А рукописи все же не горят

Мы повстречались в полдень на Арбате.
В твоих руках желтел букет мимоз.
Любовь подкралась, словно вор, внезапно,
Вонзая в сердце острый финский нож.
Я все забыл, я заболел тобою,
Я жил минутами коротких встреч,
Я в мыслях называл тебя женою
И обожал твой серебристый смех.
Наверно, счастье не бывает вечным…
Так думал я, когда писал роман,
Мерцали в темноте подвала свечи,
И прокуратор предо мной вставал.
Перед глазами танцевали тени,
А, может, просто я сходил с ума.
Тот бал, где королева в восхищении
Дарила благосклонность до утра
Танцующим под музыку Шопена
Собравшимся злодеям всех мастей.
Я видел волны призрачного света,
И наготу, и блеск твоих очей.
Смешалось все в больном воображении:
Нагая Гелла, Азазелло, Кот…
Какое-то дьявольское пение,
И кем-то Фриде поданный платок.
Бездомные иваны сочиняют
Какие-то ужасные стихи,
Сам виртуоз – Шопен для вас играет:
Мелодия касается души.
Виски пульсируют жестокой болью,
Напоен духотой Ершалаим,
Жестокими порой бывают боги,
Позволив лишь во сне увидеть Рим.
Судилище, толпа и тот бродяга,
В глазах которого искрился свет,
Он обвинялся в разрушении храма,
Был склонен с детства к перемене мест.
И вечный спор - что истина такое?
И крик толпы: «Распни его, распни!»
И казнь позорная на той Голгофе,
Огонь, уничтожающий листы…
Все будет правильно в подлунном мире…
Я снова вижу тот весенний бал,
Кричу я, просыпаясь: «Маргарита!»,
Прильнув к родным заботливым рукам.
- Скажи, что это просто мне приснилось,
Что выдуман и Воланд, и Пилат,
Что казни на Голгофе не случилось,
Что я придумал тот ужасный бал…
Ты улыбнешься: « Мой любимый Мастер,
Тебе приснился сон, забудь его,
Ведь мы с тобою заслужили счастье,
Мы вместе… И не надо ничего…»
Я улыбнусь и, губ твоих коснувшись,
Вдохну неповторимый аромат.
Услышав шепот, вздрогну, оглянувшись:
« А рукописи все же не горят…»