Понгиды человекообразные повесть

               
               
               
                -1-

          - Тама-ара-а, Т-о-ом! Никак, Создатель чешет! Слышишь? - Сергевна, высунувшись по грудь из окна первого этажа и задрав голову кверху, обращалась к открытому окну прямо над собой.
        - К-ак не слыхать.
 Из-за бугра показалась голова мужчины.               
        - А без меня, а без меня и со-олнце б утром не вставало… -  прогорланила голова, поперхнулась, смолкла и исчезла из вида.
        - Свалился, - определила Тамара, с интересом ожидая возвращения мужа в обозримое  пространство.
        - И солнце б у-утром не встава-а-ало, когда бы не было меня!
 Не заставивший себя долго ждать маленький, щуплый мужичок, как ни в чём не бывало, выкарабкался на тротуар, заканчивавшийся прямо перед большим двухэтажным домом.       
      - О, - хихикнула Сергевна, - иди, встречай. Чудотворец, собственной персоной.
        Мужичок поднял дёргающуюся от горлания песни голову и увидел в окнах своей и квартиры этажом ниже жену и соседку, внимательно отслеживающих его телодвижения. Лебединая песня оборвалась, колом застряв в глотке.
       - Дорогие дамы, а накренить дом на эту сторону не боитесь? - съязвил сделавший попытку шаркнуть ногой мужичок. - Ить, э-э-э… Боливар не выдержит двоих, -  закончил он свою трудновыговариваемую речь почти шёпотом, в тайной надежде, что те не расслышат им изречённое.
       «Чудотворец» ошибся. Обе отличались отменным слухом.   
     - Ну, творец, погоди. Сейчас основательный крен получит твой ковчег. Спускаюсь, помогу расчудеситься. Где фуражка, гад? 
       Внушительные телеса исчезли, причём из проёмов обоих окон одновременно.
      Уже подошедший к курятнику Сергевны Жорик вздрогнул от терзающих душу предчувствий: 
    - Кокель-мокель, неужели опять? - пошатнувшись в горестном выдохе, пробормотал он.
     Не найдя под руками ничего более подходящего для упора, левой рукой Жорик ухватился за один из шестов ограждения курятника соседки. Правой он напрасно старался обнаружить на своей голове фуражку, только вчера приобретённую по случаю их отъезда в гости к детям. Фуражки не было.
   - Да надирает их совсем, - обомлел «создатель». - Куда они, в самом-то деле, в который раз исчезают? 
     Он перевёл взгляд на дом и внутренне ахнул. Две огромные «акулы» уже стояли по обе стороны подъездных дверей и громко дышали. Дыхание самого регулировщика солнечного движения на некоторое время пропало вовсе.
    Рука у жены была как кувалда: ж-жах - и сутки на массаже.
  - Господи-и, - тоскливо заныло нутро, - да кто же их такими сотворил-то! Это ж Мохаммед Али от страха без боя бы замертво… Привыкла там, - всегда заканчивал он одним и тем же свои потайные мысли, - сравнила их и меня.
     Куры, не будучи дурами, сгрудившись перед углом, за сеткой которого снаружи маячила фигурка соседа, взгромоздились друг на друга в два ряда и, не издавая ни звука (не впервой же), ожидали момента развязки событий. Глава гарема, петух Колька, растопырив во все стороны своё павлинье оперенье и выпятив клюв, гордо прохаживался за их спинами, как и полагается каждому хозяину гарема.
    «Кур-то полно, - как бы анализировал предводитель клана, - а  нас, красавцев - по пальцам перечесть. Золотой запас. Красная книга».
    Акулы шагнули к курятнику.
   - Задраить люки! - Жорик отчаянно зашатался. Шест, не выдержав качки, рухнул, погребя непризнанного «творца» под собой и сеткой. Остальные три шеста, увлекая всё навешанное на них проволочное заграждение, немедленно последовали за первым.
       В отличие от кур, «создатель» трепыхался под навалившимися на него шестами и забором молча.
       Рёв смертельно раненого медведя ничтожен по сравнению со звуком,  изданным хозяйкой курятника, только неделю назад восстановившей этот кордон в очередной раз. 
    - Не успела! - Сергевна, спотыкаясь, неслась к своим любимицам. - Знала же, и опять не успела. Б-блин, убью сейчас эту тараньку сушёную!
    Но Тамара, обогнав соседку и приподняв шест с болтающейся на нём сеткой, уже втиснулась задом под рухнувшее сооружение, и, придерживая руками рваные края проволоки, хребтом подпёрла нехилый вес брусков и стальной путаницы. Опершись на одну ногу, второй супруга старалась выковырять из-под завала своё недоразумение на шестьдесят пять килограммов живого веса до прибытия Сергевны.
     - Ага, - в предвкушении гораздо более серьёзных испытаний заорал упиравшийся от освобождения узник, - ага, пастушина обезьянья, привыкла безмозговыми управлять. Так и со мной?!
    - Именно. А если и есть различия, то все не в твою пользу.
      До глубины чувств раненый оскорблением, Жорик хотел было, дабы сохранить последние брызги собственного достоинства, уцепившись за ногу жены и опираясь на неё гордо обрести свободу. Но именно в этот момент, натренированным пинком бывшей всесоюзно знаменитой баскетболистки соседки Аньки, был выброшен из-под своего временного убежища наружу.
      Ослеплённые свободой куры, опережая вылетающего соседа, протискивались между его ног, раздирая когтями лап все открытые части тела «чудотворца». Оглушительно кудахча, они рванулись мимо хозяйки и Тамары во все стороны света.
      Появление жившего по соседству двенадцатилетнего племянника Сергевны Витька никого не удивило.
   - А я вижу, Создатель к дому зарулил. Ну, думаю, пора. Сейчас куры побегут.
     Двум клушкам не повезло. Они были завалены и затоптаны почти насмерть. И под горестные вопли Сергеевны извлечены наружу сразу же следом за «создателем».
      Племяш уже загонял тёткино пернатое хозяйство в сарай, а Сергевна, между причитаниями всё охаживала теми двумя приваленными несушками своего заполошно прятавшегося за спину жены соседа.
   - Ладно тебе, Ань. За кур я заплачу. Не дай им помереть-то. Прирежь уж. Давай ощиплем да и как раз завтра нам в дорогу. Есть-то всё равно что-то надо, не ближний свет. 
   - Да понимаю я, Том. Просто злость берёт, ведь в четвёртый раз! Это ж какие нервы нужно иметь?   
 Растрёпанный, бледный, чуть живой «создатель» еле держался на ногах.
   - Строить надо, как полагается. Вот у нас бы на пароходе…
   - Том, или он захлопнет рот, или плохо будет.
По лицу Тамары скользнула тень. Зажалела: 
   - Слышь-ка, бледнолицый, пойди сядь на скамейку пока мы загон восстановим. Приди в чувство.
   - Ещё бы… При виде тебя гориллы бледнели и с насестов опадали, как галки с проводов. А если б они и Аньку увидали? Полундра массовая! - еле внятно парировал тот, отойдя на безопасное от жёниной жахалки расстояние.
   - Догнать тебя что ль?
     Понятное дело, каждому мужику хотелось бы иметь глухую жену. Георгию Иванычу не повезло. А с соседкой, так и вовсе. Мало того, что слух, как у кита, так ещё и обувь размером с его руку от локтя и почти до ногтей, не говоря уже об остальном.
   - Слушай, Том, а чего он тебя каждый раз как нажрётся, пастушиной обезьяньей величает?
   - Да не слушай ты его, Ань. На него в питомнике однажды обезьяна напала, мне отбивать пришлось. С тех пор и клинит.
   - Ах ты, Боже ж ты мой, это вместо благодарности-то?! Я так и думала: его не только шторм повредил.
   - Получается, что так, Анют…
     Умилённый взгляд сидящего посередине скамьи со сложенными руками на животе взъерошенного маленького человека мог бы сразить многих, но только не этих двух.
    - Что-то примолк твой балагур.
    - По калгану видно здорово шестом получил, вот и примолк.
    - Скорее всего. Как бы снова не сотрясение.   
   -  Тьфу, тьфу. Не приведи Господь. Завтра тяжёлый день.   
       Сергеевна обрабатывала кур. Тамара Александровна с Витьком уже почти завершали восстановление оградительного барьера для прогулок пернатых вокруг курятника. Мужики для подмоги не требовались - кувалдой, как обычно, орудовала Тамара.
   Наконец, Анютин племяш, забрав ощипанных кур, вошёл в подъезд, а усталые женщины грузно опустились на скамью по обе стороны от скукоженного виновника происшествия.
   Картина была бы сказочной и, если б середина не подвела, так и называлась бы: «Три богатыря». Но малюсенький, худюсенький мужичок между двух громадных фигур спутал все карты, разрушив величие исторического полотна.       
      Богатырские бабы переглянулись друг с другом и, вдруг, расхохотались. Изорванный мужичок подпрыгнул от неожиданности и… захохотал вместе с ними.

                __________
               
     - Я тебе что говорила? - Тамара прямо в коридоре квартиры дёрнула мужа за разодранный в происшествии ворот пиджака. - Забыл? Ещё раз вякнешь про обезьян, будешь доживать свой век у родственников в Сибири, а не на побережье Чёрного моря. Понятно?   
     - Томунь. Животных жалко, этих…  понгидов, -  трезвеющий муж погладил жену по крутому боку. - И беску я опять посеял.
     - А кур и нас с Анютой, значит, не жалко?
       Бунтарь склонил голову на приходившуюся ему по плечи грудь жены:
     - Прости дурака, мать.
      «Мать», поцеловав грешного дитятю в маковку и пригладив ему вихры, кивком указала на кухню:
      - Марш борщ есть.
 Разогревая еду, Тамара ворчала:
     - Знаешь же, нам утром выезжать, и что творишь? Голова - дыра вселенская, да и та - не на шее, а «за», для общей наглядности. Успокоился бы уж. Нет же. Если не мытьём, так катаньем возьмёт. Я уже сама и машину упаковала, и маринады загрузила. Подарки, одежду - всё. А его нет и нет. Ведь по горам ехать. Горы - не ГАИ, взяток не берут. А я не водитель, иначе ввек бы тебе руль не доверила. Как собака без нюха: только брехать да хвостом махать, опасности не чуешь.
    - А мне всё равно обидно, - бывший моряк облокотился на стол. - Я вот тебя всю молодость, можно сказать, иска-ал, иска-а-ал. Море бросил. Для меня ведь любая качка - тьфу, сама знаешь. Таких, как я… ты ж понимаешь - иголка в сене, - Жорик, сделав вид, что сплюнул, горделиво тряхнул головой. - Нашёл. И на всю жизнь - одна-разодна. А ты вечно меня, как бандита какого, то Жорка, то пентюх, то создатель. Унижаешь, мать. А я, пардон, не халам-балам, а Егор Иваныч. Или, на худой конец, Георгий.
    - Е-щё бы, балабол! Как прекратишь по пьяни «А без меня» горланить, так тебя и «создателем» величать перестанут. Нашёл он ме-ня. Не иголка ты в стоге сена, а блоха в перине. Вопрос кто кого отыскал? Спишь, и то на мне. Ясно дело: и мягко, и теплее.
      - Да ты же с первого раза меня чуть насмерть не придавила - насилу жив остался. Сначала, так сказать, в целях самосохранения. Ну, и удобно. Привык…  потом. 
       - Угу. Только, если б я тогда кое-кого не придавила, то его куда высвистело бы? Не догадываешься? Вытурила бы тебя на родимые просторы, как декабриста ссыльного, да одно место и дети удерживают уже двадцать семь лет.
       «Создателя» от гордости за «одно место» и Никиту закачало на стуле.
       - Да не вытурила бы. Знаю, любишь ты меня, Томунь. И потом, в Сибири люди ещё как живут - письма-то читаешь.
      - Ешь, боцман, а то до утра не отойдёшь. Потом в ванну и в кровать, -  прервала супруга его разглагольствования.               
       Жорик с ненавистью взял в руки ложку.
     - Нет, чтобы чем-то порадовать мужа. Я, может, ночи жду…
    - Тьфу, ты, Господи. Я тя порадую. Чтобы через пятнадцать минут спал, как под наркозом!
   Через полчаса муж горячо обцеловывал могучие плечи супруги.
     - Эх, Томка, вкуснее тебя нич-чё не вкушал, хоть переплавал уйму морей.
     - Тебя тоже, чудик мой баламутный.
     - И почему именно тебя в обезьянник определили? Непонятно.
    - Потому что стремилась очень. С обезьянами-то силища нужна, мышцы, нервы железные. Чутьё немереное. Рост, опять же, не последнюю роль играет. А я тогда гири пудовые кидала, как мячики, сам видел.
       Она легко ткнула мужа в лоб костяшками пальцев:
     - И голова, которая понимает слово «секретно». А с твоим языком, свет Егор Иваныч, что до сумы, что до тюрьмы - одна верста. С годами, так и вовсе дуреешь не по дням, а по часам.
       Заметив, что Жорик окончательно поник головой, зажалела:
     - Не морочь себе голову, муженёк, не добавляй работу бедной головушке. Тюкнуло тогда тебя основательно… Заболеешь ещё.
     - Опять издеваешься. Считаешь меня совсем идиотом? - нахохлился тот, - Я, конечно, не врач и не учёный, как ты. Но морские училища мы тоже кончали.
     - И не считаю, и что кончали, знаю...  Спи, благоверный. Ни свет ни заря вставать. 
          
                -2-


      Промозглый рассвет встретил их расторопно шуршащий колёсами «жигулёнок» на горном склоне, по дороге на Новороссийск.
       Однополоска, опушённая со стороны склона лесом, и роскошным разноцветным кустарником - по обе стороны дороги, успокаивала и затушёвывала чувство опасности.
        Эта красота своим шиком вызвала в щупленьком водителе и монументальной пассажирке состояние тихого восторга и, как следствие, ностальгию по молодости.
      «Эх, стареем», - думал он.
      «Видим сердцем. А оно тащит, куда попало. То в прожитое, то в желаемое», - думала она.
       На повороте между двумя холмами, как озорной мальчишка из-за угла, на минутку выскочил прибрежный кусочек моря. Окинул дорогу любопытным бирюзовым глазом и исчез за очередным по-воротом. Прекрасный, равнодушный. Но ни один из двоих не откликнулся на призыв созерцания - каждый продолжал мыслить о своём. Фактически, об одном и том же.               
        Боцману «парохода», как называют моряки все судна, вспомнились голубые волны Босфора. В тот день они вынуждены были срочно покинуть пролив и выйти в Чёрное море навстречу надвигающемуся шторму. Предупреждение пришло как раз на последних часах оплаченной в Стамбуле швартовки. Вариант «пересидеть» шторм в проливе был неисполним. В таком случае Черноморскому Морскому Пароходству, согласно турецкому законодательству, следовало произвести трёхкратную оплату за стоянку сверх назначенного по договору времени. Пароходство такими средствами не располагало.
       «Товарищ капитан, выруливай из рукава в срок. В море дует почти семь метров на секунду. Если вовремя снимешься, ожидаем, что болтанка до шести баллов начнётся часа через четыре после выхода на большую воду. Потреплет, конечно, так ведь на просторе. И не впервой. Держи хвост пистолетом, Василич!».
       Капитан, слушая по связи голос своего начальника-однокурсника, опустил голову: он знал, что, во-первых, идёт не шестибалльный, а крутой штормяга. И, во-вторых, разговоры - пустое. Приказ есть приказ.
       Через минуту, как извинение: «Вань, ну сам понимаешь, кучища денег в валюте. Кто даст? При всём желании помочь не могу. Давай, будем исполнять».            
    Сидящие рядом боцман и старпом ждали реакции капитана.
   - Добавить нечего. Всё слышали. Исполняйте, братцы. Сами знаете, при всём желании, я - пас. Принимай дела, старпом. Оформляем журнал, связь держим непрерывно.               
      Боцман Егор Иванович Сибирцев хотел поддержать капитана, выдавить, мол: «Бог не выдаст, свинья не съест». Но не вышло, за-першило в горле. Теплоход стар и без капремонта. У капитана морская болезнь. А значит…
 
________


Это и был тот шторм, при котором так неромантично произошла его встреча с будущей супругой. 
       Грамотный, смелый, не подверженный морской болезни, Сибирцев, в числе немногих способных противостоять качке, оказывался одним из главных действующих лиц в драке с любой морской непогодой. 
       Босфор был забит всевозможным морским транспортом: военные корабли, пароходы, баржи - еле продрались. Лоцман чуть не одурел от напряжения. «Свежак» на выходе из пролива сразу захватил теплоход, по струнке вытянув вымпелы. Он резво шалил волной, разбрасывая то там, то сям мелкие белые барашки. Значит, четыре балла уже имеем.
   Над головами, развесив крылья, заходились в криках и слюне буревестники.               
     Стремительный восьмибальный шторм накрыл их через четыре часа после выхода в море.
     И  всё… Почти весь экипаж и плывущие из Турции пассажиры «залегли» бесповоротно. На старпома, боцмана, мичмана и около десяти способных передвигаться при такой качке матросов и офицеров навалился тяжкий труд с взятым за основу жёстким паролем: «стоять, как в последнем».
     Остальному составу команды и пассажирам, сначала «зависшим» от тошноты на обоих бортах, а теперь перекочевавшим в каюты, было тоже не позавидовать. Кто не «висел», тот в каютах вповалку корёжился на полу. Устойчивые к качке, помогая «почившему» составу и свалившимся пассажирам, как муравьи, расползлись по утробе теплохода.               
     Гоняющийся над морским бедламом со скоростью восемнадцати - двадцати метров в секунду взбесившийся ветер ревел, как стоголосая иерихонова труба. Он с лёгкостью вошедшего в азарт игрока, срывал длинные космы пены с гребней волн и забрасывал ими всё видимое пространство. Волны были уже неразличимы - лишь огромные валы белого, роем клубившегося вокруг теплохода, перелетавшего с места на место свалявшегося пуха.   
       Чёрное море, могуче вздымаясь своими недрами, пыталось, сбросив с себя бурлящее белое покрывало, вырваться на свободу. Но освободиться из-под облепивших поверхность пузырящихся объятий ему недоставало сил.
        На месте одного лопнувшего пузырька рождались тысячи, из тысяч - мириады. И их беспредельного напора, ярости и дерзости на усмирение старого бунтовщика хватало с лихвой.   
      Теплоход, имевший, несмотря на свой возраст, завидную остойчивость, каждый раз упрямо выпрямлялся после крена на любой из бортов. В задраенные иллюминаторы кают и ресторана с силой кувалды билась вода. Какой там просвет! Лишь холодящее душу ожидание, что следующий наскок насквозь протаранит толстенные стёкла «окуляров».
     Расположившиеся в своих каютных каморках люди теряли со-знание не только от неудержимой рвоты, боли, ушибов при ударах о предметы и стены, но и от удушливого страха надвигающегося конца.
      Вот что происходит при крушении самолётов? Паника, ужас. Но длится это минуты, полчаса, и… страшный, но покой. А в море - нескончаемые часы, дни лихорадочной трёпки. И каждый ждёт уже любого избавления от сверхчеловеческого надрыва, лишь бы скорей. А оно всё никак - терзает и терзает. 
       Шли через шторм около восьми часов.
                ________

       Георгий  пробирался по пассажирской палубе. Несмотря на маленький рост, физически он был очень силён. Но сейчас его, до предела измотанного грохочущим адом, с силой каменной глыбы вмиг прибило обвалившимся ворохом из воды и пены к доскам палубы. Роящиеся омерзительным месивом белые клубни залепляли глаза, уши и, укутав с головы до ног, как кокон шелкопряда, мотали боцмана по ней из стороны в сторону. Тело и голову почти беспрестанно било чем-то тяжёлым, словно кто-то изощрённо старался превратить плоть в отбивную котлету.
       Сибирцев уже не ориентировался в пространстве, только почувствовал, как волна по ходу крена судна потащила его к борту. Боясь потерять сознание, боцман понял: если сейчас не зацепится за что-то - конец. Потому, противостоя натиску волн, он отчаянно хватался за всё, что попадалось под руку. Терял силы. Ещё немного - и его затянет в ненасытную глотку пучины. 
    Лицо матери всплыло в самый неподходящий момент... Конечно, чувствует. Микронами секунды мысли пролетели и исчезли. Подсознательно всё длилось, как целая жизнь. Поистине, мысль - быстрее всего на свете.
    Уже гудел зов чёрной затягивающей бездны. Моряк сомкнул веки. Душа вмиг оглохла и… смирилась. Конец.
       Но, упорно таращась к исходному положению, теплоход не дал волне перекинуть боцмана за борт и упрямо поволок его назад, к середине палубы. Вдруг что-то вцепилось в его ногу и потащило - туда, откуда несколько мгновений назад откатила водяная глыба. Цепкое, как гак, «что-то» переместилось и ухватилось за бушлат. Потянуло дальше, к перегородке.
   Разом накрыла невообразимая боль. Странно, только мгновение тому назад ощущения боли не было. Открылись новые клапаны? Появился вкус к жизни? На какой-то момент он перестал реагировать на происходящее. Очнулся от того, что задыхается. Снова на него упало что-то неимоверно тяжёлое, придавило к полу. Боцман шевельнулся.
      Бетонный матрац скатился и обрадованно заорал женским голо-сом: «Живой,  жи-иво-ой!» Огромная фигура метнулась по лестнице наверх.
      Хохот откатывающейся волны. Какая-то возня, бабьи вопли. Звук задраиваемой на задвижки палубной двери. Сил ни поднять голову, ни шелохнуться. Только гудящая голова, автоматически фиксируя звуки, различает моменты.
                _________

        Жора посмотрел на жену. Та сидела с прикрытыми веками. Он знал: она не спит. Внутренне контролирует его действия. Сердце до потери пульса любило этого человека, перед которым он, недостойный, в неоплачиваемом долгу. Если честно, так ведь он никогда и не думал, что чего-то следует возвращать. Просто любил, да и жил. А если бы случилось, что нужно сдохнуть ради них с сыном, а уж тем более внука? Так без раздумий, за-ради Бога. Только вот красивая, умная, зачем она столько лет терпит его выкрутасы? Или, раз спасла, значит моё, хоть и дерьмо - своя ноша не тянет? Да нет, не всё так просто… 
      - Смотри на дорогу. Я не икона.
     «Для кого как. Для меня…» - не успел домыслить. Переведя взгляд на дорогу, содрогнулся. Как вовремя прервала она его вспоминки! Поворот.    
    - Очухался? Дорога терпеть не может тех, кто не в ладах с головой. Сбрось скорость.
    «Пресвятой Нептун, она читает мои мысли?».
   - Читаю-читаю. Ещё раз повернёшь ко мне голову, пеняй на себя…
   «Давно бы так, - сознание к «творцу» вернулось в момент.
- По-свойски заговорила - и результат налицо: ностальгия испарилась. Всё встало на свои места».
    - Остановимся, мамуль? Отдохнём, чайку треснем.
    - Тошнит?
    - Да, ёкарные потроха, ты и впрямь провидица. 
       Засмеялись. Свернули к морю. 
               

                - 3 -
         
        Низкая приливная волна тихо шуршала у ног, омывая пятки. Он спал, как у мамки за пазухой.
       Тамара накрыла спину мужа большим лохматым полотенцем, подоткнув его под бок - от моря тянет. А у него и ребра после пере-ломов, и ноги сырость не переносят. Засекла время: через час подъём, иначе до Сухумских краёв и к ночи не добраться.
     Она сняла с себя кофту и укутала ею посиневшие от морской прохлады  тщедушные ноги мужа. Под голову подложила пуховый платок, углом прикрыв от горного сквозняка вечно торчащие, как прутья, чёрно-серебристые вихры. Глянула на нелепую маленькую фигурку, похожую сейчас на фантастическую ведьму, вспомнилось: «думала мужшына, а энто чертовшына». Тихо рассмеялась. 
       Говорили, что он был совсем другим, до того. До сотрясения. В него как дьявол вселялся, когда ревели шторма. Каждый раз бился с ними насмерть, до победы. И кличка «Буревестник» сидела на нём, как беска, ровно влитая. Был и женихом завидным, с перспективами.
    Но она знала своего Егора только новым, после... Несуразным, несобранным, потешным. А выпьет - так и вовсе караул. В общем, непригодным для моря.
       Сначала он не находил себе места, его ещё сильно тянуло к ли-хим ветрам, палубе, штормовой качке – а ведь раньше, даже при зашкальных штормах, именно на него, как на чёткий барометр, полагался экипаж. Как-то не выдержал и решил с ветерком прокатиться по свежей волне на моторном катере до Ялты. После того месяц в больнице отвалялся. Открылись такие головные боли, что бывший боцман, сжимая зубы, выдавил два из них. Тогда он смирился, сник и стал спать на её груди. Признался однажды, что стук её сердца напоминает ему рынду.
     - Ты ещё с церковным колоколом сравни.
     - Нечего сравнивать - это одно и то же. Правда, есть ещё и историческое назначение - почётный телохранитель.
     - Правда, што ль?
     - А на меньшее я не согласен.
       На сон ему оставалось тридцать минут. Тома привалилась к скале. Ей повезло: есть Гоша, сынок Никита, его жена Сонечка, внучок - Серенький бочок. И от этого внутри горит лампадка. Не сжигает, не тухнет - греет.   
       А вот Анне? Рост метр девяносто, куда от него деться - на четыре сантиметра выше её самой. Но ведь существует Сибирь, Прибалтика, в конце концов. Там мужики - ого-го! Можно в лицо и снизу вверх заглядывать. 
      Как-то вечером весной акация дурила голову, как скаженная. Они сидели на скамье у подъезда. Анюта сорвала ароматную пушистую гроздь. Бросила себе на колени и так несмело, нежно прикрыла её своими большими, сильными ладонями. Будто огню на коленях загаснуть не даёт.
     - Ань, я как-то зашла к тебе, а ты так резко фотографию под скатерть засунула. Это он?
     - Кто, он?
     - Костёр, которому ты, как шаман, поклоняешься.
     - Знаешь Том, мы ведь неплохой парой казались. А по факту - видимость. Как ушли победы в спорте, загранпоездки, мани-мани, так всё и начало рассыпаться. Другие интересы, женщины. Не нужна. Поняла: нич-чё не получится. Гранями не совпали. Злость, ревность, в общем - банально. А тут новый человек. Ухаживает, любит. И ты полюбляешь его на месяц-два. Более того, умудряешься выйти за него замуж. А проспав с ним ночь, утром понимаешь, что не можешь жить без запаха тех подмышек, а с этими - ни за какие шиши больше. Чудно. Оказывается, когда обнимаешь - и под твоими пальцами его кожа, шея, плечи - ни мягкие, ни твёрдые - обыкновенные… но они - твои. А когда не твоё - маешься, насколько духу хватает. Наверное, именно так ему со мной и было. Маялся. Но из меркантильных соображений…
   Потом всю жизнь одна. Так, иногда. Для тела. Встречаешь его, неразлюбимого, не вдруг, а как бы «вдруг», а он узнаёт тебя с четвёртого подхода. И стесняется приостановиться, поговорить. Обходит бочком, кривится в ухмылке. Как извиняется за прошлое...
      Остаются сестра, Витёк, куры да вы с «Создателем». И тротуар этот с бугром. А за бугром - он: единственный, проклятый и бес-смертный, как Кощей.
Вот вы: с виду, что бес с прялкой - цирк прямо. А гранями, видать, совпали.
    - И не говори, Анют. Иногда думаю: доведу его своим гундением, уйдёт, и белый свет свернётся в трубочку. Имя-то у твоего Кощея есть?
    - Николай.
    - О-о-й,  ум-о-ор-а-а. Слушай, Ань, так ты потому на протяжении всех этих лет каждого очередного петуха Колькой называешь?
    - Естественно. Что о нём думаю, так прямо в бесстыжие зенки и ляпаю. Куда хочу, туда и посылаю.
      Воспоминания оборвались - на ближайшем  камне мелькнуло что-то узкое, длинное и яркое. Оказалось, красавица-ящерица. Ви-димо, запах еды привлёк. Вздохнула. Поднимать надо - время.
                Над седой равниной моря ветер тучи собирает.
                Между тучами и морем гордо реет Буревестник,
                Чёрной молнии подобный.
                Ветер воет! Гром грохочет!
                Пусть сильнее грянет буря!
                И скорей проснётся Гоша.
   Муж, резко и судорожно натянув на лицо край пухового платка, всхлипнул. Тамара бессильно уронила по бокам поднятые к небу руки.
   - Господи, не плачь, Егорушка. Я ж не хотела мучить тебя воспоминаниями…
   - Всё отлично, мам. Лучше не бывает. Задвинь свою скалу вправо. Моря не видать.
   - Ах, ты, хмырь лохматый. Скалу, говоришь?
      Задержались ещё на час, если не больше. Окунулись в ласковые озорные волны, подзакусили курицей и помидорами. 
   - Он сказал: «Поехали, и взмахнул  рукой». Серёжка заждался, мамуль. Двигаем.
     Снова однополоска, снова высоко ощетинившиеся хвоей, как стрелами, сосны, пихты. Ниже - буковые и тёсовые рощи. Между ними ароматные заросли вечнозелёных лавровишен, рододендрона, падуба жёлтого.
     Снуют вездесущие, величаво машущие крылышками яркоцветные бабочки и сильно смахивающие на неведомые многоугольные звёздочки из других миров - стрекозы.
    - Подремли, мать, час-два. Не дрейфь: я - как молодой огурец.
   
                -4-

        «Подремли». Легко сказать! При такой-то красоте? Тридцать два года в этих краях, а всё никак не привыкнуть к эдакому развратному шарму природы. Душу ослепляет, вверх тормашками переворачивает.
       Сразу после окончания института Тамара приехала в горный абхазский городок и приступила к работе в экспериментальном НИИ при обезьяньем питомнике. Был здесь и заказник, суровая надпись на воротах которого: «Посторонним вход строго воспрещён» сразу взбадривала и отрезвляла. Тогда каждый входящий моментально, как ёж, ощетинивался иглами осторожности и страха и, вооружившись ими словно доспехами, делал шаг вперёд.   
      В заказнике сотни обезьян разных видов, размножаясь в естественных условиях, паслись вольными гаремами, тем самым сохраняя в чистоте присущие каждому конкретному виду свои биологические черты. 
      Тамара просилась туда, проходила проверки. Обследовали и психомоторику, и нервную систему, даже скорость реакции на возможную непредвиденную ситуацию: обезьяны же. Тем было интереснее. Прямо волокло - не то, что тянуло.
     На месте обезьян полюбила не сразу. Куда голову ни поверни - человеческий взгляд. Изучающий, оценивающий, почти презирающий. На возвышении - всегда настороженный, мудрый седогривый хозяин. Ожидание нападений напрягало так, что руки начинали дрожать. Потом молодой специалист поняла: обезьяны чувствуют твой страх, будто видят тебя насквозь. Потому оскаливаются и выкаблучиваются, кто во что горазд.

                _____________

     Перспективный учёный, коммунистка, она очень даже допускала преступные мысли, что не мать-природа со всеми её эволюциями, а именно Высшее Сознание произвело человека. А может, и всю Вселенную. Ведь живой мир настолько совершенен, всё филигранно поставлено на свои места - ни одного изъяна. Так не бывает, если только это не десница Высшего Разума. Ну а то, что человечество чего-то не может объяснить, может означать только одно: оно действительно не может этого объяснить. Не постигло замысла Творца.            
      В НИИ стихийно создалась группа единомышленников - бунтовщиков, не согласных с принятыми «де-факто» и возведёнными в де-юре спорными теориями.   
      Собираясь вместе, они часами орали, перебивая друг друга, каждый доказывая свою истину. Насмерть оскорблялись, спорили, мирились, выдвигали свои гипотезы, цитировали чужие... Часто до рассвета. А утром плелись к своим чётко отсыпавшим положенное организму время подопечным.
    Злились сами на себя. Зарекались. Но вечерами опять неслись на «сходку», как угорелые. Шутили, что в нас точно что-то недоделали и организму необходимо внутреннее реле: полслова сказал и - брык, провалился в сон прямо на месте. Время подошло.
   - Нет, ну поскольку каждому человеку выдан персональный ум, то, товарищ Выдавший, приложи к нему, пожалста, и силу воли! - жестикулировал Илья.
    - Щ-щас. Барахтайся, как знаешь. Кто-то невидимый и всесильный жестко двигает жизнь на нашей планете по своим законам. Прямо небесная мафия какая-то! - передёрнула плечами Светлана.
    Новоявленные стагириты сокрушались, что не им самим дано право предопределять события. Но, как бы не разнились мнения спорящих, в итоге получалось, что «сверхчеловеки», называемые ныне богами, заселяя землю, целенаправленно не наделили людей такими возможностями. Разве только смущённой интуицией, в виде предчувствия, когда мы, исподволь, ещё до момента происходящего, производим действия, которые сами себе не можем объяснить (к сожалению, зачастую - опровергающие нужные).
    - Здрасьте-пожалста, ерундовина какая-то. Выходит, делаешь что-то по наитию, и тут же оказывается, не то, что следовало бы? А мозг в это время ухахатывается над твоими манипуляциями с метающейся в выборе решения интуицией. Как бы: вам даны пять примитивных чувств, три единицы измерения, объём. Это очерченный круг. И ни-ни, - Данила раздосадованно хлопнул рукой по спинке стоящего перед ним стула.
     - Простите, дорогие товарищи Творцы, нам бы хотелось простра-а-анственности, четвёртого измере-е-ения... - театрально закатив глаза, снова подключился Илья.
    -  Ага, а в ответ вам: «Ещё чего! Тогда, знаете ли, полный хаос. Не поддающееся подсчёту количество снующих по земле самобогов. Достаточно того, что мы, легитимные боги, денно и нощно видим вас», - Антон размахнул руками так, что ударил в ухо сидящего рядом Данилу. Но тот этого даже не почувствовал, потому что, вытаращив глаза от свалившегося на него откровения, думал, что и все:
    - А мы-то ночами… Какой позор!
     - Получается, - продолжал мысль друга Павел, - что творцы Все-ленной, в контролируемом ими пространстве, предоставили человечеству в постоянное пользование вроде бы вершину своего созидания - разум. При этом засекретив для самих владельцев большую его часть. Мол, вам и так почёт и уважение, остальное - до лучших времён. А вот животному миру, в большинстве своём, в пику нашему разуму, подарили обладание сверхвидением, сверхслухом, сверхосязанием, сверхобанянием… То есть, способность не вершить чего попало, а понимать законы и таинства Её Величества - природы. Ощущать её, сообщаться с ней недоступными для окостенелого людского разума методами. Ведомые её мудростью, включать, в силу необходимости, свои совершенные интуитивные рецепторы.
      - Так и есть, - возбуждённо перебил Антон, - слоны слышат своих издавших особый звук собратьев за десятки километров и обязательно найдут друг друга. Перелётные птицы чувствуют угол наклона линий магнитного поля земли, и даже птенец, пролетая тысячи километров в одиночку, не заплутается по пути следования к своему дому. Полярная крачка ориентируется по солнцу. Благодаря эхолокации, гуахаро в полной темноте никогда ни на что не наткнётся. А орлы? Летучие мыши? Киты? Дельфины, морские черепахи? И то, чего мы о них ещё даже не предполагаем… Вот и дру-зья наши, собаки и кошки, слышат и воспринимают запахи много-кратно лучше нас.
 - А теперь представьте себе человека, - хохотнув, уже Светлана перебила Антона, - прекрасно ориентирующегося в кромешной тьме. Или путника, чувствующего магнитные поля матушки-планеты. Или чувиху, прооравшую своей пассии что-то за двадцать километров, и - на тебе! Нос к носу - обожаемый объект. Как вам? Не хило? Я бы тоже так хотела.
  - Нет, ребята, ну случаются же сбои и в нашем «создании»! Естественный брак, так сказать. Тогда рождаются провидцы, предсказатели. И мы знаем их имена, - огорошила всех Тамара.
    - Слу-у-ушайте, а может, создателями они были ниспосланы на землю эдакими пионерами-разведчиками в постижении пространственных представлений? -  озарило Антона. - Мол, подкинем человечеству провидцев и проследим за его психической реакцией на пророчества будущего. И, исходя из результатов, будем думать о четвёртом, пятом и так далее измерениях…
- Кстати, о четвёртом измерении. Эйнштейн говорил: если хочешь себе его представить, возьми точку, вытяни её в линию, изогни в окружность, сверни в сферу и проткни эту сферу. Альберт Германович утверждал, что воображение важнее, чем знание. Вот и вообрази себе три измерения пространства, и четвёртое - времени. Всё просто. - Данила резко очертил в воздухе круг и указательным пальцем проткнул его предполагаемую середину, как бы удостоверяя сказанное. - Так что, Илья Сергеич, развивайте логику и навалится на вас четвёртое измерение.
     - Ой, ну это спорный вопрос. Может статься, что четвёртое измерение - не что иное, как фокус учёных-математиков, - перебив Данилу, всё глубже затягивал всех в дискуссию Антон. - Но даже если оно существует, то настоящий хозяин Вселенной, прозорливо не наделивший людей способностями одной ногой стоять в прошлом, второй - в будущем, да ещё и в нескольких измерениях одновременно, элементарно защитил нас, любимых детищ своих (за редчайшим исключением прорицателей), от хаоса и сумасшествий. Вы-ходит, что мы - этакие избранные туповатые наместники своего со-здателя на земле, избалованные его любовью.
Вроде, «вам и так нет равных по соотношению веса мозга к массе тела, разве только дельфины. А там… сами разбирайтесь между со-бой». Но у нас по факту получается, что сумасшедший может иметь вес мозга в два с лишним килограмма, а вот мозг Ленина - 1340 граммов. И попробуй разберись с такой подлостью. Так что, все наши измышления - игра в песочнице. Пардон, господа мыслители, так ведь есть же ещё и наши друзья – такие крошечные обезьянки саймири. Вот если бы они имели наш вес, то их мозг тянул бы на все четыре килограмма. Ну-ну, давайте быстренько в мыслях изобразим себя с такой башкой.
     - Итак, подытожим, - Светлана решительно стряхнула пепел с сигареты. - Гипотезы, и одни, и другие, имеют право на существование. Жаль, конечно, что лично нам не дано добраться до их сути. Остаётся лишь мечтать о часе, когда истина окажется действительно наглядной, а не изобретением безудержной фантазии нашего убогого разума.   
 - Возможно, нам лучше не знать этого вообще? - обескуражила спорщиков Тамара.
               
                _______ 
      
        Есть у обезьян, кроме исключительной иммунологической близости с людьми, ещё и талант зеркального отображения их «культурных» традиций. То есть, единожды увиденное впечатывается в память человекоподобных приматов раз и навсегда, становится руководством к дальнейшим действиям. И при общении с мартышками Тамаре всегда вспоминалась басня Крылова «Мартышка и очки». Эта старая басня - озвученное им подтверждение присутствия в них того зеркального отображения. 
Обезьяны чувствуют слабость человека. А когда того одолевает ещё и страх, ощущение беспомощности, беззащитности… Понятное дело: к «слабым» в животном мире и отношение соответствующее. И разве исключительно в животном? Приставленным к обезьянам докторам и учёным постоянно приходилось развивать свои «скрытые» резервы и держать страх под контролем, дабы его не прочувствовали приматы. Это трудно. Необходимо было научиться действовать быстрее них, иначе наступлений на себя не избежать. Умная, созидающая сила - вот чему покоряется животный мир, невзирая на свои сверхвозможности. А когда мы функционируем по принципу «сила есть - ума не надо», и результат имеем…  соответствующий.
        Работала Тамара с макаками резус - отличными лабораторными животными. Они сообразительны, легко приспосабливаемы к обстоятельствам.
       Между учёными разных направлений не принято было афишировать свои, производимые на подопечных, научные разработки. Но в мире от страшных недугов погибали люди, дети! И только их подопытные обезьяны, как ближайшие иммунологические наши родственники, в состоянии были помочь одолеть страшные диагнозы. К воспитуемым сотрудники привязывались, их жалели, любили, им сострадали.
        Коллектив был дружным. Влюблялись, женились, разводились, рожали детей. Случались и непредсказуемые, запредельные ситуации. Тогда каждый, не раздумывая, бросался на помощь коллеге.
        Однажды поздним летним вечером с одной из молодых беременных горилл, у которой преждевременно начались первые в её жизни роды, от боли и страха перед неизведанным случился нерв-ный припадок, будто «съехала крыша». Абсолютно по-человечески. Разница лишь в физической силе пациентков. Вернее, в её количестве.
       Обезьяна ревела и металась по вольеру. Билась о каменную стену, брызгала слюной. Крушила всё, что попадалось на пути. Схваток у Розы не предвиделось ни по срокам, ни по состоянию плода и роженицы. Никто и предполагать не мог такого поворота событий.
   На шум примчались дежурный врач. И неадекватная Роза, в мо-мент очередной схватки, напала на него. Услышав крики, побросав своих воспитанников, находящиеся неподалёку Тамара, охранник, медбрат и сотрудник по обслуживанию питомника тут же прибежали на помощь. Ворвавшись в вольер, они застали дикую картину.
   Горилла не выпускала из лап залитого кровью врача, которого она в приливе ярости и боли искусала. Попытки вырвать его заканчивались очередным укусом несчастного. Ввести же себе успокоительный укол самка не позволяла. Все боялись её, но гораздо больше они боялись самца Грома. 
      Двухметровый Гром стоял в углу вольеры и тяжко ухал. Оскаливая клыки, он грозно бил себя лапами по груди, и, казалось, каждую секунду готов был кинуться и разорвать на части копошащихся около его самки людей.
Успокоить Розу не удавалось ещё и потому, что каждый из сотрудников, боясь нападений Грома со спины, старался оставаться к нему лицом.
   Стрелять было нельзя. Участники серьёзнейших разработок, гориллы - на вес золота, причём, в прямом смысле слова. Детёныш - результат. Поэтому в любом случае нужно было спасти малыша, довести беременность до её логического завершения. Иначе многомесячные труды большого коллектива - выброшенные в никуда время, силы и деньги.
   Каждый был уверен, что Гром бросится на того, кто первым окажется к нему затылком. Весь окровавленный, расцарапанный бе-ременной самкой персонал был измотан до предела, а до сих пор находящийся в объятиях Розы доктор давно не подавал признаков жизни. Судя по хлещущей крови, Роза перекусила ему артерию. Кто следующий?
       Выбравшийся наружу, медбрат бегал вокруг ограждения и, со-ответственно месту передвижения персонала внутри вольера, через сетку передавал им заправленные успокоительными средствами шприцы, которые до пациентки так и не доходили. Они выбивались или выдирались из рук дежурантов и тут же втаптывались в землю всеми присутствующими в клетке.   
      - Ребята, я между вами и Громом. У вас секунды, - Тамара, взяв в одну руку специальный большой сук, во вторую - половину арбуза, стала медленно двигаться в сторону самца.
      Она чувствовала, что если тот хотел бы броситься на них, то сделал бы это давно. Да и выхода другого ни у неё, ни у её коллег уже всё равно не было.
     - Том, не надо. Давай выйдем. Успокоится, тогда Пашу заберём.
     - Пашу не оставлю. И Роза до утра погибнет.
   Вся в крови, своей, Павла Семёновича и всех остальных, Тамара, с неподвижным лицом, сантиметр за сантиметром продвигалась к хозяину клеточной территории, разговаривая с тем глухим, размеренным голосом.
      Со всех сторон из других вольеров выла, свистела и ревела обезьянья публика, не видящая происходящего, но слышавшая всё. 
       Наблюдая за подступающей к нему Тамарой, Гром поднялся и, хрипло рыкнув, оскалил клыки. У девушки заледенела грудь. Теперь ни вперёд, ни назад двигаться нельзя. Остановилась. Главное - всё делать плавно, замедленно. 
      - Гром, Гром, прости нас. Люди хотят быть здоровыми и сильными, как ты. Хочешь арбуз? Он сладкий. Возьми, угости Розу. Всё будет хорошо. Я приду к тебе завтра. Принесу хлеб, виноград, яблоки. Розе нужен виноград.
      Отважная усмирительница положила арбуз на бревно и попятилась. В это время, наконец, удалось ввести препарат выбившейся из сил пациентке, и та стала утихать, отбросив к ногам мучителей свой заградительный щит - несчастного учёного. Всё так же прислоняясь к стене, она сползла на землю.    
      Горилла засыпала. Гром тоже сел, и, не спуская глаз, наблюдал за ней из своего угла. Тамара убедилась, что в отношении самца была права и теперь только поражалась его сообразительности. Получается, Гром понимал, что люди Розе необходимы. Он видел, как до их прихода она бесилась, кричала и корчилась, не подпуская к себе даже его. Люди не враги. Потому-то он, хоть и страшно оска-ливаясь, оставался на месте. Контролировал ситуацию.
        Гром поднялся. Разодрать их всех он мог бы в момент. У каждого перехватило дыхание. Но он подошёл к бревну, взял арбуз, и, тяжело ступая, потащил его своей чуть живой подруге.   
       Учёного вынесли из вольера. Охранник опустил щеколду снаружи и навесил на дверь замок.   
      Всё. В загоне, кроме горилл, никого… У Тамары резко закружилась голова и она, по стальным прутьям наружной стороны клетки, сползла на асфальт дорожки, впервые в жизни провалившись в обморок.
      Это была странная компания. В ночи, при тусклом свете фонарных столбов между погибшим мужчиной и не подающей признаков жизни женщиной, вопили, ползая по земле, люди. Они были такими же, как и лежащая - в разодранных халатах, грязные, окровавленные, в обезьяньем помёте - они и сами напоминали обезьян. Из вольера, вцепившись в стальные прутья решётки, за ними наблюдал Гром. Роза спала. Вокруг визжали и бушевали подопечные. Некому мстить. Некого наказывать. Нападавшие - люди. Обезьяны защищались.
  Павла Семёновича секретно, посмертно наградили орденом Трудового Красного Знамени. Оплакивали всем коллективом, как себя. Знали, что с каждым из них может случиться… Не первый и не последний.

                -5-


Заметив, что у мужа посерело лицо, Тамара вздрогнула:
    - Голова болит, Гош? Это от напряжения. Остановись, отдохнём.
    - Так до ночи не доедем.
   -  В обратном случае не доедем никогда.
Путешественники съехали с дороги на лужайку.
   - Открой дверцы и полежи на заднем сиденьи. Глотни-ка, - подо-ткнув под голову подушку, она всучила мужу таблетку анальгина и поднесла к его рту стакан с тёплым чаем из термоса. Проверила пульс. - Двадцать минут лежи. Я посижу на переднем.
      Это последствия того шторма. И вправду, он оказался судьбоносным, с находками для обоих: для неё - он, для него - она и жизнь.
      Тамара  была отправлена от НИИ в командировку за двумя мартышками, доставленными в Стамбул поставщиками. Огромная ответственность лежала на её плечах. Доктор тщательно проверяла здоровье будущих подопечных. Такие деньжищи, а они вдруг дороги не перенесут. Или окажутся слабыми, непригодными к продолжению здорового потомства в запаснике. Как потом ответить? Слух о предстоящем шторме подкосил ей ноги. Господи, что будет с её малышками в трюме?!
     Морской болезнью она не страдала. Поэтому каждые полчаса, шарахаясь, как маятник, из стороны в сторону, без конца ударяясь о перегородки и перила, она таскалась по коридорам и лестницам в трюм, подбадривать своих питомцев. Поила их успокоительной, подслащённой микстурой. Мартышки через прутья клетки хватали её за руку и плакались, как мамочке. Плакала с ними и она.
   Клетка была прочно и с умом закреплена с трёх сторон, поэтому, хоть и кренилась в унисон теплоходу, но не падала и не переворачивалась. Не имея больше сил смотреть на страдания своих подопечных, Тамара решила пересидеть шторм с ними рядом.
     Надеясь встретить кого-нибудь из команды, мужественный зоолог шла по коридору, чтобы предупредить о своём местонахождении, если понадобится её помощь.
 Но, перепутав лестницы и с величайшим трудом отворив коридорную дверь, она очутилась прямо на ходуном ходящей от накрывшей её волны палубе.
     Тамара уже хотела было заскочить обратно, как вдруг увидела среди белых, задыхающихся в злобном шипении пузырей, уносимое от неё водой что-то чёрное. Сквозь сетку шевелящихся струй ей показалось, что это «чёрное» дёрнулось. 
      Неужели человек? За бортом, вздыбливаясь над теплоходом го-рой, назревал очередной «девятый вал». Инстинктивно шагнув в водоворот, Тамара схватила чёрный предмет. Поняла: человеческая нога. Ветер и свирепые брызги сбивали с ног. Одной рукой вцепившись в бушлат незнакомца, второй она ухватилась за дверной косяк, и, отпрянув назад, в проём двери, рванула моряка на себя.
      И вот они уже на лестничной площадке внутри коридора. Спасительница вздохнуть не успела, как озверевшая от потери добычи волна своими остатками хлестнула в открывшийся проём следом за ними. Смытые ею, оба улетели с площадки по ступенькам вниз. Не удержавшаяся за перила нехилая девушка рухнула на спасённого со всего маха. Накрывшая их сверху солью и пеной водяная гора рассыпалась по коридору. Спасённый дёрнулся. Она вскочила с него и от радости заорала не своим голосом, но распускать нюни не было ни мгновения. Перепрыгивая через пять ступеней, Тамара кинулась наверх. Нужно успеть до наката следующей, ещё более страшной. 
       Благодаря своей молодости и могучести, поспела как раз во-время. Как нельзя более пригодились сила и рост. Зарычав от натуги, Тамара захлопнула дверь и задвинула дверные щеколды. Теперь как Бог пошлёт. Сбежала вниз.
Человек в морской форме и дрожащей под ним воде казался огромной вороной посреди лужи. Нагнулась. Обрадованно ойкнула: он редко, трудно, но дышал. Одежда превратилась в каменные гири. Тамара стащила с себя плащ, с него бушлат - хоть немного, но легче…
      Вспомнила, где находится медблок. Тяжести доктор не чувство-вала, забыла об обезьянах. А уж о своём разбитом лице и кровоточащих руках не думала вовсе. В медблоке, так же, как в целом на судне, всё вокруг ломалось и рушилось.
Молодой ученый ремнями зафиксировала моряка на смотровом столе. Привязала к столу и себя. Обработала раны. Самая опасная - на голове. Как следствие, наверняка сильнейшее сотрясение мозга. 
   Вдвоём с зазванным проходящим мимо матросом, который с удивлением признал в утопленнике непререкаемого авторитета команды - боцмана, они наложили шину на сломанную ногу. Диагностировав закрытый перелом рёбер, Тамара Александровна наложила тугую бинтовую повязку на грудь и привела анестезию. Боцман мучительно закашливался, а в перерывах стонал и то ли говорил, то ли заговаривался.
  Тамара вспомнила об обезьянах. Попросила перетащить в медблок клетку. Матрос вытаращил глаза. Доктор подумала, что тот боится.
   -  Они сильно напуганы, поэтому не агрессивны. 
    - Я не боюсь. Сюда нельзя.
    - Скажешь, что я сама их принесла. И потом, что уже, в такой бардак нельзя-то?
 Парень оглядел выглядящий как после бомбёжки медблок, затем, с ног до головы, спасительницу, определяя на глаз её физические возможности. Улыбнулся:
   - А ведь точно все поверят, что это вы сами приволокли сюда такую тяжесть. 
     Теперь можно было внимательно вглядеться в лицо вернувшегося с того света. Молодой, смуглый, тёмные вихры. В глубине разбитого синюшно-красного лица - открывшиеся глаза, светло-серые, неширокие, длинные. Необычные. Как у скифов, наверное. Ему бы гитару в руки, сигару в зубы и, если бы не рост, был бы точным ковбоем и бабским сердцеедом.
       Вернулся матрос с клеткой. Мартышки, увидев Тамарино лицо, припали к стенкам клетки и жалостливо зацокали. Сквозь прутья она ласково погладила их по головам, после чего они с матросом привязали клетку к ножкам операционного стола.
   - Там доктор лежит в каюте. Обещал, что сейчас придёт.
   - Скажи, пусть лежит. Я тоже врач. Уже осмотрелась. Принеси простыни и одеяла. Пробегись по судну, помоги, кому надо. Может, ко-го-нибудь сюда доставить необходимо.
    Мельком, опытным глазом врача, Тамара зафиксировала: боцман, хоть и мал ростом, но отлично сложен.
     Через шесть часов пришёл доктор, с зеленовато-серым лицом и тёмными кругами вокруг глаз. Увидев в блоке девушку под два метра высотой, криво хмыкнул:
   - Спасибо вам. Теперь я понимаю, почему подмога не нужна была. Спасибо большое. Я, к своему позору, категорически не умею справляться с качкой.
      В блоке находилось уже шестеро больных. Двое с желудочными кровотечениями, двое с сердечными приступами, и пятый с пере-ломом руки. Ну, а шестой, то есть, первый - боцман Сибирцев.
   - Если вам не мешают обезьяны, я останусь тут. Вы слабы.
   - Я был бы вам очень благодарен. 
Боцман систематически терял сознание. Тамара шептала: «Ну, по-терпи, мой хороший, ты же моряк».
    В блок повалили больные и разбитые. Вместе с уходом шторма возвращалась жизнь.
   
                ___________

        Два месяца она ездила навещать Сибирцева в больницу. Затем ещё месяц ухаживала за ним у себя в комнате. Потом они поженились. Коллеги на свадьбе, когда кричали «горько», демонстративно подставляли под жениха скамеечку - получалась недурственная пара. Все падали от смеха. Молодые были счастливы.   
   В конце 1984-го родился Никита. А в 1991-м в Абхазии началась война. 
 Обезьяны разбежались. Всё оказалось разбито, порушено. Наука - вдребезги.            
            Они поселились у старенькой одинокой Тамариной тётки, Евдокии Ивановны, в Крымском районе Краснодарского края. Та тяжело болела астмой. И молодые стали для неё окошком в темнице. Старушка души не чаяла в Никитке. Тамара работала главным врачом в ветеринарной клинике, Георгий - механиком на цементном заводе.
    Через полгода, возвратившись домой с работы, они застали Евдокию Ивановну мёртвой, с зажатым в руке пузырьком с лекарством. Почему не впрыснула? Не успела? Не захотела?
                Пора. Нужно поднимать мужа.


                -6-

       Подъехали к дому в десять вечера. Только успели остановиться, как тут же из кустов вылезла маленькая фигурка.
    - А я знал, что вы сейчас приедете. От мамки с папкой спрятался. А то загонят домой, и в постель.
   - Ну, иди, зови родителей. Пусть машину разгружают.
   - Так где их взять? Давайте, я сам помогу.
   - А где же они?
   - Да бегают. Меня ищут.
   - В меня. Весь в меня, - дед прослезился и с чувством прижал к себе голову внука.
               
                ___________
               
     Через неделю возвращались назад. Настроения не было. Тяжко уезжать от детей, хоть и ездили часто. Ещё и питомник, который они посещали в каждый свой приезд, навёл тоску. Сколько жизней людских искалечила та война… И не только людских. Погибло огромное количество обезьян, разбежалось. А приматы с трудом адаптируются в прохладном климате, разве что японские макаки. Люди, конечно, хотят восстановить разрушенное. Но строилось-то всё полвека, причём огромной страной. Сколько же времени нужно, чтобы хотя бы части из погубленного, разбитого, разворованного вернуть прежний облик? Главное, какие средства необходимы
       Ехали молча. Тамара вспомнила ведущую в гору лестницу питомника. Тогда, в её молодости, она была словно волшебная дорога в небо, поэтапно сужающаяся и, по всему пути, как почётным караулом, сопровождаемая своими обожателями - стройными кипарисами, жеманницами пальмами и раскидистыми каштанами с сережками-соцветиями, напоминающими охапки светильников. Аромат благоухающих магнолий и роз будоражил мысли, и лестница, словно мечта, летела вверх. Казалось, сделай шаг с верхней ступеньки… и сразу в облако.   
     Теперь - как индейские развалины. Не очаровывают, не зовут. Бьют по мозгам нещадной памятью.
   - Ты опять вечером по макушку дёрнул для храбрости, пока мы с Соней  в магазин ходили?
    - Ты что, мамуль, я просто пораньше лёг спать.
    - Вот скажи, что у человека между ушей?
    - Как что? Нос, конечно.
    - Правильно мыслишь, у тебя нос. А у некоторых - мозг.
    - Ох, и зараза же ты, Томка. Вот у некоторых  между губ - язык. А у тебя - жало. 
    - Ну, ну, добавь уже «пастушина обезьянья». Ведь так и чешется.
Через дорогу мелькнуло что-то крупное.
    - Господи, мартышка, что ли?!
    - Какая мартышка, заяц это.
    - А мне показалось…
    - Нет, Том, это точно был заяц. Не страдай. Всех живых обезьян уже давно переловили и утащили в питомник.
    - Да уж, их переловишь…            
      Мысли снова переместились к  Грому. Утром Розе сделали кесарево сечение. Плод погиб в утробе и был отправлен в лабораторию. Из-за множественных осложнений самка сама чуть не умерла. Осталась жива и пригодна для различных исследований, но не для воспроизводства - маленького обезьянёнка у Розы быть уже не могло. К Грому определили другую самку.
      Тамара годами приходила к нему каждый день в свободное от работы время, и человек с обезьяной подолгу «общались» между собой. Они по-настоящему привязались друг к другу. Гром явно выделялся среди остальных самцов нестандартной, почти человеческой, психологией.
     Он ждал её всегда. Ей казалось, что ему давно было не интересно в своём вольере. Она занималась с ним по собственной программе. Успехи были грандиозны.
     Принеся горе и страдания обоим народам, грузино-абхазская война погребла под собой все надежды учёных.
      Пока семья переезжала на новое место жительства, прошло три недели. А когда Тамара вернулась в питомник, чтобы решить судьбу Грома, клетка оказалась пустой.
      Бывший сотрудник, так же, как и она бродивший по развалинам, рассказал, что обезьян много дней не кормили. Наверное, и Гром, если остался в живых, куда-то увёл свою семью, ведь всё было от-крыто и разрушено. А может, и погиб где-то... У окружающей при-роды еды для беглецов было на каждом шагу - более чем достаточно. Но он доверчив. А для людей - страшен. Получался перпендикуляр.
   Она мучила себя угрызениями совести. Считала, что ей тогда следовало отправить сына и мужа обустраиваться, а самой заняться переводом Грома в другой питомник... Однако в «назад» возвраиться невозможно. И их с Жорой лазание по горам ничего, кроме воспаления лёгких для неё, не принесло.
   - Мать, отдохнём, а? Три часа уже в пути.
Съехали с основной дороги в сторону ущелья. У Тамары как-то хлопнуло сердце.

                -7-


          Гром сидел упершись хребтом в ствол высокого, окружённого зарослями кустарника, бука. Его устраивала такая засада. Перед ним дорога - как на ладони, а его не видит никто. Ночами под деревьями он сооружал себе гнёзда из веток растений. А днём приходил сюда ежедневно, с тех пор, как в аномально холодную ночь простыли и заболели, а потом и умерли друг за другом и его Лизи, и их сын. Он тосковал по ним. Ночами ему чудилось, что они глухо ворчат и копошатся в соседнем гнезде.
      От воспоминаний о большой женщине из «той» жизни у него из глаз текли слёзы. Он не знал, что такое слёзы, лишь чувствовал - эта вода вытекает из глаз тогда, когда в его груди не остаётся места, где помещалась бы сильная боль, которая, видно, и превращалась в солёные струйки.   
     Грому казалось, что Тома была похожа на него. Почти одного с ним роста, сильная и добрая, она стучала руками по своей груди и называла себя «учитель Т-ома».
     «Т-ома» учила его выговаривать человеческие слова, слушать и понимать то, о чём она говорит, выполнять предложенные действия, заданную работу. Он уже понимал её. Она - всегда понимала его. Но, вдруг, всё вокруг заповедника загрохотало. В воздухе запахло огнём. Пришли чужие люди, которых обитатели заповедника не знали. Они убивали друг друга и животных. Разрушали жилища. Пожары уничтожали всё, что не нравилось их глазам. Из разбитых клеток во все стороны разбегались обезьяны. С неба падали странные камни и, разрываясь на земле, добивали всех, кто не успел укрыться. Наконец, те люди ушли.
      Стало тихо. И, если бы не развалины, тихий писк и стоны не дремлющих ни днём, ни ночью, обезьян, казалось бы, что всё как прежде.       
      Еды не было. Её не приносили много дней. Гром сильно ослаб, но покорно ждал. Его учитель не приходила. А Лизи, напрасно высунув наружу между прутьев решётки ладонью кверху лапу, просила есть и целыми днями сидела у стенки вольера. В её большом животе, требуя от матери пищи, больно толкался ребёнок.   
     Терпение Грома лопнуло. Ночью он разбил решётку вольеры и увёл свою семью в горы. Здесь была свобода и много еды. Он был горд собой и счастлив. Но из памяти не уходили воспоминания о прошлой  жизни. Там он был другим. И он хотел быть другим. Его душа куда-то звала своего хозяина, а он не знал, куда. Вот если бы хоть один раз к Грому пришла Т-ома, его учитель, она бы объяснила ему, чего хочет его душа. Но она не шла… не шла…
     Однажды, издалека, он видел её. Она спустилась с противоположной от него горы и стояла у дороги. Рядом были люди - самцы. Маленький (Гром видел его в питомнике), и незнакомый - большой. Они махали руками и широко раскрывали рты. Рядом с ними стояла машина. Учитель показывала ему машины и рассказывала о них. И хотя Т-ома говорила, что нельзя приближаться к машинам, он, круша всё вокруг себя, задыхаясь от волнения, побежал к этой воняющей огнём железяке. Гром громко ухал и ревел. Но люди не услышали. И он не успел. Когда он выскочил на дорогу, на ней уже никого не было. Гром не знал, что в горах они искали именно его. Долгими, долгими днями. Зато раз и навсегда понял, где нужно ждать своего учителя. И тогда, в один из дней, она обязательно сюда придёт.               
      По узкому шоссе спешили автомобили. Гром был всего в пятнадцати-двадцати метрах выше их, на горе, и отлично видел даже тех, кто в машинах находился. Напряжённо вглядываясь в медленно движущийся наверх и вниз проезжающий транспорт, он каждый день ожидал чуда. Сегодня Грома почему-то особенно сильно тянуло к дороге. Сердце билось гулко и громко. Впервые за многие годы ему казалось, что за спиной, след в след, брели его самка и детёныш. Он даже слышал треск раздираемых ими кустов. Но кусты оказывались неподвижными и целыми, хотя Гром точно чувствовал: его Лизи и сын рядом.

_______
          
     - Гош, ну давай, выходи. Разминайся. - Тамара, открыв дверцу машины, с удовольствием вдохнула свежий, ещё не разряженный высотой, воздух. Из-за поворота медленно выдвинулся «уазик» ГАИ и, немного проехав вперёд, остановился. Понятное дело: сразу за поворотом. Из машины вышли гаишники с радаром.
     Тома рассмеялась.
   - Егор, помнишь молдавский анекдот? «Едет по дороге «жигуль», возраст - как у клячи Дон Кихота. Скорость сорок км. в час. Тормозит гаишник. Представляется.
  - «Лейтенант милиции Кодряну».
  - «Водитель Чернявый».
  - Т-а-ак. И куда вы, Чернявый, на такой скорости летите? Из-под вас пыль столбом. Пройдёмте к Радару.
Убитый предчувствиями водитель плетётся за гаишником.
    - Товарищ Радару, с какой скоростью неслась эта ракета?
Капитан Радару, прищурив глаз, осматривает водителя с ног до головы:
     - Сто пятьдесят, на большее не потянет».
     Я к тому, что ГАИ-то и здесь функционирует в точном соответствии с «внутренним законодательством» - строго из-за угла.   
  - Индюк думал, и что? Фраернулся.
    Обойдя машину, улыбающийся муж стал помогать ей вытаскивать на землю затёкшие ноги. Неожиданно, впереди них, на дорогу с шумом и грохотом стали валиться камни. У самого спуска с горы, как от ураганного ветра, закачались кусты. Из них вдруг выпрыгнула огромная мохнатая фигура. Фигура, размахивая  косматыми лапами, гудя, как пароходная труба, побежала к путешественникам. 
     Егор Иванович испуганно попытался запихнуть жену назад в «жигуль». Но та даже не шелохнулась. Наоборот, как бы для того, чтобы полностью в чём-то убедиться, распахнула дверцу настежь. Её глаза с восторгом смотрели на скачущую к ним смерть.
  - Гром, Гром! Дорогой!
    От машины ГАИ до участников происходящего было метров сто с лишком, но обзор прикрывали придорожные кусты.   
   - Руслан, смотри! Медведь что ли из засады на машину бросился.
   - Пистолет готовь, Мишка, быстро!
Они видели, как маленький мужчина старался прикрыть собой сидящую в машине женщину. Лицо мужика выражало ужас. Лицо уже почти выбравшейся наружу здоровенной бабы выражало непонятно что. Кажется, та от страха рыдала и что-то кричала.
    Медведь, который из-за автомобиля и кустов пока гаишникам был виден только местами, схватил мужика за грудки и, перекинув через «жигули», отбросил на дорогу. Перед женщиной замер на месте и, ревя, как бронепоезд, стал бить себя по лохматой груди лапами.
     - Мишан, чего ждёшь? Стреляй в воздух!
Лейтенант, дёрнув из кобуры пистолет, выстрелил в воздух. Громадное животное, вместо того, чтобы убежать, неожиданно ринулось на гаишников.
    - Русла-ан, это горилла. Нам конец!
Женщина что-то кричала. Слов было не разобрать, только отголоски.
Расстояние между ревущей, оскалившей клыки обезьяной и гаишниками сокращалось.
    - Что она кричит?
    - Идиот! Стреляй, кричит!
     «Мишан» вскинул пистолет и выстрелил в гориллу. Та изумлённо остановилась и, подняв лапу, загудела, как десять ветров в ущелье. Им показалось: «Т-о-ом».
     Женщина, с трудом выбравшись из машины, побежала в сторону гаишников, вслед за гориллой. Споткнувшись о камень, она навзничь упала на землю. Закричала. Маленький мужик кинулся к ней. Горилла, на ходу неуклюже развернувшись спиной к гаишникам, остановилась, и вдруг тяжело потащилась к мужику и женщине.
    - Добивай, добивай! Она их сейчас разорвёт!
      Михаил выстрелил ещё раз. Обезьяна упала на колено и, видимо, глядя на барахтавшуюся на дороге пару, не двигалась. Истошный крик «не стреляйте» и третий выстрел в голову громадины грянули одновременно. Горилла, качнувшись, рухнула лицом вниз и замерла. Поднявшая к ней голову женщина, со всего маху, тюкнулась головой в землю.         
       Потерявшие ощущение реальности милиционеры подбежали к не подающей признаки жизни горилле и, разинув рты, встали, как пригвождённые к месту.
    - Что вы наделали, ребята? Что наделали?! Он столько лет её ждал. Столько лет! - сидящий  на дороге сухощавый мужичок с чувством ударил кулаками о землю. - Тома, мамуля, очнись.
   - Мишан, ты что ли и маму его застрелил тоже?
   - Ва-ай, я что, со скалы рухнулся, да?
      Руслан с Мишаном, осторожно обойдя мёртвую обезьяну, приблизились к распластанным на дороге людям.
    - Слушай, мужик, объясни…
    - Да что объяснять, ребят, «скорую» по рации, скорее.
    - Своей мамой клянусь, мы в неё не стреляли.
    - Вы Грома застрелили! Он столько лет ждал нас здесь, у дороги. А мы не знали…
   - Руслан, ты в этом громе и молнии хоть что-то сортируешь, вообще?
     Тамара глубоко и хрипло вдохнула. Обвела глазами присутствующих. Приподняла голову. Вспомнила. Вгляделась в неподвижного Грома.
  - Томунь, успокойся. Мы ещё ничего не знаем.
 Она хотела подняться, но охнула. Перекосившись от боли, схватилась за грудь. Шёпотом захрипела: «В питомник. Скорее». И снова рухнула на дорогу.
   Грома в питомник везли на остановленном милиционерами грузовике.
Тамару - в «гаишном» УАЗе. Понимали: пока «скорая» придёт…
               
__________

          - В реанимацию. Инфаркт. - лаконичный доктор, оставив Тамару с Егором Ивановичем в больнице, захлопнул перед сопровождающими дверь приёмной.
     Милиционеры никак не могли взять в толк, что женщина, говорят, настоящий доцент, сейчас умирает в реанимации из-за гориллы, которую много лет не видела.
  - Слушай, любовь что ли такая? Нет, я тоже любил одну девчонку... Интересная была, смазливая, как макака. Хорошо, что не женился. Родители не разрешили. Полгода прошло - я о ней даже вообще не вспоминаю. А эта верзилка, смотри, а? - Руслан удивлённо повёл бровями.
  - Руслан, а может, он мамин любовник был? Такие слухи ходят в народе, - Михаил снял фуражку и протёр платком взмокшую голову.
 -  Не-е-ет. Этого хахаля человек разве выдержит? Я слышал другое, что там из обезьян людей делали. Э-эй, наоборот, кажется… из обоих, наверно. В общем, доделались. 
  -  Да ты что? Слушай, я совсем очумной стал. Вот тебе и алмасты. А мы думаем, откуда они прибежали?   
             
                -8-

 
Через два месяца Тамару выписали из больницы. Седую и страшную.
    - Гош, теперь мы пара. Я баба Яга, ты леший.
    - Что ты, Томунь. Ты моя самая прекрасная леди.
    - Не бросай меня, папуль, ни к чему я уже не годная.   
    - Томунь, замолкни. Будешь так говорить, сдохну. И останутся наши дети одинокими.
    - Это мы убили его, Гош. Как жить? Мы их всех убили…
    - Нормально жить. Два месяца уже с тобой об одном и том же твердим ежедневно. На детей вокруг себя посмотри. Вон, с мамочками идут. Десятки миллионов и взрослых, и малых, живут, и не знают о страшных болезнях. Спасены. Вами спасены. Не слушай брехню демагогов. Болтать всякий горазд. Если жив и сам, и близкие, чего бы не покуражиться? А вы в него р-раз, и укольчик с жёлтой лихорадочкой, например, и в больничку. Пусть там покувыркается, пока вы же его к жизни и вернёте. Враз умом очухается.
      - Сейчас, Гош, я думаю, правы те, кто понимает, что не обо всём дилетантам знать полезно. Давить на слабую человеческую психику? Достаточно знать тем, кто, по долгу профессии, всю жизнь мучиться обязан...   
     - Наконец в тебе заговорил настоящий биологический воин за человечество. Вот Микеланджело, говорят, чтобы нарисовать мёртвого, вообще взял, да и прикончил его натуру - человек всё равно, как бы, уже вот-вот… А вдохновение, как облачко, уплывёт и ищи его, свищи. А ты - баба бабой. Ну сколько ж можно над собой издеваться? Оклемаешься - съездим в питомник, цветы положишь, помянём. Я был там с гаишниками. Молодцы ребята, могила - честь по чести. Очень сожалеют, что так случилось.. От всего человечества скажем Грому и всем приматам огромное Человеческое спасибо. Попросим прощения. Объясним, что выхода нет. Ведь ради жизни - наука. А ради науки - жертвы. 

                ________

          Из окна второго этажа высунулась лохматая, совершенно седая голова.
    - Сергевна, а у меня к тебе, между прочим, а-атличная новость. 
    - Дальше не высовывайся. Вывалишься. Слушаю.
    - Ко мне сегодня друг придёт в гости. Хор-роший друг. Из-за контузии уволили из флота. Высокий, метр семьдесят шесть раньше был. Вчера встретились - не мерил, не могу точно сказать - выше, ниже... Семьи нет. Контужен ведь, и флот засосал. Ми-ил-л-ости просим тебя к нам в гости.
      Над его головой появились колышущиеся от смеха груди Тамары Алексанны.
    - Нам с твоей женой на двоих одного контуженного достаточно. Главное, вовремя перехватить, чтобы потом окружающий мир не восстанавливать.
   - Так и что? Его ж тоже можно перехватывать.
    - Жорик, это не твой, засосанный флотом, из-за бугра с клюшкой тащится? - Тамара заикалась от смеха.
Жорик гордо выпрямился.
     - Да, он точен как петропал-лская пушка. Если с клюшкой, значит, мой - у него трёх пальцев на левой ноге нет. И советую обратить пр-р-ристальное внимание, Сергевна, я тебя оч-чень хорошо ох-характеризовал.
       Перед сидящей на скамье Сергевной уже стоял приятного вида поджарый с блестящей лысиной покоритель морей. Томный взгляд, приличная трость и морской китель без регалий дополняли облик «контуженного».
     - Добрый день, Анна Сергеевна, - обнажив крупные, желтоватые зубы, подошедший галантно склонил перед ней свой загорелый полированный котелок. - Николай.
    - Томуня, это ж встреча на Эльбе! Чуйвс-ствую, с последствиями. 

 «Никола-а-ай?!» - что-то ёкнуло под ложечкой. Анна Сергеевна суеверно  вздрогнула.