушка играл.
Легко тот управлялся с заготовкой,
Удары сильно, верно наносил.
Видна рука умельца и сноровка,
Как смолоду отец его учил.
Почуяв взгляд чужой, застыл на месте,
К подъехавшим кузнец стоял спиной,
Но глянув и узнав, поклон отвесил,
От удивления выгнув бровь дугой.
Навстречу шёл, теряясь весь в догадках,
И к князю подойдя, опять в поклон
Не раболепствуя, а для порядка
И не скрывал, что очень изумлён.
«Что, жив-здоров, кузнец? - спросил Владимир,-
Как звать тебя? В тот раз ты не сказал»
Ответ услышав: «Мне такое имя
Священник в церкви над купелью   дал.
Показывай-ка тёзка, что умееешь,
Сам молвил, мол, ковал мечи в орде,
Но если твой язык окажется длиннее,
То не пеняй — божился на кресте».
Кузнец на князя глянул и без слова
Вернулся в кузню и принёс ему
Завёрнутый в рядно   клинок готовый,
Покамест неизвестный никому.
Холстину снял — пред княжьими очами
Предстал в червлёных ножнах меч,
Сработаный умелыми руками
Искусно столь, что глаза не отвлечь.
Торчал эфес   с навершием узорным,
Руке в бою нисколько не мешал.
А с надписью во всю длину, гравёрной,
Рисунок крестовину   украшал. 
Обтянутые мягкой замшей ножны
С накладками вначале и в конце
С ажурным узорочьем всевозможным,
Сказали лучше слов о кузнеце.
Князь впился взглядом, сердце застучало,
Сейчас не титул в нём, а воин жил.
Рука сама тянулась и ласкала
И князь ладонь невольно положил
На рукоять, меч выдернул из ножен,
На лезвии играл волной муар.
Встряхнул. Клинок руке ответил дрожью...
«Хочу его проверить на удар», -
Потребовал Владимир с нетерпением.
Кузнец принёс железа полосу,
Сказал:«Руби, ковал не к развлечению».
Держа рукой железку навесу.
Клинок сверкнув, глубокую зарубку
Оставил без ущерба для себя.
Ещё удар. «А кажется, что хрупкий, -
заметил князь, - не ждал я от тебя!».
Был меч увесистым, но не тяжёлым,
Длинней руки его всего на пядь,
От крестовины вниз тянулся жёлоб,
Чтоб кровостоку сильно не мешать.
Был сделан меч с любовью и старанием,
Союзно всё в нём от навершия до конца
И этим привлекал к себе внимание …
Князь с восхищением глядел на кузнеца.
Ещё недолго он вертел перед собою
И меч вложив, хозяину вернул.
Тот принял и на месте тут же стоя,
Напрягшись весь, в кольцо его свернул.
Держал клинок за яблоко   и кончик 
Секунды малые и снова отпустил,
Сталь тенькнула струной тихонько,
Стал снова меч таким же как и был.
Умом своим бывалого рубаки
Увидел мастера, каких не знал.
Клинков встречал князь много в жизни всяких,
Таких пока в руках он не держал.
«Что хочешь, мастер? Назови сам цену,-
Приблизился и тронул за плечо, -
Но рук, кузнец, я к небу не воздену,
А будешь в податях во всех прощён».
Кузнец же преломился в пояснице,
Коснулся матушки земли рукой,
Держа клинок второй десницей,
Сказал: «Не нужно платы никакой.
Тебе, мой князь, ковал его я днями,
Надеялся когда-нибудь вручить
И ныне час настал. Дарю на память
Чтоб ворога помог он отразить.
Без дела не бери, не вкладывай без славы,
Пускай он знает только кровь врага.
И помни, князь, не всякий сильный правый,
Кто в Боге жил, того не испугать».




Глава 18

Встреча с Ратибором


Подворье Ратибора на посаде
Селяне знали все: и стар, и мал.
Был дом его среди других пригляден
И выгодное место занимал.
Средь бела дня подъехал князь с охраной;
Усадьбу окружал глухой забор.
Чтоб гость какой не мог пройти незваный,
Ворота замыкались на запор.
Дружинник спешился и постучался,
Залаял пёс, послышалась шаги.
«Здесь светлый князь! - на «кто там?» отозвался, -
Скажи хозяину, чтоб ставил пироги».
Кудлатая и заспанная рожа
Тут выглянув, узнала кто пред ней
И глаз её мгновенно как-то  ожил,
И загремела связкою ключей.
«Стареет Ратибор, мой верный воин,
И днём уже трясётся над добром.
В трудах и бранях потом нажитое,
Осталось, хочет, чтобы всё при нём.
Пускай себе, - подумал князь, - причуды...
Ни людям, ни ему от них вреда.
Куда ушли былые прыть и удаль?
А узел лет затянут навсегда».
И с мыслью той проехал на подворье,
А Ратибор уже к нему спешил.
Спросил сначала гостя о здоровье,
Потом: « Почто меня не упредил
Заранее, что будешь лично ныне.
Вот так не часто радуешь собой.
Велю накрыть, присядем, кубки сдвинем,
Но вижу... ты с заботою другой».
«Не для застолья свиделись, боярин,
А наш недавний разговор привёл.
Ты прикажи, чтоб нам не помешали,
Поставь испить холодного на стол.
Жара стоит несносная такая...,
Хвала Творцу, что жито до дождей
Нам дал убрать. Землица намокает
Пускай теперь — полезно в зиму ей» -
Ответил князь не объяснив визита,
Его, тем самым, важность подчеркнув.
Не стал при всех хозяину открыто,
Лишь дал понять, беседу помянув.
«Ответь мне, старина, ты будешь здрав ли?
Я зазрю, что невесел. Почему?
С надеждой ехал, что на днях отправлю
Тебя к Аепе — свату своему.
Но, аще скажешься сейчас хворобым,
Невольничать не стану — время есть.
Не молоды, чего уж тут, мы оба.
Бывало, мог хоть чёрту в пасть  залезть, -
Расспрашивал и сетовал Владимир,
Когда, пройдя в светлицу, сел к столу, -
С недельку бы пожил там с ними,
Поедешь, чай, к родне, не в кабалу.
Ну как? Согласен или слать мне Яна?».
«Ты слова не даёшь мне обронить,
Здоров пока я, князь, —  тут без обмана, -
Ответил Ратибор, - чего хитрить.
Задумку эту нашу знаю, помню,
Теперь же ехать, малость погодить?
Что скажешь, князь Владимир, —  всё исполню,
Дарами бы Аепе угодить.
Родня-роднёй, а слюни-то пускает,
Когда приедем. Смотрит на возы -
Чего в них? Сколько? Глазками порхает
Да гладит в предвкушении усы».
«В глазу чужом пылинку, - взяв напиток,
Заметил князь. С подначкою спросил, -
Почто же сам ворота и калитку
На все запоры даже днём закрыл?
Не жадничай —  в могилу не утащишь,
Чужого не считай, своим не похвались...
Не знал бы я тебя, подумал, что сидящий
Напротив, сквалыжничал всю жизнь.
Теперь внимай и в оба уха слушай,
Два дня тебе на сборы хватит? Три?
Успеешь, Ратибор, ты не копуша,
Но как управишься...,  чай не горит.
Расспрашивай Аепу о зимовке,
Что мыслит он о будущей весне.
Не в лоб пытай его без подготовки,
А исподволь и будь с ним поскромней.
С кем дружбу, вызнай, водит хан сегодня,
Бывают ли Боняк и Шарукан.
Скажи — обиду, мол, имеет сродник,
Забыл совсем его, зазнался хан.
Поклоны передай от нас, подарки,
И сладости в беседу с ним добавь,
Он любит эти льстивые припарки.
О внуке, не забудь, словечко вставь.
Гонца пошли с дороги, чтоб встречали
Тебя не как простого мужика,
А с почестью — поди, не обнищают,
Пускай мошною потрясут слегка».
«Молебен закажу я на дорогу,
Угодник Николай(1) нас охранит.
В степи гуляет всяческая погань,               
Разбой по шляхам и грабеж творит.
Унять бы, князь, её нам не мешало.
Уже разъезды гридней ей не страх,
Ватаги промышляют. Много жалоб.
Похуже будет чем открытый враг, -
Вдруг высказал Владимиру хозяин,
Когда тот наставления отдал.
«Я знаю, Ратибор, про эти стаи,
С тобой дружина будет, чтоб ты знал», -
Боярина Владимир успокоил.
«От татей на окраинах беда,
Лишь с полем мир наладишь в веки кои,
Другая рядом лезет из куста», -
Подумал про себя князь, мысль продолжив.
Поднялся со словами: «Проводи,
Хозяин».  И, разговор итожив,
Промолвил, - там внимательно гляди.
Уж серпень(2)  на исходе, -  жди ненастий,
Илья(3)  прогрохотал по небесам....
Дела и помыслы земные в Божьей власти,
Но выбор делает лишь каждый сам».

Собрали и отправили посольство,
Теперь осталось ждать лишь результат.
Подарки хан воспримет с удовольствием,
Ответу станет ли Владимир рад?



Глава 19


Янина обитель


Владимир сына ждал в большой светлице(1)
К обеду стол накрыли для двоих.
Один, бывая дома, не садится,
При сыне сердцем становился тих.
Вошёл Андрей и бросился в объятья
Отца. Смутившись, тут же отошёл.
В простом и лёгком летнем платье,
По вороту и поясу узор.
Отец с любовью поглядел на сына,
Не выдержав, к себе его привлёк
И к горлу, как не раз уже, подхлынул
Щемящей грусти с нежностью комок.
Но справившись с собой, встряхнулся,
За стол Андрея рядом усадил:
«Обед закончим, - к сыну повернулся, -
Поедем к тётке Анне(2). Не забыл?
А лучше утром завтра, помолившись,
Не много вёрст, но день в пути пройдёт».
«Да, тятя, - улыбкой осветившись,
Ответил отрок и спросил, - нас ждёт?».
«Конечно ждёт, Андрей. Всегда нам рада, -
Заверил сына князь, - тебе вельми.
Племянник ей и сын мой — её брата,
Запомни да и в ум себе возьми.
Большого сердца человек, монашка,
Не для себя, для всех живёт она.
Довольна малостью, как Божья пташка,
И пребывая в Боге, тем сильна.
Постичь ты разумом пока не в силах,
Немного вырасти, потом поймёшь.
Судьба другое ей, Андрей, сулила,
Но тут вмешались ненависть и ложь.
Поел? Тогда иди и нужным делом
Займись —  себя в дорогу собери.
Должна по силам быть такая мелочь
И никогда «я не могу» не говори».
Беги, Андрей, и я через минуту,
Есть уйма дел — до вечера успеть.
Не бойся. Завтра путь не очень трудный,
Но ты же воин, должен всё терпеть».
И приобняв рукой слегка сынишку,
Вихры взъерошив, к двери подтолкнул.
Выплёскивал князь нежности излишки,
Как будто сглаживал пред ним вину....
...Своей скакали стороной по тракту,
Бежал он по-над берегом Днепра.
А княжич, проявляя свой характер,
Лишь по нужде соскакивал с седла.
За день была всего одна стоянка:
Поесть, да спины затекли — размять.
В дружине меж собой: «Ты глянь-ка
Наш княжич-то: ни хныкать, ни стонать»
И гридни всячески его бодрили,
Отец, поддерживая, изредка хвалил.
Дорога и усталость всё таки сморили
И к вечеру Морфей вконец свалил.
С полудня отрок перешёл в кибитку,
Дорогой убаюканный заснул.
Хватило впечатлений всех с избытком -
Впервые мир просторы распахнул.
Вдали блеснули главки колоколен,
Детинец уже виден на холмах,
А по всему днепровскому раздолью
Челны снуют, качаясь на волнах.
Владимир загодя отправил гридней,
Подъехав, переплыть чтоб без труда....
Но вот и берег, вдоль растёт ракитник,
А плот-паром уже их поджидал.
Андрей, проснувшись, вылез из повозки,
Но впереди лишь заросли кустов,
Речной протоки узкая полоска,
Пучок лежащих на плоту шестов.
«А где тут Днепр широкий? Не похоже», -
Спросил разочарованно отца.
«Рукав его, а сам он будет позже,
Когда проедем остров до конца, -
Ответил князь, - терпи, ещё увидишь.
Наш Трубеж — просто тощий ручеёк,
Он даже с Альтой только вид лишь,
А так — всего на конский перескок».
Взошли на плот, шестами оттолкнулись
И скоро остров принял весь отряд.
Колонной по дороге растянулись
По двое, трое за обозом в ряд.
А вдоль неё деревья и кустарник
Стояли, образуя коридор,
А неширокие меж них прогалины
Глазам давали маленький обзор.
Но путь к реке, однако, был коротким,
Кусты мельчали, лес густой редел,
В конце дороги показались лодки
И Днепр, искрящийся в лучах, блестел.
Тонул в тени закатной правый берег,
Оврагами изрезан кручи склон 
Глубокими, похожими на щели.
Увиденным, Андрей был покорён.
Когда переправлялись через русло,
Гора, казалось, движется на них,
В груди его возникло страха чувство
И он, к отцу притиснувшись, притих.
Сойдя на твердь, вперёд гонца послали
К сестре в обитель, Анне сообщить.
Второго к Святополку, чтобы знали
О них там и, что тоже могут быть.
Поднялись в гору по крутому спуску,
Смеркалось. Ночь спешила день прогнать,
Мерцали звёзды роем в небе тускло,
Стеснялись словно ярче засиять.
Подъехали, когда почти стемнело,
Игуменья встречала у ворот.
Монашек группа рядом с ней чернела -
Прибавилось обители хлопот.
Но взгляд сестры был обращён не к брату,
Её вниманием владел Андрей
С фигуркою по-детски аккуратной,
По взрослому державшийся в седле.
Накидка на плечах его с застёжкой,
Дорожные рубаха и, порты
Заправленные в ладные сапожки
С подошвою под стремя для езды.
«Подрос племянник за два с лишним года,
Черты и стать отца стал обретать, -
Отметила она, - видна порода,
Посмотришь только — не к чему гадать».
Ждала, когда совсем они подъедут,
Не сделав шага раньше до того.
Князь зная нрав игуменьи заведомо,
Спокойно отозвался на него.
По родственному обнял, нарушая
Уставы монастырские при всех.
Пред ним не матушка — сестра родная
И князь не счёл свой жест за грех.
Поклоном на поклоны всем ответил
И сына только после к ней подвёл,
Он, зная в ней любовь большую к детям,
Оставив их для слова, отошёл.
Но княжич не робел, смотрел в глаза ей,
Припав к руке, колено преклонил.
Благословив его, облобызала,
В пол-голоса: «Господь тебя храни!».
И больше от себя не отпустила,
И он доверчиво остался с ней.
К монашке обратившись, попросила,
Как приказала, разместить людей:
«Сестра Евстафия, скажи охране,
Где будут ночь они и накорми.
Всё приготовлено для них заранее,
Там места хватит даже с лошадьми».
Игуменья-княжна, сестра-монашка
В обители стеснённо не жила,
А чтоб умы другим не будоражить,
Из общей чаши ела, и пила.
Приняв постриг в девичестве далёком
Несла с тех пор доныне здесь обет,
Цвела обитель под её всё бдящим оком,
Уже побольше двух десятков лет.
При ней для дев младых открылась школа
Впервые на Руси. Учили там
Писанию и грамоте —  как скоро
К тому митрополит(3) склонён был сам.
В умах мужей церковных, а пример
Явила Анна. «Все равны пред Богом», -
Сказав. Никто ей возразить не смел.
...Андрей заснул, они ещё сидели,
Огнём лампадным Образ освещён,
Беседа шла в просторной чистой келье,
Где много книг различных и икон.
Чуть больше года с Анной не видался,
Со дня тех самых горьких похорон.
Что нет её — никак не соглашался
И до сих пор прощальный слышит звон.
Евпраксия почила прошлым летом,
Сестра родная по отцу и, брат
Примчался сразу же, узнав об этом.
Вернулась из Германии назад,
Сносила там интриги, оговоры,
Но честь в судах церковных защитив,
Оставила их лживый мир придворный,
Взамен душевный получив надрыв.
Пострижена за два до смерти года.
Ей сорок было отроду в тот миг,
Когда открылись Вышние ворота
И за руку взял ангел-проводник.
...Горели свечи, сумрак разгоняя
И таял воск, слезой стекая вниз.
В беседе Анна, брата наблюдая,
Пыталась ухватить приезда смысл.
«Так с чем приехал, брат, ко мне? Откройся.
Печаль-нужда гнала иль просто так?
Ты мысли в бороду не прячь — не бойся,
Останется меж нами, я не враг.
Дней несколько побудешь или сразу
Намерен завтра же куда умчать?
С собой возьмёшь Андрея для показа
И станешь сына к делу приобщать?
Не рано ли? С другими так не ездил,
Но, может быть, и лучше..., может, прав?
Когда вы оба чаще нынче вместе -
Скорей постигнет взрослой жизни нрав.
Ты Юрия не брал и он усвоил,
Что всё ему, как манна с небеси....
Поэтому и нет в тебе покоя
О нём помыслив —  сам себя спроси...».
Любил сестру свою Владимир с детства,
Он старше был неё на две весны.
Чьей крови больше обрела в наследство:
С отцовской, материнской стороны?
Росла она упрямой и подвижной,
Сегодня бы сказали: «Егоза!»
Тянулась, стала старше, к полкам книжным,
Отец большим был книгочеем сам.
И старшему ни в чём не уступала
Конём, как он, владела и дралась,
И в кровь коленки также расшибала,
Со временем взрослея, унялась.
Вкусив однажды красной строчки сладость,
Как материнское младенцем молоко.
С тех пор ей чтенье приносило радость,
Чужая речь давалась ей легко.
Отец пятью владеет языками
Да мать гречанка — с нею на родном.
Копились знания, вязались узелками
В головке девицы за днями о былом.
Отец не рвал своих с Царь-градом(4) связей
И Аннушка помолвлена была
С царевичем, но не свершился праздник,
Рука врагов смертельных не дала.
А юный Дука,* бывший наречённый,
Пострижен был в монахи вопреки
Его желанию —  так изощрённо
Расставили противнику силки.
И Анна, совершенно потрясённая
Всей участью печальной жениха,
Последовать решила непреклонно
За ним... К мольбам родных была глуха.
...Рассеяно князь слушал речи Анны,
Всплывало прошлое из мрака лет,
Из детства общего, как гость незваный,
Рисуя за сюжетом вновь сюжет.
Не девочка пред ним, не озорница
Сейчас сидела — схимница в летах,
Замужества не знавшая черница,
Чья жизнь прошла в молитвенных трудах.
Апостольник(5)  спадал на плечи Анны,
Не закрывал он только лишь лица.
В руке держала чётки постоянно,
Глаза, как два бездонных озерца.
Они уже не молодо блестели,
Но излучали ум и свет души,
Тепло и снисходительно глядели,
Как мудрецы с познания вершин.
Заметив невнимание, спросила:
«Ты где витаешь, князь? В каких краях?»,
Но приглядевшись, вдруг сообразила:
«Отложим, брат, на завтра о делах.
И мне пора к молитве. Засиделась.
Устал с дороги... Спать, иди ложись».
Поднявшись, с укоризною пропела:
«У баб язык вперёд ума бежит».
«Ты, Анна, не серчай. Видать старею»,-
Винясь перед сестрой, ответил ей,
Добавив, - утро вечера мудрее,
Ещё наговоримся, не жалей.
Мне завтра к Святополку ехать нужно,
Когда вернусь, тогда договорим
О всём с тобой вдвоём за ужином,
Но прежде с глазу на глаз надо с ним».
С Андреем князь, с десяток с ними воев
Пылили рысью лёгкой ко дворцу.
Дорогой этой было не впервой им
Скакать к давно знакомому крыльцу.
Увидев их, народ не удивлялся,
Привык уже. Тут мало ли таких...
И каждый своим делом занимался,
Не отвлекаясь праздно на других.
Зато Владимир подмечал попутно
Как жил посад на грани нищеты
С тоской в глазах в избёнках бесприютных,
А кое где в землянках, как кроты...
Длиннее были сборы, чем дорога,
И глазом не моргнёшь — пора слезать.
Их ждали и встречали у порога,
Сам князь сошёл гостей облобызать.
Он помнил хлеб и соль гостеприимства
Владимира и тем же отвечал.
Как помнил и Владимир то единство
Когда в войне с врагом тот проявлял.
Но встреча получилась их короткой,
Хотя был стол, внимание и мёд....
Хотелось жмень(6) —  насыпали щепотку;
Загадывать не нужно наперёд.
Послушав Святополк задумку княжью,
Молчал довольно долго, пил вино.
Тянул ответ, как пряха тянет пряжу               
Своей кудели на веретено.
Почувствовав, что пауза чревато
Становится терпенью, произнёс:
«Зело всё хлопотно... Подумать надо.
Опять —  зима, снега, пурга, мороз...
И даль великая и нам совсем чужая.
Харчей уйдёт! А где их столько взять?
Князь, земли без защиты оставляем,
Чтоб ханов ближних здесь к нам искушать?
Подумать надо».
«Боишься, брат, врага иль непогоды? -
Кольнул вопросом Святополка гость
И, глядя в очи, бросил, - все расходы
С лихвой вернуться», - не скрывая злость.
Мои дружины в степь зимой ходили,
В тот раз помочь тебя я не просил.
У Воиня весной, когда мы купно были,
Увидев нас, назад враг поспешил.
Почто же, Святополк, сейчас ты мнёшься
И, как всегда, сумняшеся, но в чём?
Я думал, князь, что сразу отзовёшься,
Весной, как помню, молвил о другом.
О ближних ханах нет моей печали,
Они давно с волками не в ладу
Как породнились мы. Не соблазнялись
С тех пор и, я уверен, больше не придут.
Прости мя, Святополк, за эту вспышку,
Но, аще не пойдём — в другой год жди
Их у себя и я не дам коврижки
За нас за всех, что сможем победить».
Но тот стал возражать: «Нам не привычно
Великим войском в стужу и зимой.
Там дома у себя в степи язычник
И знает лучше нас её с тобой».
«Мы, князь, пойдём проторенной дорогой
Как в прошлый год Димитрий со полки.
Их до Донца никто тогда не трогал;
Мол, кто рискнёт зимой — лишь дураки.
Ты знаешь сам — орда сидит по вежам,
И мы сидим себе же на беду,
Трясёмся — вот кыпчак придёт, зарежет...
А им привычно? Поэтому не ждут
Нас в эту пору Святополк, - упрямца
Ломал Владимир, убеждая вновь, -
Решайся, брат, и с этим шли посланца,
Дружины с ополчением готовь.
Не будет нам житья, пока не уничтожим
Под корень нечисть, как чертополох.
Иначе Русь к ногам врага положим,
Ни дети не простят нам, ни сам Бог.
Решайся князь, но время невозвратно,
Припомни Лубен, Воинь и Сутень
Пошли того, смышлён кто в деле ратном,
Уж коли самому настала лень...»

Уехал с неприятным князь осадком
В душе от резкости своей и от того,
Что в мыслях Святополка нет порядка.
Что ждать теперь в дальнейшем от него?
Андрей к отцу ни с чем не подступался,
И гридни не мешали, поотстав.
Владимир снова к встрече возвращался,
От гнева кулаки невольно сжав:
«Им много сказано, да слушать нечего,
На глупость эту жалоб не подашь».
С досадой усмехался он: «Замечено;
За что купил — дороже не продашь».
«Андрей! - окликнул отрока, - поближе
У стремени пристройся  и скачи.
Хочу сказать тебе, сынок, чтоб выжить -
Владей собой, терпению учись.
Ты слышал всё... Однако, мало понял,
Но привыкай глаза не закрывать.
Князь киевский, Андрей, всегда был склонен
Полслова хоть, но вслух недосказать.
Не бойся умного врага —  запомни,
А бойся друга глупого всегда.
Бывает, сединою убелённый
Откроет рот — сгорай хоть со стыда.
Устал ли, нет? - спросил и обернулся,
Махнув рукой, дружинника позвал.
Подъехав, гридень к князю чуть нагнулся:
«Я слушаю». «К Днепру!», - тот приказал.
…Коней оставили, прошли к обрыву.
Андрей, вниз глянув, тут же отступил;
Поток широкий вольно и лениво
Волну к волне, за валом вал катил.
Напротив остров весь поросший лесом,
Белела вдоль него песчаная коса.
Под кручей, где они, под самым срезом
Челны стоят, убравши паруса.
Перед глазами в сизой дымке дали
Заречные раскинули простор,
И облака — рукой подать, бежали,
Невольно приводящие в восторг.
«Смотри, Андрей, на это благолепие,
Нигде такой земли ты не найдёшь,
Поэтому война идёт со степью,
И ты — мой сын, для этого живёшь.
Скажу, но много раз ещё услышишь
Ты мыслей смысл таких вот от меня:
Нет ничего трудней всего и выше -
Не дать врагу у нас её отнять», -
Сказав, он замолчал, глядел на сына,
Не стал князь дальше это развивать,
Подумал с горечью о тех годинах,
Когда тому придётся воевать...
Ещё подумал, что последний, младший:
«Случись со мной... останется один.
Но вся надежда на Мстислава — брат же,
Андрей  по возрасту ему как сын».
Прогнал князь мысль, пришедшую внезапно,
«Вертаемся, - сказал, - нас тетка ждёт,
Свежо уже и на ветру — озябнешь,
Не дай Господь,  хвороба нападёт».
К коням вернулись и один из воев,
Забраться княжичу помог в седло.
Тот с первых дней уже себе усвоил,
Что так средь них от века повелось.
Владимир старшего отвёл в сторонку:
«Пока светло пошлёшь к митрополиту
Изустно просьбу передать к нему
О встрече и вручить письмо - вот свиток.
Прочтя его, поймёт сам что к чему».
И двое гридней, отделившись, ускакали,
Другие с князем к Анне в монастырь.
Град  знаючи, дорогу не искали,
Коней не гнали, поднимая пыль.
...Горели свечи, разгоняя темень,
Но полусумрак вился по углам.
Владимир не смотрел за временем
Предавшись доверительным речам.
Поднялся вдруг и резко нараспашку
Открыл входную в келью дверь
И выглянул. «Владимир, ты монашек
Боишься?, - услышал, - спят они теперь.
Экой, брат, ты стал какой сторожкий,
Забыл, что бойся не дверей —  щелей, -
Смеялась Анна, - окромя там кошки
Не встретишь в этот час души ничьей».
И снова вечер, много слов о разном,
Но больше о сегодняшних делах
О Святополке и княжении грязном,
Как город медленно, но верно чах.
«Не я судья ему, брат, а Всевышний,
За всё воздастся по его делам, -
Заметила игуменья, - пустышкой
Прожил. Великий стол ему не по плечам».
Не стал князь возражать сестре на это,
А только поглядел в глаза её,
Кивнул, с ней согласившись без ответа,
А вслух продолжил думы о своём:
«К Никифору, сестра, пойду к владыке,
Он станет ждать за литургией мя.
Пускай благословит на рать великую
Всех нас, кто не останется сидьмя
Сидеть в своих уделах, ждать развязки,
Посадит на коней свои полки 
Промеж себя оставят склоки, дрязги...
Мы все перед землёю должники».
«Да, это так, Владимир, задолжали,
В сердцах у многих я не вижу крепь
Заветов, что оставил на скрижалях(7)
Господь нам всем.... Пороков держит цепь.
Митрополит Никифор, князь, разумен,
На путь его наставит только он,
Да здешний наш Андреевский игумен
Над ним духовной властью наделён, -
Одобрила намерение брата Анна,
Развеяла словами замять дум, -
Земля, мой брат, как ненька(8) , дорога нам,
Но к вере в это нужен крепкий ум».



Глава 20.

Митрополит и Мономах. Благословение


Проснулся утром князь привычно рано,
Охрана тоже не дремала - на ногах.
Подъехали к святой Софии(1), храму,
Когда уж было девять на часах.
Там литургия шла обычным ходом,
И люди продолжали прибывать.
Собор почти заполнился народом,
Войти - пришлось усилье прилагать.
Стояли часа два, пока священник
Последнюю молитву не прочёл(2).
Андрея, только после причащения
Господних Тайн Святых, едва увёл.
Сын слушал невнимательно обедню,
Смотрел по сторонам с раскрытым ртом,
Не замечая, что мешал соседям,
Что нужно осенять себя крестом.
Иконостас внушительных размеров
Обилием убранства привлекал.
Резьбой, исполненной рукой умелой,
Невиданно изящной - поражал.
Картины тонкого письма на стенах,
Подкупольные фрески облаков
И Спаса строгий лик нетленный,
Смотрящий вопрошающе без слов.
Тут всё, как в храме Михаила(3), дома,
Но только больше, выше и пышней,
И всё же ощутимо по-иному:
Воздушнее, намоленней, светлей.
Князь, видя в сыне жадность интереса,
Не стал его одёргивать. «Пускай
Себе, - подумал он, - зело полезно.
К уму, душе своей лишь прилагай».
Покинув храм, они остановились,
И княжич, голову задрав, смотрел
На купола, кресты, что устремились
В заоблачный, казалось, запредел.
Владыки дом - за площадью соборной,
Открыл им отрок-служка, пропустил,
Провёл в светлицу их просторную,
И, скрывшись, о визите сообщил...
Митрополит Никифор жил не праздно,
Но чину соответствовал весь быт
Такой, что злопыхатель по заглазно
О нём хулой огульной не съязвит.
В светлице так же не было излишеств,
Одно лишь кресло с вычурной резьбой,
Со спинкою, - Андрея чуть повыше,
Являло роскошь некую собой.
Шесть лет назад поставлен был Царьградом
Над паствой христианской всей Руси,
И как отец, радеющий о благе чада,
По весям русским много колесил.
И в просветительстве он не ленился,
О вере православной хлопоча.
Однако языку не обучился,
Имел всегда с собою толмача.
Не сразу открывалась Русь. Помалу
Грек начал познавать её нутро.
Языческого много оставалось
Ещё, а забывалось тяжело.
Обычаи, поверья и предания
Корнями уходили вглубь веков.
Хоть вера во Христа уже в сознании
Людском, но старое в нём глубоко.
Никифора минуту ждали гости...
Открылась дверь, митрополит вошёл
В одежде чёрной, что всегда он носит,
Того же цвета головной убор(4).
Для дней других в иную облачался,
А крест и панагию(5) он снимал
Лишь перед сном, но только просыпался
И, помолившись, снова надевал.
Поднялся князь навстречу патриарху,
По-христиански трижды обнялись.
Владыка внешне выглядел постарше,
Друг к другу Божьим промыслом влеклись.
Но телом был он князя чуть пожиже,
Не строгий взгляд-буравчик, ликом смугл,
Не сухопар, не дряхл, подвижен
И с сединою от житейских вьюг.
Сначала патриаршества особо
Он выделил среди других князей
Владимира, природную способность
Его располагать к себе людей.
Что разумом по Божьей благодати
Он благоверен. Княжеских одежд
Не ради власти носит, не стяжатель.
Готов делить сокровища промеж
Людей, добытые мечом в походе.
Содержит ревность к Богу и хранит
Преданье старое отцов. Проводит
В заботах жизнь и храм им не забыт.
На греческом беседа проходила,
Здесь переводчик был не нужен им.
Мать языку с пелёнок обучила,
Владимиру он был почти родным.
 «А это, князь, неужто младший княжич? -
На отрока Никифор бросив взгляд,
Полюбопытствовал у князя. - Я же...
Недавно видел... Как года летят!»
Князь сына подтолкнул к митрополиту,
Андрей в поклоне голову склонил,
Не подавая, что робеет, виду.
Благословившись, снова отступил.
«Летят, владыка, наше время тает…
Недолог час, придёт его пора.
Пока пусть силы поросль набирает,
Ещё не стихли буйные ветра.
Ещё сгодятся нам мечи и копья,
Достигнуть бы согласья меж собой,
А то глядим врагами исподлобья...
Совет, владыка, нужен нынче твой
И помощь. Может быть, подсказка, -
Ответил князь, продолжив диалог, -
О встрече нашей только - без огласки,
Чтоб никуда отсюда за порог».
Никифор толмача покликал громко,
Когда явился тот, сказал: «Возьми
На час с собою отрока-княжонка,
Займи его пока и накорми».
 «Итак, сын мой, о чём со мной ты хочешь
Без третьих лиц сегодня речь вести?
Потребность в чём тебя так сильно точит,
Какую помощь думал обрести,
Толкаемый нуждой мирской ко мне ты?
Сомнением ещё каким томим?
Я слушаю тебя, сын мой, поведай -
Один оставшись, будешь уязвим.
Писал тебе в письме своём ответном,
От ереси хотел предостеречь,
Приспешников твоих и их советов,
Чтоб мог урок из этого извлечь.
На все твои вопросы, рассуждая
О вере Православной, как просил,
С латинской в чём она не совпадает -
Взгляд Церкви(6) нашей в нём отобразил.
Гляди, прошло как время незаметно!
-Воскликнул пастырь, спохватившись вдруг -
Давно ли, кажется, была обедня...»
Но оборвал себя, услышав тихий стук.
Прислуга-отрок, дверь открыв, напомнил:
Полуденной час трапезы пришёл.
«Зову, князь, разделить со мною скромный
Обед, потом продолжим разговор. -
Никифор пригласил, вставая с кресла,
Владимира к накрытому столу -
Подкрепимся, князь, пищею телесной,
Всевышнему за хлеб воздав хвалу».
 «А стол митрополита не обильный, -
Окинул взором князь, - почти как в пост.
Хотя скоромное подали - не забыли.
В еде владыка, вижу, строг и прост».
Обедали, молчанья не нарушив,
С присущей аккуратностью к еде.
Продолжили беседовать, вернувшись
Назад, о ближней княжеской мечте.
Перебирая машинально чётки,
Ответ владыка свой не торопил.
Не втиснуть мысли было в слог короткий,
Поверхностного князь не заслужил.
 «Нашёл я, князь, по жиле своей разума -
О Боге ревность до сих пор хранишь.
Молю Его, что ты во время разное
Таким останешься, себя не обронишь.
Что сопричастен Вышней благодати,
И благонравен впредь же будешь ты,
И не княжения и власти ради,
Но к людям всяким - знатным и простым.
«Внимай себе» - так сказано, князь, в книгах,
Внимай, князь, слову, делу своему,
Не стали, чтоб они потом веригой
По неразумью только твоему.
Как Святополк, неблагий, без усердия
К Всевышнему и мести ко врагам
Его направленной, толики милосердия
К рабам, но тяготеющий к благам.
Опутанный гордыней, своенравием,
Смешались добродетель в нём и зло,
И ослеплённый, ими понукаемый,
Не отделяет от плевел зерно.
Почти в пустыню обратил он землю,
В тенетах у жидов-ростовщиков
Весь Киев нынешний, и стонут семьи
Под гнётом неоплаченных долгов...
Не правит Святополк, а пребывает
Как паразит, сосущий древа сок.
А боль растёт и язва нарывает -
Прорвётся с кровью, день тот недалёк...
Об этом говорю с печалью горькой,
Молю, взывая к Господу: «Наставь!»
Да, видно, Святополк далёк настолько,
Что я уже, молясь, кричать устал.
Но он придёт, дружину за собою,
И ополчение, как раньше, соберёт.
В долгу великом он перед тобою
За то, что стол его не занял наперёд.
Надежду не роняю я, что веры
Огонь в нём православной - не потух.
Мне служит утешающим примером,
Что не был Святополк ни слеп, ни глух,
Когда чернец Печерский Феодосий(7)
Причислен церковью ко всем святым.
В глазах тогда у князя были слёзы,
Чего не зазрел раньше я за ним...»
Никифор, тут задумавшись, прервался
Представились недавние те дни.
Вздохнув, продолжил: «Нет, не ошибался.
То были из глубин его они...
Не каждый князь, к моей большой печали,
О Боге мыслью и единстве так высок,
Как ты. Для многих их, увязших в сваре,
Глагол о том - холодных слов комок.
Я зазрю так же, сын мой, что не рвёшься
Зело к престолу киевскому. Власть
Не суть шагов твоих и ты живёшь всё
Совсем к другому сердцем устремясь?»
«Не рвусь, владыка, и не устраняюсь, -
Кивнул согласно князь и пояснил, -
Стол правому отдав, не угождаю,
Его займёт тот старший, кто дожил.
В наказе деда мысль была другая,
О крови нет намёка в нём за власть,
А чтобы мы, уделы обретая,
Не смели думать о чужом и красть.
Но род его с тех пор давно распался,
Нарушился порядок старшинства.
Завет, однако, в памяти остался
Мечтой дразнящей лишь для большинства,
Но рвущейся к нему по честолюбию
И алчности, а значит слепоте.
Вельми не думая о дольних(8) людях
И о своей за этим чистоте.
Вернуть нас к главному хочу в завете,
Чтоб старший всем заместо был отца.
И люди чтоб в церквах о многой Лете
Ему просили бы всегда Творца.
Чтоб земли русские под этой дланью
Хоть розно жили, но без ссор и войн.
Порукой было крестоцелованье
И слово честное промеж собой».
Никифор слушал князя с любопытством,
Ни словом и ни жестом не прервал.
И ждал, когда проговорит всё.
Как продолжение всему, сказал:
«Разумное - всех старше, князь, и выше
И с помощью его восходим мы
К Творцу и к пониманию всех ближе
Всего, что вывел Он на свет из тьмы.
В конце я сделаю тебе напоминание,
Боголюбивый князь, ещё одно:
Псалом имей и со вниманием
Ты пой его, где в нём отражено
И царское, и княжие подобие.
И, что прочтёшь там, станешь сохранять
И проверять -  тогда тебя сподобит
Приблизиться к Тому, кто даст познать
Духовной радости, направит ноги,
Их от скольжения предохранит
И вознесёт в те высшие чертоги,
Где истинная радость предстоит.
Почто веду с тобой я речи долго?
Чтоб понял, что болею за тебя.
Как пастырю, мне видеть это дорого,
Что сердце, горести, твоё не озлобят.
Последнее: что в зрелости ты сделал,
Что выпало тебе преодолеть,
Потомки не измерят малой мерой,
Поэтому не стоит сожалеть.
И воссияет свет тебе, который
Сияет праведным. На много лет
Останешься невинным, без укора,
Когда уйдёшь к Нему, тебе вослед.
Задумал дело ты, радеющий, благое,
Пускай Господь не отвратит очей,
И пусть пребудет Воинство святое(9)
Его с тобой во днех и тьме ночей».
Поднялся, а за ним Владимир следом,
Перед владыкой на колено становясь.
«Путь Бога, грешным нам, неведом,
Но Он с тобой. Благословляю князь
На рать со змием хищным, многоглавым,
Как ненавистной нечистью степной.
Не ради эфемерной личной славы,
Но блага для земли твоей родной!
Иди не с думой мглистой о грядущем,
И не о прошлом ныне помышляй.
Во днях, сын мой, тебе отпущенных
На разум свой и Бога уповай.
Он царствует над силой всей Небесной
И с помощью Его, князьям дано
Царями над земным поместно,
Над дольним родом быть вам вручено».
Никифор поманил к себе Андрея,
Что неотлучно здесь же пребывал.
Освоившись, тот вёл себя смелее,
К владыке подойдя, к руке припал.
Ему дозволено остаться было с ними,
Как до того за трапезою быть.
И это княжич правильно воспринял,
Беседы мысль пытался ухватить.
Но для него была замысловатой,
Вопросы вызывая, чтоб потом
Отцу задать их на пути обратном,
Когда они окажутся вдвоём.
Ладони ощущал митрополита
И их тепло и тяжесть на плечах,
Уверенную твёрдость и открытость...
Какую чувствовал в его речах.
Притихший, ожидал, что скажет пастырь,
Напутствуя, сейчас прощаясь с ним.
Свою на ощупь видя сопричастность
К большому взрослому, умом своим...
Никифор против всяких назиданий
Сказал одно лишь: «Бог тебя храни!
Его ты, отрок, вслед отцу избранник,
Людей надежд, гляди, не обмани».
Расстались, как и встретились, друзьями
Духовными, что было поважней
Других всех отношений и экзамен
На прочность выдержали жизнью всей.



Глава 21.


Свидание с мачехой


Вернулся князь с душевным облегчением
В обитель к Анне. Вечер весь опять
Прошёл в беседе, позабыв о времени.
Им было что друг другу рассказать.
За этим день провёл он у постели
У вдовой мачехи, теперь больной,
С лица опавшей и глаза глядели
Уже не с той веселою искрой.
Обманчив блеск в минуты увядания...
Румянец полыхавший на щеках
Поведал больше чем её признания
С улыбкой-маской на сухих устах.
Увидев внука, разом встрепенулась
И ожил взгляд, на нём остановясь,
Знакомо прежнее в лице мелькнуло,
Разгладилась густых морщинок вязь.
«Похож, похож... ни с кем не перепутать, -
Заметила Владимиру она, -
Но не твоя живёт во внуке удаль
Другая сторона души видна.
Сходить к отцу и деду не забыли?
Покоятся они где - должен знать,
Без памяти об этом, как без крыльев,
А соколу без них не полетать».
Княгиня свои выпростала руки,
Поверху одеяла положив,
Прищурившись, глядела близоруко
На князя, взгляд к нему приноровив:
«Спаси Бог! Хоть, бывало, редко,
Не брезгуя старухой, навестишь.
Детей пережила, сама как в клетке.
Не хочешь тут, а воем закричишь.
Сестра твоя, Владимир, нос воротит,
Какая перед ней моя вина,
Что стала в одночасье не в почёте?
Пред Богом - вашему отцу жена.
Его в мужья себе не выбирала,
Родитель мой решил так за меня.
В роду своем почти чужою стала
И здесь я вам, как вроде, не родня.
Была я Анны не на много старше,
Тебе ровесница, Владимир, и хомут
Не свой надела, здесь женою ставши,
Тебе вот жалюсь, больше никому.
Евфимин хлеб, ты думаешь, был сладок?
Что знали вы - отец и ты о нас?
Своей вы жизнью жили и укладом,
А жёны между делом, про запас...
Ты сердца не держи князь на обиду,
Слова мои, как поздний листопад:
Пожухлые, ненужные - для виду.
Но ты, Владимир, был всегда, как брат».
Сквозь толщу лет проклюнулась обида,
Упрёком полилась из уст вдовы,
Всё то, что было за годами скрыто
И жгло её от пят до головы.
Неловко перед ней от слов правдивых
Тут князю становилось за сестру,
Что часто к ней была несправедливой,
Что только ей пришлась не ко двору.
Владимиру ответить было нечем,
Что первое пришло на ум, сказал:
«Я, Анна(1), думал - время всё залечит,
Теперь же вижу, что умом плутал.
Трудны дороги жизненных познаний,
Порой простого не всегда понять.
Об этом я себе не в оправдание,
А только знаю, где живёшь - не гадь.
Но что услышать от меня ты хочешь?
Какие покаяния и в чём?
Слова для объяснения просрочены
Давно. Как воду в ступе их толчём.
Тебя никто из нас не обижает
Жила хозяйкой полной у себя.
Твои родные часто ль приезжают?
Как только голодно когда в степях?»
«Не помню уж, когда ко мне бывали, -
Ответила бесцветно, - раньше хоть,
Отец был жив, тогда не забывали,
Теперь я там - отрезанный ломоть».
«Права была сестра, плоха княгиня,
Возможно, не дотянет до весны, -
Мелькало в голове, - а может, минет...
Господь лишь знает - кто ему нужны».
На время замолчали, размышляя
О сказанном друг другу здесь. Андрей
Сидел, поглядывал на них, скучая,
Уйти мечтал отсюда поскорей.
И слушал он беседу отвлечённо,
Совсем не зная всех перипетий
Их прошлого, слезами обожжённом,
Потерями усыпанном пути.
И бабку лицезрел сейчас впервые,
Но тёплых чувств не вызвавшую в нём
И стены дома были - не родные,
Хотя по деду здесь он не в чужом.
Но мал ещё в подробности вдаваться,
С умом незрелым в дебри рода лезть,
Со временем поможет разобраться
Отец: как было и что нынче есть.
Отец же вёл глагол, не отвлекаясь,
То спрашивал её, то отвечал.
Ни на кого никак не намекая,
Пред нею не хулил, не защищал.
Прощальной рисовалась князю встреча
И думалось: «Как короток наш век!
Земное всё - лишь вечному предтеча,
Где ждёт в конце неотвратимый брег».
Глядеть вслед уходящему - не радость,
При этом понимать, что навсегда
И, что вернуть ни за какую плату
Никто уже не сможет никогда.
Ему казалось, даже воздух здешний
Пропитан предвкушением конца,
Высвечивал, из всех икон развешенных,
Огонь лампадки чистый лик Творца.
И этот минул день, наполнив грустью
Потоки мыслей князя, чувств души,
Что жизнь, как речка, тоже мчится к устью:
В бескрайность влившись, бег свой завершит.
Калейдоскоп теней и лиц. Утраты...
Особенно в последние года.
Их многих нет, кто был у сердца рядом,
С кем кров делил и славу... Пустота.

В последний вечер князь перед отъездом,
Не вытерпев, игуменье пенял:
«Тебя же, матушка, скажу я честно,
Такой бездушной никогда не знал.
Ты, Анна, поубавила бы норов,
За мачехой наладила пригляд.
Ей каждый день, как день последний дорог,
И слово доброе - цветущий сад.
Отправь сестру-монашку благосклонно
Сходить, не переломишься, самой.
Вреда не причинишь, сломав препоны,
Оттай, не будь душою к ней немой,-
Князь выговаривал сестре за чёрствость,
Прося одновременно за вдову,
И резко, как приказывал, - и шоры
Сними. Живи без них, как я живу».
Та, вздрогнув внутренне, не показала
Испуг, и тут же справившись с собой,
Ответила: «Там слуг у ней немало»,
Поджала губы, всхлипнула слезой.
«Побойся Бога, Янка! Милосердной
Теперь ты стала разве не ко всем? -
Стыдил сестру, - однако, всем примером
Ты благочестия слывёшь. Зачем?
Домой воротимся с Андреем завтра,
А ты подумай, Господа спроси,
Молясь перед иконами. Пиявкой
Приставши, неприязнь твоя висит».
…Прохладно по-осеннему и звёздно...
Охрана поджидала у ворот.
Прощались утром тихо и бесслёзно,
Увидеться чтоб снова через год
На тризне по почившей половчанке,
Княгине-мачехе свой долг отдать.
Собрать в последний путь как христианку:
Вдову отца, сестры и брата мать.


Глава 22.


Сальница  (И встанем твёрдо...)

               1

Снег выпал основательно и рано,
Пред этим лили нудные дожди,
И прекратились как-то разом странно,
Морозец быстро землю остудил.
Зима ещё дней десять не пыталась
Прийти и заявить всем о себе.
На пробу всё же снегу подсылала
Да ветер ей зазывно песни пел.
Вот словно бы вчера ещё стелила
Под ноги осень лист цветным ковром,
А нынче выскочишь на воздух стылый
И... сразу хочется опять в тепло.
Владимир, вдругорядь(1) помыслив крепко,
К Олегу не поехал - не резон.
В пожарище, что вытащишь из пепла?
Обиды черпать муть былых времён?
Но просьбу-предложение отправил
С гонцом к нему, а так же и к другим
И ждал теперь, как все себя проявят,
Кто даст согласие быть вместе с ним.
В ответ слетались ласточками вести,
И съезд князья созвали в декабре
На Долобском на озере и вместе
Наметили поход в степь в феврале.
Без спора не был он и разногласий,
Зима опять пугала киевлян.
О сроке снова возникали страсти,
Казалось, рушился похода план.
Владимир словом веским урезонил,
Назвав союзником бескормицу и хлад,
«Менять что-либо в замыслах, не склонен, -
Подвёл в конце, - и отступать назад».
Крепчайшие ударили морозы
И снег лежал по брюхо лошадям.
Посад с детинцем утопал в заносах,
А каково в степи той кыпчакам!
Мерцали в воздухе калёные снежинки
Под солнцем радужно до рези болевой
В глазах и выступавшие слезинки,
Жемчужиной спадали ледяной.
«Людей в такую стынь всех заморозим,
Князья боятся не напрасно тут,
И степь способна на любые козни:
Войска за просто так беды хлебнут.
Но к березню(2) и день тогда длиннее,
А холод по ночам уже не крут
И солнце по-весеннему пригреет,
Снега, звеня ручьями, побегут.
Пораньше надо, дней на семь хотя бы,
Нам выступить и санный путь продлить,
Не то в распутицу пойдём по хлябям,
Людей не обогреть, ни обсушить...»
Крутились мысли князя так и эдак, -
Но против воли Божьей не попрёшь,
И нужно ли дозор врага разведать?
Излишним рыском(3) лучше не тревожь».
Но радовался князь пока погоде:
Снега степным грозили табунам
Бескормицей, падут десятки сотен
Коней и отощают на беду врагам.
Ведь половец без лошади - не воин,
Скакун и он - как целое одно.
Тогда в бою проворен и спокоен,
Когда родное чувствует седло.
Но сбей его ударом наземь ловким,
Как тут же вся уверенность слетит,
А в пешей толчее и потасовке
Уже ничто тогда не защитит...
А смерд в отличие от княжьих планов
Иначе видел лето и весну,
Зимы житейски принимая данность,
Смекал, как может дальше повернуть.
Привык от века жить он по приметам.
Глубокий снег - не значит - будешь сыт.
Мороз зимой - к засушливому лету,
И пашню дружная весна не напоит.
Но думая, смотрел он в степь тревожно -
Придёт ли ненасытная орда?
А вдруг да... обойдётся. Враг-безбожник
Не тот теперь как в прошлые года.
...Шёл месяц лютень(4) и к двадцатым числам
Окрестность всю заполнили войска,
И дым костров весёлый заклубился,
А мнилось, что спустились облака.
Морозы уже слёз не выжимали,
Метели, отбуянив, улеглись,
Из дальних мест дружины прибывали,
К намеченному дню все собрались.
Последним Святополк привёл дружину
И мужиков - как пастырь прорицал.
Да не один, а с Ярославом, сыном,
Тот против воли не посмел отца.
Посад, кряхтя, терпел наплыв народа,
Но шалостей пока не примечал.
Никто не лез: ни в окна, ни в ворота,
Зачем и для чего здесь - понимал.
Костры, палатки, сани, люди, кони,
Бивачная стряпня и толкотня,
А гвалт, висящий в воздухе вороний
Над полем, дополнял картину дня.
По знакам княжеским полки разнились,
Их видно было всем издалека.
Гонцы, - им нужный - быстро находили
И правили уверенно конька.
Мечтали деды вроде бы недавно,
А вот уже и внуки подросли
И встали в строй с мечом на равных
С отцами, ради Русской всей земли.
Поднялись с мест ближайшие соседи:
Князь Святополк, черниговский Давид,
Олег, больным сказавшись, не приедет,
Но трёх сынов взамен прислал, как щит.
С полками, ополчением - как прежде,
Давид, брат старший, верно, пристыдил,
Поэтому откликнулся, хоть между
Собой и князем прю не погасил.
А было вместе с князем их двенадцать,
Андрей же здесь пока что не всерьёз.
«Когда-то должен воин просыпаться?», -
Владимир с сыном так решил вопрос.
Владимир, как всегда, гостеприимен.
Племянников и братьев - их отцов,
Подчёркнуто и каждого обнимет,
Для каждого своё найдёт словцо.
Признали вновь главенство Мономаха:
Ни взгляда, ни полслова супротив.
Вокруг его объединились стяга,
Как будто бы судьбу свою вручив.
...Великий пост. Второе воскресение.
Переяславль чуть свет был на ногах,
Он провожал полки с молитвопением
В поход, как в неизвестность, на врага.
Февраль. Был день шестой, декады третьей.
Ненастный и морозец небольшой,
Порывистый восточный ветер
Нёс снова холод из степи с собой.
Священники молебен отслужили
И, впереди колонны войска встав,
Пошли пред ней, молились и кадили,
Торжественность особую придав.
А люди, глядя вслед, стояли ждали,
Пока за горизонта полосу
Не скрылось войско и совсем не знали,
Что вести им о близких принесут...
Так Русь всю жизнь свою в слезах и боли,
На рать отправив, сердце сжав в комок,
С тревогой и надеждой встретив зори,
Глядела: то на запад, то восток.
...Обоз, скрипя полозьями по насту,
Тянулся за полками позади,
Везли оружие, еды припасы,
И пеших князь туда же посадил.
Коней обозных каждый день меняли,
Дав отдых старым, чтобы не губить,
А так же, спрыгнув, дружно помогали
На горку им тяжёлый воз тащить.
Шесть дней до Сулы шли своей землёю,
Тряслись дружины в сёдлах впереди
Обоза бездорожной целиною,
Стараясь путь, где можно, сократить.
Князья бросали с беспокойством взгляды,
На небо в тучах серых и сплошных,
Друг другу говоря о них с досадой,
Как верных признаках уже весны.
В шестой, под вечер, перешли за Сулу.
Разбили стан, поели, спать легли.
Свет дня, когда последний ночь задула,
Бояре, воеводы и князья пришли
В шатёр к Владимиру не без печали
О том, что это раннее тепло
Некстати так. С походом прогадали,
Назначив на последнее число.
Владимир недовольный, обращался
Ко всем кто был здесь у него в шатре.
Но каждый понимал, что возмущался
Он кем и не стеснялся в словаре:
«Неделю, полторы мы потеряли,
Морозов остерегшись, яко бы
В заботе о полках. Тянули, ждали,
Как следует не напрягая лбы.
За оттепель снега в степи осели
И с каждым днём труднее санный путь,
Хоть тучи дождиком пока не сеют,
Но каждый миг готовые плеснуть.
В морозы холодно, но всё же сухо.
Одёжка, сани с сеном и костры...
Придётся пешим по сырому плюхать,
А были до сих пор пока бодры.
Начнут вскрываться реки и протоки,
И балки, и лощины забурлят
И понесут они весенние потоки,
Хоть поворачивай тогда назад.
Но столько наших сил на подготовку
Ушло напрасно ли - спрошу я всех?
Коль нет, тогда дневная остановка
Короче будет и, часа на два, ночлег».
Возникла пауза. Не препирались.
Погода убедительней речей:
Какая есть, такой и принимали
В порядке свыше данных всех вещей.
...«Случилось што? - ворчало ополчение,-
Куда спешат? Ни света, не зари.
Какого лешего в такую темень!
Хотя князьёв, поди их, разбери…»
Посетовав незлобно, подымались,
Впрягали в сани снова лошадей.
Замёрзнув, сидя, рядом шли-бежали
С обозом, чтоб согреться поскорей.
Распутица движению мешала,
Реки Хорол достигли в темноте.
Хотелось спать, валила с ног усталость,
Но прежде сна, кормили лошадей.
Князья скакали при своих дружинах,
Сносились меж собой через гонцов.
В тот вечер не съезжались. Вся картина
Была, как говориться, налицо.
Лежал снег талый на земле кашицей
Под тысячей десятков ног, копыт.
Костры разжечь бы надо, обсушиться,
Ведь завтра день такой же предстоит.
Под утро пал туман и было сыро,
Проснувшись, сразу развели огни;
Одежда верхняя уже сушилась
И нечем её больше заменить.
Владимир, выйдя из шатра наружу,
Как будто окунулся в молоко:
Седая мгла, блестели мутно лужи.
«Неужто так и дальше кувырком, -
Иглою мысль кольнула неприятно.
Слуге: «Коня седлай и приведи.
Поем потом, когда вернусь обратно,
Андрей пусть спит, - ты пригляди».
«Скачи к князьям, - сказал, окликнув воя, -
Я к Святополку, их туда наладь
И сам к нему же, был чтоб под рукою.
Придётся мало ли куда сгонять.
К черниговцу скачи сперва, к Давиду,
А часом позже упреди других.
Чего стоишь, как будто бы пришитый,
Скачи, коль мысль мою постиг».
… «Будь здрав, князь Святополк! Не спится?
Мне тоже. Выйдя нынче из шатра,
Увидел, что за ним сейчас творится.
А дальше будет как, коль так с утра?!
Поэтому я, князь, к тебе приехал,
Давида пригласил и мы втроём
Подумаем с санями быть как. Снег бы
Хоть полежал да речки подо льдом.
Что мыслишь, брат, пока все соберутся:
Князей позвал, послушать надо их.
Попали мы... Не лето, чтоб разуться
И... можно топать на своих двоих».
«И ты будь здрав, Владимир! Кто же знает,
Что станет нынче, завтра. Лишь Ему, -
Ответил Святополк, - известно. Тает
Так быстро... непонятно самому...»
Вошёл Давид, прервав беседу братьев,
Он так же озабочен был, но зол.
Здороваясь, с порога слов не тратя:
«Что делать станем за рекой Хорол?
Морозы не вернутся. Сани бросим
В степи мы всё равно когда-нибудь,
Но лучше бы теперь, а груз в обозе
На лошадей - не людям же тянуть».
Князья на это громко рассмеялись:
«Давид, никак подслушивал, стоял?
Мы только что об этом размышляли
И ты опередил нас, будто знал.
Так стоит ли сейчас сидеть, кумекать,
Когда все мысли сходятся в одном? -
Спросил их Мономах, - деваться некуда,
Оставим здесь, зимою заберём».
«Но, аще повезёт и доживём все, -
Давид с иронией добавил вдруг
Переспросил, продолжив, - остаёмся,
Работаем, не покладая рук?»
«Задержимся, Господь да будет с нами,
Весь груз на лошадей, как ты сказал,
Людей на пристяжных(5) и так обманем
Распутицу, - Владимир показал
Рукой на улицу, ему ответив.
Раздался топот, чавканье копыт
И голос стражника вослед за этим:
«Нельзя туда! Впущу, когда велит».
Князья приехав, у шатра толпились,
Когда отцы их, ждали, позовут.
Те вышли сами к ним и сообщили:
«Решили мы на день остаться тут,
В дорогу спозаранку как обычно,
Своя земля осталась позади,
Поэтому глядите. Здесь язычник,
Когда ему угодно, налетит.
Оставим сани, будут нам обузой,
В одном их месте соберут пускай.
А вам, князья, смотреть самим за грузом,
Чтоб потерять чего - вам Бог не дай!»
Владимир к этому своё добавил:
«В дозор берите воев посмышлёней,
Друг друга знающих, по шесть, по пять.
Края пойдут от наших удалённые...
Людей под вечер у меня собрать».
Совета не было по воле старших,
В пустое из порожнего - что лить!
И слушаться отцов не переставшие,
Князья покорно были уступить.
Владимир не сидел, объездом навещая
Князей. Советовался, сам давал -
Халатности дорога не прощает.
Андрей за ним - хвостом, не отставал.
День в хлопотах промчавшись, канул в Лету,
Рать, выставив дозоры, улеглась.
Наутро, свет забрезжит, вновь поедут,
Меся копытами степную грязь.

...Сторожи(6) конные уже умчались,
Когда в зачатке не было зари.
Спокойной рысью шли, но опасались,
Чтоб ноги лошади не посекли
О наст. Мороз в ночь будто бы нарочно,
Как панцирем, осевший снег сковал.
Следы копыт темнели многоточием...
Не хруст бы льда - казалась степь мертва.
Рысили так, пока не развиднелось,
Потом разъехались по сторонам.
Как можно шире охватить хотелось
Простор, доверившись своим глазам.
До Псёла сорок вёрст почти. Успели,
Живой души не встретив, кроме лис.
По всей реке проталины темнели,
Но лёд держал коней - перебрались.
Погода за день поменялась дважды.
К полудню наст под солнышком размяк,
Потом подул с обеда ветер влажный
И скоро хмурых туч нагнал косяк.
Разведали на всякий случай броды,
Гонцов послали доложить князьям,
Людей оставив возле до подхода
Дружин. Как дальше быть - сообразят.
Дозоры князь напутствуя, велел им
Уйти за Псёл подальше вёрст на пять,
Чтоб войску, путь сюда уже проделав,
На дальних подступах округу знать.
Разведка одвуконь(7)  бежала споро,
Пять вёрст - пустяк для резвого коня.
Укрыться только негде в поле голом -
Сметливость нужно было применять.
От ветра ставили из снега стену
И спать за ней ложились у костра,
Дежурили всю ночь попеременно -
Такою жизнь их ратная была.

...Но вот и речка Псёл. Уже смеркалось.
Ракиты и кусты по берегам
И рать, её пройдя, располагалась
На ночь, дав отдых наконец ногам.
Затем до Ворсклы, речки, но не вздорной,
Два дня ещё шагали, сторожась,
Их встретила она водою чёрной
В промоинах. Пока не разлилась.
Высокий берег нависал над руслом,
Река змеёй - зигзаг да поворот.
Глубокая в местах, где было узко,
Саженей(8)  в десять шириной, где брод.
Нашли их быстро - броды, - по приметам.
Князья решили: «Дальше не пойдём,
Останемся на ночь пока на этой
Стороне реки и войско отведём
На полверсты опять назад. Заметны
С такого берега костры в ночи.
Хоть дым от них и запах сносит ветром,
Но лучше опыту судьбу вручить».
Дозоры вглубь степи ушли за Ворсклу,
Как в прошлый раз за Псёл, как будут впредь.
Сторож хоть мало пусть, всего лишь горстка,
Зато врага не смогут проглядеть,
В степи раскинувшись, как будто веер,
На расстоянии в один рывок
Коня галопный, словно ветер...
Пока Господь врасплох застичь берёг.
Ещё полки готовились к ночлегу,
Князья у Святополка собрались.
Морозец лёг поверх покрова снега,
Меж рваных туч зияла неба высь.
Андрей здесь близко знал родных лишь братьев,
С Давидом, Святополком был знаком.
Других, троюродных, он - только звать как,
Державшихся почти особняком.
Общались меж собою, руки жали,
Но не было в глазах того тепла
И душ родства, которые сближали...
Родительская воля привела.
Что станет завтра с ними - жизнь покажет:
Кого убьют, кто дальше будет жить,
Но предков смерть им руки всем развяжет
И снова вспыхнут драки за межи.
В сей час всех собрала необходимость
Защиты их земли от чужаков
И относиться, всё забыв, терпимо
Друг к другу, глядя не по верх голов.
...Не за полночь ушли. Хватило часа
Послушать старших, молвить о своём.
Костры, когда вернулись, не погасли,
Сидели люди, грелись перед сном.
Полки наутро крест поцеловали
И, на него надежду возложив,
Вновь степью неприютной пошагали,
Ещё дорогу к цели сократив.
Уже поста неделя шла шестая,
С гонцом во вторник прибежала весть:
«Пред нами, князь, вельми река большая
Лёд рыхлый и полки не перевесть.
Саженей тридцать шириной навскидку,
Но броды есть по стремя глубиной.
Мы сами проходили без убытка,
Там лёд всего в два пальца толщиной».
«А сколько до неё, скажи... Вёрст десять? -
Ответ услышав, князь переспросил.
Подумал вслух, - Как быть — решим на месте.
До сумерек успеть бы дорысить».
Под вечер всем Донец открылся глазу,
Пологий низкий берег за рекой
И пасмурная даль почти без красок...
А сколько вёрст осталось за спиной!
Их кто считал? С рассвета до потёмок
Рать русская упрямо шла и шла...
Воздаст ли им за подвиг их потомок?
Поймёт ли он, чем Русь тогда была?

...У самой кручи конь остановился,
Князь радостно сошёл на твердь земли,
Прошёлся взад-вперёд, не поленился:
Спина устала, ноги затекли.
Подъехали Давид со Святополком,
Внизу темнела речка подо льдом.
Но как узнаешь прочность льда с пригорка,
Пока не ощутишь под каблуком?
Давид хотел уже спуститься, было,
Но князь ему: «Ты шалости свои
Оставь, Давид. Тут как бы не случилось
Выуживать тебя из полыньи.
Смеркается. Останемся здесь на ночь,
А утром на тот берег в добрый час.
Дружинам надо отдых дать желанный
И кони не двужильные у нас».
И Святополк, поморщившись, прибавил
(спина болела): «Надо отдохнуть.
В потёмках вымокнем на переправе,
Потом: ни обсушиться, ни заснуть».
...Полки, уставшие в дороге, отдыхали,
Достигнув берега чужого им Донца.
Семнадцать дней степь дикую топтали.
Куда ни глянешь: ей ни края, ни конца.
Морозцем к ночи вновь слегка прижало,
Огни костров мелькали тут и там,
А рать спала под звёздным одеялом,
Доверившись дежурным сторожам.
И, если тишина была доселе,
То весть вчера дозоры привезли
Так нужную: они днём углядели
Разъезды половецкие вдали.
Вставал Владимир, знали, раньше войска,
В любую рань гонцы к нему всегда
Входили смело, прибежав из поиска.
От них известий князь всё время ждал.
По топоту копыт он понял - двое,
Охранник не дремал: «Откуда? Кто?»
«Ай, сам не зришь!, - насмешливо-сухое, -
Ты князю доложи скорей. Не то...»
Владимир вышел к ним, не дожидаясь.
Его увидев, вой заговорил:
«Мой князь, в степи движенье наблюдаем,
Нас старший в ночь к тебе заторопил».
Своих он знал, а эти незнакомы,
Поэтому спросил: «Вы, гридни, чьи?
Скажите, князю служите какому?
В ответ: «Не сомневайся, князь, твои.
Из новых мы. Наш старший с воеводой
Димитрием был прошлый год зимой.
Рассказывал, как здесь сводили счёты
С погаными за их набеги и разбой».
Гонцы умчались, князь слугу покликал:
«Беги к князьям и всех зови сюда.
Запомнил всё? Ещё раз повтори-ка!
Теперь скачи - недолгая верста».
«О чём я знал, гонцы лишь подтвердили,
Тут город Шарукань недалеко
Со слов Димитрия. Разъезды не таились:
Разведка не вела бы так легко, -
Стоял Владимир, молча размышляя, -
О нас пока не знают ничего».
Лукаво усмехнулся вслух: «Не зря я
Дозоры засылаю бдеть кругом.
Князей собрать сейчас уже не рано...
Зачем, когда приедут,  объясню.
Последним надо быть теперь болваном,
Чтоб не надеть за речкою броню».
Недолго ждал, князья явились вскоре,
Теряясь: «Что придумал князь ещё?»
Услышали: «Разъезды вражьи в поле,
Я только что о них был извещён.
Уже нет смысла нам теперь таиться.
День, два, ну три и встретимся с ордой.
Когда и где - не ведаю. Столица
Их близко, выше по теченью, за рекой».
...С коня глядел Владимир за полками,
Высокий берег это позволял.
По бродам растекались ручейками.
Никто не утонул, не отставал.
До переправы рати всей велели:
«Как только перейдём, броню надеть».
Кто ведал, сколько Бог кому отмерил?
Хотелось, хоть на шаг предусмотреть.

                2

Пройдя Донец, дружины облачились
В броню, приняв порядок боевой.
Священников опять вперёд пустили:
Благословил Никифор взять с собой.
Так войско шло до града Шаруканя
Под пенье кондаков и тропарей(1).
Под вечер проявились очертания
Стены, но вид не устрашал очей.
Виднелся вал приземистый пред нею,
Жилым и мирным пахло от дымов,
И мужики вытягивали шеи
И вспоминали свой очаг и кров.
Поднялся князь с охраною на насыпь,
Начало сумерек, но видно далеко.
«Такой «твердыней» я бы не похвастал, -
Примеривался глазом, - взять легко».
Дав шенкелей(2) коню, к князьям подъехал,
Те тоже наблюдали с вала град.
Давид: «Такой забор лишь на потеху,
Здесь хана нет, уполз отсюда гад».
Тут Святополк ему, смеясь, заметил:
«Не мы одни, Давид, умны с тобой.
Такой загон для половцев, что сети,
Они привыкли в поле и гурьбой.
Поди, узнав о нас, хан в степь умчался
Людей по вежам кликать-собирать.
Он дважды, аще помнишь, замарался,
Но в третий нет желаний маху дать».
«Поэтому, - Владимир словом вторгся
В полушутливый диалог князей, -
Покинул старый хан его. Здесь с горсткой
Не выстоять часов - не то что дней.
Не нужно, братья, ждать. Покуда не стемнело,
На ночь всю крепость войском обложить,
Чтоб ни одна собака не посмела
Оттуда выйти. Утром предложить
Без крови сдать её, а нет - на приступ,
Но глаз с неё сегодня не спускать.
Стоять здесь долго я не вижу смысла,
Не выйдут - всё дотла огню предать».
...А город затаился, жители не спали,
Никто их никогда не воевал
С тех самых пор как здесь обосновались.
Теперь для них расплаты час настал,
И враг у стен. Пришёл на свой он праздник
И смерть с собой в отмщение принёс.
И кровью их горячей степь окрасит...
Прольются реки неутешных слёз.
...Рассвет. Ворота распахнулись настежь,
Из них с вином и рыбою толпа
И, чтобы избежать смертей напрасных,
С мольбою пала к княжеским стопам:
«Берите всё, что только захотите,
Не бейте нас и не чините зла.
А в знак покорности дары примите...»
И рабски распластавшись, замерла,
Ответа ожидая от пришельцев,
Которых сами били, не щадя,
Грудных младенцев в колыбельках тельца
И тех рубили походя, шутя.
А князь глядел на согнутые спины,
Стоявших на коленях горожан -
Врагов просящих милости. Картины
Иные он сейчас воображал...
Как мчались этих степняков армады,
Сжигая веси, грабя всё подряд.
Как небо заволакивало чадом,
От трупов обгорелых стойкий смрад.
Всю жизнь без роздыха оборонялся
От них, что здесь валяются в ногах
И бьют челом, чтоб город не сжигался:
Согласные свой век ходить в рабах.
Владимир слушал их, душой мрачнея,
И гневом от видений закипал,
И, местью загораясь всё сильнее,
Он был готов уже подать сигнал
Войскам град разорить под корень,
Чтоб навсегда исчез с лица земли.
Казалось шаг решительно бесспорен!
Грозу глаза Андрея отвели.
На сына поглядев, заколебался
О взор споткнувшись, жар свой осадил...
Как будто на грехе большом попался,
Ведь сам же милосердию учил.
Разжав кулак, Владимир поднял руку
И громогласно властно произнёс:
«Вам час сегодняшний пускай в науку.
Без крови обойдёмся - значит слёз.
Собрать оружие сюда к полудню!
Невольников, в плен взятых, - отпустить!
Кому из вас вдруг вздумаются плутни,
Прикажем тех мечами угостить.
И что награблено в набегах прошлых
В пределах русских, нынче возвратить.
Молитесь, что отделались за дёшево,
Хотя, как вы нас, надо бы - спалить!»
Ознобом пробежал испуг по спинам
От этих слов Владимира. Глухой
Поднялся гул, но стих, когда дружина
Надвинулась в ответ на них стеной.
«Идите с миром, никого не бойтесь,
Коль сами не поднимете меча.
И жителей, вернувшись, успокойте!» -
Ещё раз ходокам князь прокричал.
Воскресный день ушёл благополучно
И ночь курьёзов им не принесла.
Висели в душах половецких тучи,
Но сдача, их от гибели спасла.

..А в среду войско к Сугрову под стены
Пришло. С калёным встретилось дождём.
Град к обороне не готовый совершенно,
Он вскоре ярко полыхал огнём.
Бревном-тараном вышибли ворота,
Ворвавшись, разорили что могли
И только пепел в поднебесные высоты
Летел да тлели жаркие угли.
Всю ночь потом пожарище чадило,
Огонь: то гас, то вспыхивал опять.
Наутро рать убитых хоронила,
Язычников, заставив, помогать.
«Теперь с полоном, братья, как поступим? -
Владимир озабоченно спросил.
«А взять с собой, - делился князь, - погубим,
Его бы я сегодня отпустил».
Куда клонил он, братья понимали -
В пути помехой станет и в бою.
Помыслив наскоро, не возражали,
Всем пленным волю объявив свою.
Так Сугров прекратил существование,
Покрылось место то бурьян-травой.
Жестокости не стоят оправдания
Во времени истории  любой.
От века к веку скрылись те следочки,
Лишь летопись напомнила о нём
Кириллицей витою в древней строчке,
Рисованной монашеским пером.

А хан тумены(3) созывал по вежам,
Не думал он, что зимний повторят
Князья набег свой прошлогодний. Свежий
След в памяти о нём в степи хранят.
Гонцы носились по степным просторам,
Заглядывали в каждый уголок.
Коней седлал народ без уговоров,
Ослушаться, хотел бы, да не мог.
Проведал Шарукан о русских поздно.
Пока орду свою в степи скликал,
Столичный град его у князя ползал
В ногах, второй совсем быть перестал.
До тех пор так и будет, коль заслоном
С ордой не встанет на пути врага.
Но хватит ли ему своих силёнок,
Которыми сейчас располагал?
Людей направил срочно он к Аепам,
К Боняку-хану помощи искать,
Но, видно, отвернулось снова небо,
Никто не торопился прискакать.
Нашествие случилось так нежданно,
Что «друг» Боняк к нему не успевал.
Держал лишь небольшой отряд охраны,
Он без нужды орду не поднимал.
На сбор её не день, не два потратишь,
Не меньше чем неделю путь займёт.
Не ровен час - ещё обезлошадишь:
Их сколько, ослабевших, упадёт!
Аепы узами родства связали
Себя и словом верности князьям,
И с ханом тесной дружбы не искали,
Ходили прежде так же не в друзьях.
А время шло, чревато было медлить,
Когда пожарищ гарь летит и дым.
И он в подвластных вежах будто бреднем
Прошёлся: «Живы будем - наплодим».
Соседей потревожил кто поближе
И те, собрав, вели к нему людей.
Что можно было, всё стремился выжать,
Чтоб встретить подобающе гостей.
Стороннему степь кажется безлюдной,
На первый взгляд невзрачной и слепой,
Но вести разлетаются в ней всюду
Быстрее птиц, порою грозовой.
Стеклись уже внушительные силы,
Уверенность придали старику.
Надежда хмелем снова забродила,
Побед немного было на веку.
Из Сугрова бежавшие сказали:
«Тьма тьмущая урусов рать идёт,
Своими видели всё, хан, глазами».
Клялись они, хоть кожу пусть сдерёт.
А он предчувствовал момент сражения,
Прикинул здраво: «Завтра, в день за ним
Урусы будут здесь, начав движение,
И битвы миг теперь неотвратим».
От прошлых встреч в душе осталась горечь,
Осела мутью, гложет и печёт.
Носить в себе позор, - как жить в неволе,
Такого в третий раз хан не снесёт.
«А, может быть, пойти к ним с миром, -
Мелькнула мысль разумная в мозгу.
Другая, возмущённая сменила:
«Я дома и с поклоном побегу!?»
«Будь дальновидней, хан, - вернулась снова
Мысль первая, - и время потяни.
Орда твоя не полностью готова,
Побита будет, в том себя вини».
Но Шарукана словно подменили.
Куда девались опыт, здравый смысл,
Которым годы жизни научили.
Но местью одержимый был каприз.

«Вёрст сорок отделяют нас от хана, -
Дозоры ближе к ночи донесли, -
Стоит он у протоки безымянной,
Нас ихние разъезды навели».
Оставив дальше дотлевать руины,
Закончив убиенных хоронить,
Прощальным взглядом холм окинув,
Полки ушли, дав слово отомстить.
Походный быт и общая опасность
Князей сейчас сближали вопреки
Упрямству к этому натур. Негласно
Согласия меж них вязались узелки.
С врагом развязку скорую предвидя,
Буквально войско было начеку.
Откинув личное и чаще по наитию,
Князья тянулись всё же к вожаку.
Характера Владимиру хватало
Быть жёстким в повелениях ко всем.
На лица не взирал, когда касалось
Войны. В быту бывал почти смирен.
Князь выслать приказал ещё дозоры,
Чтоб половец всегда был на виду.
И слушались без всяких отговорок:
Держала крепкая рука узду.
Промозглый день и холод угнетали,
То снег пойдёт, то колкая крупа.
Дружины шли, на долю не роптали,
Сейчас на всех у них - одна судьба.
Привал позволили уже за полдень:
Коней сперва кормить, поесть самим.
Но князь не ел, хотя был голоден,
Он это для себя считал - вторым.
Пока сам лично не объехал войско
И не проверил, где стоит дозор
(во всех походах так он беспокоился),
И только после с сыном сел за стол.
Охрану брал с собой Владимир редко,
Случалось если, то не больше двух:
Ему ль не знать, как может лучник меткий
Саженей за сто жертве выбить дух.
Десяток рядом гридней будь иль двое:
Охрана от злодейства не спасёт.
Задумавший убить, уж так устроит,
Что та стрела мишень свою найдёт.
Князь думал об Андрее, управляясь
Со снедью пред собой, что в пост едят.
Поглядывал на сына, представляя,
Какие чувства в нём сейчас бурлят, -
«Для этого нас матери рожали!
Как деды и отцы я жил и рос,
Чтоб землю охранить от всякой швали...
Поэтому тебя с собой повёз».
Тот плохо спал, день рядом ехал молча.
Отец всё понял. Сам когда-то был
Таким же и войны законы волчьи,
Как сын теперь себе вот, уяснил.
Андрей за месяц сильно изменился,
Расстался с детством где-то на пути.
Ко многому привык, приноровился,
Ему, и знающий, даст больше девяти.
Войну, как есть, увидел он впервые,
Её весь ужас: смерть и кровь, и страх.
Как падали убитыми живые,
Крича и корчась прямо на глазах.
Как люди, изменив привычный облик,
Похожи становились на зверей
И, как кидались тут же с диким воплем,
Подобного себе сразить скорей.
«Со мною тут иль с братьями побудешь?», -
Спросил, с едой покончив, у него,
А про себя: «Душа мальца, что прутик,
Не надломилась бы ото всего».
Андрею вслух уже: «С тобой дам гридня,
Поедешь к Вячеславу(4) до утра.
Вернёшься завтра - станет только видно,
Коня тебе помогут оседлать.
Под силу что, то делать сам обязан,
Не ждать, когда дадут и принесут,
Тогда никак, никем не будешь связан,
Запомни - всякому во благо труд».
Отправив сына, сразу к воеводе:
«Пора Димитрий, пусть трубят сигнал,
Сегодня засиделись мы. Уходим.
Устроим раньше вечером привал.
Останешься с дружиной, я к Давиду
И к Святополку - там меня найдёшь.
Послушать, воевода, любопытно
Их слово… как пылинку, не смахнёшь».

…Шли кони ровно и без понуканий,
На спинах груз и всадников везли.
А тучи низко хмурыми клоками
Куда-то вдаль незримую неслись.
«Один почто? Где младшего оставил?» -
Вопросом встретил князя Святополк.
«Его я к братьям до поры отправил, -
Ответил тот и на секунду смолк. -
Хочу с тобой, с Давидом покумекать, -
Коня пристроив рядом, заявил
Серьёзно и добавил, - ты бы сбегать
За ним кого из гридней снарядил».

Пока гонца с Давидом поджидали,
Грядущий день успели обсудить
(Потом – втроём) во всех деталях,
Стараясь ничего не упустить.
«Почто позвали, братья? Вороги напали? -
Спросил шутливо, подскакав, Давид,
Но те настрой его не поддержали,
Князь понял - речь о деле предстоит.
«Нашли того, кого искали месяц,
И он, считай, на кончике копья.
Весь день с дозоров ждем о нём известий:
Когда ужалит старая змея?
Давид, ты думал, как врага мы встретим,
В каком порядке выставим полки?
Хоть хан ушел от нас в запрошлом лете,
Но кто же знает, стал теперь каким», -
Слова Владимир высказал обоим,
Давид воспринял их себе в упрёк:
Без раздражения, обиды, был спокоен,
А всё же изменился цветом щёк.
Ответил мирно: «Думал, князь, - а как же!
И мысли, что ты выразил, близки,
Но я бы не мудрил, поставил, так же...-
И вздёрнул рта, усмешкой, уголки.
И продолжал в чуть ироничном тоне -
Для хана слух о нас - воды ушат,
За то, что войско наше проворонил,
Свои возьмут да живота лишат.
Но шутки в сторону. Вопрос мне ясен.
Внезапностью застигнутый, как зверь
В углу зажатый, хан ещё опасней.
Похож на судно, севшее на мель.
Гонцов, он не дурак, послал повсюду,
Тем более в степи хан не один.
Дожив до старости, имея трупов груды
В борьбе за трон, остался невредим.
Стоит на месте не из-за боязни,
Орду поднять всю хочет, старый плут.
Набегов к нам затейник и участник,
За битого небитых двух дают».
Давид бы рассуждал так по привычке,
Да Святополк, смеясь, остановил:
«Давид, уймись! Щебечешь будто птичка,
А дельного пока не предложил».
На что Давид ответил грубовато,
За словом, как всегда, не лез в карман:
«Попробую, князь, высказаться сжато,
В просторе слов, коль сути не поймал.
Хан Шарукан хотя и хитрый хищник,
Мозгов его уже не тот полёт.
И он свои на нас тумены-тыщи
Без выдумки по-прежнему пошлёт».
Так ехали, без злобы препирались,
Не доводя кипение натур.
И спорили, рядили, соглашались,
Но никого никто не попрекнул.
Владимир не мешал их перепалке,
Обоих знал и вдоль и поперёк.
И время есть, и языков не жалко.
Казалось, путь до вечера пролёг...
Послушал князь ещё одну их схватку,
Устав от них, толкнул Давида в бок.
Тот глянул и сказал: «Князь, всё в порядке.
Стряхнули с братом с языков жирок».
Ненастье нескончаемо висело,
Ерошил ветер гривы у коней...
То тёплый, то вдруг леденелый,
Порывистый с утра, потом ровней.
Поскрипывали сёдла под задами
И пахло потом конским и весной...
Прервал беседу всадник с новостями:
«Вёрст восемь, князь, и встретимся с ордой.
Не трогаясь, стоит на том же месте
Как день назад тому, чего-то ждёт...»
За всех Давид: «Куда, зачем ей, если
Враг сам навстречу к ней уже идёт.
До сумерек теперь не больше часа
И самая пора на отдых стать.
А ночь придётся эту спать в полглаза,
Коней сменить, других переседлать».
Владимир, Святополк с ним согласились
И знак подали войску на ночлег.
И сами (не скрывали) притомились -
Предел имеет каждый человек.
«Ох, чую, братья, жуткой будет сеча, -
Владимир, расставаясь, обронил, -
Зело уже придётся приналечь нам,
Ждать неоткуда помощи - одни.
Ты встанешь, Святополк, за ополчением,
Не выдержат, твой сын поможет им.
Давид, ошуюю(5) займёшь без промедления,
Я одесную(6)  буду со своим.
Но это завтра, а сейчас охрану
Поставьте, озаботив воевод.
Пусть не торчат в степи, как истуканы,
Укроются, не ждут стрелы прилёт.
Владимир не считал себя провидцем,
Но вражья логика, как день, ясна.
Был сам участником и очевидцем
Сражений частых и повадки знал.
...И снова ночь. Костры, искря, мерцают,
Полки, поев, угомонились – спят…
Но смерть уже над сотнями летает,
А слёзы завтра вдовам свет затмят.
Предшествующее чувство так знакомо,
Опять возникло - очи не сомкнуть.
Лежит на сердце тяжестью весомой
И чувства распирают мозг и грудь.
«Что день готовит завтрашний? Удачу?
Костьми поляжем в диком поле тут?
Уж лучше так, чем жизнью жить собачьей,
Когда за море в рабство продадут.
Сынов позвать и вместе повечереть,
Не предрекая ничего вперёд?
И как не страшно думать о потерях,
Но крест свой, каждый только сам несёт», -
Теснились мысли вперебой о разном,
Печать раздумий - складка меж бровей.
И вдруг услышал топот, что-то лязгнуло,
И голоса живые сыновей.
«Не хочешь, а поверишь в силу Божью,
Как следует помыслить не успел,
Меня услышавший, их потревожил,
Исполнилось, что я сейчас хотел» -
Сама собой пронзила мысль сознание,
Души достигла и осела там.
Князь, спрятав вглубь себя переживания,
Откинул полог, вышел к сыновьям.
«Случилось что-нибудь, что вы гурьбою,
Отца решили разом навестить?»
А про себя: «Вот ради этого и стоит
Страдать, любить и, помня Бога, жить».
Смотрел на них князь, думая о многом,
Пред ним стоят вот: молоды, сильны,
Здоровы. Как тут выделишь какого?
Лишь разумом, а сердцу все равны.
Польщённый, их позвал к себе в палатку,
Не выдав половодья в нём тепла.
Лишь глянул на Андрея нежно-кратко,
Расселись и беседа потекла.
Сидели допоздна, уже двенадцать,
Пора и честь, как говориться, знать.
Не часто приходилось так встречаться,
Хоть рядом месяц выпало скакать.
В конце Владимир им, как завещание,
Что вызрело в раздумьях и в душе
И выношено было, пред прощанием
Сказал для сердца, а не для ушей:
«Не бойтесь, дети, ни войны, ни зверя,
Ни смерти чёрной. То, что Бог послал,
Мужское дело делайте по вере
И будь, как будет, - князь сынам внушал, -
Сюда прошли мы вёрсты не за славой,
А правдой и за волей для земли.
И знайте - мёртвые не имут сраму,
Но лучше сам убей и не умри.
Давно все выросли и возмужали,
Дружины водите, вершите суд.
Какие есть, такими на скрижали
Нас памяти потомки занесут».
Ушли сыны, а князь от дел уставший,
Прилёг, в глубокий сразу канул сон.
Княжёнок спал, как в детстве, разметавшись.
Остался у отца, был тоже утомлён.
 
                3

Наутро день был так же неприветлив,
Перемежаясь, сыпал снег с дождём.
Владимир с пробуждением не медлил,
По-прежнему был лёгок на подъём.
Князь выскочил наружу, сумрак синий
В лицо ему промозглостью пахнул:
Привычная походная картина,
Какую видел каждый день. Нырнул,
Поёжившись, в шатёр к себе  обратно
И начал сына тихо тормошить.
Бурчание послышалось невнятное,
Однако продолжал его будить:
«Вставай, Андрей. Пора. Уже светает.
Помолишься, поешь, одень броню.
Сегодня час за целый день решает...
Пока встаёшь, я братьев подгоню».
На зорьке сон, особенно ребячий,
Всегда бывает сладок и глубок,
Но, взяв с собою, князь уже иначе
С ним вёл себя и был, как нужно, строг.
Сын вскинулся, отцовский глас услышав,
Поднялся тут же и глаза протёр:
Жаровня углями уже не пышет
И выстыл сильно от того шатёр.
Слуга, давно привычки зная княжьи,
Для трапезы собрал на столик снедь,
Ушёл. Что надо будет, кликнув, скажут,
Когда князь ест, не принято глазеть.
Еда проста, такие же манеры,
Умылись и, с молитвой и крестом,
За стол присели, зная пищи меру.
Не ходят в бой с набитым животом.
Что будет он, Владимир был уверен:
«Хан так же, как и я, за мной следит,
Но он с ордой в своём сидит уделе,
Как в прошлый раз уже не побежит.
Полдня до них, а дальше жизнь покажет,
Разъезды хана день и ночь кружат.
Часы бегут, как нить с кудели в пряжу,
Но половцы почто же не спешат?»

Сменился сумрак утра светом тусклым,
Над вражьим станом шум стоял и гам.
Гонцов с известием о войске русском
Хан принимал и слушал лично сам.
«По их словам, не меньше трёх туменов(1)
И пеших вновь с собою привели,
На этих лезть, как всё равно - на стены,
Побить их, дважды помню, не могли.
За зиму кони очень ослабели,
А плеть им силу с прытью не придаст.
Фураж, для них спасительный, подъели,
Никто, нигде другого не припас.
Народ пришёл почти со всех становий,
А ждать ещё —  нет времени совсем.
Хотя с урусами числом теперь мы вровень
И, значит, в поле выйти есть мне с кем», -
Хан, размышляя, объезжал стоянку,
Труся рысцой, внимательно смотрел.
Огруз, исчезла прежняя осанка,
За год ещё заметней постарел,
Но мыслить он умел и оставался
Задиристым таким же, волевым
И осторожным, и сейчас пытался
Понять, где враг не ждёт и уязвим.
За дни его тревожных ожиданий,
Как быстро соберёт он здесь орду?
Растерянность утихла и метание,
Придя в себя, с собою стал в ладу.
Теперь не ослеплённый сильно мщением,
Оценивал возможности свои,
Прикидывая место для сражения,
Хотел сначала здесь, где он стоит,
Но сразу оттолкнул: «Себе дороже!
Простора нет и речкою стеснён,
И будем как в мешке, орду положим,
Увязнем, коннице не взять разгон.
Врагу навстречу надо в степь, на волю,
И сразу сходу, навалившись, смять,
Не дать на изготовку час позволить,
Тогда пехоту можно растоптать».
И с мыслью этой знак рукою подал,
Орда послушная сигналу поднялась
И встретилась часа за два до полдня
С полками русских, но не удалась,
Как думалось, атака ...

Один, другой и третий, и четвёртый,
Гонцы спешили  князю доложить:
«Их прорва, князь, идёт, всё поле чёрное,
От края и до края глаз не обежит.
До нас им больше часа будет ходу,
Спокойно скачут, силы берегут».
«Так-так... Не рвут своим коням поводья,
Уверенно и скопом все бегут?» -
Переспросил гонцов князь, подтверждая,
Что вести он услышал и понял,
Одновременно как бы рассуждая, 
Тревогу бить не медля приказал.
Предчувствие его не обмануло,
Забилось сердце чаще и сильней,
Внутри опять всё всколыхнулось
От предстоящих крови и смертей.
Никак не мог он с этим примириться,
Хоть жизнь провёл в седле и воевал.
Не дал Господь ему ожесточиться,
Но, защищаясь только, убивал... 
В каких-то полчаса полки стояли
В порядке том как было решено
Князьями загодя и напряжённо ждали,
Не зная, — живу, нет, быть суждено.
Одежду лишнюю оставили в обозе
В табун свели коней не боевых.
Кто жив останется, тот это после
Всегда использует для нужд своих.
Но всю орду увидели не сразу,
Сначала всадников по два и три,
А те, заметив, убирались с глаза -
Её разведчики-поводыри.
Как вскоре шум раздался отдалённый 
От тысяч скачущих коней степных,
Пока ещё совсем не утомлённых,
Ещё способных мчаться словно вихрь.
Орда казалась тёмной тучей грозной,
Вот-вот собою застит  свет дневной.
Невольно делалось сердцам морозно,
От мысли, что не минет стороной. 
И всё уже теперь неотвратимо
И судный день пришёл для них и всех
Кто здесь сойдётся в бойне истребимой,
В себя и Бога с верой и в успех. 
Но половцы коней притормозили,
Вдали узрев червлёные щиты.
«Нас ждут», - проехав чуть, сообразили,
Приблизившись ещё на полверсты.
Бунчук — знак Шарукана развевался,
Над пестрой необузданной толпой,
Но так мог думать тот, кто не встречался
В бою с её атакой вихревой.
Владимир каждым нервом, каждой клеткой
Последних чувствовал накал минут.
Не подвела его и в этот раз разведка...
Но как они, тревожные, текут!
В дружинах, ополчении прощались,
Не помнить зла просили и обид.
Друг другу — жив кто будет, обещали
Родных и близких в горе не забыть.
Священники молитву затянули,
Благословляя воинство на рать,
Внимая им, все головы пригнули,
О смерти мысль старались отогнать...
А враг притих и было непонятно -
Начнёт атаку или отойдёт?
Носились всадники туда-обратно...
И час прошёл, и два... а будто год.
«Ужели снова повторится Воинь
Иль что-то новое задумал хан?
Зачем орду тогда побеспокоил,
Когда приехать с миром мог бы сам»,-
Глядел князь на врага, понять пытаясь
Причину этой странной тишины.
Он также видел, что  полки устали,
Давать нельзя, однако, слабины.
А там жалели, что пришлось раздеться,
Погоду материли кто как мог
Да прыгали, толкались, чтоб согреться
И крови своей в жилах дать толчок.
Подъехал Святополк: «Ударим сами!».
В кругу стоял Владимир сыновей.
«Князь, пешцам не поспеть за нами,
Когда под задом нету лошадей, -
Ответил тот, - Атаку? Мало толка,
Не хватит силы наших всех дружин,
Они без пеших выдержат не долго,
Тогда свечей не хватит на помин.
Давид, глянь, мчит... терпенья не хватило.
Нам только ждать, людей не распылять.
Хан не уйдёт, тут чтобы не случилось,
Вот здесь нам - смерть и надо твёрдо стать».
«Костры хоть разводи, князь, люди стынут, -
Ещё с дороги прокричал Давид, -
Чего мы ждём? Когда орда лавиной
Пойдёт иль кто кого пересидит?»
«Кто бережётся, тот не обожжётся», -
На память поговорка вдруг пришла.
Князь знал — успех терпением даётся,
А выдержка с ним об руку жила.
И повторив свои слова Давиду,
Владимир попросил уехать их:
«Князья, враги покамест безобидны,
Сорвутся, не успеть вам до своих».

В какой-то час вдруг всё переменилось,
Степная рать в движение пришла.
На борзых скакунов своих садилась,
Команды ожидая, замерла.
От глаз Владимира не ускользнуло,
Он с беспокойством войско оглядел.
Тревога по рядам и там порхнула,
И взор на лицах будто отвердел.
Посыпал снег ещё, густой и влажный
И половцам в лицо наискосок,
Но это никому уже неважно
И всех сомнений пройден был порог.
Привстав на стременах, князь руку вскинул,
В дружинах прекратилась суета
И стало тихо, сап лишь лошадиный
Слыхать да звякнет где-нибудь узда.
Незримо напряжённость нарастала,
Опять задвигались то тут,  то там.
Но это так всегда перед началом,
Всего труднее было новичкам
И те к бывалым безотчётно льнули
В сей час, ища себе поддержки в них
От внутренней своей нервозной бури,
Что страхом предваряет битвы миг.
Пехота приготовилась к налёту,
Покрепче в землю уперев щиты 
И копья выставив. Свою работу
Проделала она без колготы.
«Саженей двести пятьдесят меж нами,
Ударят, разогнавшись, как таран,
Из луков перебьётся часть стрелками
Но это, как плевок, для басурман.
Они и не заметят этой крохи
Под топот конский, свист и дикий гик.
Пока не выдохлись и ход их лёгкий,
То хан коней погонит напрямик», -
Так думал князь, но вышло по-иному,
Атака сразу началась везде.
Шаг хана был продуман, незнакомый
И неожиданный по простоте.
Но размышлять, решая, поздно было
Одно осталось — только уповать
На Бога, на умение и силу
И на способность войском управлять.
Стряхнув с себя секунд оцепенения,
Владимир снова холоден и трезв.
Гонца послал галопом с поручением,
Чтоб в сечу Святополк пока не лез:
«Пускай твоя дружина наблюдает,
Но пешцам, аще надо, -  помоги.
Давид мне о себе не извещает,
Пошли к нему гонца, остереги».
...Скакал кочевник бешеным аллюром
И градом осыпал бессчётным стрел.
Пехота лишь щиты плотней сомкнула,
Но сердцем мало кто не холодел.
В ответ летели тысячи калёных
Железных, беспощадных острых ос:
Шлепок... и всадник, словно подсечённый,
Валился навзничь со стрелой насквозь.
И повод бросив, и вопя от боли,
Катился наземь под ноги коней,
И превращался в месиво, не более, -
Недавний властелин, гроза степей.
Орда с разгону врезалась, сметая
Клинком и грудью конской всё подряд,
Но так желалось хану. Пробивная
Угасла сила, как волны накат
Ударившей в скалу, и только брызги
Взметнулись вверх, оставив мокрый след.
Сползла назад, готовя новый приступ
Да мощи в ней уже начальной нет.
Дружины дрогнули... Однако, устояли
С трудом превеличайшим — так силён
Был натиск вражий, но сражались
Умело и несли ему урон.
Шла бойня только на уничтожение,
Рубились головы, трещала кость.
До крайней ярости, до исступления
Вскипала ненависть к врагу и злость. 
Пехота встретила лавину в копья,
Летел кочевник кубарем на твердь,
Здесь, чтобы в рукопашном неудобье,
От рук мужицких тут же умереть.
В сей миг другое князя волновало,
Как то, чтоб видеть поле целиком,
Где враг сдавал, а где не удавалось
Расправиться пока со степняком.
Устали люди от смертей и крови
И кони истощили свой запал.
«Неужто, - спрашивал, - не остановим?
В какой момент, когда я прозевал?»
С молитвой к Господу просил: «Помилуй!
Дай крепость духа воинству и сил, 
Чтоб сокрушить ему врага хватило.
И гнев свой обрати и порази».
А кони половцев изнемогали
И чаще  плохо слушались руки,
Удушливо и загнанно дышали,
И кровью наполнялись глаз белки.
Давид и Святополк в бой не вступали,
Но часть дружин держали про запас.
Гонца от князя терпеливо ждали,
Когда сигнал атаки им подаст.
Врага ломали сыновей дружины,
Не пятясь ополчение стеной.
Невмочь им стало и тогда князь кинул
Последнее, что было под рукой.
И девять сотен бросились на помощь.
Как ветер свежий, как глоток воды
Была нужна она для перелома,
Заставить показать орду хвосты.
… Хан кутался от холода в богатый,
Подбитый мехом стёганый халат,
Смотрел туда, где в сече беспощадной 
Уже не сотни — тысячи лежат.
Где враг сражался стойко, без уступок
И без намёка, бросив всё, бежать.
Надеяться на это, чуял, глупо,
Осталось, как и князю, только ждать.
Помочь туменам было просто нечем,
Азарт пошёл на убыль от потерь,
Усталости, и надвигался вечер,
И так же далека, как прежде, цель.
Носились кони неприкаянно по полю,
Хозяина искали, что в грязи
Лежал убитый, кто недавно холил,
Но нынче бранный меч его сразил.
А всадники былинные в шеломах
Ударили  с боков и от чела,
Теперь хан понял в чём его был промах.
«Собака князь, опять твоя взяла», -
Вползала гадко мысль змеёй шипящей,
Противный привкус ощутил во рту,
Под ложечкой заныло и не слаще
В душе, увидев вновь свою тщету.
Орда не выдержав, рассыпалась по полю,
Но кое где ещё пыталась нападать,
Ещё отчаянно рубились и кололи...
В конце концов и им пришлось бежать.
Дружины пару вёрст гнались за ними,
Настигнув, добивали без труда
И пятнами темнела кровяными
От тел упавших талая вода.
Уже и ночью день грозил смениться,
И поле устлано телами, как ковром,
А всё не верилось ему: «Мне снится.
Не может быть! Как будто с неба гром».
Озлившись на себя и свет весь белый,
Огрел ни в чём невинного коня,
А тот от боли резкой ошалело
Шарахнулся — едва сумел унять.
Помчался, развернувшись, прочь отсюда,
За ним охрана — грязь из под копыт...
Ему князь в третий раз все планы спутал,
Но вновь орду собрать он повелит.
...Дружины возвращались из погони
Но все успели до ночных теней.
Устали крайне всадники и кони
Забрызганные грязью до плечей.
На ополченье больно было глянуть,
Побыв оно в побоище-аду.
Прошедшее казалось сном-дурманом
В себя под утро только там придут.
Враги вот только-только наседали,
Как их не стало вдруг перед собой...
Валились, не взирая, где стояли
На грязь, на кровь, на трупы под ногой.
«Бог миловал, - вздыхали, - одолели!»
И пот с лица стирали рукавом.
«Водицы бы испить и до постели
Добраться, замертво упасть ничком».
Охрана личная и всем кому хватало
Ещё силёнок собирать тела
Увечных, раненых, — а их лежало...
Слеза сама собой из глаз текла.
Обозники кострами занимались,
Готовили похлёбку, кипяток
И из сусек походных вынимали
На этот случай лакомый кусок.
Палатки ставили от непогоды,
Князьям- шатры, спешили дотемна.
Собравшись, те вели всему подсчёты
Да речь о предстоящем допоздна,
Но перво-наперво: вокруг сторожи
Расставили, потом уже сошлись;
Хоть враг бежал да весь не уничтожен,
Поэтому разумно береглись. 
Не крадучись, ночь словно сразу махом
Укрыла землю непроглядной тьмой.
Едой и сыростью, и дымом пахло
И всей не благовонной остротой.
Андрей с отцом повсюду, как приклеен,
По-взрослому с ним сечу пережил
Он ей ещё в себе переболеет,
И будет, засыпая, ворошить.
Но высидел на княжеском совете,
Из сил из всех старался не дремать.
Владимир глянул: «Сам навряд доедет,
К себе в седло его придётся брать.
Весь день со мною проторчал, паршивец.
В обоз - упёрся ни в какую: «Не хочу!»,
Ну прямо хоть бери сажай на привязь,
За это завтра же с него взыщу».
Их до шатра сыны сопроводили,
Простившись с ними, сразу разошлись.
Хоть молоды, а тоже притомились;
То брани ждали, то с врагом дрались.

В четвёртый день, за днём двадцатым -
Пришёлся он на пятницу поста,
Побит был враг коварный и заклятый.
Прикончили! - казалось всем тогда.

Необъяснимо чувство непокоя,
Тогда и пульс уже не так стучит.
Пока умом не вникнешь — не откроешь
Такого состояния причин.
Ворочался Владимир, сон пугая,
Пытался распознать её исток.
Мелькнула мысль как будто бы шальная,
Но отвергать... — потом себе в упрёк:
«Пошто полон сегодня небогатый?
Кто ранен, кто в беспамятстве лежал
Но те из сострадания в плен взяты,
Не то бы беспризорно помирал.
А мысль вела и дальше развивалась,
Выхватывала тёмные места.
Неутешительной догадка получалась
И смута, значит, в сердце неспроста.
«Удрал пёс Шарукан, но он вернётся,
Не та натура, чтобы уступать.
Ему другого ничего не остаётся,
Как только ещё раз всю степь поднять.
Послать разъезды поутру по следу
Орды бежавшей, надо не забыть.
Пускай как можно дальше в степь проедут
Узнать, куда направил хан стопы».
От одного скакала мысль к другому,
Пока тревожный сон не одолел.
Проснулся рано он, среди потёмок,
Когда в жаровне уголь ещё тлел.
Наружу вышел — сыро и промозгло,
Луна неполная скрывалась в облаках
Пятном размытым тусклым. Гридень возле
Шатра дежурил, стоя на часах.
Кругом палатки, словно копны в жатву,
Торчат, куда бы взор не повернул.
Немного постояв, зашёл обратно,
И вновь, Андрея не будя, заснул.
Наутро Лазарево было воскрешение
И Благовещения день святой.
Большие праздники молебнопением
Отметили, Всевышнему хвалой.
Но службу отстояв, с небес спустили
Людей на землю скорбные дела.
Убитых отпевали, хоронили,
Делили с кем свой хлеб ещё вчера.
Им кущи райские, живым земное -
Судьбы превратности, терпя, сносить;
Какой бы не повёл Бог колеёю,
За всё рабам Его благодарить.
А после тризны и молитв прощальных,
Врагов убитых, сердцем отойдя,
Таскали с поля и рядами клали
В могилу, милосердие блюдя.   
Оружие, доспехи подбирали,
Включая наконечники от стрел.
Стервятники над степью залетали,
Почуяв запах плоти мёртвых тел.
...Владимир ждал известий с нетерпением,
Держать себя в руках умел хотя
И речь пока не вёл о подозрении,
Другим князьям умы не бередя.
Под вечер, как всегда, примчалась новость:
«Князь, половцы съезжаются опять
Орда как будто змей многоголовый,
Коль за ночь успевают отрастать».
Гонцов дослушав, произнёс: «Понятно.
Вертайтесь в степь, глядите в оба там,
Чуть что не так, тогда мотай манатки,
Тикай, себя доверив скакунам».
Закончил он напутствие с улыбкой,
Довольный, что сомненья позади,
Что не случилось  никакой ошибки,
Беду могущей вскоре принести. 
«Теперь князьям всем сказку эту можно
Поведать об орде. Сомнений нет.
Скорей всего, что будут огорошены -
Конец, они решили, сатане.
Но это завтра, после литургии
И панихиды, после похорон,
Сегодня поздно, а дела такие
Решать не на грядущий лучше сон...»
...Настало утро. День пошёл на убыль,
Последних павших в битве погребли...
Печаль рождалась даже в душах грубых,
Когда кидали в яму горсть земли.
Но горечь постепенно усмирилась
И нужно думать было о другом,
Что вражья сила вновь закопошилась -
Добить её, чтоб знала что почём.
Для этого сошлись у Святополка,
Владимир роль его не умалял
Нисколько. Делал это без притворства,
В иной бы раз — сейчас не позволял.
И всем он выложил, что знал и думал,
И не скрывал сомнений и тревог.
Пока не оставляла их Фортуна(2),
Но будет дальше как, он знать не мог.
Князья и воеводы, и бояре
Вестям, что им дозоры привезли,
Сидели, озабоченно внимали,
Затылки, призадумавшись, скребли.
Предаться было отчего печали:
Людей уменьшилось почти на четь(3). 
Едой, кормами для коней нищали -
То правда, если строго поглядеть.
«Болезни, хорошо, ещё не косят,
Мы месяц здесь безвылазно торчим.
Не приведи... чума нагрянет в гости,
Тогда уж точно ног не довлачим.
Страстная начинается седмица
И Вербное(4) уже почти прошло.
В молитве к Богу – «духом укрепиться» -
Просите, чтобы всем нам - снизошло.
Выходим утром, сразу ополчимся,
Не стоит понапрасну рисковать.
Как Бог пошлёт, никто не поручиться,
И враг к нам - не гостинцы раздавать! -
Владимир сел, закончив, молвить слово.-
Почто молчите? Мыслей что ли нет? -
Спросил у всех. - Иль выпили хмельного
В честь праздника, нарушили запрет?»

Дождь сыпал ночь, на миг не прерываясь,
А снег на склонах балочек степных
Лежал как был, ему сопротивляясь,
Однако дни упрямцу сочтены.
Такой вот март - промозглый и ненастный,-
Седой старик припомнил бы навряд.
По дням не сложится недели ясной,
Забыли уж как выглядит заря...
Владимир, Святополк, Давид  покинув
Стоянку, ехали сейчас втроём,
Но путь их войску предстоял не длинный,
Орда уже брала в охват кольцом...
Порядок дня ничуть не изменился:
Подъём, еда и, с Богом,  снова в путь.
На этот раз враг скоро объявился,
Искать не надо — вот он, грудью в грудь. 
И трёх часов в дороге не пробыли -
Везли дозоры вести об орде:
«Князь, половцы округу наводнили
Да столько их, что кажутся - везде.
Верст семь до них, когда сюда помчались,
Теперь здесь скоро будут  — не стоят.
Уныния у них не замечали,
Смеются да по-своему галдят».
Князья переглянулись, понимая,
Что дальше некуда, но время пока есть
Полки построить, кто что предлагает
Послушать, опыт свежий свой учесть.
К вестям дозоров надо попривыкнуть
Чтоб правильно, но верно рассудить.
А мысли тотчас наспех не возникнут,
И враг появится — того гляди.
И тут Владимир, озаряясь, вспомнил
Как сам хотел князь Святополк напасть.
«От нас такого хан не ждёт приема,
Опомнятся, уже порубим часть.
К дружинам, братья, тотчас поспешите
А сам я в ополченье загляну.
И о решении о нашем расскажите
Полки успели, чтобы развернуть».
Князья послушали и согласились
И сразу ускакали к сыновьям.
Те, сказанное быстро уяснили,
Как требовалось встали по местам.
И ополченцы верно рассудили,
Когда Владимир лично прискакал.
Увидев, меж собой заговорили,
О том, что каждый и без слов понял:
«Видать, пришли мы, мужики. Молитесь,
Чтоб старая с косой нас обошла.
Князь сам пожаловал сюда, смотрите,
Не то, как раньше бы, гонца прислал».
...Растерянности не было —  заминка
Не долгая, её хватило, чтоб
Закрыть свои, щитами, лица, спины
И оценить, взглянув, ордынский скоп(5). 
Была их уйма, «аки лес в борови»:
И спереди, и сзади, и с боков,
Уже к атаке были наготове
И ножны опростали от клинков...
Случилось то, чего в орде не ждали,
Дружины бросили коней в карьер,
Прыжком одним язычника достали,
И он, не двинувшись, оторопел.
Удар внезапный и молниеносный,
Передних всадников буквально смял.
И стрелами несметными забросанный,
Враг мало что сначала сознавал.
Лишившись и разбега, и маневра,
Туменам приходилось нелегко.
Они с усилием неимоверным
Удерживали натиски полков.
Опомнились и сами навалились
И стали кое-где уже теснить.
Со страстью правоты своей рубились -
Во чтобы-то не стало победить.
Не смог такого Шарукан предвидеть,
Как в прошлый раз взбешён и удивлён.
Испарину со лба в волненье вытер
Был в мыслях об успехе раздвоён.
И лютой сеча «быша» между ними,
И не было пощады животу.
Полки стояли насмерть, одержимо,
Как за свою заветную мечту.
Неразбериха бойни рукопашной
Для быстрой стала конницы степной,
Препятствием неодолимо страшным,
Бой с ополчением, как западнёй.
Владимир ждал с дружиной своей часа,
Гонцов выслушивал и снова ждал,
Когда в грязи увязнут непролазной
Степные кони и сойдёт накал
Напора половцев превосходящих,
Усталость станет волю угнетать
И диктовать на выбор мысль манящую:
«Погибнуть или смерти избежать?» 
А люди, падая, не подымались.
Кто не убит - растоптан насмерть был.
Полки неистово с ордой сражались
Зайти себе, ей не давая, в тыл.
А там обоз стоял, кольцо сужалось -
Настойчив враг в стремлении своём,
Но сил его всё меньше оставалось,
Хотя довлел пока ещё числом.
Уже дрались дружины на пределе
Всех мыслимых возможностей своих
Какою мерой жертвы те измерить?
А также те, что до и после них?
Священники вновь к небу обратились,
Чтоб пал на половцев Господний гнев.
Услышал Он и ангелы спустились,
Блестя оружием, но не в броне.
Невидимой рукой Небесной Силы
Рубились головы и падал супостат!
И паника орду всю охватила
И стала пятится она назад.
Тогда и князь повёл свою дружину,
Сверкнув мечом, воскликнул:«С нами Бог!».
Ударили и враг был опрокинут,
Оставив бой, бежал, не чуя ног.
Судьбе на милость начал он сдаваться,
Увиденное ужас порождал:
Не приходилось с призраком сражаться,
Кто духом слаб, рассудок тот терял.
А хан подавлен был, обескуражен,
Не видел он такого никогда!
И зябко стало, и волной мурашки
Покрыли тело и свело уста.
Хотел сказать... замявшись, передумал,
Глазами зло повёл по сторонам,
Помыслил, голову склонив угрюмо:
«К чему слова, коль не дано мечам».
Теперь же он увидел обнажённо,
Чего с его ордой произошло
И понял, правдой драмы оглушённый,
Что время прежней жизни истекло.
Тумены удирали с поля битвы -
Им дела нет до мыслей вожака.
С утра ещё казались монолитом
И вот рассыпались, как горсть песка.
Уже ничем сейчас не остановишь:
Ни окриком, ни плетью, ни клинком
И пролито напрасно столько крови…
Как псам нашкодившим, сказали: «Вон!»
Хан панике всеобщей не поддался,
Молчал минуту, две, а, может, пять...
Как будто уходить не собирался,
О чём-то продолжая размышлять.
Но угрызений за чужие жизни
Он не испытывал - душевных мук.
Луку седла лишь конвульсивно стиснул
Сжав зубы, слушал гулкий сердца стук.
Чего жизнь стоила чужая чья-то,
Когда своя летела в никуда.   
А совесть, как любой души придаток,
Была бы там — сгорел бы со стыда.
Трещало всё чем жил, к чему стремился,
Без родины кочуя по степям.
К наживе, власти? Но чего добился?
К каким теперь прибьётся берегам?
Крушился мир понятный и послушный,
Казался вечным, как в ночи луна.
Не сбережённый и разрушенный 
Недальновидностью его ума.
Охранник вывел из оцепенения,
Конём наехав чуть: «Уходим, хан,
Здесь скоро будет светопреставление, 
Попасть никто не хочет на аркан.
Успеем мы пока бодры лошадки,
А там укажешь дальше нам куда,
Где станешь ждать и собирать остатки
Чтоб тронутся на новые места».
Его услышав, Шарукан очнулся,
Схватив суть слов, ответил: «Нам
Ждать некого, - и хищно усмехнулся, -
Все кинутся трусливо по дворам».
Халата полы подоткнув за пояс,
Помехой чтоб не стали скакуну,
Он, дальше в мыслях попусту не роясь,
С охраной личной тихо улизнул.
Лицом к лицу не сталкиваясь с князем,
Хан знал, что станет с ним, попав к нему.
Наслышан был как тот за безобразия,
Казнил таких и глазом не моргнув.

             4

Дружины гнали половца повсюду,
Кто не ушёл —  никто не пощажён.
И крах орды был беспощадно жуток,
Кровавый долг с лихвою возвращён.
И снова степь усыпана телами,
И кровь ручьями, как три дня назад.
Стервятники, паря под облаками,
Опять себе добычу сторожат...
Почти без отдыха, кто не был занят,
Остаток дня до сумерек густых
Искали тех кто жив ещё, но ранен,
Не разделяя на своих-чужих.
Упал на землю снова синий вечер,
Но битву пережившим - не до сна.
В полках, придя в себя от крепкой сечи,
О ней же вспоминали допоздна.
Но всяк по-своему, однако, помнил...
Мельканье рук, клинков, щитов и лиц,
Храп конский, крики с руганью и стоны,
И страх, и ярость вражеских зениц.
Плескалась радость в смехе их и в шутках,
Что живы, слава Богу. Повезло
В резне им, дважды побывавшим, жуткой.
Но сколько в эти дни их полегло!
Узнают — сокрушатся, но позднее,
Когда всех убиенных перечтут,
Сердца от чисел тех заиндевеют,
Слова, повиснув в воздухе, замрут.
И будет так всегда во всех столетиях
В масштабах несравнимых, чем теперь.
Доверчивая Русь, живя с соседями,
На них в дверную не глядела щель.
С душою не ленивой, хлебосольной -
Соха —  Руси начало, а не меч,
Враги толкали брать его невольно,
Их наглое нашествие пресечь...
Ещё от битвы кони не остыли,
Ещё сочилась кровь из свежих ран,
А вести уже слухами носились
Победными по царственным дворам.
И мир примолк, немало изумлённый,
На Русь всегда глядевший сверху вниз,
Считавший дикой и непросвещённой,
Где видел лишь удельный эгоизм.
Германцы, угры, ляхи, чехи, свеи
И все кто Русь в то время окружал,
Надолго и притворно присмирели
Но мысль надеждой алчною питал...
Предстала перед ним непобеждённой,
Живёт где вольный, непокорный дух.
Не той, униженной и ниц склонённой,
Что ждать любых готова оплеух...

Шли пленные устало бечевою,
Понурившись, не ведая, что ждёт:
Расстанутся ли сразу с головою
Иль враг до милосердья снизойдёт?
Князья на них смотрели без злорадства,
У пленных взор, как мертвецов, пустой.
Что в душах их — не трудно догадаться,
И пульс с какою бьётся частотой.
Степную знать средь них, простых, не спрячешь,
Хоть как она смешается с толпой: 
Сытнее лица, платье побогаче
И взгляд полуопущен и с ленцой.
Владимир, подозвав, спросил вельможу:
«Что быстро обратились в бегство так?
С такою силой это разве можно,
Да вам побить нас, было бы пустяк».
«Но как же с вами можно было биться,
Когда другие ездили, блестя
Оружьем страшным в колесницах,
Как с наших плеч вдруг головы летят», -
Ответил тот, страх прежний не скрывая
И, разохотившись: «Князь, Небо вам
Их, видно, в помощь нынче посылает,
Угодно так скорей всего Богам».
Каким? Князь не спросил и не ответил.
«Пусть будет так, - подумал только он.-
В конце-концов ты сам всему свидетель
Как с Божьей помощью враг истреблён».
Андрей был здесь же, но из любопытства,
Так много пленных видел он впервой.
По-взрослому, в их вглядываясь лица,
Задал вопрос: «Казнишь, возьмём с собой?»
«Казнить? За то, что дом свой защищали,
Как мы, когда разбоем к нам они?
У них, Андрей, мы ничего не крали
Не раз предупреждали: «Не дразни!»
В холопы их, не всё им только грабить,
От мёртвых же кому, какой, сын, прок,-
Ответил князь,- пускай за всё заплатят,
Не упадёт с голов их волосок».
Вопрос иссяк и диалог прервался,
Давид и Святополк их отвлекли.
К нему потом никто не возвращался,
Когда в шатре оставшись, спать легли...
И ночь прошла, и утро наступило,
И новый день в заботах промелькнул.
Победа, горе, радость — всех сплотило,
Скупой слезы с глаз редкий не смахнул,
Когда на тризне подымали чаши
И свечи возжигали на помин
За всех отдельно: за живых и павших -
Дружинник, князь и вой-простолюдин.
И Господу хвалу-благодарение
Воздали все, что не оставил их,
Что вверг врагов в великое смущение,
Наслав Святое Воинство на них.

Под вечер (так обычно получалось),
Три князя снова собрались в шатре.
Свеча лениво сумрак разгоняла,
Жаровня - в центре, ужин - на столе.   
Князья вначале не касались снеди,
Не для того пришли они сюда.
Увидев стол, черниговец заметил:
«Не много ли для строгого поста?
Скажи, Владимир, где твой младший самый?», -
Главою повертев туда-сюда,
«Я к братьям отпустил, с обеда там он.
Разъедутся —  увидятся потом когда?
Была об этом думка изначально,
Когда решил Андрея взять в поход.
Приглядлив глаз твой, князь Давид, — похвально,
Но ладно, нам других полно забот.
Приедет Святополк, втроём по-свойски
Обсудим вместе, будь как не в гостях.
Скоромного здесь нет, не беспокойся,
Всё постное» - ответил Мономах.
Явился Святополк вслед за Давидом,
Уставший за день, он прошёл и сел.
Окинул взглядом снедь. Без аппетита,
Кусочек отломив лепёшки, съел.
Высокий ростом, волос чермноватый* рыжий
Долгобород и, как пустынник, сух.
Не строил речь из фраз замысловатых,
Был памятлив и не ослаб на слух,
Болезни ради редко ел и мало,
Но для нужды, хмельным упиться мог.
В походе жизнь привычная менялась,
 И быт военный был суров и строг.
И быт весь аскетичен был и строг.
«Зачем позвал, о чём твои печали?
Хотел сегодня раньше спать я лечь,
Как тут же от тебя твои примчались...
О чём скажи, Владимир, будет речь?»,-
Спросил он походя, нетерпеливо,
Но князь не оскорбился, ибо знал,
Что тот бывает иногда бодливым,
Поэтому спокойно отвечал:
«Ну, аще недосуг, глаголю кратко.
Что время сеять хлеб, а дни бегут,
Хозяина землица ждёт обратно,
Без рук его не пашут и не жнут...»
Князь слог тут оборвал и, спохватившись,
Стал потчевать гостей своих едой,
Не принял их отказы, отшутившись:
«Что? Есть нельзя помногу на страстной?
Да тут и птичке клюнуть только разве,
И нам, мужам здоровым, на присест,
Но трапеза беседу нам украсит,
А речь вести о чём нам с вами есть.
Орду мы, братья, крепко обуздали -
Вздохнём теперь. Доносят из степи,
Что половцы так спешно дёру дали,
Как будто из неволюшки с цепи.. -
Сейчас здесь говорил князь, обращаясь
К обоим, не конкретно к одному.
От ратных дел к домашним возвращаясь,
Князей он поворачивал к тому. -
Погибших не вернёшь на предстояниях
Молитвенных —  хоть лоб себе разбей.
Не кончились ещё все испытания
И путь домой не станет веселей.
От ран помрут в дороге, не добравшись,
Пометив степь распятьями крестов,
Вернуться скоро семьям обещавшие...
Прибавилось теперь сирот и вдов.
Одно нам оправдание пред ними,
Что ворог — многоглавый змей, побит,
Да, что Господь несчастных души примет
И без суда всех в рай определит.
Дай Бог, хоть к травеню  успеть добраться,-
Задумчиво и вслух князь размышлял,-
Дождями степь успела напитаться,
И воду полую никто не отменял.
А пленные, обоз, скотина, кони?
Об этом ли вам, братья, говорить!
Ведь здесь из нас никто не посторонний,
День, два ещё и надо уходить...»
Давид поднявшись, подошёл к жаровне
И стал в ней молча ворошить угли,
Взбодрился жар и замерцал неровно,
На лицах блики отсветом легли.
«Твоя, Владимир, правда... Невесёлой
Назад дорога станет нам домой.
Сюда вот так же шли мы степью голой,
Живой души не встретив ни одной. 
Но я бы не спешил. Запасы истощились
Добыть их можно только у врага,
А мы у них ничем не поживились,
Забрать что есть и всё! Не на торгах.
Пройтись по вежам ихним ходом скорым,
Пусть чувствуют на шкуре на своей
И слёзы льют потом, как после мора,
Когда не станет чем кормить детей.
С дружиной сам пойду к поганым в гости
Да вы решите кто от вас со мной,
А то мудры всегда умом, но поздним,
Спохватимся, а закром-то пустой.
Невольников зело там много наших,
Могли их, убегая, порубить.
Язычнику что люди, что барашек -
Рты лишние зачем с собой тащить.
Поэтому, послушав, предлагаю
С полками всеми послезавтра в путь,
А завтра я с дружинами, не отлогая,
Отправлюсь в степь — успели отдохнуть.
Недели хватит нам гулять по вежам,
Перевернуть у них там всё вверх дном,
Начнут противиться, так мыслю я, понеже  -
К тому охоту быстро отобьём.
Догоним после по следам недавним,
На сей тревожиться не надо счёт,
Еды там окромя, коней исправных
Прихватим годных в поле для работ. 
В дороге Пасху светлую Христову
Отметим встретив, почесть воздадим.
Попы в молитвах покаянных слово
За грешных нас замолвят перед Ним.
Что скажите, князья? Иль не согласны?»
На это Святополк съязвил в ответ:
«Сидят и ждут тебя и двери настежь,
Сусеки выгребли — бери всё... Бре-ед!.
За эти дни умчались со всем скарбом,
Не сыщешь окромя навоза там,
Потратишь дни и силы, князь, задаром
Да бабки  посбиваешь лошадям».
Нахмурился Владимир, слыша колкость,
Хотелось только, чтобы знали край
И, чтобы увести их от размолвки,
Давиду дал понять: «Не обостряй».
Отвлёк внимание их друг от друга,
Начав со слов: «Однако, все правы,
Но затевать не стоит всё же ругань
Между собою для худой молвы.
Ты против, Святополк, и есть причина,
Согласен я, что вряд кого найдём.
Но аще вширь и вдаль умом раскинуть,
Ошибку сделаем, коль не пошлём.
С добычей князь вернётся иль без оной,
Тут как получится —  не в том вопрос.
Зато мы будем знать определённо,
Что враг исчез и больше нет угроз».
 ...........................
Давид увел дружины в степь на поиск,
На следующий день ушли полки
Дорогой прежнею, уже не беспокоясь,
Чтоб были наготове кулаки.
Вернулись к маю по траве зелёной,
Не чаяли увидеть свой очаг.
Их радостным встречали перезвоном
В переяславских храмах и церквах.

Глава 23. Смерть Святополка, апрель 1113 г

Прошло без малого почти два года,
Зарубцевались раны от боёв.
И распрей не плели князья тенёта,
И не лилась своя напрасно кровь.
Цвела земля от Божьей благодати,
Кормила хлебом, птицей и зверьём,
Росло потомство и игрались свадьбы,
Не зарастала память бурьяном.

Была весна та ранней и весёлой,
Журча ручьями, таяли снега,
Вода бежала бурная по долам
И речек заливала берега.
Прибрежный лес топорщился по пояс,
Да кое-где кусты на бугорках,
Народ за скот домашний беспокоясь,
Спасал его на Змиевых валах.
Но паводок сошёл, оставив лужи
Да хлябь почти болотную и склизь,
Что солнце за неделю не подсушит,
И ездить в это время береглись.
Случилось в день шестнадцатый апреля,
А за полночь прервали князю сон,
Когда негромко постучали в двери, 
Чему Владимир не был удивлён.
Слуга (спросонья сам) вошёл не смело:
«Прости, князь-батюшка, к тебе гонец
Из Киева примчал, как очумелый,
Впустить не просит — требует, наглец».
«Ох, Господи! И ночью нет покоя, -
Вставая нехотя, князь проворчал, -
Пусть ждёт, скажи, коль дело есть какое,
Свечу зажги сперва. Чего ты встал!».
Уже при свете князь оделся, вышел,
Слуга вперёд держа свечу в руке.
Гонец был в сенцах. Подойдя поближе
Спросил: «Почто ты здесь и послан кем?
Один пустился в ночь? Сопровождали?
Не близкий путь и топко в поймах рек,
В такую темень сильно рисковали,
Вас, стало быть, здесь трое человек?»
«Один не смог бы, светлый князь, опасно,
Втроём по нонешней поре и то,
Как филином, тут надо быть глазастым, -
Ответил тот, - один бы —  ни за что!
Явились мы с известием печальным,
Вчерашним днём великий князь почил, 
Преставился не сразу, моментально,
Чего-то, говорят, в обед вкусил.
Об этом в граде разное судачат,
Её не спрячешь под запор, молву.
Теперь гонцы, как мы, повсюду скачут
Без отдыха, коням поводья рвут».
О чём угодно был готов услышать:
О половцах, поляках, о грызне
Князей друг с другом — будь неладны трижды,
Тогда уж лучше о враге извне.
Ещё спросил, двуперстьем осеняясь:
« Скажи, почил где Святополк и как?».
Боль в голосе была не показная,
Владимир спрашивал не просто так.
«В Выш-городе случилось быть такому,
Друзья направили, а князя сам видал,
Бояре были — все ему знакомы,
Но дело не моё, об этом не пытал, -
Гонец ему, - что дальше там — не знаю,
Но ухом слышал — в Киев повезут,
Сегодня утром тайно отправляют.
Вертаться нам, останемся ли тут?».
«Задержитесь, поедите со мною, 
Поспите в гридницкой у нас пока».
Слуге: «Скажи там, пусть поесть накроют,
Что будут три голодных едока».
Вернулся снова князь в опочивальню, 
О смерти вестью не был оглушён.
Прожил «великий» Святополк скандально
И вот теперь земной путь завершён.
«Под Богом ходим мы и все не вечны, -
Вздохнул Владимир с грустью тяжело, -
Со смертушкой с рождения повенчаны,
Ему, как видно, время истекло.
Прими, Господь, его в свои объятия,
Как только ты умеешь — рассуди,
На что вся жизнь была потрачена?
В умах какую память возбудил?».
Хотел совсем прилечь, но нет... —  не спится,
А мысли-думки взапуски в мозгу,
Рисуя в памяти дела и лица...
Так снег, бывало, мельтешит в пургу.
«Входи, не сплю. Чего, как мышь, скребёшься!», -
Поняв кто там, сказал вдруг в темноту.
Вошёл слуга. «Бояр покличь — проснёшься,
Иди к себе, язык держи во рту».
Владимир пересел к оконцу в кресло,
Снаружи лился бледный лунный свет.
Всегда загадочный, как свод небесный,
Но никогда никто им не согрет.
А утро не спешило объявиться,
Седая ночь вела свой звёздный бал...
Пока не нужно было торопиться,
Устроившись, Владимир размышлял:
«Гонец мне давеча сказал, что тайно
Везут его... Боятся горожан?
Приспешники трясутся не случайно,
Он с ними вместе город обижал.
Замыслили, выходит, погребение
Содеять без огласки и толпы,
Чтоб не было попыток возмущения
И стольный не поднялся на дыбы?», -
Припомнил тут слова митрополита -
Три года сказаны тому назад,
Что только кровью люди станут сыты.
За предстоящий сердцем плакал ад.
«А говорят, что нет у нас пророков,
Хотя беду слепец лишь не видал
Жид-ростовщик  цинично и жестоко,
В долги при Святополке всех загнал.
Какая непонятная кончина...?
Разрушится возможно весь союз
Сложившийся меж нами, а причину
Придумают на свой бояре вкус.
Теперь начнутся княжьи выкрутасы...,
Давиду очередь занять престол.
Не ждал так быстро он такого часа,
Что может помешать ему иль кто?   
На сторону его я встану первым
И помощь дам: и словом, и мечом,
Чтоб подлого лукавства не был жертвой.
Завещанный порядок соблюдём.
Но это аще вдруг дойдёт до драки
Коль Киев не урядится о нём.
Всплывёт всей прежней злобы накипь,
Зальётся город кровью и огнём.
Себя же мыслью о престоле он не тешил -
Не в очередь. Развяжется война.
В безвременье, как тьму кромешную,
Вся будет Русь опять вовлечена.
Да... мрачная малюется картина»,-
Безрадостно подвёл всему итог.
Светало. Ночку криком петушиным
День провожал за княжеский за порог.
            
С Владимиром отряд дружины малой,
Шёл ходко рысью с самого утра.
До Киева немного оставалось
Езды такой — часа на полтора.
С собой Владимир взял на похороны
Вышатича и нескольких бояр,
В делах его совсем не посторонних,
Но тех, кто сам того лишь пожелал.
Соратник верный был уже в закате
И князь боялся за него: «Осилит ли?».
Возок того бежал-катился сзади
И кони, будто зная, берегли.
Почти молчком скакали, так как сложно
Глагол вести, трясясь весь день верхом.
Ещё не позволяло бездорожье,
Бежали то по тракту, то лужком.
В дороге раз всего остановились;
Поесть самим и отдых дать коням.
Все знали, почему так торопились,
Не ведая, ещё что встретят там?
Гонцов князь разослал в уделы к детям,
На случай наготове будут пусть.
Пока предполагал: «Когда приедем
На место, что к чему там, разберусь».
Как не спешили, к ночи не успели,
Остались на подоле ночевать,
Но только утром петухи пропели,
Не дал Владимир долго зоревать.
Дорогой в город ехали знакомой,
В Михайловскую церковь*  прямиком
Направили коней (лежал не дома),            
Куда вчера доставлен был тайком.
В окольном городе о смерти знали.
«Ну слава тебе, Господи, прибрал»,-
Недобрым словом следом поминали
И с глаз слезу никто не вытирал.
Народ посадский им встречался редко,
Как будто прятался, не видно суеты
И бодрости. Вышатич молвил едко:
«Собаки да облезлые коты».
Давид был здесь с дружиной тоже малой,
Отряд заметив, сердцем посмелел,
Ведь очередь быть в Киеве досталась,
На всех он с подозрением глядел.
Не выдержав, поехал сам навстречу,
Владимир, отделившись, подскакал.
Поручкались, обнялись, а уздечку
Давид из рук совсем не отпускал,
Боялся, будто конь возьмёт ускачет.   
Сам князю пристально смотрел в глаза,
Но тот своих не отворачивал,
Чем полную открытость показал.
Взметнувшиеся чувства успокоив,
Давид, кивнув на храм, проговорил:
«Как знал конец свой Святополк, достроил
Храм этот  златоверхий и почил».
На паперти Владимир оглянулся,
Дружинники да нескольких зевак
Смотрели равнодушно на обитель,
Свершался где сейчас посмертный акт.
Людей вокруг усопшего немного -
Бояре, княжьи дети и вдова,
Но мало глубоко был кто растроган -
Как дальше жить — болела голова.
Приход князей отвлёк всех на минуту,
Пронёсся лёгкий шёпот по толпе 
И тут же стих — не место пересудам,
Священник продолжал молитвы петь...
Огни свечей по чину отпевания,
Витает запах ладана над всем,
Последний взмах кадилом и прощание
Теперь бесповоротно насовсем.
Под плач семьи и всхлип вдовы Елены
В пределе храма князя погребли.
Кто был здесь, постояв над ним смиренно,
Могиле поклонились и ушли.

С поминок ехали князья бок о бок,
Охрана, чтоб беседе не мешать,
Трусила сзади вперемешку скопом,
Обоих в поле зрения держа.
«Почто наш брат Олег не удостоил, -
Спросил Владимир — были тет-а-тет, -
Чего сейчас делить ему с покойным,
Когда теперь того, что было, нет?».
«Зачем, князь, спрашивать — и так известно.
Хворает брат к тому же, ослабел.
Ему, ты знаешь, не был он прелестным
И я с трудом его порой терпел.
Не дружбы с ним искал я, князь, а мира
За ради слов, что в Любече давал.
Не ты бы (а покойник был задира),
За Василька я шкуру бы содрал.
Тогда уже мы были с ним сватами,
Взял в жёны Анну, дочь его, сын мой. 
Но дружбы не возникло меж родами,
И внучки нас не сделали роднёй.
Кого ещё ты видел на поминках?
Никто не соизволил кроме нас.
Не ближние князья, не из глубинки
Зело при жизни не казали глаз.
И я бы не поехал, но мы вместе
(судьбой, видать, начертано так там...)
С погаными дрались и к его чести
Нёс тяжесть эту с нами пополам».
В ответ кивал Владимир, соглашаясь,
Вопросы сами возникали в голове.
Давида зная издавна, не обольщаясь,
Судил о нём, как мудрый человек.
 «Но ты не брат, не скорый на расправу,
Таким бываешь лишь в бою с врагом.
Вот Киеву придёшься ли по нраву?
Теперь там княжить надобно с умом.
Черниговцы вельми не все, но хвалят,
Рука всевластная, а сердцем мягковат.
Штанов последних с мужиков не драли,
Зимой мякину**  люди не едят.   
Уступчив ты, миролюбив и кроток,
Не меч тебе носить бы, а куколь.
И недругов не нажил, как никто так,
И тащишь на себя чужую боль..»
Но этих дум не выдал он Давиду.
Порой язык свой надо придержать.
Князь вспомнил утро, странную закрытость...,
Пора беседу было завершать.
Расстались, как и раньше, дружелюбно,
Но Киев вскоре снова соберёт,
Когда час выбора настанет трудный,
На Вече голос свой подаст народ.
Дружину князь повёл к сестре в обитель,
А Ян поехал брата навестить -
Всё недосуг, давно его не видел
Да заодно о многом расспросить.
Во время погребенья, на поминках
Лишь словом перебросились скупым
Но без привычной смысловой начинки
И откровением понятным им.
Путяты двор по-княжески просторный,
За тыном рубленая крепкая изба,
Крыльцо украшено резьбой узорной,
Для стока вод под крышей желоба.
Дом тысяцкого знали горожане,
Боярин жил вольготно, на виду
И, проходя, любви не выражали,
Питая потаённую вражду.
Ян ехал не один, с десятком воев,
А город неприветлив и студён,
И после смерти князя неспокоен,
Как муравейник был разворошён.
Вернулся тысяцкий с поминок прежде,
Сам вышел встретить Яна у ворот,
Пенял, смеясь: «Не случай этот ежели,
А то не едет сам и не зовёт».
Тот вышел из возка с трудом и охом,
Седой, как лунь, и древних лет старик.
«Чем пустословить, лучше взял помог бы, -
Сердито, -  старший кто —  забыл, срамник?
Веди в свои палаты золотые,
Два лета не видались али нет?
Почто же сам не ездишь? Заняты-ые!
И то сказать, —  кому он нужен дед!».
Путята, улыбнувшись поперечил:
«Как будто сам всю жизнь ходил с сумой».
«В дурном, как ты, Путята, не замечен,
Тебе ли, брат, считать достаток мой», -
Ответил Ян так резко, как обрезал,
Брат, стушевавшись, вытерпел укол.
Об этом дальше было бесполезно,
Оставив так всё, в дом его повёл.
Войдя, Ян осмотрелся как впервые,
Присел на лавку с краю у стола
На нём еда,  меды стоят хмельные,
Но снедь его совсем не привлекла.
Пригубил чуть из кубка для порядка
Да ягоды мочёной пожевал.
«Спаси Христос! На брашно я не падкий
И с детства этим, помню, не страдал».
«О том не думай, там всего хватает, -
Путята показал кивком на двор, -
Нужда в куске пока не донимает,
Мои амбары не за сотни вёрст».
«Слуга пусть выйдет, сам придвинься ближе,
Подходит срок мой —  ангелы трубят.
Устал я, чую сердце годы выжгли,
Не помни зла, хочу проститься, брат.
Спрошу тебя — свою как видишь долю?
Давида с прежним князем не равняй.
Вам Святополк во всём всегда мирволил,
А этому хвалу не расточай.
Таких как ты, печальников и прытких
Своих хоть пруд пруди, так что окстись.
Не глянетесь, тогда всем под микитки
И будешь на задворках век пастись.
Твой Святополк привёл свою дружину,
А прежняя осталась не удел.
Ушла к Владимиру, ему служила
Да к внуку в Новгород - кто захотел».
Старик отёр слезившиеся очи,
Взял щепоть ягоды, отправил в рот,
Сглотнул: «Перед Давидом похлопочешь,

_Авось тебе и в этот раз сойдёт.
Размах широкий и живёшь ты сладко,
На бабе, вижу, золото блестит,
Кафтан твой дорогой и не в заплатках,
Брюшко наел себе — мешком висит.
Да ты не морщись, не судья тебе я,
А мой глагол не стыд, не ест очей.
Судить кого-то права не имею. 
Я, может, против твоего грешней.
Вот думаю над бренной сутью нашей,
Зачем всю жизнь мы тащим и копим?
В конце-концов в сырую землю ляжем,
А что нажил, достанется другим.
Ведь сказано Василием Великим***: 
«Из чрева матери не вышел ли ты наг?   
Откуда же, что есть теперь? Поди-ко,
Не ты один достоин этих благ.
Ужель наш Бог такой несправедливый
Потребное для жизни давший нам?
Почто богат ты, мыслею плутливый,
А тот с сумою ходит по дворам?
От случая имеешь, аще скажешь -
Творца не признаёшь, безбожник ты.
Зело твой грех пред Даровавшим тяжек,
Причины дара этого пусты.
И как же не прохвост ты, не стяжатель,
И как же хищником не обозвать!
В распоряжение лишь дал Создатель,
А ты всё в собственность посмел забрать.
Излишнее вернул бы бедным людям,
Оставив лишь потребное для нужд.
Никто бы не был ни богат, ни скуден,
Тогда бы сколько спас от смерти душ.
Умён монах и зрил он в самый корень,
Веков-то сколь промчалось с энтих лет?!
А воз и ныне там. Гнетёт того кто кормит,
Забыв о Боге, алчный дармоед...».
Прервался Ян, устав от речи длинной,
Её на свой Путята принял счёт:
«Тебе какая, Ян, с того кручина?
Трава и та по-разному растёт.
Ты исповедаться иль повидаться,
И попенять мне тут же заодно?
Почто же сам не ходишь побираться,
Не носишь платье рубище-рядно**** ?
Умом ослаб ты что ли, износился?
Вон экой завернуло тебя как! -
Путята не на шутку распалился, -
Ты умный здесь сидишь, а я дурак!
Не надо мне твоих нравоучений
И к душеизлияньям не привык.
Имеешь к покаянью тяготение -
На это церковь есть и духовник.
Мешали тебе жить, как сам захочешь?
Ты  благонравным стал с каких же пор?
Не по достатку ли оказывалась почесть?
Одолевал от этого зазор*****?
Тварь неразумная и та жить хочет
Не из норы несёт —  к себе в нору.
И нечего мне голову морочить,
В том нет ничьей вины, что люди мрут».
Держал Ян руки в старческих прожилках
Невозмутимо скатерти поверх, 
А брат, обидевшись, сидел и фыркал,
И все, что Яном сказано, отверг.
Тот мимо пропустил тираду брата
И дальше, отдышавшись, мысль повёл,
Не трогая домашнего уклада,
Не поднимая недовольства волн.
«Дожив до лет твоих, не думал также,
Трудами ратными достаток умножал
С дружиной, вместе с князем впрягшись,
Поборами людей не домогал.
Сказал ты верно, соглашусь, про норы,
Берут не у соседа, а с полей.
Вся разница их только в этом с вором,
Им Бог не дал ума, как у людей.
С годами, брат, всё явственнее вижу
Я предстояние пред Ним, ответ держа. 
Он все грехи мои давно открыжил,
Что в жизни неразумной совершал.
Охота —  пуще всяческой неволи,
Особенно когда имеешь власть.
Прощай, Путята, и прости —  не так что коли,
Оно, ведь, нешто знаешь, где упасть?»

«Чудной он стал какой-то, как блаженный,
Чего копается в себе самом?!
Прибудь Господь с ним», - думал примиренно,
Следя, за убегающим возком.
Путята, гостя проводив, вернулся
И, встречу вспоминая, загрустил.
Давно он с Яном в жизни разминулся,
В ней многое не то, как брат, ценил.
            
Как будто после затяжной болезни
Очнулся Киев, стряхивая хворь.
Но страхи перед властью не исчезли,
Пока держали над людьми контроль.
Хотя посад уже вздохнул свободней
Расправил спину, в слове стал смелей.
Подул мятежный сквознячёк в слободках,
Кубышки прятал ростовщик еврей.
Не только город, но поднялись сёла,
Смерть князя взбудоражила удел.   
Бунтарский дух был ненависти полон
Простой народ отмщением горел.
Елена, вдовая княгиня, раздавала
Богатства людям, что имелись у неё,
Но тучей надвигавшуюся свару
Она подачками своими не уймёт.
И княжье окруженье присмирело,
Без повода из дома ни ногой.
При Святополке двадцать лет жирело,
Теперь неясно — кто придёт другой?
Бояре меж собою разделились 
И спорили о том до хрипоты,
От слова иногда переходили
К боям кулачным, затыкая рты.
Софийский храм со дня своей постройки
Не знал такого сборища бояр.
А будет лет в его судьбе немало горьких 
И надругательств гнусных, войн пожар.
Под купол шум летел громкоголосый
И страсти накалялись добела,
Хулы не жалко было им поносной,   
Забыв пристойность, перепалка шла.    
«Что тот, что этот — редьки хрен не слаще, -
Кричали те кому не люб Давид, -
Не он, так брат Олег жидам потатчик,
С Тмутаракани им благоволит.
Едва торговля дышит — захирела,
Жиды дают под рост — хоть головой
Лезь в петлю. Вам до этого нет дела,
Лишь знали с князем только закром свой».
Но княжьи подпевалы упирались,
Путята, сотский, думские мужи -
Других князей в уме перебирали,
Кого возможно было предложить:
«Давид не ко двору, пускай с Волыни
Придёт сын Святополка Ярослав».
Летело им с издёвкой:«Род змеиный.
Князёк такой же, как отец,  — удав!
Владимира позвать на стол нам надо,
Опричь его не нужен здесь никто.
Ремёсла и земля пришли в упадок,   
Своё покойник пестовал гнездо.
Нам княжья очерёдность безразлична,
А дедово давно здесь не блюдём.
И вы заветами в глаза не тычьте,
Порядка нет, по правде не живём.
Несущую яички золотые,
Ту курицу не тащат под топор,
А вы пустили по миру весь Киев...
Владимир же — не вы, не крохобор.
С усопшим первыми  забыли о завете, 
Поэтому боитесь, как огня,
Приход Владимира. Бог шельму метит
И ваша всем обрыдла здесь брехня».
Их больше, чем противников Давида
В свою чтоб пользу и за всех решить,
Привыкших быть у княжьего корыта,
Обманом получавших барыши.
Но взвился зычный глас митрополита:
«Опомнитесь!» Взор строг был и тяжёл.
По полу посохом стуча сердито,
Направился к амвону и взошёл:
«Забыли что ли где вы!? Устыдитесь!
Глаголом смрадным осквернили храм.
Посад собрался возле, выходите
И с ним судьбу свою решайте там!»
За стенами Софийскими, снаружи,
Народ жил устремлением своим.
К полудню площадь вся была запружена,
Крича: «Владимира на стол хотим!»
Бояре сразу оказались в самом гуще,
Толпа их встретила под свист и крик.
По шуму поняли, над ней растущему,
Что риск отстаивать своё велик.
Однако, не сдаваясь, убеждали
Позвать Давида в Киев на престол,
Но из толпы им: «Хватит! Потрепались!».
«Взашей гоните их! - поднялся ор, -
Владимиру челом идите бейте,
Ему мы верим и хотим сюда.
Как вы, не уличён он в лиходействе,
Любостяжательность ему чужда».


Глава 24. Бунт

Ничем закончилось покамест вече,
Бояре гнули линию свою.
Народ готов уже давно зажечься
И перейти теперь от слов к дубью.
Разрушился последней связи мостик
Между порывом чувства и умом.
Бурлила кровь от воли и от злости
Сильнее чем от братины с вином.
Печерские монахи возроптали,
Недавние припомнив времена,
Когда искали соль у них, пытали,
У многих в шрамах на всю жизнь спина.
Как будто бы по чьёму-то велению,
Горланы объявились вожаки
С призывами горячими к отмщению
И смуты раздували огоньки.
Бояре кинулись к дружине князя
Просить защиты —  встретили отказ:
«Все эти годы вам служили разве?
Но князь почил, а вы нам не указ».
Стихия бунта, сдобренная гневом,
Людей втянула в свой круговорот,
Крушила: и направо, и налево
Подворья ненавистных ей господ.
Ходили толпы, изливая злобу,
Годами что копилась — прорвалось.
Свалить тын княжеский попробовали,
Дружина встретила... и обошлось.
Но двор Путяты сильно разорили,
Взломали дверь амбара, кладовых,
Пытавшихся перечить слуг,  побили,
На этом зуд мятежный не затих.
Досталось сотскому и многим знатным,
Неукротим кто в алчности бывал,
Подручным думским княжьим вороватым,
Кто жил за счёт других и пировал.
«Возрадуйтесь, - мятежники кричали, -
Что живота вас не лишили заодно!»
И по сусекам продолжали шарить.
Всё было, как метлою сметено. 
За каменной стеною синагоги
Евреи заперлись, боясь расправ.
Уйти из города смогли немногие,
Смертельную опасность осознав.
Дома их внешне мало отличались
От всех других, привычных слободе,
Чтоб в людях зависти не вызывали,
Особенно живущих в бедноте.
Толпе озлобленной нельзя без жертвы,
Она не разумом, а лозунгом живёт.
Зовущем, бьющем по больному нерву,
Убрав с пути сомненья и разброд.
И разогретая, взбодрённая погромом,
Направилась в квартал ростовщиков. 
В угаре жажды мести неуёмной
Снесла его от крыш до погребков.
Как будто смерч свирепый здесь пронёсся
И превратил жильё, сметая, в хлам.
Печей лишь чудом уцелевших остов 
Торчал среди развалин тут и там.
Плескалось буйство пламенем пожаров,
Сводились счёты унижений и обид.
И разгуляй такой лишь был началом -
Посольство Киев коль не снарядит
В Переяславль к Владимиру с поклоном:
«Приди и правь, как  твой когда-то дед
Здесь Правду правил по своим законам,
Которых нынче и в помине нет...».
    
Вчерашний след ещё был не заезжен
На шляхе киевском от конских ног
Дружины княжеской, а беженцы
Из стольного спешили наутёк.
В неведении быть не приходилось,
Они ему известия несли,
Живописуя, что происходило.
Как нынче говорят — от первых лиц.
Владимир оставался безучастным -
Не понимать всего, конечно, князь не мог.
А драма, назревавшая сейчас там,
Покуда не пожар,а лишь  дымок.
О киевском престоле не мечталось,
Сейчас он для него, как горизонт.
Мешала очередь, увы, и старость...
Сколь не стремись — недосягаем он.
Но как непредсказуема превратность!
Как выверты Судьбы предугадать?
Что виделось вчера невероятным,
Уже сегодня может перестать.

Не Бог весть расстояние какое,
Гонец его покрыл бы за полдня.
Послов же беспокоило другое -
Их слово князь сумеет ли приять?
Пять-шесть всего посланников от Вече
Да гридни для охраны их в пути
До сумерек успели Альту, речку,
По мосту наплавному перейти.
Вода ещё держалась, не спадала,
Подход к нему был вязким и сырым
И на ночь переправа убиралась
Смотрителем канатом заводным.
Виднелись за ракитами избушки,
Заборы и загоны для скота,
Невзрачные постройки и клетушки -
Жила здесь горемыка-беднота.
К детинцу ближе избы были краше,
Добротнее амбары и хлева.
Без строгости в рядах, как будто пляшут,
Их будто ставили из озорства.   
«Смотри какие важные бояре! -
Посадские дивились, глядя вслед,
Когда те мимо изб их проезжали, -
И каждый, будто праздник, разодет».
Увиденным делились меж собою.
«Откуда? Чьи?», - пытались угадать, -
Темно уже, ворота не откроют,
Придётся ночь в посаде куковать.
Из Киева? Слух есть, что князь там помер…
В нарядах, а без живости в глазах.
Кручинятся — хозяина нет в доме,
У них, поди, там кутерьма в умах».
«Откроют, впустят, - возражали веско, -
Томить не станет князь их до утра,
Таким гостям в детинце хватит места.
Видать, нужда большая пригнала.
Нам прок какой от энтих их волнений?
Богатства не прибавиться. Наплюй!, -
Итогом прозвучало общим мнение, -
Куда не просят — нос туда не суй».
Крутились ребятишки под ногами,
Глазели с любопытством на гостей.
Бежали сбоку взапуски с конями,
Стараясь обогнать, кто порезвей.
Наездники коней не понукали,
Приехали — чего их торопить!
А кто они - уже в детинце знали, 
Владимира успели упредить.
Хотел он, было, с сыном повечереть
И сесть за стол, молитву совершив.
Идёт уже Пасхальная неделя - 
Всё можно есть, себя раскрепостив.
Скоромный стол, но ужин не обильный,
Едою князь себя не пресыщал
И никогда за трапезой насильно
Других он никого не заставлял.
Слуга вошёл: «Князь-батюшка к нам гости,
Из Киева посольство у ворот,
А стража не пускает, держит возле,
Без слова твоего не отомкнёт».
Досадливо поморщившись, князь вышел.
На улице свежо и ветерок,
Луна на мир смотрела оком рыжим
И плыло облако — тумана клок.
Охранник у крыльца, завидев князя,
Спросил о том же, что слуга сказал
И, выслушав, «не тать, не напроказят,
Пусть им ночлег покажут», убежал.
С минуту после постояв, вернулся:
«Почто не ешь, Андрей? Меня ли ждёшь?»,
Ответа не услышав, усмехнулся
И попросил его: «Подай-ка нож».
Нарезал хлеб ломтями аккуратно,
Отставив думы, занялся едой...

«Забрезжит скоро», - князь в оконце глянул,
Как только пробудился ото сна.
Попутно вспомнил: «Как там гости на ночь?
Хотя для них изба отведена».
Пройдя в чём спал, присел на лавку,
Прохладно было — выстыло к утру.
«Эй, кто там! -крикнул, - пусть готовят завтрак,
Пока оденусь я и приберусь».
«К заутрене сперва, - решил, подумав, -
Послов из Киева приму потом.
Пред их приездом люди накануне
Мне сказывали там какой содом».
Однако не пошёл он на молебен,
Из Киева примчались неспроста.
Им князь был срочно вечером потребен,
Иначе бы зачем спешить сюда.
И здраво рассудив, послал за ними
Слугу с утра лишь только рассвело.
«Но если спят ещё, - сказал, - поднимешь,
Я знать хочу, каким их ветром принесло?».
Владимир ждал бояр в большой светлице,
Послов встречал в которой и гостей.
Не ведал он как встреча отразится
На жизни на дальнейшей после всей.
Созвал своих бояр из приближённых,
Епископ местный рядом пребывал.
Вошли послы — все были лет преклонных,
Владимир никого из них не знал.
Постарше кто от группы отделился
В поклоне свиток князю протянул,
Без слов на место, где стоял, вернулся
И взгляд внимательный на всех метнул.
В лице менялся князь, читая свиток -
Так был он неожидан для него,
Согласье дать?... Но будет всё зарыто,
Что строилось для мира до того.
«Так вот вы с чем, почтенные бояре,
А я подумал, что Давид прислал, -
Сказал им, удивившись, - возжелали
Просить, чтоб я Великий стол занял?».
Владимир с кресла к залу обратился
И стряпчего монаха поманил:
«Зело писать, читать ты наловчился,
Поэтому сюда и посадил.
Читай боярам вслух и без студения*, 
Пусть знают все, от них секретов нет.
Чтоб не было хулы и подозрения,
Для мира меж князьями — это вред».
А в памяти Владимира всплывали      
Пока читал, прошедшие года.               
Как трудно, кровью съезды собирались,
Удельная мешала слепота.
Уветичи и Любеч, и походы
Совместные на половцев в их степь,
Смертям, к согласью на пути, нет счёта
И взять теперь разрушить эту крепь?
Припомнилось недавнее затмение**, 
Как сумрак, застив свет, на землю лёг:
«Так вот к чему небесное знамение!
А я им почему-то пренебрёг».   
От тишины застывшей князь очнулся,
Мужи молчали и митрополит,
Потом один, другой заёрзал-шевельнулся,
Но ждали — он, что скажет, как решит?
«Давиду ведомо о вашем изъявлении?
Ему пришёл над вами быть черёд.
Вельми себе большое посрамление
В поступке вашем, мыслю, он найдёт.
Понять могу я вас, принять не смею,
Анафеме князья нас предадут.
Не преступал я клятв и не умею,
И супротив теперь же не пойду».
Посольство приуныло, пошепталось
И старший снова выступил вперёд.
Нелёгкая обязанность досталась:
«Не мы одни, а Киев весь зовёт.
Отказ твой, князь, аукнется бедою,
Помимо нас Никифор бьёт челом,
Тебя он не подвигнет на дурное,
Давид же был и будет чужаком. 
Вовсю шалят в посаде не на шутку,
Не знали раньше вольности такой.
Как помер князь, прошло лишь двое суток,
Уже пускают кровь, идёт разбой.
Не в каждом сердце веры свет Христовой,
Но мнози дикие обычаи блюдут.
А людям обездоленным дай повод -
Куда их мысли буйны заведут?».
Колено преклонил пред князем старец,
И взгляд и жест граничили с мольбой.
«Не суд вершу. Ты встань с колен, боярин,
Что пол мести напрасно бородой.
Давид сумеет навести порядок -
Где ласкою, а где-то и кнутом.
Воссяду я — не всем вам станет сладко, 
Кого погладим, а кого пригнём».
Послушавшись, поднялся старец с пола
И обратил к товарищам свой взор,
Подумал, стоя так совсем недолго,
И снова взгляд на князя перевёл:
«Побьёшь за дело, буду не в обиде,
«Спаси Бог! князь», - скажу, не затаюсь,
Ведь каждый сам себе смотритель...
 Что Киеву велишь, когда вернусь?
Что хлопоты остались наши втуне***?
Да, что надежда здесь не прижилась?
К тебе сюда приезд был не бездумен,
А братьям не иметь над нами власть!
Не стану я о них да за спиною,
Решили горожане большинством:
«Коль волей не отстанут — пусть войною,
Чем встретить нежеланных, мы найдём».
Звучало вызывающе, но честно,
Продумана: и мысль была, и речь.
Последний слог ко всем словам довеском,
Он должен убедительным был лечь.
Возникла напряжённость, но Владимир
Воспринял речи правильно послов.
Не стал вступать в полемику он с ними,
Ответил также без обиняков:
«Расскажите как есть, не прибавляя.
За честь оказанную мне — поклон,
Отказ вам дать одно лишь заставляет,
Что крестоцелованием скреплён».
«Прощай и пусть, князь, сердце не серчает,
А резкость наша разум не мутит.
Тебе сейчас судьбу свою вручаем,
Поелику**** ты есмь для нас всех щит.
Подумай, князь, пока не вышло время,
Проявятся вновь гноем струпья зла,
Коль слово наше всё же не приемлешь», -
Слетело напоследок с губ посла.
Не в радости уехали бояре,
По-разному услышали их здесь,
А князя те слова не отпускали,
Боролись чувства в нём день целый весь.
Тягалась с совестью необходимость,
А ситуация была судьёй.
Но только двойственность здесь нетерпима,
Подсказывало так его чутьё.
Другие к ночи прибыли бояре
И встречу князь откладывать не стал.
«В пути посольство встретив, князь, узнали,
Что им ты в нашей просьбе  отказал.
Путяты дом ещё вчера разгромлен,
И сотских тако же, и слободу,
Жиды где жили, разнесли. Хоромы
Твоей невестки, князь, не обойдут.
И чадь***** грозит монастырям с церквами
Откажешь аще нам и в этот раз,
Их не остудишь голыми руками,
Грех на душу возьмёшь, оставив нас», -
С порога, поклонившись князю в пояс,
Вновь просьбу принесли ему свою. 
Мучительно решался на такое,
Ответив наконец послам: «Даю
Согласие занять престол сей спорный
По зову вашему, но вопреки
Себе и дел не ждите чудотворных,
А лучше отоприте сундуки.
Пока не поздно, по добру да по здорову,
Раздайте людям, терпящим нужду.
Ни меч вас не спасёт, ни тын дубовый,
Коль толпы разъярённые придут. 
Всем будет нынче не до сна, бояре.
Неленостно напрячь бы вам мозги,
Помыслить:«Быть как?». Вы же настояли
Престол принять ваш наперёд других».
«Спешить, князь, надо. После думать станешь.
Уйми бунтующих сперва, - ему послы, -
Упустишь время, вряд ли наверстаешь.
Чего найдёшь потом среди золы?».
«Заварена густая, видно, каша...
Не хочется расхлёбывать самим?, -
Послов князь, упрекая, спрашивал, -
Давай другому лучше отдадим! 
Пошлю с дружиной в Киев Ратибора
И там Путяты вместо станет он.
И вы вертайтесь, не сидите, в город,
К утру народ, чтоб был оповещён.
Гонцов отправлю тотчас в ночь к соседям,
Князьям сказать всем о решённом тут.
Пусть в Берестов******,захочет кто, приедет,
Нелёгкие часы для нас грядут».

Олег болел: и чаще, и подолгу.
Всё в прошлом: удаль и былой задор,
С годами желчней стал и колким;
Душе покоя только не обрёл.
Однако обстоятельства смирили:
И гонор стих, горячку не порол.
Чем ближе подвигался час к могиле,
Тем чаще к Господу с молитвой шёл.
Простуда мучила его с неделю,
От дел привычных снова оторвав.
Лечил Олега знахарь и умелец
Припарками да снадобьем из трав.
Был солнечным час утра и не ранним,
Но князь давно проснулся на заре,
Когда в окольном петухи горланили
Пугая ночь, дремавшую во мгле.
В постели не лежал, недомогание
Почти исчезло, чувствовал прилив
Сил прежних, с ними вновь желание 
Быть в курсе дел своих, покамест жив.
Он после трапезы сидел в светлице
В глубоком кресле, будто прикорнул.
У ног собака с мордою волчицы
Дремала, в лапы чёрный нос уткнув.
При нём и днём, и ночью неотлучно
И только ей он в этой жизни доверял,
Безмолвна, преданна, приручена...,
В лесу щенком однажды подобрал.
Волчиха-мать в крови лежала в яме
И он скулил, свалившись рядом с ней.
Голодный тыкался между сосцами,
Выжлятник******* посмотрев, сказал: «Убей».
Не стал. Задела душу чем-то драма,
Привёз и выходил звериного дитя,
Тот верностью платил до смерти самой,
Хоть волки в лес, как не корми, глядят.
Дал кличку странную волчице — Альма********,
Брала с руки, не зная рук иных.
Сон князя берегла всегда у спальни
И равных не было ей часовых.
Олег ни разу не повысил голос 
(хватило мудрости найти контакт),
Свою, без боя, навязал ей волю,
И стала другом понадёжнее собак.
Слуга вошёл бочком, боясь разгневать,
И встал у двери, вглубь не проходя.
Помявшись, заробел вдруг словно дева,
(из новеньких), поведал о гостях:
«Там двое из Чернигова от брата,
Сказали, срочно нужен ты вельми,
Измотаны все сами, как помяты,
И каждый с заводными с лошадьми».
«Вчера ведь были да умчались в тотчас,
Впусти! - велел князь, - что ещё стряслось?
Ещё чем присланы попотчевать?
И так пошло у нас всё вкривь да вкось».
Князь знал уже о бунте и о вече,
О смерти Святополка не скорбел:   
Век короток и он умрёт — не вечен.
Почто нас только Киев не хотел?
Вошёл гонец. С порога, не смутившись:
«Мы от Владимира — в Чернигов по пути.
Письмо, князь, от него, - сказал, не сбившись, -
Прочтёшь, просил он, скоро не суди».
Волчица вздрогнула, насторожилась,
Ушами прянула, подобралась.
Рука хозяина угомонила
И та, лизнув её, вновь улеглась.
Олег был возмущён, услышав новость,
Которую гонец сейчас привёз.
Не проронил ни звука, ни пол-слова
И только гнев внутри  всё рос и рос.
В нём снова пробудилась, набежала
Вся муть со дна души и неприязнь
К Владимиру. Как сетью оплетала
И ничего не мог поправить князь. 
Подробности продолжились словами:
«Ждать будет в Берестове — знаешь где.
Поедешь сам, иль кто заместо с нами?
Гонцы, как мы, разосланы везде.
Ты, князь Олег, прости, но час нам дорог,
Засиживаться некогда, спешим.
Ответь теперь, ведь путь обратный долог*********,
И свежих лошадей дать прикажи.
Твой брат Давид, приняв нас, там наверно,
Собрался сразу в Берестов, узнав.
Своё мы сделали, что было велено,
Всю ночь к тебе, князь, проскакав.
Дай Бог, к полудню завтра нам добраться,
Коней загоним, жалко их, ну что ж 
И прежде приходилось расставаться,
Приставив словно к сердцу друга нож».
«Иди гонец, скажу слуге — покормит,
Пока в порядок мысли приведу».
А про себя: «Сижу здесь, как затворник,
Охотой разгоняя скукоту...».
Душе поездки этой не хотелось,
В насмешку что ли вспомнил князь о нём?
«...Какой мне прок от этих посиделок?
Чтоб чувствовать на месте не своём?
Но слать своих туда необходимо,
Пущай побудут —  слушают да зрят.
Прельстился всё таки непогрешимый
Престолом киевским... Никто не свят».
Живя в среде ловкачества, обмана,
Князь в людях разуверился давно,
И новость не давала сбыться планам,
Тем паче за него всё решено.
Отправив в Берестов бояр с гонцами
Одно он понял: «Как не шебуршись,
Но с братом рисковал бы головами,
Бездумно в Киев сунуться решись».
Умом раскинув, сам себе признался:
«Да, время изменилось и ушло,
Когда мечом всего я добивался....
Теперь навряд бы это помогло
Сынов своих пусть даже привлеку я.
Давида не принудишь воевать
И ханы к нам два года не рискуют,
И ляхов не с руки мне в помощь звать,
Хоть связи есть там — дочь за знатным паном.
Князей настроишь только супротив
Себя же, а гостям таким незваным
Никто не даст уделами пройти.
Неделю, две потратишь, созывая...
Почувствовав, Владимир упредит.
О распрях с Углича не вспоминает,
Приехать просит с миром — значит чтит.
И руку положа на сердце аще,
Душой перед собой не покривив,
Чернигов сдав, он глаз свой не таращит
На земли наши, злобу затаив....
Живу в глуши как будто нелюдимой,
Обманчиво-безлюдна сторона
И вести не обходят её мимо,
И слухами вполне наводнена.
Свою бы удержать от бунта челядь.
Не углядишь — пожаром полыхнёт.
Бог миловал от этого доселе,
Займётся...  и дружина не спасёт...».
Цеплялась мысль за мысль, не прерываясь,
Струясь по руслу разума его.
То в памяти теснясь, то разливаясь...,
Мелькало прошлое за годом год. 
Почти изгой, почти земли изгнанник,
Ведомый жаждою возвысить род
И отчину вернуть, достичь признания,
Шагал он к цели напролом вперёд.
Он не испытывал душевной драмы,
Сил не было в достатке — звал врагов.
Не брезговал ничем Олег упрямый
И наломал в пути немало дров.
Почти семнадцать лет он здесь в покое,
Не лез к соседям и к нему они.
И принимал участие живое
В войне со степью, пусть и временил...
...Устав сидеть, князь встал и Альма тоже,
Глаза подняв, смотрела и ждала,
Когда скомандует оставить ложе,
Иль здесь пока остаться, где была.
Олег склонился и погладил холку:
«Пойдём-ка, Альма, воздух здесь тяжёл.
Сейчас в моих в раздумьях мало толку,
Каков переяславец... Всех обвёл!».
И, хмыкнув, усмехнулся Святославич:
«Себе, признаться, все мы на уме,
Не зная, как и где себя проявим.
Но только не в убыток бы суме».
...Олег жил в этом замке постоянно,
Вокруг палат  дубовый мощный тын,
В высоких башнях по углам охрана,
Своих не утруждала службой спин.
Стоял он по-над срезом крутояра,
В излучине красавицы Десны.
Ворот устроено для въезда пара
Удобных для хозяйства и войны.
За стену выйдя, встали над обрывом,
Река и полноводна, и тиха.
С куста вспорхнула стайка птиц пугливых
Стремительно подальше от греха.
Отсюда вид прекрасный открывался
На пойму, лес и множество проток,
И луг — весной обычно заливался
Водою полою на малый срок.
День выдался безветренным и тёплым,
Над далью марево висело синевой.
Деревья были кое-где подтоплены,
Но всё вокруг светилось новизной.
И в час такой не думалось о бренном,
Хотелось любоваться и дышать.
Когда года теперь уже почтенные,
Пусть малого, зачем себя лишать?
Недолго постояв, к реке спустились,
Она ещё ленива после сна
И холодна, рыбёшки не резвились,
Лизала берег нехотя волна.
Волчица воздух потянула носом,
Букет апрельских запахов смущал
И будоражил кровь её все вёсны
И в дикий мир, не знамый ею, звал.
В мир предков, но пугающе манящий,
По жизни чуждый, по природе свой.
Жестокий, но не подлый — настоящий
И навсегда потерянный, немой.
Обочь********** в сторонке ехала охрана,
Олег пешком, коня вёл в поводу.
Носилась Альма по косе песчаной,
Схватить пытаясь что-то налету.
Брели вдоль берега, почти у кромки,
Заметили ватажку рыбаков.
Костёр горел, дымок курился ломкий,
В котле уха — сегодняшний улов.
Приткнувшись к берегу, качались лодки,
Сушилась сеть под солнцем на шестах.
Из здешней были мужики слободки,
Ютившейся на этих берегах.
Об эту пору за зимой не сытой
Рекою жил до лучших дней народ.
По глади всей её бывал раскидан
Тогда мужицкий немудрёный флот.
От мыслей сложных всё казалось блеклым,
Отвлечь себя хотелось как-нибудь.
Поплакаться, что мучает так, некому,
И силы нет сказать себе: «Забудь».
Олег свернул к костру неторопливо,
За ним охрана сзади в полукруг.
«Никак сам князь!?» - услышал слов обрывок,
В них было любопытство, не испуг.
Поднялись рыбаки, отставив ложки,
Отвесили поклоны вразнобой,
С бород смахнули, как умылись, крошки.
Встречаться приходилось — не впервой.
«Бог в помощь вам! С добычей, слобожане, -
Совсем миролюбиво молвил князь, -
Напрасным не было, гляжу, в воде купание?
По запаху судить, ушица удалась». 
«Князь-батюшка, не всякий день улов-то,
Вчера вот был, а ноне сеть пуста.
И то сказать, домой идти неловко,
Поймать бы хоть по два, по три хвоста, -
Ответил мужичок ему невзрачный,
Простужено закашляв с хрипотцой, -
Присели только похлебать горячей,
С утра не евши, а пришли с зарёй».
С опаскою косились на волчицу:
Такая, не задумавшись, порвёт.
Князь успокоил, видя страх на лицах:
«Пока ей не скажу, не нападёт».
Ещё порасспросив, он удалился,
Но встреча не на много отвлекла.
Туман сомнения в душе клубился
И мысль по прежней колее вела.
«За просто так от дум не отмахнёшься,
Когда тебя под зад да от ворот.
Не ждал оттуда я никак подножку.
Хотя... у горна кто, тот и куёт», - 
Князь сумрачно подвёл итоги мыслям,
Не утвердившись до конца ни в чём.
А будущее так же было мглисто...
Вздохнул и Альме вслух: «Переживём». 
Тепло, но от реки тянуло влагой,
Земля ещё хранила холода.
Боясь простыть, вернуться счёл за благо,
Здоровьем рисковать — не те года.
«Теперь с Владимиром тягаться поздно,
Умно князь рассчитал... Не уличишь.»
Обида не покроется коростой,
Два года жизни оставалось лишь.

Глава 25. Берестовое.

1

Ночь бурная не минула бесследно,
А так же всё, что было до неё:
Гонцы, послы, раздумья и беседы,
И трудное решение своё.
Клонило в сон поэтому от качки,
В седле с утра — как только рассвело.
Но даром время не было потрачено,
Хоть новых испытаний принесло.
Дружина ехала расслабившись, но строем,
По шляху растянувшись к ряду ряд.
Бросаясь изредка словами меж собою,
Обычно же, трясясь в седле, молчат.
Стоянку сделали всего однажды -
Без отдыха запалишь лошадей.
Излишней не везли с собой поклажи,
До места на полдня дороги всей.
За речкой берег высился лесистый,
Овражками сбегающий к воде.
Обрывисто-крутой, ещё безлистый,
С пробившейся травою кое-где.
Уже вот-вот  порошею зелёной   
Укроется, защелкают скворцы,
Зверушки вылезут из норок-схронов,
Пчела возьмёт нектар цветов с пыльцы.
Владимир был со свитой в середине,
С ним тысяцкий боярин Станислав,
Муж умный и в делах неутомимый,
Вниманье княжье тем к себе снискав.
Боярин отвечал за ополчение,
Был к людям дольным ближе остальных,
Но было у него под управлением
Немало дел и прочих городских.
Андрей с отцом скакал почти вплотную,
Он с той зимы подрос и повзрослел.
А след тех дней ничто не затушует -
Забыть бы даже очень захотел.
Князь сына брал теперь везде с собою.
«Пускай вникает, - мыслил он, - потом
Помянет добрым словом за такое.
Не век же быть дано ему птенцом».
Но больше думал он о предстоящем:
«Приедут ли, откликнувшись, к нему.
Поддержку ли он в них себе обрящет?
Насильно мил не станешь никому.
Сменить охрану Ратибор успеет?
Хотелось бы, чтоб миром обошлись.
Нельзя представить ничего глупее,
Чтоб меж собой ещё передрались».
День стал ненаститься к полудню ближе,
Сменился ветер и унёс тепло.
А стаи туч уже горбушки лижут
Холмов бугристых за седым Днепром.
«Ого! Неровен час снежок повалит,
Свернуло так — хоть в шубу с головой.
А день быть ясным обещал вначале...
Река-то как взъерошилась волной!, -
Раздался глас испуганно в дружине, -
Успеть бы на тот берег проскочить...».
В ответ ехидно: «Страх напал куриный?
Боишься ноги что ли промочить?
Держись за хвост лошадки и не бойся,
А лучше не слезай, сиди  верхом.
Пока плывём, попоною укройся,
Да не забудь сменить штаны потом».
Раздался хохот, с крепким дополнением,
Насмешникам дай повод —  заклюют,
А на воде усилилось волнение
И становилось не до шуток тут.
Бывала переправа редко людной:
Купцы, войска когда лишь. В сенокос
Народ пред ней толпился ото всюду,
Ждал  очередь свою на перевоз.
Подъехали...
Плоты и лодки были наготове,
У берега качались на волне.
Времянка-домик с крышей камышовой
Прижалась к красноталу* в стороне.
Костёр, навес от солнца, стол дощатый,
Рыбацкая на жердях тонких снасть,
Казан, теперь невесть откуда взятый,
Собака, масти чёрной, разлеглась.
Лениво вскинулась и потянулась,
Зевнула широко, разинув пасть,
Для вида тявкнула и отвернулась,
Понурившись и вовсе убралась.
На лай её гурьбою из халупы
С полдюжины явилось мужиков.
Средь них особо выделялся крупный
И ростом был повыше их голов.
Лишь он к приезжим вышел — здоровенный,
Не молодой и кряжистый, как дуб.
Увидев князя и узнав, почтенно
Склонился, улыбка не сходила с губ.
Приметной внешности и быстрый оком,
По лику: то ли цыган, то ли грек,
А голос — будто бы прибоя рокот.
Откуда? Кто он? — просто человек.
Но князю он знаком лет двадцать с лишним,
Ещё отец, князь Всеволод, был жив.
Не беглым оказался малый пришлый,
С натурой не холопской, не труслив.
А силой обладал неимоверной,
За это уважали и язык,
Который не любил хулы и скверны,
К чему за жизнь он так и не привык.
Прижился у реки на переправе,
Никто не досаждал — лишь комары.
Зимою трудником бывал при храме
В киновии монашьей у горы.
Какую-то в себе носил он тайну,
Ни деток, ни жены — один кругом.
Поэтому, наверно, не случайно 
И жил так молчаливым бобылём.
Не виделась мужичья огрубелость,
Приниженности нет. Другая стать:
Учтивость, независимость и смелость,
Умение к себе располагать...
«Жив, Елистрат?», - спросил князь, имя вспомнив.
«Бог милостив ко мне, живу пока».
А в свите шёпот: «Князь-то будто с ровней,
Не так тут что-то всё... Наверняка».
«Слыхали, светлый князь, ты Киев принял».
В ответ: «Была сорока рассказать?».
«Хватает языков везде, князь, длинных,
Не могут слухи на боку лежать».
«Гляжу, не робко ты глагол ведёшь со мною,
Схватил бы уж плетей, был кто другой».
«Почто робеть, мой князь? Спокоен,
Вины на мне поскольку никакой.
Оставил бы для недругов, князь, плети,
Бояр своекорыстных и льстецов.
Худое ли в речах моих заметил,
Угрозами бросаться чтоб в лицо?
Врагом тебе, великий князь, я не был.
Перед отцом твоим не лебезил,
Язычникам не дался на потребу.
Помилуй, аще вдруг пересолил».
Повинно-примирительно склонился,
Коленом встав на землю, но одним.
На оба, как и все, не потрудился,
Так знатные становятся пред ним.
«Почто же не на оба встал? - князь властно, -
Иль хочешь, чтобы я тебе помог?».
«На двух я предстою лишь перед Спасом.
Прости, великий князь, но ты не Бог.
Молва людская о тебе теплее,
Но ноша княжьей власти тяжела.
От тяжестей её душой мелеют,
Чтоб чёрствость, сторожись, не проросла».
«Паромщик, ты речист вельми не в меру,
Прощу за то, что в слове своём прям.
Теряем время зря, возьмись за дело
И разведи дружину по плотам».
Андрей в недоумении со свитой...
Чтоб он кому-то так вот попустил!
А тут мужик какой-то неумытый
Язык свой не по чину распустил.

Вернётся княжич снова к этой сцене,
Как только они реку перейдут.
Отец рассказом мнение изменит:
«В порыве первом не веди свой суд.
Твой дед просил меня его не трогать,
В подробности судьбы я не вникал.
Какая привела сюда дорога -
Не спрашивал, и он о том молчал.
Запомнился его поступок смелый,
Тогда Боняк здесь лютовал зело.
Паромщики попали в переделку,
Но Елистрату всё же повезло.
Ушёл рекой от дикой той расправы,
Допреж сумел двоих врагов сразить.
В воде горазд, как рыба, был он плавать,
Ушёл храбрец, чтоб после отомстить.
Метали много стрел, да только мимо,
Нырнул и канул, камешком мелькнул.
И впрямь Всевышним что ль хранимый.
Врага, не растерявшись, обманул.
Под утро он вернулся той же ночью,
Дремавшую охрану перебил.
И сделал это дерзко в одиночку,
Затем плоты и лодки утащил.
В то время был моложе и резвее,
А силой, видишь сам, не обделён.
Такой и кулаком своим сумеет
Одним ударом душу выбить вон.
В протоках ниже по реке их спрятал,
Утёр тогда поганым крепко нос.
Сдаётся, искушён он в деле ратном,
Иначе ног своих бы не унёс.
Крови, Андрей, он всё же не мужицкой,
Покорности не чувствую такой.
Душа его живёт в нём вольной птицей,
Не сделать никогда её ручной...».

...Дружина, спешившись, уже грузилась.
«Великий князь, не хватит места всем,-
Всех только половина уместилась,-
Придётся ждать, плыть больше не на чем,-
Пришёл сказать Владимиру паромщик,-
Тебя перевезу со свитой сам.
Вели, князь, чтобы гридней дали в помощь,
Поставлю их на вёсла к мужикам.
Волна пологая пока, на берег,
Когда вдоль русла, вот тогда сложней.
А эта катит да не бьёт, а стелет,
Опасней тем придётся, кто в челне».
Кивнув, князь слез, придерживая ножны,
Ремни поправил и прошёл к плоту,
Завёл коня по сходням осторожно
И ждал, когда другие заведут.
Подарок, меч, болтался слева сбоку,
Приняв его, не разлучался с ним,
Надёжным был в сражениях жестоких,
Остался до сих дней незаменим.
За годы эти ножны износились,
Местами замша вытерлась насквозь,
Но лезвия клинка не затупились,
На гарде лишь зазубрин набралось.
Он не висел на стенке безделушкой,
Чтоб радовать одной лишь красотой.
Вещам бывает, как и людям, душно,
Когда работой заняты  не той.
...«Сам вижу. Торопись»,- ответил Елистрату,
А старшему дружиннику сказал:
«Не станем ждать всех, Берестово рядом,
Гляди никто, чтоб в воду не упал».
Закончив, князь к Андрею повернулся,
Тот любовался чем-то за рекой.
Напротив, прямо их плота по курсу
Парил над горкой купол золотой.
«Часа на два пути нам с переправой,
Вон, Выдубицкую звонницу видать.
Лет сорок монастырь стоит заставой,
Пришлось ему немало испытать.
Твой дед, Андрей, облюбовал местечко,
Воздвиг обитель, гривен не жалел.
Построено добротно и навечно,
За этим самолично он глядел.
Поедем как-нибудь с тобой, посмотришь,
Помолимся и службу отстоим.
Князь Всеволод просил на смертном одре
Не оставлять вниманием своим».

Шестами оттолкнулись и поплыли,
Плот грузно шёл на ветер и волну.
Паромщики гребли с большим усилием,
Стремясь пройти скорее глубину.
Андрей, держался крепко за перила,
Пучина вод загадочно мрачна,
Манила взор к себе, но не страшила,
Лишь любопытством мысль возбуждена.
Один, другой и третий, и четвёртый -
Плоты прибились к берегу вразброд.
Коней сводили прямо в воду с борта
И без задержки в сёдла и вперёд.
С утра здесь ждал гонец от Ратибора
И, встретив, князю тут же сообщил:
«Сменили стражу, князь, без уговоров,
При этом меч никто не обнажил.
Одни, собрав пожитки, ускакали,
Другие ждут тебя, служить хотят.
И мы их от себя, мой князь, не гнали
Все в гриднинцкой покудова сидят».
 «Решают пусть посадник с воеводой,-
Подумал князь об этом на ходу, -
Оставят годных, глаз у них намётан,
Умелых гридней видят за версту».
...Дорога круто забиралась в гору
Среди дубравы и березняка,
И лес казался более весёлым,
Каким он виделся издалека.
Здесь было тихо и под сенью веток,
Висевших над дорогою шатром
И холод пробирал не так заметно,
И кони шли шустрее на подъём. 
Проехав монастырь, забрали вправо,
Дорога уводила дальше в лес.
Теперь пологая петляла плавно,
И кое-где цепляла кручи срез.
Вильнув, она ныряла снова в чащу,
Чтоб вновь исчезнуть в сумраке лесном,
Не доставал где ветер леденящий...
Отряд бежал по два в ряду гуськом.
Грязь чавкала под конскими ногами, 
Ни встречных, ни попутных — ни души.
Позвякивали кони удилами,
 И ветер в выси ветви тормошил.
Открылась вскоре их глазам поляна,   
За нею вал и крепости стена.
Снаружи врат охрана не стояла. 
На стенах лишь. В броню облачена... 
Усадьба княжья выглядела грозно:
Валы и тын, глубокий ров с водой.
Видать, тому кто эту крепость создал,
Такое строить было не впервой.
За тыном неприметные постройки,
А внутрь зайдёшь и глаз не оторвать,
Глядеть и, восхищаясь, только ойкать
И слов не находить, чтоб описать 
Крылечки, галереи, переходы...
Дворец из камня, - как по волшебству,
Но сколько пролито здесь было пота,
Приложено таланта к мастерству.
И даже часть остатков церкви Спаса** 
До этих дней хранила первостать,
Кресты и главки куполов лобастых
По-прежнему внушали благодать.

...Раздался громкий свист. С забрала стражник
Товарищам у врат подал сигнал.
«Глаза вострите, гости едут важные, -
Вдогонку свисту тут же прокричал, -
Боярина покличьте, пусть встречает,
Я примечаю княжеский там знак.
Поближе подойдут - точней узнаю,
Но старшего зовите так и так...».
...Гонец коня погнал в галоп к воротам,
Подъехав, сходу гаркнул громово:
«Заснули там!? Давно, видать, без плёток,
Что князя не признали своего!
Ворота отворяй да поскорее,
А князя нонче лучше не сердить.
В случай чего руки не пожалеет,
Чтоб память со вниманием взбодрить».
«Почто так расшумелся, малахольный?*** -
Спросил, успев подъехать, Ратибор, -
Уймись! - продолжил он спокойно, -
Сам выйду, встречу, провожу во двор».
«Чего вы ждёте?! Отрывайте!», - страже,
Та кинулась команду исполнять.
Ослушаться боялась, зная, дважды
Не любит их начальник повторять.
Тяжёлые ворота распахнулись,
С отрядом князя в крепость пропустив,
И тут же наглухо опять замкнулись;
Во время смутное надёжней взаперти.
Не привлекли дворцовые красоты,
Владимиру сегодня не до них.
При въезде огляделся мимолётно
Без интереса к ним, не оценив.
На церкви задержался дольше взглядом,
Весь вид её плачевный удручал,
«Да, время, как и половцы, нещадно
И рук никто с тех пор не прилагал, -
Перекрестившись, князь подумал грустно,  -
Заняться нужно, так оставить грех.
У Киева давно в кубышке пусто,
Однако находили для утех».
«Приехал кто?», - спросил у Ратибора.
«Посадник белгородский только лишь
За час перед тобой — не дальний город.
Позвать его аль нет? Повременишь?», -
«Глагол не в ухо на пустое брюхо. 
Пусть в трапезной накроют стол гостям, -
Ему в ответ Владимир, - после слугам
Вели позвать туда, и будь там сам.
Ты не скупись на мёд и разносолы,
Сухая ложка, помни, рот дерёт.    
Но сытому, посадник, не до ссоры,
Куску большому радуется рот.
Когда сегодня кто ещё приедет,
Откликнувшись, услышав мой призыв?
Дороже станется, егда**** промедлим,   
Унять чтоб гиль,* погромы прекратив». 
Был голос сух, серьёзен, даже резок,
И явственней, и глубже складки рта;
Сказалось всё, что было до отъезда
И встреча будет так же непроста.
Насколько неожиданной и сложной,
Никто сказать не может, даже он,
Путём пошедший, им ещё не хоженым,
И мост для отступления сожжён.

2

2

Князь быстро слез с коня, отдал поводья,
Слуга их принял, но не уходил.
Посадник Станислав был тут же подле,
Но с речью не встревал, а лишь следил.
А Ратибор на княжью думу, слово
Своё ему промолвил, как совет.
И вроде виделся в нём смысл толковый,
Прислушаться, но что за этим вслед?
«Чего их ждать, нас четверо с тобою.
Олег - навряд, далёк его удел,
Давид хотел бы...,  - чай, не за горою
И, вести получив, уже бы прилетел.
На голову ты их теперь всех выше,
Велишь — пойдём и веси усмирим.
Князь резко оборвал: «И стать бесстыжим?!
Так от себя князей всех отвратим».
«Глагол твой опрометчив, - раздражённо,
Боярину Владимир попенял,
И, продолжая, не меняя тона,
Слова в ответ увесисто ронял, -
Умом что ль оскудел, что дальше носа
Не смотришь, но советы мне даёшь!
Так курица клюёт беспечно просо,
Не думая, что ждёт хозяйский нож.
На толь дана мне сила, властный окрик?
Забыл, что рядом с ними дальше жить?
Что вместе степь мы били, мёрзли, мог ли
Ещё принизив, вновь грех совершить?
Вельми обижены Олег с Давидом
Моим поступком, Киев их отверг.
С трудом Олег лишь стерпит, не простит он, 
Давид - помягче складом человек.
Но как ответит каждый — неизвестно,
На руку скорую не станут да в пылу.
Кого-нибудь пошлют себя заместо,
Чем прежде затевать свою игру.
Бог даст, без юшки, миром обойдётся,
Народу, как в любви, насильно мил
Не станешь. Мню себе я, утрясётся...,
Кровавый воронам не видеть пир».
Несдержанным Владимир был не часто,
А тут в дурном как будто уличил.
Хотя порой своим он людям встряску
Устраивал, уму да разуму учил.
Посадник переждал покорно вспышку.
Скосив глаза на князя, проворчал:
«Отчитываешь будто я мальчишка,
Зачем при всех-то? Ишь как осерчал».
Пристыженный, глазами только хлопал,
Досадуя на длинный свой язык.
Пусть предан князю и в делах сообщник,
Но всё не ровня и всегда должник...
«Покуда ждём, дружиной здешней
Займись, на что горазда испытай.
Не обольщайся красным видом внешним,
По делу ратному себе их отбирай», -
Велел Владимир, не заметив словно,
Что тот насупился и брови свёл.
Но всё же голос притушил и, ровно
Закончив свой наказ, умолк .
Но тут же вновь его спросил он, вспомнив:
«Приехав, белгородец что сказал?
Такие же, как в Киеве, погромы?».
«Везде, мой князь, народец возроптал, -
Тягуче произнёс в ответ посадник, -
Солома вместо каши да долги
Жиду сверх меры, свой к тому же гадит,
Не жизнь — ночь  тьмущая, не видно зги*. 
Здесь смерда в три погибели согнули,
Хоть в борозду ложись и подыхай.
Защиты нет, лишь вор кругом да жулик,
Да, аще вдруг падёж, неурожай....
У нас ему жизнь тоже мёд не сладкий,
В печи горшок, хотя, всегда с едой.
Зело не хают, князь, у нас порядки,
Не кроют матерщиной нас с тобой».
«Однако, всем не угодишь... . Ругают.
И ты, посадник, сам себя не тешь.
На это я глаза не закрываю
И всё о чем у них глагол промеж.
Никак, боярин, в праведники метишь?
Откуда жалость к этим мужикам? -
Ему с усмешкой князь.- твои ли речи?
Не ты ль всегда своими помыкал?».   
В ответ он не услышал слов противных,
Посадник лишь поправив, уточнил:
«А как же, помыкал, но смерд мне с нивы 
Оброк себе в убыток не носил».
И, дальше говоря, он не лукавил:
«Как ты, им в недороды помогал,
Своими нажил многое руками,
До дна амбар у них не выгребал.
Господь не приведи так жить, по норам,
Покойный Святополк смотрел куда?
Посеял ненависть к себе поборами,
Поэтому и вызрела вражда...».
«Не нам его судить, - прервал Владимир, -
Пойдём в тепло, здесь будто на юру
Стоим, того гляди ещё простынем.
Держать нас долго станешь на ветру?».
Прошло всего не больше получаса
Как встретил Ратибор их у ворот.
Но, разговаривая, думал князь: «Удастся
Унять в умах начавшийся разброд?
Ведь сам заветы отчие нарушил,
Просили лишь, никто не принуждал.
А как радел за них, коль было нужно!
Других князей блюсти их призывал... .
Упрёки будут и косые взгляды,
Не отвечать никак на них пока.
К тому же времени пустая трата,
Смотреть не надо тоже свысока.
Но помнить надо бы о них, иначе,
Забыв, однажды попадёшь впросак.
Не всем боярам здешним люб тем паче,
Споткнись — навесят тут же всех собак».
Князь, поднимаясь в терем по ступеням,
Наброски дум своих не обнажил
Ни перед кем, но стали дополнением
Логичным к тем что знал, с чем годы жил... .
Владимир посмотрел опять на небо
В сплошных и серых, скучных облаках,
Посыпанные словно кем-то пеплом.
Вздохнул: «Но, как при дедах и отцах,
Не будет, всё уходит невозвратно...». 
Но не об этом о другом сказал:
«Негоже встречу Ратибор откладывать,
Сойдёмся нынче же как предлагал» .
И дверь открыв, с гурьбой вошёл в хоромы,
Чужая жизнь ещё видна во всём
И в воздухе витала невесомо.
Своим не скоро станет этот дом... .

...Андрей почти не слушал речи взрослых.
Впервые здесь, поэтому смотрел
Вокруг себя, и вновь в душе подростка
Разноголосый хор эмоций пел.
Поездками с отцом не избалован,
При случае старался всё познать.
Когда оказывался в месте новом,
Не мог пред любопытством устоять.
Здесь тоже не остался равнодушным,
Разглядывая церковь и дворец,
Просторный двор и ипподром с конюшней,
Всё, что встречалось взору наконец.
Мужал Андрей, мальчишкой оставаясь.
Хотя в походе побыл, видел сам
Весь ужас брани и как плоть живая
С предсмертным воплем падала к ногам.
Но это в прошлом  пусть не очень давнем, 
И не исчезло в сутолоке дней,
А притупилось, не давило камнем
Как раньше, реже виделось во сне.
Но ум живой и отроческий возраст,
Где в крепкой дружбе шалость и мечта.
А это верх брало сильней, чем взрослость,
К которой приобщали иногда. 
Удрать бы из-под бдительного ока,
Полазить, самому всё осмотреть
Без дядьки** надоевшего под боком,
Приставленного княжье чадо бдеть.
Ослушаться отца он был не в силах,
А дядька от него ему не щит.
За самовольство взбучка всем грозила,
И совесть, поступить так, не велит.
Он спешился, откинул все соблазны
Возникшие, оставив на потом.
Ещё придёт пора везде полазать,   
Для этого был лёгок на подъём.
Коня вручив слуге, пошёл со всеми,
Внутри дворец не очень восхитил.
От первых спешно ярких впечатлений,
Почти знакомое увидев, поостыл.
Такой же быт, как дома, та же мебель,
Резьбы на ней побольше да фасон
Другой встречался — златом глаз не слепит,
И в каждой комнате набор икон.
...Слуга провёл их в думную палату,
Отец, недолгим взором осмотрел;
Вдоль стен стояли лавки аккуратно,
Отдельно кресло-трон, где князь сидел.
«Поди же, ничего не изменилось..., -
Отметил он, добавив, - выстыло вельми,
Истопят пусть иль в ум не приходило
Что здесь сидеть придётся вам самим?».
Присел на лавку, привалился к стенке
И ноги вытянул во всю длину,
Подвигал, разгоняя кровь в коленках,
Помял руками с силой их, согнул.
Найдя глазами, поманил холопа:
«Боярина Прокопия найди,
И в трапезной скажи, что князь торопит,
Пора уже за стол нас усадить».
Прокопий сам нашёлся, шапку сдёрнул
С лысеющей и крупной головы.
Не молод, но в движениях проворный,   
В поклоне выступил из полутьмы:
«Искать меня не нужно. Здесь я.
Мешать не стал, пока вели глагол,
На зов твой ехали, приняв известие,
Не мыслил дурно чтоб, врагом не счёл.
И то сказать, послушав тут маленько,
Отчаявшись, за вилы, топоры
Хватаются людишки в деревеньках,
Горят дома богатых, как костры.
Не видно гили ни конца ни края,
Три дня всего как Святополк почил,
Силёнку душегубство набирает
И хоть не реки крови, но ручьи.
Отправились с опаской да с оглядкой,
Да затемно задолго до зари,
Покуда спали все, а день в зачатке
Лишь пребывал, нам дух приободрив».
Испарину согнал со лба ладонью,
От выплывших картин пережитых.
И, высмотрев, прошёл в углу к иконе,
Забормотал, крестясь, молитвы стих.
Князь, слушая, поймал себя на мысли,
Что верный шаг он сделал наперёд.
От неожиданностей путь очистил,
Сегодня многих из князей поймёт.
Что в день один не справится он с бунтом;
Лишь только черни стоило начать,
Почуяв волю разудалую, как будто
Самой же не придётся отвечать.   
Не только поркой на людях до крови,
Лишатся многие своих голов.
Ни для кого не станет это новью,
Когда коснулось правящих основ.
«Земной без крови власти не бывает, 
С рождения не слышал, не видал.
И тот, кто поднял бунт, об этом знает,
Он тоже не водицу, - кровь пускал.
Не с этого хотел бы вокняжение,
Но аще слово не дойдёт моё,
Тогда дружина для всевразумления
Её невольно обязательно прольёт...».
На этой фразе мысль его сломалась,
Стряхнув её, вернулся снова в явь
Которая насущно диктовала:
«Чужие не откинь, своей оправь,
Чтоб к делу после с пользою приладить,
Чтоб, соглашаясь, делали как ты.
И впредь не слали друг на друга рати,
Не брали тех, кто кормит, за кадык».
Недолго отдохнув, поднялся с места:
«Всего не передумать... и не тут,
И надобно готовиться к приезду,
Чего не так — по свету разнесут».
Но мысль, придя попутно, не мешала
С Прокопием беседу завершить.
Дослушав, князь в конце сказал: «Сначала
Всем думать нам, успеется побить.
Пойдём, бояре, глянем на хоромы
Покуда ждём приезда остальных.
Когда последний раз был, дай припомню...,
Полгода минуло с тех пор до сих».
И все кто был, пошли за князем следом,
Но тут слуга сказал, что стол накрыт.
«Давно пора чего-нибудь отведать,
Одним глаголом разве будешь сыт! -
Воскликнул Ратибор, - с утра ни крошки,
Сюда приехав, не держал во рту.
И день зело сегодня суматошный;
Не хочешь, да забудешь про еду».
Шумок взвихрился сразу оживлённо,
У всех от вести взгляд повеселел
И предвкушения медов хвалёных,
А угощать, все знали, князь умел.
Владимир придержал рукою сына
И дядька, шедший с ним, убавив шаг,
Спросил: «Мой князь, почто заминка?
Опять чего надумал али так?».
«Надумал, - князь ему, - поедешь к Янке,
Андрея отвезёшь — зело устал.
Поест сначала пусть, ему изнанку
Дел наших знать, боярин, рано — мал.
Вернётесь, отдохнувши оба, утром,
Чем день закончится, не знаю сам.
Случайность может всё мне спутать,
Не дай Бог пря пойдёт по мелочам...».

...Уже застолье больше часа длилось ,
Наевшись, отвалившись от стола,
Бояре отдыху сдались на милость,
В обнимку с липкой дрёмой пополам.
Владимир соблюдал себя не только,
Он, потчуя, не спаивал мужей.
Терпим к хмельным был вольным шуткам колким,
Смеясь, и сам пускал одну другой острей.
Пригубливал, не пил вино глотками;
Покоя не было в душе его,
Сомненьем зыбким наполнялась, зане***
Ответа от князей ни от кого.   
Три дня всего, а сколько их, событий,
Одно другого неожиданно важней
Произошло, которых не предвидел.
Их центром став, он не обрёл друзей.
Приспешников, угодников в достатке;
Что в помыслах — поди там, разберись:
Кто и за грош целует тебе пятки,
А кто положит, не торгуясь, жизнь.
Моментов много было тупиковых
И жизнь не помнила сплошных удач,
Но разрешались: где мечом, где словом,
Он, не подумав, не пускался вскачь.
Когда же взял удел отца в наследство
И стал главой большой своей семьи,
Но в ней на сыновей мог опереться
В пределах общей с ним и их земли.
В то время жизнь казалось всем прозрачней,
А родственных поменьше было уз,
И очередь князей — как дед означил,
Угодной пусть не всем была на вкус.
В сей час совсем иная обстановка,
Он, став заложником своих шагов,
Явил свой ум — не хитрость или ловкость,
И к этой встрече трудной был готов.
Готов был даже отказаться в пользу
Князей черниговских, вернуть им стол.
Сойти с тропы сомнительной и скользкой,
Заветам следовать, как раньше шёл.
Сыграло роль заглавную тщеславие
Принять от вече Киева предлог?
Иль высший смысл постигнутый заставили?
Иль редкий шанс возможностью привлёк?
Господь один об этом знал и знает.
Читающий строку пусть сам решит,
Как видится ему, как понимает
И где ответ в сей повести лежит.
...Четвёртый час истаял пополудни,
А ни гонцов не видно, ни князей.
Владимир терпеливо ждал гостей.
Благоразумие, он верил, но не гонор,
Не княжье самолюбье мир спасут,
И не обида брата обойдённого,
И волны гнева возмущённого падут.
Сидел в чужой ему пока светлице
Спокойный внешне, только по глазам
Прочесть лишь можно было, что творится
В душе его, какие страсти там.
Он ждал...
Сторицею воздастся терпеливым,
Ведь сказано: «Алкающий найдёт»...
Дверные петли скрипнули тоскливо,
И Ратибор, войдя, изрёк: «Так вот,
Мой князь, приехали посланцы, только
Князей не видел я, бояре там одни.
Уставшие, поесть бы им да в койку.
Князь, пользы мало, думаю, от них».
«Зады у них, согласен я, устали,
Но головы — не задницы, свежи
И это не мои, а их печали,
А почести как надо окажи.
Часа им полтора на отдых хватит?
Торопит время нас и люди ждут,
А попусту его мне жалко тратить,
Посеют что, то сами и пожнут.
Поласковей их встреть, я скоро следом,
Слугу пошли ко мне, за дверью он.
Почти не чаял, что они приедут,
Смотри, никто чтоб не был обделён.
Скажи мне, кстати, как их величают,
Не верю, не узнал чтоб, старина.
Возможно, никого из них не знаю,
Припомни-ка, давай по именам».
«Чудинович Ивашка мне известен,
С Нежиром, Мирославом не знаком,
С черниговцем в походах жили тесно,
Других увидел здесь и то мельком», -
Что знал, подробно выложил посадник.
Сказал, чуть погодя: «Ну, я пойду,
Постой боярам да приём наладить,
А то не евши да с устатку упадут...».

...Слуга возник, как тень. Стоял в проёме,
Как только вышел Ратибор за дверь.
Освоился проныра в новом доме,
В нём чувствовал уверенно теперь.
Не баловал князь слуг, был безусловен,
Но верных, расторопных поощрял.
Жестокость проявлялась только в слове
И рук своих в крови их не марал.
Холоп смышлёный, с шустрыми глазами,
С причёской льноволосой «под горшок»,
С фигурой щуплой, с длинными руками
Явившись, ждал, - ступил лишь за порог.
Владимир, бросив взгляд, спросил холопа:
«Летами не велик ещё, поди?
Смотрю худой. Не кормят иль хворобый?
И впрямь, хоть окади да в гроб клади».
«Почто же, - объяснил тот, - мне напрасно 
Грех жалиться и возводить хулу.
С мальства такой, - такая уж закваска.
Каким рождён, таким, видать, помру.
Еды хватает, много ли мне нужно:
Черпак похлёбки в полдень да кусок
Лепёшки утром, да мясца на ужин,
Подушку лишний приобнять часок.
Семейства нет пока, не обзавёлся,
Холопья доля солонее слёз.
Спасибо, князь мой, хоть тебе пришёлся,
Родителей к праотцам летось свёз».   
Слуга держался бодро, не робея,
Настрой шутливый княжий уловив.
Он знал, когда с ним можно быть смелее,
Когда смолчать, язык свой прикусив.
Держать его, знал, лучше за зубами -
И труд не в тягость, и во рту не жмёт.
Ответив князю, спрятал под усами
Улыбку, озаботившись, - поймёт.
Разгладилось чело, лица морщинки -
Князь не заметил, как повеселел.
И хмарь, точившая, ушла с горчинкой,
Туман, стоявший в мыслях, поредел.
Отвлёкшись и развеявшись, Владимир,
Велел слуге смешливому: «К шести
Посадникам и тысяцким, что с ними,
Вечор быть в думной всем. Оповести».
Слуга убрался так же, как явился,
Закрылась, скрипнув тонко, дверь за ним
И, вздрогнув, огонёк засуетился,
Наполнив воздух запахом свечным.
Но устоялось пламя, затрещала
Свеча янтарная, роняя воск,
На стол слезой сбегающий устало,   
Где застывал, желтея, словно плёс.      
Владимир вышел вскоре за холопом.
Смеркалось. Ветер, ослабев, не дул,
И месяц, выбравшись из облака-сугроба
На время только, снова в нём тонул.
Закат, за тучками едва заметный,
Степенно угасал. Ночная тень,
Густея, укрывала землю следом -
И этот в прошлом оставался день.
Был вечер и холодным, и промозглым
И с улицы, хотелось вновь в тепло.
И постояв, так князь и сделал после,
Тем паче что и время подошло.

...Пришли бояре в думную все скопом,
Раздельно лишь расселись по местам
Кто где и с кем счёл нужным и удобным
По значимости к княжеским родам.
Владимир встретил всех бояр сердечно,
К последним был радушней, чем к другим,
Приобнял каждого из них за плечи
Со словом благодарности засим.
Он справился о здравии Олега,
Давида не преминул помянуть.
Посетовал, как много ещё снега,
Что сделало не лёгким дальний путь.
И отойдя, уселся в княжье кресло,
(не венчанный, но признанный уже),
Но это никому в глаза не лезло,
Не пребывал и раньше в кураже .
За эти дни он всё же изменился,
Не знающему князя — не понять.
Хотя за жизнь гораздо научился
И мысль, и настроение скрывать.
Обставил всех других на повороте,
Подвинув на обочину судьбы.
Одних уже от зависти колотит
Да так, что в поколениях не забыть.
Другие понимали безнадёжность
Теперь своих претензий на престол,
Но проявляя чутко осторожность,
Глаза закрыли все на произвол,
Свершённый на виду всего сословия
Бесповоротно, тонко, на века.
Не пролито ни капли княжьей крови,
Друг друга не в чем, вроде, попрекать.
До этого ни с кем свои задумки
Не обсуждал — теперь пришла пора.
Собрания не представлял рисунка
И будут дуть куда сейчас ветра?
Бояре Святославичей сидели,
Смотрели недоверчиво: «Ну-ну,
Скажи, (Великий без году неделю),
Радевший, но забывший старину,
Чего, сюда позвавший нынче, хочешь:
Услышать, предложить ли, погрозить?
Но здесь всего нас щепоть, между прочим,
И не князья мы. С нами ли рядить?».
Здесь все сидящие, не знавшие, однако, 
Ни скотской жизни нищенской в долгах,
И не они навзрыд о детях плакали,
Когда те умирали на руках.
Какая сила их наверх выносит
С людского дна и держит на плаву,
Что не стоят на паперти не просят, 
На ногу на широкую живут.
Прокопий, Станислав сидели рядом,
Со взглядом на событие иным;
В Бел-городе  пришли дворы в упадок,
В Переяславле  в праздники блины.
...Владимир, наблюдая оком острым,
Почуял настроение бояр, -
Олеговы сидели с ликом постным,
Прокопий же глядел и уповал.
«За дело, гости, коли отдохнули,
Сейчас не время пить хмельной нам мёд.
Обиды пестовать и брови хмурить;
Большое лихо по земле идёт.
Печаль заставила, просить, собраться
По воле, не предвиденной никем.
Пред выбором нам некуда деваться,
Но думать, думать! — предлагать затем.
Почивший князь..., земля ему пусть пухом...,
Я не хотел в дела чужие лезть,
Нам у себя не голодно и сухо;
Народ просил, поэтому я здесь», -
Князь начал отрезвляюще и прямо,
Лишая их, бояр, иных надежд
Кто будет против новшеств, рьяно
Настаивать в крови топить мятеж.
Слова бросались громко, но не грубо,
Не столько для ушей, сколь для ума.
Бояре завозились в своих шубах,
И стали потихоньку их снимать.
Упарились — тепло топились печки,
Да вече обещалось жарким быть,
Слова, слова — как струи чистой речки,
Но как легко их можно замутить!
Летящие без всякой подоплёки,
В которых не предвиделось интриг,
От пафоса ненужного далёких,
Но с целью, чтобы смысл сердец достиг.
Он с этим здесь ещё столкнётся,
Когда за общим фоном ярких фраз
Скрываться будут запахи болотца,
Притом гнилого, будто под заказ.

Князь с ними был предельно откровенен,
Стараясь отчуждение изгнать,
Чтоб не было сомнений даже тени
В них в том, что хочет им сейчас сказать.
«Лелеял мысль в себе — приедут братья,
Но вместо них теперь я вижу вас,
Посадников, могу которым доверять я,
Кто в точности, вернувшись, передаст
Потом им всё, что здесь происходило
Под оком Господа, но злобой дня.
Чтоб безрассудность многим остудила,
Судьбу людей решали, но не мя.
Вы ближе всех сидите к людям дольным,
Поэтому хочу теперь спросить,
Что надо сделать нам для обездоленных?
Как гиль без крови, миром погасить?
Мне легче лёгкого послать часть войска,
Пройтись везде конём, огнём, мечом,
Вельми решенье только эта скользкое,
В неразберихе скольких посечём!
Нам дать надежду надо этим людям
И всё уляжется само-собой.
Сейчас мы все стоим на перепутье —
Как поступить с бунтующей толпой?
Упустим время и пойдут разбоем
По всем уделам — вашим в том числе.
Никто не видел и не знал такое,
Впервые полыхает на земле.
Я с тщаньем жду, мужи достойные,
От вас сейчас толковых, нужных слов.
За двадцать лет мой брат покойный
И присные  наворотили дров». 
Князь не заметил с кресла как поднялся
И, увлечённый речью, сделал шаг,
Жестикулируя, будто бы пытался
Всем доказать, что дело не пустяк.
«Скажи, Прокопий, ты боярин здешний,
Подвластный Киеву твой Бело-град.
Что станет, коли нам ещё промешкать,
Сей бунт возьмёт да и пойдёт на спад?».
«Какое там на спад, мой князь!, - воскликнул
Прокопий, отзываясь на вопрос, -
Покуда - что? да где? - успели вникнуть,
Уже летели искры выше звёзд.
Досталось многим из богатых на орехи
Да так, что страшно нынче вспоминать.
Толпа же, знай, орёт: «Палите всех их!»
И грабит, как с большого тракта тать».
Нажир поднялся, бороду пригладил
И, поклонившись, с важностью сказал:
«Мы ехали к тебе не на блины-оладья,
Ты, князь, мы видим, голову ломал
И мысль уже свою к сему пристроил.
Скажи чего надумал, не тяни
Да вместе и решимся на такое.
Тут, с ваших слов, часы важны — не дни...».
Бояре одобрительно кивали,
Галдеж на миг поднялся, но утих
Когда князь руку вскинул, замолчали.
«Зачем вы здесь коль мыслей никаких?, -
Прервав вдруг, высказал недоумение, -
Сегодня здесь, а завтра полыхнёт
У вас уже. Не будет снисхождения.
Не ждите! Бунт в горячке всё сметёт.
С запрудой бег ручья не прекратится,
Пока не изведёшь его исток.
Иначе снова оживёт и заструится,
Исчезнувший как будто ручеёк.
Пошто за братьев думать я обязан?
А им лишь сливки ложками снимать?
Негоже оставлять людей без глазу,
Но повод к недовольству не давать.
Хоть напрочь ночь ещё не спите,
На то вы и приспешники князей.
Что сварите, то им и подадите
На блюде... да хоть жареных чертей!
Самим, приедете, придётся сказку
Поведать им подробно обо всём.
Чем встретят только: браню или лаской?
Но вы умеете следить за языком.
Не двигаясь, дорогу не осилишь,
Не в Божьих руцех лишь, судьба твоя.
Ну, аще ехали не на блины одни лишь,
То вот вам для раздумий мысль моя».
Вперёд подался князь всем телом,
Чуть развернувшись в кресле боком к ним.
В делах житейских был он наторелым
И мог полемику вести с любым.
«Беды начало в закупах  и резах ,
Жидах, которые пригрелись тут.
Они долгами без ножей всех резали,
Вот и пошло, что ни еврей — то плут...
А так ли это? - спросите. Не знаю,
Отвечу сразу, не кривя душой.
Почто на них зло первыми срывают?
Пускают петуха?  Вопрос большой».
«Взашей их надо пауков проклятых!
Куда ни ступишь — иудей кругом.
На шею дали сесть какого ляда?
Когда мы станем жить своим умом!?-
Подал Прокопий, не вставая, голос. 
Иван Чудинович поддакнул: «Гнать!
Мы с ними тоже, князь, живём не порознь,
Но так не распускаем эту б...дь, -
Под ноги плюнув, выругался крепко,
Ногой пренебрежительно растёр, -
Еврей без выгоды не даст и щепку
А наш ленив, поэтому и гол.
Вольготно не ведут себя, и всё же,
Однако к ним идут просить взаймы.
Но аще всех под корень изничтожить,
Что можем дать взамен потом все мы?».
Прокопий подскочил, услышав это,
В Ивана впившись взглядом, возразил:
«Боярин, экой, погляжу, ты щедрый,
За счёт чужой, видать, всю жизнь прожил.
Случись пожар иль засуха нагрянет,
Иль ворог нападёт, иль мор какой.
Помочь соседу руку не протянешь,
Пошлёшь его известною тропой.
Тебе оброк он должен и жидовин
Гроша  не даст под малый рез ему
Ни глядя ни на что и без условий.
А с жалобой на жизнь пойдёшь к кому?
У вас не продают детей в неволю,
Но в закупах пол-княжества сидит
И так же доедают хрен без соли,
Как в то же время богатеет жид 
И те в ком нет: ни совести, ни Бога,
А молятся на всякий случай впрок,
На лик свой нахлобучив строгость...
О всём забудут, выйдя за порог.
Не смерд ленив, купец неповоротлив,
Не в них загвоздка и беда лиха. 
Закон сейчас у нас зело уродлив,
Поэтому не кормит нас соха.
В Переяславле люди не бунтуют
И в ваших не смущён пока народ.
Видать, не так, как здесь у нас, шельмуют.
Каков где поп, таков уж и приход».
Подвёл итог Прокопий поговоркой
Речь длинную к боярину и всем.
Правдивую, местами даже колкую,
Понять дающую лишь часть проблем.
«Как будто ты благим украшен нравом:
И бескорыстен, и боголюбив,
И нечего других с собою сравнивать,
Не стал бы тем, кто есть, не угодив»,-
Иван в ответ сердито огрызнулся,
Не выдержав нападок в адрес свой.
На что Прокопий только отмахнулся,
Что ты-то, мол, Ивашка, рот прикрой.
Поднялся третий, а за ним четвёртый
И каждый говорил, что думал сам,
Но мнений окончательных и твёрдых
Не слышалось, чтоб вдарить по рукам .
С ленцой сначала, нехотя втянулись,
И, разогревшись словом, увлеклись.
Порою поднимались споров бури,
Переходили с шага да на рысь.
И спорили до брызганья слюною,
Отстаивая доводы свои.
Черниговцы с заботой показною
И тут старались в чём-нибудь словчить.
Коснулись каждой части жизни быта,
Где можно дать поблажку, где нельзя.
Оставить бы хотелось, что испытано,
Но без вреда себе да и князьям.
«Менять что-либо нет нужды особой,
Как князь положит, так тому и быть.
Пусть сами о себе заботятся холопы,
Быть может с ними стол ещё делить?!
Не трогают их пальцем без причины,
Но аще нерадивый да ленив?
Так что, хвалить за это, гладить спину?
Упрям ещё к тому же и шкодлив».
Князь изредка одёргивал ретивых,
И, в споры не вступая, час свой ждал.
Так земледелец зреющую ниву,
Жать прежде времени не начинал.
Нет-нет да глянет на писца-монаха,
Тот молча, знай себе, скрипел пером.
Чадящий свет свечи уютно мягкий,
Не ровно разливался над столом.
И постепенно думы облекались
В простой, практический по смыслу, ряд.
А если всё же в чём-то колебались,
То это не меняло их расклад.
Холопы, закупы, купцы, наймиты,
Евреи с резами – ростовщики
И пахарь-смерд, растивший в поле жито,
Кузнец, боярин, кто лепил горшки…
Прошлись по всем заулкам отношений
Меж власть имущими, рабами и
Свободными. Пора для осмысления
Пришла (заставили), что ни возьми.
«Ну что, всё теперь всем ясно в общем,
Без послаблений к миру не придём
И люди не напрасно всюду ропщут
На всех, кто жил всегда за их хребтом», -
Стары, как мир, вновь мысли подтвердились,
И их теперь уже совсем приняв,
Князь встал и спорщики угомонились,
Оставив выяснять кто в чём не прав.
Давно за девять и с наружи темень,
К полудню завтра в Киев решено.
Там ждут уже. Распорядилось время.
В цепи судьбы последнее звено.
«У каждого из нас своя судьбина,
Пред Господом, однако, все равны,
И в трудный час Ему грехи и вины
Несём и молим о прощении всех ны», -
Сосредоточенный, повёл он речь негромко,
Но так, чтоб слово слышно было всем,
Чтоб не осталось ничего в потёмках,
Чтоб не сказали: «Ехали зачем?».
«Не к сердцу аще, так пускай бы к разуму
Прильнули вашему мои слова.
Чтоб жили не одними лишь соблазнами,
Но помня, — без сохи земля мертва.
Порядка нет, вот люд и негодует,
Ни в мыслях,- продолжал он, - ни в делах,
Но, в алчности погрязшие, толкуют
На свой манер, что дал нам Ярослав.
Я только укрепился, вас послушав,
В тех мыслях, что ношу в себе давно.
Поправив деда, гиль везде потушим,
Собранье это ей предрешено.
Да будет присно так вовек отныне
По воле Божьей вразумившей нас,
Увязнуть нам не давшая в трясине
Болота разногласий, мутных дрязг.
Записывай, - к монаху обратился, -
Пошлём с гонцами грамоту к утру
Никифору, чтоб он за всех молился
Пред Богом и воздал Ему хвалу,
Что милостью не обошёл своею,
На путь согласия всех нас привёл.
Вселил надежду, сумрак дня развеял,
Что к праведному делу сопричёл.
По всем большим и малым городишкам,
Гонцов осталось только разослать,
От мала до велика пусть услышат,
На Вече громогласно зачитать.
Пиши о всём, чернец, что здесь решали,
Но в грамоте о главном изложи;
Коль прежние законы обветшали,
Исправим их и дальше станем жить.
Купец, который бысть с чужим товаром
Истопится  иль огнь, иль рать возьмёт —
От Бога то, безвинный он и даром 
Насилье не творить, наоборот
Позволить дать ему платить погодно
За весь потерянный товар сполна.
Потом пускай живёт себе свободно,
Коль будет убыль вся возвращена.
Но аще он пропьёт иль промотает,
Иль к порче небрежением сведёт —
Веритель с ним как хочет поступает:
Захочет — ждёт иль в рабство продаёт.
Купец какой возьмёт товар у гостя
И утаит, что многим задолжал
И что они с него долги запросят —
Вести на торг, как вора, чтоб не крал.
Продав, вернуть сначала куны гостю,
Домашним же остаток, но не весь;
Сперва отдать кун княжий, только после
По мере долю каждого учесть.
Заимодавец рез берёт лишь дважды,
Но после только долг ему отдать.
Кто в третий раз возьмёт и люди скажут,
Тогда сам долг не смеет он искать.
И брать не выше пятой части ссуды,
Другой не сладят коли уговор.
Терпимыми такие росты будут;
Держаться этого, решая спор.
Жидов, сказали, развелось повсюду,
Что люди тягости от них несут
По их вине раздеты и разуты
И за долги детишек к ним  ведут.
Вы просите изгнать с земли их русской
Со всем имением и не пускать
К нам впредь, народец столь делами гнусный,
Как клоп, лишь может только кровь сосать.
Но надобно князей созвать вначале,
За всех за них я не могу решить.
Почто допрежь терпели и молчали,
Сподобились теперь вот изъявить?
Одни жиды причиной бунта стали?
Почти весь дольный люд взял в руки кол.
А закупа и смерда кто мытарил?
Опять спрошу я: «Не на вас ли зол?».
Вопрос был князем неудобный задан,
Ответить прямо вряд ли кто здесь мог.
Поскольку каждый был из них запятнан,
Потворствовал, имея свой кусок.
«Теперь о закупах, холопах, вкратце,
О смердах позже, - не прервал князь слог, -
В раба не может закуп обращаться
Обманом, коли рассчитался в срок.
Иметь над ним тогда позволить волю — 
Умышленно нарушит уговор когда,
Чтоб не платить остаток своей доли;
Однако, можно после лишь суда.
Но аще гривны он уйдёт на поиск;
Оставшуюся долга часть платить,
Тогда искать вины его не стоит,
А с миром, разобравшись, отпустить.
От смерда жалоба, от закупа поступит
На притеснения, обиды, произвол —
С хозяина взять куны — не убудет,
Без плутовства вёл чтобы уговор.
И так во всём».

Мужи между собой переглянулись,
У них непонимание в глазах.
Нажир поднялся с лавки, чуть сутулясь.
«Я стар, - сказал он, - но ещё не дряхл.
Скажи — пойму. Нас ставишь ниже смерда
И закупа, а веры больше им.
Закон тобой для них одних начертан?
Такого, князь, не благословим.
Хозяин землю даст, соху — работай.
Даст гривен для начала на весь срок,
А смерд потом проявит неохоту
Платить ему, как следует, оброк
И жалобу подаст, что притесняет
Да изгаляется. Попробуй докажи,
Что он не прав, и ты не доверяешь
Словам хозяина, а веришь лжи.
И с закупом такая же морока,
Свидетелей неправды где найдёшь?
С какого поглядеть на это бока,
По мне такой закон совсем не гож».
«Ты глянь туда, - кивнул князь на иконы, -
Глагол ведя, пред Богом не лукавь.
Живи по правде и тебя не тронут,
И выше, чем ты есть, себя не ставь.
С собой не заберёшь всего что нажил,
Но к людям милосердие храни,
Чтоб не пришлось, как здесь, однажды
Увидеть от подворий головни.
Но своего, Нажир, ты не упустишь,
Закон зело не вяжет ваших рук,
Но произвол хозяйский всё же сузит,
Чтоб не рубили под собою сук.
Ведь кто мы есьм, бояре, все у Бога?
Рабы Его и слуги на земле
И будем так до волоса седого:
Кто у сохи, у горна ли, в седле».
И осадил его, и обнадёжил,
Всех образумил сразу заодно.
Был пройден недоверия порожек,
К согласию умов подведено.

Бояре притомились и зевали,
От разных сказанных друг другу слов.
В иные дни давно бы уже спали,
А тут и не заметили часов.
Они подвинулись уже за полночь,
Пора бы и заканчивать совет.
Всей правды здесь хлебнули солоно,
Найдя приемлемый для дня ответ.
Второй шаг к миру также стал удачным,
Пускай сегодня не было князей.
Но предстоящее не так уж мрачно,
Хотя не обойдётся без страстей.
Князь сознавал поступков щекотливость,
Былого шаткость мнения о нём
В среде князей — поддержку, злоречивость,
Подёрнется не скоро забытьём.
Владимир видел в людях утомлённость,
Но был доволен — главного достиг,
Что сломаны и пройдены препоны,
С задуманного сбить не дал пути... .
Сырою ночь была и пахла прелью.
На свежий воздух высыпав гурьбой,
Мужи мечтали только о постели,
Заснуть скорей и обрести покой.
Приезжие ушли, простившись, кроме
Бояр своих — Владимир придержал.
«Ты бы, Ратибор, подумал о погроме
Вчерашнем в городе и приказал
Ворота страже запереть все на день,
Чтоб Изяслав-, Владимир-град отсечь ,
Покуда дело наше не уладим.               
Людей без них придёт с лихвой на Вече.
Мала дружина, в здешней не уверен,      
Толпы напор сумеют обуздать?               
Она, взроптавшись, мигом перемелет,
Чего угодно нынче можно ждать».
«Подумал и ворота перекроем,
Но люди благосклонны в большинстве,
Покамест вряд осмелятся на злое,
Тебя желали видеть во главе», -
Ответил князю тот немногословно,
Но расторопность мысли проявил.
Уверенность свою основывал он
На том, что сам увидев, оценил.
Владимир, выяснив, ушёл в покои,
Бояре, не замедлив, по своим.
Ещё день минул, уносясь, в былое,
Рассветом утро встретит их каким?
...Монах, бедняга, сжёг свечей немало,
Огарки бережливо подбирал.
Нависнув над бумагой, вновь писал он,
О том, что слышал, видел, понимал.
Спать не ложась, зарю придётся встретить,
Размножить грамоту, Никифору послать.
Гонцов, когда восток окрасит медью,
Во все концы удела разогнать.
Охрана бдит — на то она и стража,
Горели уличные факелы, чадя.
Но без команды спать она не ляжет,
Из обстоятельств также исходя.
Великий князь

Спокойно ночь прошла и без погромов,
Народ узнав о князе, поутих,
Но состоял в нервозно чуткой дрёме,
В любой готовый снова вспыхнуть миг.
Гонца Никифор милостиво принял,
От княжьей вести сердцем потеплел,
Душой отмяк. Сомнения откинув,
Епископов собрать к себе велел.
Впервые патриарх на вокняжении,
С обрядом понаслышке был знаком,
Но схожим с православным поставлением
Не раз за жизнь свершаемых при нём.
Душа митрополита ликовала,
Не проявляясь для сторонних глаз.
И беспокойство больше не терзало,
Что всё изменится в последний час.
Готовились в Святой Софии к встрече
И как положено молебен отслужить,
Несли хоругви, зажигали свечи,
Не забывая ладан раскурить.
Часу в девятом колокол ударил,
На Вече созывая киевлян.
Лишь хворые да малые остались,
Да бабы в домах посадских дальних слобожан.
Шумела площадь вскоре, колыхалась,
Как в поле на ветру колосья ржи.
Народу непрестанно прибывало,
Свои надежды утолить спешил.
Ворота в Ярославов град закрыли
За князем сразу и людьми его
Покуда торжество и Вече длились
Из опасения только одного,
Чтоб давки не случилось со смертями,
Народу коль набьётся до краёв
Да в ближних улицах между домами,
Не приведи... найдётся дураков.
Бояре обособленно держались
От входа в храм по обе стороны:
С одною те, кто князя не желали,
С другой, приездом кто услащены.
Дружина скопище раздвинула конями,
Проехав сквозь него и строй держа.
Владимир в центре, а над головами
Знак княжеский полотнищем шуршал...
 
То утро было пасмурным, но тёплым,
А небо не сулило мокроты
Всем надоевшей и желавшим, чтобы
Ушли зимы последние следы.
Проснувшись рано, князь не торопился,
(метания остались позади).
Прошёл к божнице, стоя помолился,
К столу себя за завтрак усадил.
Дружина также долго не лежала,
С рассветом встав, готовила коней,
Оружие, кольчуги надевала.
Всё важным было вплоть до мелочей.
Дорога шла отсюда вкруговую,
(другой здесь нет), по берегу Днепра
Через Подол (окраину минуя).
На час — не более того была.
Молвы людской быстрее нет на свете,
Она уже повсюду разнесла,
Что князь Владимир в город утром въедет.
На этот раз, как часто, не врала.
Откуда, где и как родятся слухи —
Неведомо доселе никому.
Назойливые вьются будто мухи,
Внося в умы и души кутерьму.
Желали люди этого приезда,
Поэтому и верили вестям.
Царила двадцать лет такая бездарь!
Но каждому воздастся по делам.
Сейчас забрезжил свет во мраке быта
И жизни в целом дольных киевлян,
Судьба чья оказалась незавидной,
Кто не входил в боярско-княжий клан.
 
Толпу, приехав, гридни оттеснили
От храма сразу же, где пастырь ждал.
Щиты сомкнули плотно, исполчились
Как старший им дружины приказал.
Помост, что над толпою возвышался,
Откуда слово молвил, кто желал,
Освободили. Народ не упирался,
Назад, бранясь миролюбиво, сдал.
Со дня кончины деда  не припомнят,
Подобного здесь сонмища людей.
И вот теперь уже его потомок
Собрал по воле их, а не своей.
Одет князь по погоде был, не броско,
Без роскоши — не к случаю она.
К наряду он продуманно отнёсся,
Чтоб площадь не была раздражена.
Кафтан не яркий синий, утеплённый
Да ловкие сапожки на ногах,
Накидка брошью на груди скреплённая,
Не видно украшений на перстах.
Одеждой свита тоже не блистала,
Дорожная, она не для торжеств.
Однако важность лиц их не скрывала —
Недаром же они при князе здесь.
Андрей вернулся с дядькой утром рано,
Остаться Янка предлагала им,
Но тщетно было матушки старание,
Её племянник был неудержим.
Присутствовать хотел при восхождении
Отца на киевский Великий стол,
Чтоб на всю жизнь осталось впечатление,
А не испытывать потом укол.
Он изо всей когорты старших братьев,
Которым бы сгодился в сыновья,
Один был здесь, хотя отец дал знать им...
Но не теперь сойдётся вся семья.
Лишь смерть отца сведёт их снова вместе
Не надолго — проститься, помянуть
Да проводить всем миром честь по чести,
Как это принято, в последний путь. 
Не скоро призовёт его Всевышний,
Двенадцать лет ему ещё отмерил он.
За это время люди не услышат
Всегда пугающий набатный стон.

...Владимир слез с коня, перекрестился
На лик Христа, что был над входом в храм,
Но не вошёл. Навстречу устремился
Митрополит, оставив свиту, сам.
Не ожидал подобного князь жеста,
Приязни да прилюдной столь к себе.
Его опережая, сам прошествовал
К нему и, подойдя, припал к руке:
«Благослови день нынешний наш, отче.
Не рукотворен мною этот путь,
Не верховенство — помыслов источник,
Мольбу киян  не мог я оттолкнуть».
Не удивлённый просьбой князя, пастырь,
Благословив его, сопроводил
Коротким наставлением не праздным,
Но думы скрытые свои вложил:
«Всемилостив Творец, в Его всё руцех,
По замыслу Его твои шаги.
Пусть благом для земли всей обернутся,
Пришла пора, князь, возвращать долги.
Чего поклоны тратишь понапрасну,
Ты встань, сын мой, да к людям обратись
С глаголом веским, а не байством красным,
Чтоб в них надежды огоньки зажглись».
Поднявшись, князь ему ответил кратко:
«Я, отче, в грамоте своей сказал о всём.
Играть не собираюсь с ними в прятки
И не вилять ни перед кем хвостом». 
Затем уверенно прошёл к помосту,
Отвесил на все стороны поклон,
Взобравшись на него: «По вашей просьбе
Пред вами здесь я, ею был склонён.
Пусть грамоту глашатай зачитает,
Не всем доставит радости она.
Но руки многим всё же укрощает,
Недаром ведь земля возмущена.
По правде будем жить теперь по новой,
Обычаи отцов не забывать.
Наказывать, коль есть за что, виновных,
А прочих без причин не обижать».
Сойдя, вернулся вновь к митрополиту,
И с ним, послушав чуть, вошли в собор,
А следом, тут же бывшая, вся свита,
Ведя о предстоящем разговор.
Проглядывало солнце из-за тучек
И радовала взоры синева,
И жизнь уже не виделась гадючей,
От княжьих слов светлело в головах.
Притихла площадь, вестнику внимая,
Но задним плохо слышалось рядам.
И люди на носочки поднимались,
Соседей теребя: «О чем он там?».
Но цикали те: «Слушать не мешайте,
Едва доносится..., бубните тут!
Посля всем растолкуют — время дайте,
Когда потащат за долги на суд».
Но общий смысл был грамоты понятен,
Особо о прощении долгов.
По ней судить — на годы князь не на день
И слово исполнять своё готов.
Бояре хмуро в бороды бурчали:
«Так что же, шагу без оглядки не ступить?
Выходит, руки крепко нам связали,
Что не по нём, начнёт верёвки вить.
Что делать и куда теперь податься?
Давид возьмёт ли, тот же хоть Олег?
И жаль с хозяйством нажитым расстаться…,
Богатство и от них не оберег.
А здесь семья, подворье родовое,
И много ли с собою увезёшь?
А там чужбина..., кто тебя укроет?
Покинув дом, чего же обретёшь?».
Но тоном княжеским не обольщались,
Прекрасно ведая о тяжести руки,
О жёсткости его. Не распускали
Поэтому особо языки.
Что словом твёрд, богобоязнен —
Не выдумкой о нём молва в миру.
Одним приход Владимира, как праздник,
Другим наоборот - не по нутру.
В умах порхали думы словно птицы:
То вороном, то голубем мелькнут.
Как к князю новому приноровиться?
Притом какую пользу извлекут?
В борьбе между желанием и смыслом,
Не видно преимущества пока.
Но души жадностью давно забрызганы,
Как вещи, чувства прячут в сундуках.
А их противники не колебались,
С приездом князя будто свет сошёл.
Уже в мирке своём не замыкались,
В ненужный не вступали больше спор.
По их всё вышло, как того хотели,
Былой порядок возвратится в дом,
Уверенность. Он слыл не пустомелей,
В делах настойчив и на ум не хром.

В соборе началась не литургия,
Он всех желающих не мог вместить, 
Коль служба не похожа на другие,
Бояр решили только пропустить.
Но те, кто ближе всех стоял к собору,
Протиснуться пытались сквозь щиты,
Но тщетно (проще было сдвинуть гору).
Ещё и копья тут им в животы.
Недолго потолкавшись, отступились,
Им гридни мирно: «Не балуй, мужики.
Не напирай, пока не рассердились
Да ваши не пощупали кишки».
Толпа молчала, словно бы застыла
Пока глашатай грамоту читал.
Дослушав, площадь тут же забурлила,
К себе всё каждый в мыслях примерял.
Кто плакал, радуясь, что стал свободным
От всех долгов, которые имел.
Другой, недопоняв пока чего-то,
Вопросами соседу надоел.
Кто хмурился, с надеждою расставшись,
Свои убытки в будущем считал
Уныло, ликом сразу полинявший
Да бороду, не замечая, мял.
Никто не оставался равнодушным,
Касалось всей дальнейшей их судьбы,
А жили..., разве можно ещё хуже!
Где каждый день десятками гробы.
А так же волновал вопрос сугубый:
«С жидами князь теперь поступит как?
Давно они у нас зело не любы.
Неужто всё как есть оставит так?».
И площадь не пустела, ожидала
Конца молебна, чтобы лично князь
Ответил всем и прежнего ругала
За всё подряд, нисколько не таясь.
Народ сюда собрался разномастный,
Свободой заражённый, как чумой.
Хватало умных здесь и языкастых,
А так же с репутацией дурной.
Дела поправишь, лишь уступки сделав,
О них глашатай только что сказал.
Голов достигнув, слово возымело,
Сейчас к дубью никто не призывал.
Но фраз ядрёных не чурались в спорах,
Поправки княжьи по сердцу не всем.
Проблем повсюду накопился ворох
И что последует теперь затем?
               
Никифор сам повёл сегодня службу,
Тем значимость сугубую придав,
С благою радостью не показушной,
С благодарения Творцу начав.
В соборе нынче празднично, как в Пасху,
И свечи ярче, чем всегда, горят.
Молитвам вторя, хор поёт согласно,
От благовоний сладкий аромат.
Устроено средь храма место было
Для акта поставления на стол,
Но чувств оно тщеславных не будило,
Владимир знал, на что сейчас он шёл.
Князь встал, как было велено обрядом
На это место ликом к алтарю.
«Вот также здесь отец стоял когда-то, -
Надежды не было, что повторю».
Додумать дальше не успел, Никифор
Напротив став, благословил крестом.
Умолкли певчие и стало тихо
Да так как будто никого кругом
Лишь кроме их двоих и лика Спаса
И этой необычной тишины,
Наполнившей собор собою разом
Для тех минут, что им отведены.
Митрополит накрыл главу рукою,
Когда её пред ним князь преклонил.
Прочёл молитву громко, также стоя,
Прося Творца, чтоб властью наделил
Владимира над всей землёю русской,
Престол великий киевский вручив,
Чтоб силы дал нести нелёгкий груз свой,
В поступки мудрость наперёд вложив.
На службе не был князь сосредоточен,
Воспринимая всё как ритуал
Необходимый, но в ряду всех прочих
Обычай этот сильно возвышал 
Над своевольным княжеским всем родом.
Правами наделял им управлять,
Но властвуя с умом, без превосходства,
В междоусобицу князей не вовлекать.
Следя за ходом службы отвлечённо,
Порядок чина соблюдал её:
Молился, как и все и клал поклоны,
Но тут же размышляя о своём.
В день завтрашний пытался князь проникнуть,
В туманность будущего кинуть взгляд.
Ведь надо к новой роли попривыкнуть,
А трудности дороги не страшат.
Без глаза князь не оставлял Андрея,
Каким бы делом был не занят он.
Одиннадцать и многое умеет,
Ещё лет пять от силы и на трон.
Пока пусть малый будет и удельный,
Судьба, она изменчивая ведь.
Фортуна как незримые качели —
Не всякому дано поймать суметь.
И тут припомнилась беседа с сыном,
Когда он, рассуждая, говорил:
«Ты князь! Не прячься никогда за спины.
Но крепко помни — всем не будешь мил.
Удача не приходит, сын, к ленивым,
Не жди, что в руки вдруг сама придёт.
Готовится трудом лишь кропотливым,
Потратишь не один, возможно, год.
Но каждодневным и неощутимым,
Порой не очень ясным для слепцов.
Пройдёт, бывает, без вниманья мимо
На реки пролитых тобой потов...».
К чему об этом вспомнил? Непонятно.
Князь сам ответить бы едва ли смог,
Но мысли бегают туда-обратно
Вот как сейчас и распаляют мозг.
Но некогда пока  в них разбираться,
Они своею странностью живут
И до поры, известной им, таятся
И нужную минуту напрягут.
Князь глянул на Андрея, оглянувшись,
Но коротко и будто невзначай.
Откинул мысли, в омут свой тянувшие,
Решил: «Вперёд пока не забегай».
Уверен, дальше в думах отправляясь,
Что в степь, в иной чужой предел 
Гонцов сейчас летела борзых стая,
О нём сказать спешили, что воссел.
Но это, понимал он, скоро канет.
Оставит след событие, умрёт?
В упор неотвратимо завтра встанет
Мирское и оно уже зовёт.
Продолжился обряд затем ектенией —
Молитвой-просьбой краткой обо всём:
О мире, хлебе и об исцелении
Больных, беда чтоб обошла их дом.
И возглас: «Миром Господу помолимся»
Вернул к происходящему его,
В сторонних мыслях бывшему дотоле,
Напомнив, — кто он здесь и для чего.
И, сердцу повинуясь, князь молился,
Христова покровительства просил,
И чтоб с дороги избранной не сбился,
И всё, о чём мечталось, воплотил.

Уже молебен плавно завершали
Молитвой Богородице Святой.
В конце всем многолетье пожелали
Сменилось пенье хора тишиной.   
Митрополит, к Владимиру вернувшись,
Довольный и, смотря в глаза, сказал:
«Я знаю, князь, что ты умеешь слушать.
Теперь дороги нет тебе назад.
По Божьей милости живи и здравствуй 
На лета многие - великий князь
Земли всей Русской, ты по правде властвуй,
Имея Божий страх, не горячась.
И попечение о православном
В себе неси о христианстве всём.
И к людям в милости будь неустанной,
И тяжбы праведным веди судом.
А мы тебя благословляем, сына
И господина. Просим за тебя
Всевышнего, болезни чтобы минули.
Молитва с верой дух пусть укрепят».
Владимир выслушал митрополита,
Распятие в его руках поцеловал,
Но радости не ощущал избыток,
И глядя здраво вдаль, не ликовал.
Не в лучший час достался трон великий,
В среде князей прибавится врагов.
Его духовное родство с владыкой
Не значило в их жизни ничего.
Хозяином был каждый в своём доме
И взгляд имел на Киев тоже свой.
Не все ломались в поясном поклоне,
Хотели стать лошадкой заводной.
Одних потом князь силою принудит,
Иные сами рады сильному плечу.
С Олегом будет зыбок мир и труден,
Прибегнуть мудрость им не даст к мечу.

Открылся  храм и площадь оживилась,
Оттуда вынесли хоругви и фонарь,
Господний крест. За ними появилась
Икона Божьей Матери и пономарь
Наверх поднявшись, звонницу встревожил
И медь послушно голос подала,
Стекала звоном радостным к подножию
И горожан на крестный ход звала.
Священники по двое чин за чином
От младшего так шли по старшинству.
Никифор далее, Владимир с сыном —
Почти по Репину, но наяву... .
И гридни разомкнули оцепление,
К процессии примкнуть, давая всем.
Не всякий год случалось поставление
На княжество и знали кто за кем.
Вмешался город в княжеский порядок,
Расстроил, непокорность проявив.
Теперь здесь мономаховичи сядут,
На четверть века распри прекратив.
...Закрылись за последним в храме двери
И шествие направилось в обход
Собора посолонь , молитв не пели.
В минуты эти Богом мысль живёт.
Шли люди с непокрытыми главами
Неспешно, молча. Только шорох ног
Слыхать, да невзначай между рядами
Скользнёт порой негромкий шепоток,
Но тут же смолкнет, встретив укоризну
В глазах идущих рядом прихожан.
И вновь живая тишина повиснет,
Ни думам не мешая, ни ушам
Диакона услышать громкий голос:
«Помолимся же Господу рцем си».
И кланяться за ним с молитвой долу,
И о спасении своём просить.
Не все, пришедшие сюда, к собору,
В процессию вливались и брели.
Лишь те, кто видел в том себе опору,
Кто сердцем к христианству приросли.
Другим причина быть, была иная,
Они от князя ждали новизны.
А крестный ход, без веры созерцая,
В них вышних чувств не возбуждал волны.
Так было присно, так вовеки станет,
У всех сердец своя дорога в храм.
Длиною в жизнь нередки расстояния,
Решает, выбирая, каждый сам.
А церковь не ленилась, просвещала,
Несла повсюду веры огонёк.
Но, как при прадедах, не принуждала,
От слова пастыря был больший прок.
С рождения Андрею это близко,
Духовное слилось в одно с мирским.
Через сию формировался призму
Мир внутренний умом его живым.
И набожность отца была примером,
Его поступки в брани и быту.
Но их оценивать не брал он смелость,
Не соответствовало возрасту.
Проникнувшись учением Христовым,
Сумняшеся ничтоже шёл за ним.
И хоть мальчишкой рос он не бедовым,
В нём князь и воин жил, не херувим.
Но «я» своё проявится в нём позже,
Когда получит власть из рук отца.
Когда он сам в делах простых и сложных
Решать начнёт от первого лица.
Он, следуя течению потока
И общему настрою в нём людей,
Не размышлял, возможно, о высоком,
Но взором не пустым на всё глядел.
И не казалось княжичу не важным,
Происходящее сейчас при нём.
Бояре не вели себя вальяжно,
Но, как и все миряне, шли молчком. 
Народ за ними, к Богу мысль летела,
Душевных каждый набирался сил.
А площадь уже громко не шумела,
И звон торжественный над градом плыл.
Три раза обернулись вкруг Софии,
Закончив, где начали, Крестный ход.
Как тут же двери храма отворились... ,
С народом князь остаться предпочтёт.
Всех длительность обряда утомила;
За этим ли сбежался люд сюда?
Хотя, ведь, общество на стол просило,
Какого это стоило труда!
Теперь от князя ждали слов и действий,
Способных показать на что он гож,
Воздать хотелось тем возмездие
Кто годы взращивал здесь зло и ложь.
И патриарх не торопился с клиром 
Священников в тот час же уходить.
Он должен был Владимира пред миром
Великим нынче князем объявить.
Без церкви, без её благословения
Князья бы самозванцами звались.
А, значит, повод был для отчуждения
Поддержки от неё, - чего коснись.
Не стали искушать толпы терпения,
Взошёл Никифор первым на помост.
Толмач, с глашатаем в сопровождение,
И князь — уже хозяин, а не гость.

Священники, бояре свиты княжьей
Остались, скучившись, у входа в храм.
Лишь цепь из гридней отгораживала,
Давая пищу колким языкам.
«А эти, ишь гляди, отгородились,
О нас себя боятся замарать, -
В толпе, смеясь, язвительно острили, -
Вот нам бы так — ни сеять, ни пахать».
Подхватывались едкие словечки:
«Молитву спел с амвона, покадил,
Зажёг, поставил кому надо свечки
И, вроде, как святым всем угодил».
Но люди обрывали пустобрёхов,
Стыдили за напрасную хулу:
«Судить по брюху — сам живёшь не плохо,
Но язычок сродни твой помелу.
Ума вот только Бог не дал большого,   
Поэтому плетёшь невесть о чём;
В часы зачатья не было другого,
Но этим ты вельми не огорчён...».
То здесь, то там взвивались перепалки,
Пока помост пустым был вечевой.
До ссор не доходило и до свалки,
Не редкий в спорах этих мордобой.
Но улеглось, когда взошёл Никифор,
Да князь Владимир вкупе тут же с ним.
И вскоре площадь наконец утихла,
А пастырь бросил вдруг в толпу: «Шумим!».
Совсем нежданное, сбивающее с толку,
Язвительно шутливо произнёс.
И тут же с горечью, серьёзно: «Столько
Напрасно крови пролито и слёз.
Скорблю, молюсь за вас и плачет
Душа моя и к Богу возношу
Слова свои, чтоб головы горячие
Не привели нестойких к правежу.
Смирите гнев, возрадуйтесь, кияне!
Сегодня князь Владимир возведён
На стол на киевский. Желанный вами
Всевышней милостью благословлён.
Отныне он судья и благодетель,
От беззакония защитник и врагов.
А мы помолимся о многой ему лете,
Его трудах и пользе их плодов».
Толмач переводил из слова в слово,
Глашатай громко их в народ ронял,
А у того был к князю взор прикован,
В речь пастыря поверхностно вникал.
Она была не пафосной, короткой
Но нужной в этот день для всех и час.
О будущем в ней слышалась забота
И личная к Владимиру приязнь.
По сути об одном была, однако,
К ней люди, к правильным её словам
Необходимым, отнеслись двояко:
«Поднёс как хлеб с мякиной пополам...».
Спустившись, он остался у помоста,
Толмачь за ним, как тень, не отставал.
Шумок взметнувшись, ветерком пронёсся
И так же скоро, как возник, пропал.
Что людям  князь, хотелось слышать, скажет;
Встречали ликованием приезд.
Теперь, когда они в одной упряжке,
Теряет смысл поднявшийся протест.
Но можно всё угрозами испортить,
Людское мнение здесь столь сильно
И с Вече лучше бы пока не спорить,
Достаточно ещё возбуждено.
Народу князь вторично поклонился,
Потребовал рукою тишины,
Но слово говорить не торопился,
Слова сейчас особые нужны
Помимо сказанных здесь в час приезда.
Чтоб сила правды прозвучала в них,
Чтоб страхи, в людях жившие, исчезли,
Но гор не обещали золотых.
Никто их в одночасье не насыпет,
Пустая эфемерная мечта...
Как жадность человечью не насытить -
Не хватит поколений всех труда.
«Кияне, - начал князь, - не ждите манны,
Трудом устроим с вами жизнь свою
По заповедям божьим, без обмана.
За этим, обещаю, присмотрю.
Бросайте бунтовать и жечь усадьбы
И грабить, как с большой дороги тать.
Иначе мне придётся всех отвадить,
Кто станет, не унявшись, продолжать.
К вам с миром я, а не с мечом и плетью,
Услышав клич, - «Приди», - из ваших уст.
Господь предшествий всех свидетель
Сподвигнувших принять мне этот груз.
Но, аще не придусь вдруг вам по нраву,
Могу сложить венец и князь Давид
Тогда займёт стол киевский по праву
И он желаньям вашим подсобит».
«По нраву, князь, аль нешто сам не видишь, -
В ответ летели громко голоса, -
Да только ты пока как небожитель,
Спустись на землю, про жидов в глаза».
«Скажу о них как мыслю, не скрывая, -
С ответом князь, подумав, не спешил, -
Как с ними быть, пускай князья решают,
На мельницу их воду я не лил.
Но вы без нас изрядно погромили
Бежали все, спасаясь, кто куда,
А кто замешкался, отстав, побили.
Вернуться ли теперь они сюда?
Навряд ли. Вкрадчивы и осторожны.
Чтоб вновь попасть им здесь в переполох?
Осядут там, где будет понадёжней,
Притом используют любой предлог.
Теперь не это главное, кияне...».

Владимир говорил совсем не долго,
Что было нужно —  сказано пред тем,
Но убеждённо, твёрдо и без торга,
Чтоб было ясно, - кто пред ними, - всем.
Им предстоит понять, но постепенно,
Когда налаживаться жизнь начнёт,
Когда из беспросветности на смену
Порядок и достаток в дом придёт.
Когда земля от войн междоусобных
Вздохнёт свободно. Пахарь на заре
Засеяв ниву, он никем обобран 
Не будет, чтоб оказаться в кабале.
Все коршуны степные усмирятся,
Дворы вечерних стран умерят пыл,
И станут в дверь уже стучаться,
А не ломиться – лях то будь иль сир… .

Сложилась княжьей жизни повесть,
Всех дней его ещё не эпилог.
Но кланяться потомки будут в пояс
За то, что землю Русскую сберёг.

 07.05.2019