О М. Цветаевой

   Нашел замечательные стихи забытого поэта Мирона Левина,  прожившего на белом свете 23 года, но так много успевшем. И ниточка потянулась. . .
Все дальнейшии строки принадлежат Лидии Чуковской. 

   Ручалась я за Шнейдеров - Михаила Яковлевича и жену его, Татьяну Алексеевну Арбузову, с полной ответственностью, хотя знала их мало или, точнее, недолго. С Михаилом Яковлевичем познакомилась я в 1939 году в Крыму, в одном из туберкулезных санаториев, где умирал - и вскоре умер - мой молодой друг, поэт и критик Мирон Левин. Там лечился тогда и тяжко больной Михаил Яковлевич. (Специалист по кинодраматургии). Он был чуть не вдвое старше Мирона, а потому и туберкулезный процесс развивался у него медленнее. Там, в уходе за Мироном, мы и подружились. Потом я уехала в Ленинград, и встретились мы снова уже во время войны, 28 июля 41-го года, на пароходе.
А также были незабываемые встречи с Мариной Цветаевой. . .   

   Марина Цветаева покончила с собой, как известно, 31 августа 41-го года.

   Я сделала свою запись о встрече с ней уже после известия о гибели, 4 сентября. И четыре десятилетия в ту свою тетрадь не заглядывала. Так, иногда, если заходил при мне разговор о Цветаевой, рассказывала, что вспоминалось. Очень запомнила я мешочек у нее на руке. Я только потом поняла - он был каренинский. Из "Анны Карениной". Анна Аркадьевна, когда шли и шли мимо нее вагоны, сняла со своей руки красный мешочек. У Цветаевой он был не красный, бесцветный, потертый, поношенный, но похожий. Чем-то - не знаю, чем - похожий. В Чистопольской моей тетради, после известия о самоубийстве, так и написано: "Я увидела женщину с каренинским мешочком в руках".
   Перечитать старую тетрадь и вспомнить все досконально и по порядку побудили меня два документа. Один напечатанный, другой нет.
   Начну с напечатанного.
   Попалась мне в руки книга, выпущенная в Париже, под редакцией Г. Струве и Н. Струве в издательстве YMCA-Press: "M. Цветаева. Неизданные письма". Привожу отрывки из "Записной книжки" Марины Ивановны со страниц 629 - 631:
   "Возобновляю эту записную книжку 5 сент. 1940 г. в Москве. <…>
   О себе. Меня все считают мужественной. Я не знаю человека робче, чем я. Боюсь всего. Глаз, черноты, шага, а больше всего - себя, своей головы, если эта голова - так преданно мне служащая в тетради и так убивающая меня в жизни. Никто не видит, не знает, что я год уже (приблизительно) ищу глазами - крюк..."
      Запись сделана 5 сентября 1940 года. Что же такое - год назад? 27 августа предыдущего года была арестована дочь Цветаевой, Ариадна, Аля, а 10 октября - муж, Сергей Яковлевич Эфрон. Вот с какого времени она начала искать глазами крюк. Со времени этих двух разлучений. Увели дочь - в тюрьму, в лагерь, в ссылку. Увели мужа - на казнь.
             Читаем дальше:
   "<...> Я год примеряю смерть. Все уродливо и страшно. Проглотить - мерзость, прыгнуть - враждебность, исконная отвратительность воды. Я не хочу пугать (посмертно), мне кажется, что я себя уже - посмертно - боюсь. Я не хочу умереть. Я хочу не быть. Вздор. Пока я нужна... но, господи, как я мала, как я ничего не могу! Доживать - дожевывать. Горькую полынь".
   Прочитав эти слова "как я ничего не могу", я отложила книгу и прислушалась. Из дальней дали донесся до меня тот, прозвучавший на Каме, сорокалетней давности, крик:
   - А вы думаете, я - могу?
(Это когда автор этой статьи Лидия Чуковская сказала о беспомощности Ахматовой)
   Какая она была мужественная и как много она могла - не требуется доказывать: перед нами ее могущественная поэзия, ее проза, вся ее мученическая, мужественная жизнь.
   Но и богатырским силам приходит конец. В эмиграции она была бедна и одинока, но ее хоть печатали. Дома же, кроме переводов, не напечатали после ее возвращения почти ничего. А конец - конец силам наступил, я думаю, осенью 1939 года, и мои скудные воспоминания следовало бы озаглавить не "Предсмертие", но "После конца".
     После ареста Али, после гибели мужа силам уже пришел конец, а тут после конца - война, эвакуация, безысходная нищета, новые унижения, Елабуга, Чистополь...

"Почему вы думаете, что жить еще стоит? Разве вы не понимаете будущего?"

"Нет будущего. Нет России".

"Я когда-то умела писать стихи, теперь разучилась..." "Какая страшная улица..." "Я ничего не могу..." "Мыть посуду я еще могу".

...Второй документ не напечатан. По цепочке смертей и неожиданных наследований, лег на мою ладонь листок. Легонький листок бумаги - даже не листок - половинка листка, вырванного из школьной тетради. Резким, отчетливым, размеренным, твердым почерком, словно попирающим ничтожную бумажонку, выведено на листке:

   «В Совет Литфонда
Прошу принять меня. . .»

   Столовая открылась в ноябре. Меня в это время в Чистополе уже не было. Кто получил место судомойки, на которое притязала Цветаева, мне неизвестно.






                Лидия Чуковская



                Октябрь - декабрь 1981 г. Переделкино