Моцарт и Сундуков

I

Жил на свете один тракторист,
Устремленный в туманные дали,
Взор его был, как солнце, лучист,
Лик его был смиренно печален.

Золотистые кудри волос
Ниспадали на крепкие плечи.
И на пашне, и в знойный покос
Был он молод, красив и беспечен.

Он творил неземную красу,
С матерком разгоняя магнето,
На стерне и в звенящем лесу
Он всегда оставался поэтом…

Отдыхая под сенью берез,
Он с неистовой яростной мощью
Воспевал свой родной леспромхоз,
Перелески, опушки и рощи.

Он писал про людей от сохи,
Про титанов в посконных рубахах,
Это были такие стихи,
Что не сыщешь теперь в альманахах…

Им гордился родной леспромхоз,
Мужики из окрестных селений
То ли в шутку, а то ли всерьез
Называли его «наш Есенин»…

II

Как-то раз в октябре, на Покров,
Из Парижа проездом в Зарубин,
Знаменитый поэт Сундуков
Выступал в леспромхозовском клубе.

Знаменитый поэт Сундуков
От обрыдлых французских коврижек
Шел в народ с водопадом стихов
И баулом подписанных книжек.

В затаивший дыхание зал,
В томной позе плохого актера,
Сундуков, подвывая, читал
О бескрайних российских просторах…

О тревожных бессонных ночах,
О трагедии русской глубинки,
О лучах, негасимых свечах,
И еще о какой-то Маринке...

Стих его был надменен и строг,
Рифмы гулко катились со сцены,
Сундуков, как языческий бог,
Восставал из классической пены…

Вдруг, по залу прошел шепоток,
Люди стали вертеть головами,
И на сцене языческий бог
Поперхнулся своими лучами...

От стены, освещенной едва,
Бесконечно певуче и чисто
Серебром зазвенели слова –
Это были стихи тракториста...

Наваждение? Морок? Гипноз?
Что случилось с народным поэтом?
Он как будто корнями волос
Ощутил золотые рассветы,

Он как будто умылся росой,
Он как будто испил из колодца,
Как веселый мальчишка босой,
Он бежал за смеющимся солнцем...

Клуб восторженно рукоплескал:
"Это наш деревенский Есенин!!!"
Сундуков потрясенно икал
На пустой леспромхозовской сцене...

III

Золотился октябрьский лист,
За околицей плыли туманы...
На кровати лежал тракторист
От вина заграничного пьяный.

Он дышал, как кирпичный завод,
Разметавши лицо по подушке.
В полумраке светился живот,
И соломенный нос в конопушках…

Громоздилась голгофой кровать
На изогнутых тяжестью  ножках,
Сундуков мял руками тетрадь
В замусоленной синей обложке…

«…Этот богом рожденный артист,
Этот грум, поцелованный в слово,
Этот страшный, большой тракторист,
Как он может затмить Сундукова?

В Касабланке, Нью-Йорке, Москве,
В самом дальнем зажопье на свете
Изо всех утюгов обо мне -
Как о первом российском поэте…

Гонорары, цветы, ордена,
Толпы баб молодых и не очень,
Горы сала и реки вина,
И тревожные темные ночи…

Астана, Магадан, Барнаул,
Альманахи, журналы, газеты
И стихов неподъемный баул -
Вся душа и изнанка поэта.

Беспокойная, липкая хмарь,
Образа, гармонисты с рогами,
А еще эта дикая тварь
С голубыми от грязи ногами..."

Сундукова ударила дрожь,
Он воткнул как-то просто и быстро
Подвернувшийся под руку нож
В богатырскую грудь тракториста,

Словно выдернул ноющий зуб,
Вспомнил сцену в заблеванном клубе,
Посмотрел равнодушно на труп,
Взял тетрадь и уехал в Зарубин.