Robert Service Люсиль

РОБЕРТ СЕРВИС
(1874 – 1958)

Из сборника «Ballads of a Bohemian» (1921)

LUCILLE
ЛЮСИЛЬ

Вы слышать могли о «Нэнси Ли», как эта бадья из ольхи
Ушла к берегам ледовитой земли на поиск полярной блохи.
Ведь то был каприз князька одного поймать эту мелкую вошь,
К тому ж золотой соверен для него был тем, что для нас медный грош.
Мы тронулись в путь, и радостно грудь вздымалась на пенных волнах.
Улов был неплох: поймали мы блох волков и больших росомах.
Сердца расцвели, когда мы смогли поймать паразитов куниц,
А также лосей, овцебыков и вшей карибу и бурых лисиц.
Венчал наш успех раскатистый смех от пойманных блох байбаков,
А также песцов, таежных сурков, тюленей и синих китов.
И мы на снегу в веселом кругу плясали вовсю ригодон
У заячьих нор, направив свой взор к луне, что сияла меж крон.

Но время пришло брать в руки весло и всем отправляться домой.
Но стоит ли петь, коль белый медведь не пойман был с ценной блохой?
Наш шкипер в конце изменился в лице и молвил: «Хоть кончился срок,
Хочу я, чтоб ты у стылой воды продолжил охоту, сынок.
Нам всем дорога медвежья блоха, ведь с ней не сравнится ничто.
И, как на духу, скажу: за блоху получишь “монархов” все сто».
Но я покачал головой и сказал: «Нет, кэп, никаких больше блох.
Проси-не проси, спасибо, мерси, мне жизнь дорога, чтоб я сдох!»
Но старый козёл, плюнув в пенный рассол, промолвил: «Удачи тебе!
Не хочешь за сто — иль ты, иль никто — за двести пойдешь по тропе!»
Друзья на корме мне махнули во тьме, и вот я остался один
Несчастья терпеть, где белый медведь бродил меж арктических льдин.

О, тяжкие дни! Казалось, они не кончатся в царстве теней.
Я, участь кляня, сидел у огня с подружкою трубкой моей.
Чтоб грусть одолеть, я пробовал петь, но песня кончалась мольбой,
Где плАвник мерцал у сумрачных скал, что вынес на берег прибой.
Подобен был облаку белый медведь; он виделся мне в небесах,
Готовый напасть: клыкастая пасть и адское пламя в глазах.
На стылой земле я ставил во мгле капканы, как траппер-мастак,
Но в них попадал не тот, кого ждал (медведь, видно, был не дурак).
Мой путь наперёд был скованным в лёд, мой путь был потрескан и рван.
Подумалось вдруг: «За что столько мук, коль этот ошкуй не обман!»
Но как-то домой я брёл сам не свой и вдруг услыхал у избы,
Почти что впритык, неистовый рык медведя, что встал на дыбы.
Я вскинул ружьё, блеснуло цевьё и — мёртвый он камнем упал...
В белесом пуху нашел я блоху — блоху, что так долго искал!

Ну вот, наконец, ты попался, малец! Другого и быть не могло.
Я сунул трофей в коробку, ей-ей, и спрятал себе под крыло.
И крышка была у нее из стекла, чтоб было малютке светлей,
Чтоб блошка скакать могла и играть, а я наблюдал бы за ней.
Я рядом сидел и песенки пел; был с ней на короткой ноге.
Ее я любил и сытно кормил на своей волосатой руке.
Того, кто в снегах, понять в городах не в силах за тысячи миль.
И как только мог я крошку берёг, — её окрестил я «Люсиль».

Но всякой зиме приходит конец и льдины по морю пошли,
И в бухте, меж дел, я шхуну узрел, и это была «Нэнси Ли».
Тут вскоре пристал спасательный ял, где всяк был исполнен очей,
И каждый был рад и счастьем объят, увидев мой ценный трофей.
Потом было всё как прекраснейший сон; но нужно кончать мой рассказ...
Мы майским деньком на встречу с князьком отплыли в назначенный час.
В цветущем краю, как будто в раю, жил князь у себя во дворце
С толстушкой-княжной в парче дорогой, в своем золоченом венце.
В роскошной светлице мы были одни — лишь я, добрый князь и княжна.
И радостный князь, смеясь и резвясь, велел принести нам вина.
И я показал коробчонку мою, поведав не сказку, а быль.
Я их возбудил, коробку открыл — оттуда как прыгнет Люсиль!

О, князь был так рад! — Такой маскарад он видел, пожалуй, впервой:
Представьте, Люсиль танцует кадриль на скатерти рядом с княжной!
Мой добрый князек достал кошелек и тут же мне в руку вложил,
И молвил: «Возьми! Ведь ты лёг костьми пред тем как малютку схватил!»
Но в тот самый миг послышался крик, схватился за бороду князь.
И взвыла княжна: «Люсиль! Где она?!» — Исчезла! Какая же мразь!

«Она где-то здесь», — сказал высший свет, и мы стали дружно искать
Ее под столом, потом под ковром, терпенья нам не занимать.
Я с грустью сказал: «Печальный финал. Нас всех усыпил ее пляс!
Моя здесь вина, и все же она, на ком-то должна быть из нас.
Прошу не корить меня и простить. Есть способ проверить один —
Пойти за престол, я каждый камзол готов осмотреть, господин»...
Средь белых палат с макушки до пят я всех, кто там был, осмотрел.
Но тщетно — Люсиль «осела» как пыль, а я, остолоп, в лужу сел.
И тут молвил князь, чело почесав: «Ей было б резонно вполне
Тут выбрать наряд побогаче, — я рад, коль тварь эта будет на мне».
Князь вышел за дверь, но вскоре предстал с лицом будто смерть на кону:
«Ее нет на мне, ее нет на вас...» — Мы глянули все на княжну.
Княжна удалилась (послышался крик) и выросла вновь у дверей,
Два пальчика сжав, «О Боже» сказав, с улыбкой до самых ушей.
«Наш приз дорогой — он здесь, он со мой! Ее я нашла в тот же миг!»
Весь двор ликовал, я к ней подбежал, но тут же главою поник.

Вцепился я в трон золотой и стоял, качаясь как в поле ковыль...
Ах, да, то была блоха, но она... она была не Люсиль.
--


Lucille

Of course you've heard of the Nancy Lee, and how she sailed away
On her famous quest of the Arctic flea, to the wilds of Hudson's Bay?
For it was a foreign Prince's whim to collect this tiny cuss,
And a golden quid was no more to him than a copper to coves like us.
So we sailed away and our hearts were gay as we gazed on the gorgeous scene;
And we laughed with glee as we caught the flea of the wolf and the wolverine;
Yea, our hearts were light as the parasite of the ermine rat we slew,
And the great musk ox, and the silver fox, and the moose and the caribou.
And we laughed with zest as the insect pest of the marmot crowned our zeal,
And the wary mink and the wily "link", and the walrus and the seal.
And with eyes aglow on the scornful snow we danced a rigadoon,
Round the lonesome lair of the Arctic hare, by the light of the silver moon.

But the time was nigh to homeward hie, when, imagine our despair!
For the best of the lot we hadn't got -- the flea of the polar bear.
Oh, his face was long and his breath was strong, as the Skipper he says to me:
"I wants you to linger 'ere, my lad, by the shores of the Hartic Sea;
I wants you to 'unt the polar bear the perishin' winter through,
And if flea ye find of its breed and kind, there's a 'undred quid for you."
But I shook my head: "No, Cap," I said; "it's yourself I'd like to please,
But I tells ye flat I wouldn't do that if ye went on yer bended knees."
Then the Captain spat in the seething brine, and he says: "Good luck to you,
If it can't be did for a 'undred quid, supposin' we call it two?"
So that was why they said good-by, and they sailed and left me there --
Alone, alone in the Arctic Zone to hunt for the polar bear.

Oh, the days were slow and packed with woe, till I thought they would never end;
And I used to sit when the fire was lit, with my pipe for my only friend.
And I tried to sing some rollicky thing, but my song broke off in a prayer,
And I'd drowse and dream by the driftwood gleam; I'd dream of a polar bear;
I'd dream of a cloudlike polar bear that blotted the stars on high,
With ravenous jaws and flenzing claws, and the flames of hell in his eye.
And I'd trap around on the frozen ground, as a proper hunter ought,
And beasts I'd find of every kind, but never the one I sought.
Never a track in the white ice-pack that humped and heaved and flawed,
Till I came to think: "Why, strike me pink! if the creature ain't a fraud."
And then one night in the waning light, as I hurried home to sup,
I hears a roar by the cabin door, and a great white hulk heaves up.
So my rifle flashed, and a bullet crashed; dead, dead as a stone fell he,
And I gave a cheer, for there in his ear -- Gosh ding me! -- a tiny flea.

At last, at last! Oh, I clutched it fast, and I gazed on it with pride;
And I thrust it into a biscuit-tin, and I shut it safe inside;
With a lid of glass for the light to pass, and space to leap and play;
Oh, it kept alive; yea, seemed to thrive, as I watched it night and day.
And I used to sit and sing to it, and I shielded it from harm,
And many a hearty feed it had on the heft of my hairy arm.
For you'll never know in that land of snow how lonesome a man can feel;
So I made a fuss of the little cuss, and I christened it "Lucille".
But the longest winter has its end, and the ice went out to sea,
And I saw one day a ship in the bay, and there was the Nancy Lee.
So a boat was lowered and I went aboard, and they opened wide their eyes --
Yes, they gave a cheer when the truth was clear, and they saw my precious prize.
And then it was all like a giddy dream; but to cut my story short,
We sailed away on the fifth of May to the foreign Prince's court;
To a palmy land and a palace grand, and the little Prince was there,
And a fat Princess in a satin dress with a crown of gold on her hair.
And they showed me into a shiny room, just him and her and me,
And the Prince he was pleased and friendly-like, and he calls for drinks for three.
And I shows them my battered biscuit-tin, and I makes my modest spiel,
And they laughed, they did, when I opened the lid, and out there popped Lucille.

Oh, the Prince was glad, I could soon see that, and the Princess she was too;
And Lucille waltzed round on the tablecloth as she often used to do.
And the Prince pulled out a purse of gold, and he put it in my hand;
And he says: "It was worth all that, I'm told, to stay in that nasty land."
And then he turned with a sudden cry, and he clutched at his royal beard;
And the Princess screamed, and well she might -- for Lucille had disappeared.

"She must be here," said his Noble Nibbs, so we hunted all around;
Oh, we searched that place, but never a trace of the little beast we found.
So I shook my head, and I glumly said: "Gol darn the saucy cuss!
It's mighty queer, but she isn't here; so . . . she must be on one of us.
You'll pardon me if I make so free, but -- there's just one thing to do:
If you'll kindly go for a half a mo' I'll search me garments through."
Then all alone on the shiny throne I stripped from head to heel;
In vain, in vain; it was very plain that I hadn't got Lucille.
So I garbed again, and I told the Prince, and he scratched his august head;
"I suppose if she hasn't selected you, it must be me," he said.
So he retired; but he soon came back, and his features showed distress:
"Oh, it isn't you and it isn't me." . . . Then we looked at the Princess.
So she retired; and we heard a scream, and she opened wide the door;
And her fingers twain were pinched to pain, but a radiant smile she wore:
"It's here," she cries, "our precious prize. Oh, I found it right away. . . ."
Then I ran to her with a shout of joy, but I choked with a wild dismay.
I clutched the back of the golden throne, and the room began to reel . . .
What she held to me was, ah yes! a flea, but . . . it wasn't my Lucille.
==