На деревянных ногах

Плечи и листья

Там на его плечах
Птицы и облака
Месяц-крутые-рога
Пожарная каланча
Ангельская труба
Небо со всем добром
Ты напиши потом
Как дровосек-судьба
Бьет по ногам топором


Эх

Запряжешь, бывало, лошадь,
Через поле как махнешь!
Тройка. Песня. Друг хороший.
Не бывало, ну так что ж.


Уездный город N.

Холодный ужин, рыба и ситро,
Соцреализм, большие перемены.
«Ну, возвращайтесь». – «Это непременно».
Уездные устроены хитро,
Не закрывают за спиною двери.
Лишь напиши «исправленному верить»
И поменяй названье городка.
Не узнаешь – не узнавай пока.
Прошел состав, за ним прошла эпоха.
А Хоботов пошел за стетоскопом.


По стеклу

Проводил по стеклу коготок,
Падал снег из кармана совы:
«Ах, тепло ли вам в мире живых?»
У окна проходило пальто
И махало пустым рукавом,
И по-лисьи шипел воротник
В ледяные глаза за стеклом.
«Я привык, я привык, я привык…» –
Разговаривал трубами дом.
И мело за окном, и мело.
Нынче из лесу сов нанесло…


Лунатик

Ходит месяц как лунатик,
По карнизу ночью ходит.
Точно спятил, не иначе, –
Отчего он ночью ходит?

Ходит тихо на носках
И не свалится никак.
Я б свалилась, не иначе.
Вот свалюсь и точно спячу.


Где эта улица

Подержишь в руках и накроешь, как птицу, –
Она никуда не выходит под вечер.
Открытые страны теряют страницы,
Болеют цингою, и прочим, и вечным.
Как люди, идут на мороз краснощекий
И мерзнут, слоняясь по граду и миру,
Пока не напьются на бывшей Якира
Грузинского чая с березовым соком.

Ах, где эта улица, дом и квартира,
Большая Медведица в небе широком…


Грачи

Давай с последним снегом постоим,
Поговорим о чем-нибудь хорошем,
Пока летит по небу херувим,
Пока еще не хлопает в ладоши.

А если не похож на лазурит
И весь полет проходит вровень с крышей –
Что до того, в чьем теле слово дышит,
Когда на птичьем небо говорит?

Грачиный крик над улицей летит.
Гляди, летит! Бери немного выше.


Занавес

Тройной звонок, и действо началось.
А ты уже заглядывал с изнанки.
Сейчас пойдет дорога вкривь и вкось,
И дураки, дороги, полустанки…

Да ты никак премьер не ожидал,
Насильно рекрутирован в актеры –
В одной столице пустовал родзал,
Один февраль втащил силком за ворот,
По встрече нелюбовно придушив.
Скажи, суфлер, однажды от души,
Кому дались все эти разговоры?

А впрочем, ничего не говори –
Черт знает, что за голос из-под ног.
Душа горит, как рукопись, горит,
Наверно, вылетает в потолок.

Хорош кричать, что в пыльном зале душно,
Наш режиссер не любит малодушных.
Не портьте день, возьмем аперитив.
И пусть идет, пусть учится идти.
Под градом слов и в пустоши бесшумной
Цените жизнь, она благоразумна.

Со всех ролей списала маловерных,
Повесит табель галок и ворон –
Ну, выбирай. Не каркая без меры.
А ты хотел одну на миллион?
И к ней проклятый миллион вопросов?
На площадях не любят альбиносов.

Хоть бескорыстно сыплют пятаки –
И этим вот расплачиваться с нею?
Звенят, звенят святые простаки.
Ты тоже в профиль выглядишь умнее.

Но занавес дают без дураков.
Снимая с плеч изношенную шкуру,
Умремте гордыми, красиво и легко.
Да как-нибудь – пройдемте процедуру.


Морская душа
                Вся она застынет, внемля плеск…
                К. Бальмонт

Когда молочные туманы
Стирают лодки с горизонта
И строки пышного Бальмонта
На дно ложатся бездыханно,

Глядят в карман береговой
Глаза, уставшие от сини,
Катают камушек морской,
Зрачок, мерцающий в пустыне.

И поле клевера за ними,
И омут с черною водой.
И чайки окрик горловой
Звучит как собственное имя.


Не она

И стучит она, и просится
За борт выпрыгнуть спьяна.
Не княжна, переморочится.
Да хотя бы и княжна.
В речке уточка купается,
Попадает в эпизод.
А душа то врет, то кается,
То повеситься идет.


Простая песня

Простая песня у песков,
Простая у волны.
Бегут, не помня берегов,
И помнить не должны.

Встают из теми корабли
И вновь сойдут во тьму.
О, если волны бы могли
По слову моему…

Растут бегущие цветы
На поле голубом.
И мир – из лодки и воды,
Но песня не о том.

За голым полем мнятся ей
Дворцы и миражи.
И поле, поле всех полей
Над пропастью во ржи.


Ars vivendi

Искусство жить, искусство умирать.
Пороешься, и нечего сказать,
За пазухой – ни веры, ни таланта.
Стоишь в гусиной коже дилетанта,
В которой Богу оставляет мать,
И учишься прямые пропускать.