Выебешь шепотом рванные джинсы на

***
Выебешь шепотом рванные джинсы на
Той, что никак не сядет в вагон метро.
А эскалатор - такая подчас крутизна,
Что и не видел, наверно, нигде никто.

Трогаешь поручень,  грея ладони рук, 
Не чуя шершавых,  танцующих вниз резин,
Всегда засыпая, не чувствуя даже стук  -
Стук паровозных, подземных таких глубин.

Двери метро толкая своим плечом,
С холода входишь в тепло вестибюльных стен.
Дом закрываешь, всегда - навсегда, ключом,
Чтобы вернуться, и чтобы совсем совсем.

Выебешь шепотом рванный будильный треск. 
Растаявший в чае, но не размешанный сон.
Осенью дышащий, но неопознанный лес
Вновь постучится в ночное твоё стекло.

И куролесить будешь в заброшенном морге сам,
То тут натыкаясь на мёртвых детей, то там.
Трогать забытую кем-то на полке кость,
Воздух зелёный грести своею ладонью в горсть.

И будут везде, везде переходы на -
Налево, направо, вперед к пустоте окна.
А с улицы в окна будет смотреть зима...


Заброшенный морг,
Проёмы окон пусты.
Но если всмотреться -
В одном из них
Ты. 


Ты самый последний, ты у окна стоишь.
Ты знаешь, что сзади в комнату входит мышь.
Не может быть просто -  должен быть кто-то ещё.
И штукатурка валится на  плечо.

Ты  хочешь вернуться, но и не можешь. На
Стоящих часах без четверти никогда. 
В пустое окно всё так же летит зима.
И ты засыпаешь, рукою касаясь  дна.

Невыпитый чай и вечер длиною в жизнь.
Смотри не профукай, не стой, истукан, - кружись.
И вечер - не вечер, и нечем подчас дышать.
И не с кем обняться, к себе невзначай прижать.

В квартиру заходишь,
Заходишь в неё, а там...
Мёртвый порядок,
Убранный кем-то в хлам.


И где-то мурлычет мой невидимый кот.
И пустоту когтями своими рвёт.