Интервью журнала лиффт с константином александрови

170
Школа Литературного искусства
ИНТЕРВЬЮ ЖУРНАЛА ЛИФФТ С КОНСТАНТИНОМ АЛЕКСАНДРОВИЧЕМ КЕДРОВЫМ
Людмила Вязмитинова
–  Константин  Александрович,  сейчас  признан  и  всё  более  широко  входит  в  литературоведческий 
обиход  термин  «метаметафора»,  автором  которого  вы  являетесь.  Расскажите,  пожалуйста,  об 
истории возникновения этого термина.
Константин Кедров;
– Сначала была метафора тела. «Тысячеликий тысячеглазый Пуруша, только одна четверть твоя на
земле, три четверти простираются в небо, твоё дыхание – ветер, твой взгляд – солнце, твоя мысль –
луна, твоя кожа – звёздное небо, твои кости – горы». Это Упанишады. Антропокосмизм насчитывает
примерно 5000 лет. Это метафора через гиперболу. Человек – Пуруша – разрастается до всего космоса.
В XVII веке протопоп Аввакум в страстную пятницу в тюрьме увидит, как распространились руки его
и ноги его по всей земле. Потом «весь широк и пространён под небом стал», а потом вместил в себя
небо, звёзды и всю вселенную. Он стал Пурушей. Но это ещё не метаметафора.
Мысленное разрастание до размеров и масштабов всего зримого мироздания – это антропоксмиче-
ский путь, макрокосмический.
Путь теософский – низведение космоса к человеку, проекция зодиака на все части тела. Это астро-
логия Древнего Египта. Светила и созвездия зодиака – части тела Озириса. Сердце – солнце, печень –
Луна, фаллос – Скорпион и т.д. Понятно и до боли знакомо. Это теософия и опять же метафора. Те-
перь речь не о гиперболе, а о литоте. Весь космос уменьшен до объёмов тела и нутра.
Соединение гиперболы и литоты – метаметафора: человек, разросшийся до космоса; космос, сфо-
кусированный в человека. Свести это воедино удавалось только на религиозно-философском уровне:
«Час тоски невыразимой – всё во мне и я во всём» (Ф. Тютчев). Такой голографический пантеизм не
является метаметафорой. Он слишком умозрителен и лишён телесной осязаемости.
Чтобы  совместить  литоту  с  гиперболой,  достаточно  всего-то  навсего  ощутить  относительность 
внутреннего  и  внешнего.  Если  бесконечно  малая  частичка,  мячик  в  океане,  вывернется  наизнанку, 
она вместит в себя весь океан, весь космос, всё мироздание. Если всё мироздание вывернется внутрь,
оно станет самой минимальной частицей. Совместив внутренне-внешнее выворачивание с вывора-
чиванием внешне-внутренним, мы могли бы стать всей вселенной, а вселенная, став нами, вместилась
бы в нас. Человек становится местом встречи двух бесконечностей.
Человек – это изнанка неба
Небо – это изнанка человека
Этот процесс я назвал «инсайдаут». А человека в состоянии инсайдаута я назвал Homo Cosmicus.
Но  инсайдаут  меняет  не  только  пространство,  но  и  время  человека.  Вывернутое  наизнанку  вре-
мя  –  это  прошлое  и  будущее,  устремлённое  в  настоящее.  И  одновременно  настоящее,  вывернутое 
в прошлое и в будущее. Проще говоря, это вечность. Мгновение – вечность, а вечность – мгновение.
Сколько бы ни было лет у Вселенной,
у человека времени больше.
Инсайдаут тела есть оргазм, зачатие, роды, когда внутреннее становится внешним, а внешнее вби-
рается внутрь. Однако духовный инсайдаут – метаметафора – существует сам по себе. В инсайдауте
человек рождает космос и одновременно космос рождает этого человека. В результате на свет появля-
ется Homo Cosmicus, который внешне не отличается от Homo Sapiens, но только внешне. Внутренне
он объемлет собой весь космос и в то же время вмещает его в себе. Он живёт каждое мгновение вечно
и в то же время уже давно пережил свою смерть.
–  А  какой  момент  своей  жизни  вы  считаете  точкой  «метаметафорического»  отсчёта?  То  есть 
началом «метаметафоры»?
Метаметафора
171
– Моя первая встреча с метаметафорой произошла в тот момент, когда в 1957 году были написаны
эти строки поэмы «Бесконечная»:
Никогда не приближусь к тебе
ближе чем цветок приближается к солнцу
Метаметафора – это бесконечное приближение цветка к солнцу и не менее бесконечное приближе-
ние солнца к цветку... Вернее, их бесконечное сближение – это просто метафора. Метаметафора – это
встреча цветка и солнца.
Если не предвестием, то предчувствием метаметафоры были строки Ломоносова из «Размышлений
о Божьем величии»: «Открылась бездна звезд полна. Звездам числа нет, бездне дна».
Зримая бесконечность – это уже не метафора, а метаметафора. Ведь до этого (вернее, до Коперника)
миллионы умных поэтов смотрели в небо, но бесконечности там не видели.
Забавно, что, разбив уютные хрустальные сферы Птолемея вокруг земли, человечество не полетело
в бездну вверх тормашками (кстати, что такое эти тормашки?), а преспокойно продолжало обживать
свой земной мир. Лишь к XVIII веку накопилась метафизическая смелость, позволившая поэтам вос-
парить с дымом над костром Джордано Бруно, давно отпылавшим.
–  Понятно,  что  поэзии  без  устремления  в  бесконечность,  не  существует.  Но  как  это  всё-таки 
трудно представить – бесконечность...
–  Для  взгляда  бесконечность  не  существует.  Он  всегда  упирается  в  горизонт.  А  горизонтом,  как 
известно, «называется воображаемая линия». Как только воображаемая линия перестала воображать
или воображаться, рухнула берлинская, она же китайская космическая стена. «Лавой беги, человече-
ство, конницу звуков взнуздав», – восклицает звездослов Хлебников.
Но и оттуда, из космоса, ринулась к нам батыева бесконечность. Одни всадники, как нейтрино, не
имеющее массы покоя, проскакали насквозь, не заметив нас. Другие рассыпались на когорты кварков,
лептонов и воображаемых частиц-миров – планкионов, фридмонов и максимонов. Уже метаметафо-
ра! Уже поэзия. Впрочем, довольно физики и космологии. Кто всё-таки первый создал метаметафору?
Похоже, что до 1960 года таковых не было (если было, я только обрадуюсь, но, похоже, что не было).
Хотя, что я говорю, ведь уже был «Чёрный квадрат» Малевича и «Скрипка» Пикассо. И мой двоюрод-
ный  дет  Павел  Челищев,  покинув  мир  в  1957  году,  уже  оставил  нам  свои  «внутренние  ландшафты» 
и ангелические перспективы. Возможно, до него окольными путями, через Сергея Булгакова, дошли
труды  Павла  Флоренского  об  обратной  перспективе.  Но,  похоже,  что  независимо  друг  от  друга  два 
Павла совершили одно открытие.
– Так что же это такое – метаметафора? И каковы этапы развития этого термина?
– Метаметафора – это обратная перспектива в слове.
Сначала  я  называл  её  двумя  терминами:  метафора  эпохи  Эйнштейна  (так  было  на  вечере  Парщи-
кова,  Ерёменко,  Жданова  в  ЦДРИ,  который  я  провёл  в  1975  году),  а  в  своем  кругу  мы  называли  её 
мистериальной метафорой. Весной 1983 года ко мне в Переделкино приехали Парщиков и Свиблова и
с ними финский славист Юкка Малинен. Стоя на крылечке флигеля в Доме творчества, где мы Еленой
Кацюбой соседствовали с Новеллой Матвеевой, я по внезапному наитию предложил заменить развёр-
нутые определения одним словом – метаметафора.
– Подумают, что это метафора в квадрате, – сказал кто-то.
– Ну и пусть подумают.
– Трудно будет произнести это мета-мета-мета...
– Ничего, привыкнут, – ответил я.
Прошло 23 года, и привыкли. С лёгкостью произносят.
Итак, метаметафора в живописи возникла как обратная перспектива, а в слове воплотилась в 1960-м.
Сам  термин  родился  весной,  в  апреле  1983-го  в  Переделкино.  Но  дело  вовсе  не  в  хронологии.  Ведь 
и «Троицу» Рублёва можно к обратной перспективе пристегнуть, и «Божественную комедию» Данте,
как гениально это сделал Павел Флоренский.
Константин
 Кедров
Поэт, преподаватель, кандидат филологических наук,
доктор философских наук. Создатель анаграммной системы стихосложения.
172
Школа Литературного мастерства
На самом деле, до 20-го века метаметафора присутствовала в культуре так же, как символ существо-
вал задолго до символизма. Но правильно восклицал Андрей Белый: «Если у Шекспира символизм, то
зачем тогда символизм?» Всё присутствовало, всё было, но не всё доминировало.
– Это как-то связано с обратной перспективой?
– Разница между обратной перспективой и метаметафорой весьма существенная. В обратной пер-
спективе мир выворачивается наизнанку навстречу взору. В метаметафоре взор выворачивается наи-
знанку навстречу миру.
Червь, вывернувшись наизнанку чревом,
в себе вмещает яблоко и древо.
Выворачивание, или инсайдаут в звуке – это анаграмма и палиндром, вместе – палиндронавтика.
У меня это получилось в 76-м году в анаграммно-палиндромическом «До-потопном Ев-Ангел-Ие».
Свет – весть
Весть – свет
Свет – весть
Свет есть
Свет – смерть
Смерть – свет
Свет – весть
Свет есть
Смерть мертва
Атома немота
ТОТ стал ЭТОТ
Это, если хотите, человеческое эхо из бездны, «свет-весть». То, что в моей поэме «Астраль» выявле-
но анаграммой «звезда везде», опять же эхо на анаграмму Ломоносова «звезд – бездн».
Томимый  предчувствием  метаметафоры,  царь  Давид  восклицал:  «Бездна  бездну  призывает».  Мой 
великий друг и учитель, ученик Флоренского, имяславец, тайный схимник в миру Алексей Фёдоро-
вич Лосев говорил, что только охваченное и ограниченное бесконечно. Безграничная бесконечность –
глупость. То, что не может охватить себя, не может быть бесконечным. Метаметафора – объятая бес-
конечность. «Бог не есть Слово, но Слово – Бог», – утверждал Лосев. Поэзия не есть метаметафора, но
метаметафора – поэзия.
Метаметафора – амфора нового смысла,
как паровоз в одной лошадиной силе...
Правильнее сказать – «зеркальный паровоз»:
Зеркальный паровоз шёл
с четырёх сторон...
– Хватит, – сказал Андрей Вознесенский, прочитав эти строки, – уже всё вижу!
Если вы можете поместить себя в центр ленты Мёбиуса или в горловину бутылки Клейна, вы уже
в  эпицентре  метаметафоры.  В  лабиринте  бесконечная  вселенная  ограничена,  а  каждая  вещь  во  все-
ленной  бесконечна.  Например,  море  и  небо  ограничены  чреслами,  а  чресла  бесконечны,  как  небо  и 
море:
Крест из моря-горы
Крест из моря-небес
Солнцелунный мерцающий крест
Крест из ночи и дня
сквозь тебя и меня
двух друг в друга врастающих чресл.
В тексте «Конь окон» окно и конь состоят из анаграммы окн – кон, там же – икона.
На коне оконном
на окне иконном
скачи, конь голубых окон
173
ЛиФФТ
Ты окна разверз за карниз
Ты звон, вонзающий ввысь
оскал голубой
Весь я – рама другого
небесного окна голубого
Бродского возмутила метаметафора Вознесенского «Чайка – плавки бога». Он не понял, что паря-
щая  чайка  создаёт  зримые  очертания  бесконечного  тела  невидимого  Бога.  Бродский  никогда  не  по-
нимал,  что  такое  метафора.  Он  был  тер-а-тер  (земля  землёй),  как  говорят  французы,  а  по-нашему 
заземлённый. У Вознесенского «земля качается в авоське меридианов и широт», «стонет в аквариум-
ном стекле небо, приваренное к земле». Это близко к метаметафоре, очень близко. Но метаметафора
требует  геометрии  Римана  или  Лобачевского,  проще  говоря,  ей  присущ  визуальный  (зрительный), 
и смысловой, и звуковой сюр.
Ларинголог заглядывает в глаза
Сад ослеп
Обнажённые рёбра
белым плугом врезаются в почву
Сад проросший плугами
Мертвящая пустошь ребёнка
Бесконечность, уходящая в глубь смысловой воронки строки и слова – это метаметафора.
Я язычник языка
Я янычар чар
Язык мой немой
не мой
Слова вкладываются друг в друга, большее исходит из меньшего, а меньшее охватывает собою большее.
 Так взасос устремляется море к луне
Так взасос пьёт священник из чаши церковной
Так младенец причмокивает во сне
жертвой будущей обескровлен
– А что такое метаметафора лично для вас?
– Однажды я попытался представить жизнь без метаметафоры и понял, что такая жизнь просто не
с уществуе т.
КОМПЬЮТЕР ЛЮБВИ
НЕБО – ЭТО ВЫСОТА ВЗГЛЯДА
ВЗГЛЯД – ЭТО ГЛУБИНА НЕБА
БОЛЬ – ЭТО
ПРИКОСНОВЕНИЕ БОГА
БОГ – ЭТО
ПРИКОСНОВЕНИЕ БОЛИ
ВЫДОХ – ЭТО ГЛУБИНА ВДОХА
ВДОХ – ЭТО ВЫСОТА ВЫДОХА
СВЕТ – ЭТО ГОЛОС ТИШИНЫ
ТИШИНА – ЭТО ГОЛОС СВЕТА
ТЬМА – ЭТО КРИК СИЯНИЯ
СИЯНИЕ – ЭТО ТИШИНА ТЬМЫ
РАДУГА – ЭТО РАДОСТЬ СВЕТА
МЫСЛЬ – ЭТО НЕМОТА ДУШИ
175
ЛиФФТ
исчезает видимый мир
но я могу говорить
и мир рождается снова
на обнажённый нерв нанизывая звуки
все глубже чувствую великий диссонанс
и радость возвышения над миром –
Поэзия – вершина бытия
и вагоны стиснутые в железном рукопожатье
и деревья и станция и тишина
и ты в тишине уходящей ночи
и всё что связывает с тобой
и миллионы которые спят рабами
ничего не понимая в такой любви
нуль миров вращается в небе звёзд
это взгляд возвращается к своему истоку
листопад ягуаров
полусолнечный бред весны
выдыхание песни
из лёгких съеденных туберкулёзом
и бессмертье будущего конца
и синий день и красная волна
зелёный луч упал на попугая
и попугай заговорил стихами
и синий день и красная волна
и я бегу бросаясь под трамваи
и синий день и красная волна
где голубой укрылся папоротник
и в пору рек века остановились
мы были встречей ящериц на камне
около окон пролёт полёта
и этот стон
среди серых стен
какой-то прохожий
шагнул в пространство
и рухнул замертво
сквозь столетья
вода текла
сквозь бетон и вечность
а дворник сметал с тротуара звезды
и в мокром асфальте ломались люди
я вышел к себе
через-навстречу-от
и ушёл под
воздвигая над
двое нас – это очень много
это больше чем можно
больше чем я могу
никогда не приближусь к тебе
ближе чем цветок приближается к солнцу
1960 г.
– Спасибо, Константин Ал
ександрович. Будем ждать от вас новых открытий и новых стихов.