30 лет тому вперед

Однажды я обязательно очнусь такой старушечкой, лет сорока семи. Возможно, я буду дородной матерью огромного семейства, с какой-нибудь длинной двойной фамилией, семейным серебром и родословной, гордо водружённой на пустую стену гостиной. У меня будет корзина с вязанием, персидский рыжий кот и обитая красным, местами протертым, бархатом скамеечка для ног; будет музыкальная комната с роялем, совсем не гениальный сын-скрипач и старая дева-дочь. А возможно я буду молодящейся старой кокеткой, бездетной, много о себе думающей и ревущей по ночам в подушку от беспросветного одиночества; вечерами суббот я буду приглашать к себе двух замужних подруг и сетовать, как много было в молодости романов; как глупо я поступила, бросив того юного перспективного драматурга, который все писал обо мне пьески, а недавно получил нобелевскую по литературе; но от этого упаси меня, господи.
Но очнуться я планирую такой сухопарой жилистой бодрой, разведённой раз пять, женщиной, гордо носящей фамилию первого мужа, с короткими прямыми волосами, которые обязательно будут послушными (господи, ну хоть к сорока семи, ну разреши, а?), а левая прядь обязательно будет мирно покоиться за ухом, в котором, к тому времени будет сделано ещё проколов семь, не меньше. Я буду много путешествовать, ходить пешком, пить крепкий кофе в маленьких барах; обязательно буду иметь сборников пять со стишками ко всем своим пассиям( из-за одного я даже расстанусь с мужем, ведь разве можно писать о любовниках?). Ещё будет у меня блог, где я буду рассказывать о такой страшной вещи, как секс после климакса. Возможно, я буду пожинать плоды головокружительного успеха одного-единственного фильма, за который получу пальмовую ветвь и, возможно даже, сыграю в нем одну из главных ролей. Меня будут встречать на улице страшно старые 30-летние дядьки и говорить, что на этом фильме они выросли, и, что я была их первой любовью.
Вероятно, при таких обстоятельствах у меня будет двое детей: дочь, которая выйдет замуж где-нибудь в Швейцарии или ОАЭ, нарожает мне восемь внуков и будет прилетать с ними раз в год на католическое рождество; и сын. Сын будет длинным, с ужасающе торчащим носом на худом лице, с вечно задравшейся правой брючиной и шрамом на губе – в детстве подрался с мальчишками и получил по лицу палкой. У него будет тишайшая, но дико стервозного вида жена, и к моим 47 они будут ожидать своего первенца, покупать ему бежевые пенетки и спорить из-за цвета стен в коридоре новой квартиры. Я же буду обязательно встревать, предлагать свои варианты и раздавать им подзатыльники. В итоге, главным их врагом буду я, но так они научатся находить компромиссы, тихо матеря свою мамку и свекровь.
 
И вот тогда-то, когда жизнь будет вполне тихой и мирной, знойным июлем я решу поехать на выходные в Москву, прогуляться по Третьяковке, поплеваться в сторону Малевича и поохать у Петрова-Водкина.
И вот после всего этого писанного кошмара, я поеду прогуляться на старый Арбат, зайду в то место, где лет 20 назад был паршивенький кофе Хауз, а сейчас находится ресторан, ничем не лучше, но с адскими ценами. И там, за соседним столиком я увижу стареющую рыжую бабенцию с необъятной грудью и платьем дикой расцветки, потом замечу рядом с ней странно знакомую, уже стареющую худобу, кадык, выдающийся нос, ухмылку. Потом, это страшно знакомое нечто, заржёт над шуткой своего собеседника, совсем неприлично, но так знакомо. После я замечу и спину его собеседника: покатые плечи, круглый затылок, который уже полысеет так, что если бы не уши, то я бы ни за что и не узнала; посмотрю на правую руку, по-барски лежащую на спинке дивана, выбитый палец, на котором не было кольца и даже часть пивного брюшка, которое он преумножит за тридцать лет.
- Нет, ты не армянин, ты еврей.- скажу я громко, сев за его спиной, с наслаждением наблюдая, как дрогнет спина, рука и перестукнут пальцы по дивану. Он обернётся и  будет вопросительно вглядываться в лицо- Какое же ты отъел себе брюшко..!, и откуда взялись щёки, вероятно, она печёт вкусные пироги?
- Есть такое - хохотнет он, пересаживаясь за мой столик.
- Пригласишь разочек?
- Нет, конечно, даже не думай - он с годами сделается проницательным, читать меня будет по одной только интонации- Если вы встретитесь, то я вам ничем не смогу помочь, убьётесь.
- Ну, что ты, ты же читал наверняка про мою семью.
- Читать-то я читал, только глаза, солнышко, у тебя как прежде такие же ****ящие. Я же тебя, заразу, знаю.
Здесь он достанет пачку, закурит:
- Я думала, ты бросил.
- Бросил, но, как видишь, мы все же иногда пересекаемся.
Тут я обязательно улыбнусь, встану, надену очки, круглые, в тонкой металлической оправе и со стёклами цвета пивной бутылки, совсем как тем летом, лет тридцать назад.
- Солнце моё - бросит вслух, прокрутив в голове: "вот же сучка", прекрасно помня и то лето, и те самые очки.  Встанет, с деланной лёгкостью чмокнет в голое плечо, и пойдёт к машине, все той же, правда чуть грузной и состарившейся походкой.