Однажды

Потолок, как и стены палаты оптимизма не прибавляли, скорее настраивали на спокойный убаюкивающий лад.

Капитан Агеев очнулся от наркоза уже с пяток минут. В голове светлело. Туман рассеивался. Обезболивающий препарат заканчивал своё действие. Состояние нирваны размазывалось, бледнело. Болевые ощущения становились ярче, проявлялись всё более и более. Как будто тугая струя вливалась в ёмкость. Объём заполнялся. Струя становилась всё горячее. Вот подкатило к горлу. Закашлялся и застонал.

-Петрович!Новенький очнулся. Сестричке скажи – пусть утку даст.
-Скажи, пусть просто даст!
-Цыц! Охульники. Кабы не девки тутошные, корчились бы как на рыбалке.
-А чего на рыбалке корчится?
-Как червь на крючке бы корчились.

В палате военного госпиталя пошёл трёп обо всём и ни о чём. Пять пациентов, волею случая попавшие вместе в травматологическое отделение обживались, знакомились, ссорились, обменивались номерами телефонов, лечились, выписывались, оставляя новеньким байки, пустые банки, мыло-шампунь, тетрадки-карандаши и прочие мелочи, столь нужные здесь и зачастую малополезные там, "на воле".

Кроме поступившего вчера капитана в палате лежали двое молодых ребят, скорее всего контрабасы, один, возраста капитана, что-то около тридцати, молчаливый, ещё один, пожилой, наверняка из прапорщиков. В таком солидном возрасте у офицеров и звания солидные и лежат в госпитале они в некоторой обособице.

В палату впорхнула молоденькая сестричка.
-Капитан! Ваше судно!
Палата грохнула. Сестричка застыла с протянутой уткой и, осознав сказанное и состояние пациента, присоединилась к смеху.

Агеев попробовал засмеяться, но получилось невнятный хрип с бульком, что добавило веселья в палату. Происходящее в палате капитан слышал, но как-то необычно. Каждая фраза проникала в мозг самостоятельно, расталкивая предыдущие и отбиваясь от наседающих. Во рту, как кто налил клея, языком не пошевелить. Да и руки слушались слабо. О ногах и говорить не приходилось.

-Ну ладно!
Отсмеявшись, сестричка решительно откинула одеяло. На удивление легко приподняла капитана, установила утку и заправила военное хозяйство в мочеприёмник. Снова набросила одеяло и выпорхнула в коридор.

-Не горюйте!
Такого унижения, тем паче  от девчонки, Агеев ещё никогда не испытывал. От неожиданности он чуть было не задохнулся, попробовал что-то сказать и впал в забытье.

Ночь была душной. Фонарь на вышке слепил глаза.Ремни глубоко врезались, руки затекли. Разбитая стойка шасси впилась в спину. Фюзеляж разбитого самолёта нависал дырявым козырьком. Рядом, также на корточках, сидели ещё четверо. Три солдата и сержант.

Агеев смотрел исподлобья на происходящее вокруг сквозь слипшиеся кровью ресницы и крыл негромким матом стойку, фонарь, проходящих мимо таких же, как и он грязных, солдат. Забитые пылью и песком нос, горло першили, срывали дыхание в кашель. Кровавые сгустки сплёвывал перед собою. Кровь медленно бурела, тускнела, впитывалась в аэродромный бетон.

От проходившего мимо строя отделилась фигура и направилась к останкам самолёта. Подойдя ближе, остановился. Судя по реакции, он понимал, что говорит связанный пленник. Внимательно посмотрел в глаза, на погоны, снова в глаза и вдруг резко, как хоккеист клюшкой, саданул прикладом в челюсть.

Ладонь била по щеке, даже не била а похлопывала. Капитан расцепил глаза. Над ним стоял прапорщик.
-Капитан! Капитан! Браток! Здесь? О…воды?
-У-у-э…
Два-три глотка решительно оживили.
-Спасибо… Руслан…Русик я.

-Ну и славно. Кричал нехорошо. Сейчас сестра обезболит уколом. Поспишь.
-Укол не надо. Буду терпеть. Плесни, батя, водички.
-Держи. Крепче. На тумбочке у тебя бутылка с водой, если что.
-Угу.
-Может уколишься.
-Не-а.
-Ну как знаешь.

Горячечный сон отдыха не давал.
До утра Руслан ещё дважды будил палату громкими стонами и крепким не городским матом.

На утреннем обходе к капитану подошёл лечащий хирург, Григорий Дмитриевич Полоз.
-Так, Агеев. Коленку тебе перебрали. Побегаешь как потеплеет.  Лидия Петровна! После перевязки, вот – два кубика, это…, это…, на ночь – тоже два кубика, обезболим…

-Григорий Дмитриевич! Капитан отказывается от обезболивания.
Полоз посмотрел внимательно, ничего не сказал, но уже выходя сестре
-На ночь - не колоть!. 

После обхода прапорщик назидательно пояснил Агееву.
-Ты доктора слушай, не кобенься. Руки у него золотые. По самый локоть золотые. За пацанами на тот свет ходит и выводит сюда. Дурного не скажет и не сделает.
Через трое суток жар спал, Агеев, хоть и мокрый, спал почти детским колыбельным сном, начав путь к выздоровлению.
    (окончание следует  2016/11/17/11430 )