Нет, мой садистик, брысь!

 
 Я помню: на скале стоял олень, а стадо
 бродило по яйле, как будто, так и надо.

 И мощные орлы парили в центре лета;
 как с трона, со скалы, олень смотрел на это.

 А в россыпь чабреца зари стекала алость
 и бабочек пыльца твоих волос касалась.

 Я помню: звонкий смех, эскизы, холст, пейзажи,
 и первый твой успех потом на вернисаже.

 За что палач-артроз вдруг отнял (к пыткам падкий!)
 ай-петринских берёз лесхозные посадки?

 Уж не за тем ли, чтоб, когда обида точит,
 я в памяти, как жлоб, берёг те дни и ночи?

 Нет, мой садистик, брысь! Не за тобой победа.
 Я выпускаю – ввысь! – стихи,
 в них всё, что ведал…

 КРЫМСКИЕ ГОРЫ

 В ущелье полумрак,
 реки средь сосен ропот,
 я нервы все в кулак
 возьму на горных тропах.

 Я выйду на плато,
 хотя (скажу приватно!)
 уже писал про то,
 притом, неоднократно.

 Не напишусь никак!
 Всё до чудес я падкий!
 Сошёл олень в овраг
 и вдруг возник в посадке.

 Мгновенье – и исчез!
 Как не был! Вот наука!
 Шумит в распадке лес
 столетних мощных буков.

 Как чист небесный свод!
 Как здесь душе высоко!
 И солнца спелый плод
 весь истекает соком.

 Яйла, полынь, чабрец,
 изломы скальных гребней;
 для городских сердец,
 что может быть целебней?

 Когда домой вернусь
 с усталостью дорожной,
 вся городская гнусь
 покажется ничтожной.