Лаванов А. Н. Право по борту - родная земля

С годами как-то притупляется память о былом, но иногда какое- нибудь незначительное событие вдруг всколыхнёт тебя всего, взбудоражит, и тогда опять нахлынут такие яркие, волнующие воспоминания.

Так вспомнился мне 1942 год. Был месяц октябрь. Город Владивосток. Мы под очень большим секретом собирались в дальний поход, на войну - туда, где гремят бои на суше и на море. Где страна истекает кровью на фронтах. И нам всем казалось иной раз, что многие неудачи на полях сраже­ний случаются только потому, что нет там нас.

Командование с ног сбилось от наплыва заявлений типа «Прошу на­править меня на фронт, добровольно...».

И вот мечта, наконец, близка к осу­ществлению. Родные и близкие в ужасе: «На фронт? Чему радуетесь? Там же пули свистят, ранения, смерть!». Но до нас это не доходило. Нам одно было надо — только на фронт!

Как вскоре выяснилось, что наш секрет- на фронт- оставался тако­вым лишь для нас, экипажей шести подводных лодок, а весь город Владиво­сток через сарафанное радио только о предстоящем переходе и говорил.

Об этом переходе, редком по смелости и дерзости, о его значимости, о масштабности замысла, о труднейших преградах, которые предстояло пре­одолеть, и даже о силе сопротивления самой природы — обо всём этом уже много написано, но.....

Но вот всё уже позади, и мы, подводная лодка С-51, первая из пяти (шестая Л-16, увы, погибла) заходим к родным берегам со стороны Северного Ледовитого океана и норвежских морей.

Ночь... Заканчивается ночная вахта «собака» (так её называли ещё на парусном флоте) — это моя вахта... Все почему-то не спят. Почему, я не знаю. И Володя Корчагин, и Женя Карасёв стоят на вахте, остальные перемо­гаются в ожидании чего-то.

...По переговорной трубке вызывают Вовку Корчагина на мостик. Он вскоре возвращается, а головой крутит то вправо, то влево... Вот по трубке затребован Жора Карасёв — и тоже на мостик. Беспрецедентный случай — отлучка с вахты!.. Я обоих поочерёдно подменяю у поста управления. Жора тоже вскоре возвращается. Он улыбается как-то загадочно и восхищённо. Звучит свисток — и команда: «Лаванова на мостик!». Не знаю почему, но бегу опрометью через четвёртый отсек. Застреваю в круглой переборке цен­трального поста, зацепившись за крюк стопора. Скорее, бегом на наклонный трап в боевую рубку. Но меня опережает Паша Хазов, и оба мы через люк выскакиваем на мостик, предварительно произнеся привычное: «Разрешите наверх?» Но ответа не ждём.

...Море отсвечивает черноватым, блестящим металлическим оттенком. Лодка в белой, искрящейся фосфориче­ской пене несётся вперёд, слегка покачи­ваясь с борта на борт. Светит незнакомая луна, и если посмотреть на неё, то впе­чатление такое, будто спутник Земли бе­жит — догоняет лодку.

На мостике командир лодки Иван Кучеренко и комиссар Сергей Миронов.
Командир негромко говорит: «Ребята, смотрите, право по борту — это земля...Наша! Советская!».

  Вдали, в темноте, освещенные лунной дорожкой на воде, торчат три скалы, отдельно друг от друга. Они обрамлены белой пеной прибоя, а далеко, там, на горизонте, улавливаются очертания береговых сопок.

После ста суток перехода, сквозь сто опасностей, эти камни для нас родные, милые! Свои! Наши! Земля родная! Господи! Наконец-то!!!

Паша ути­рает потихоньку глаза рукавом, а я не стыжусь скупых слёз, невольно наворачивающихся на глаза. Нахлынувшую необычайную радость, а также лёгкость во всём теле, ощущение ласковой любви к этим каменным глыбам и к далёкому берегу прерывает команда: «Всем вниз!». Следующие...

С большой неохотой, медленно, спускаемся вниз по трапу на свои бое­вые посты.
Командир лодки Иван Фомич Кучеренко отлично знал, по чему так истосковался весь экипаж.