Последний поворот на Шушары

Вбегает мёртвый господин
И молча удаляет время.

А. Введенский


Когда в Америке проходили выборы, я всё больше заинтересовывался погодой. Вот выпал снег. Он шёл и шёл, и шёл, пока от тропинок не осталось и росчерка; накренялись деревья под тяжестью спуда, автотранспорт увязал в белёсой трухе — жизнь завалило по копчик, потом по почки, и люди входили, как будто по горло — в сугроб.

Листва умерла. Во мгновения времени побелевший город выравнивал фон. Уютный белый шум смазывал проходящих. Студенты шли, уткнувшись в айфоны, девушки шли, уткнувшись в смартфоны, бабушки шли, смотря в телефоны; экраны намокли слезой. Некие бомжи готовились заживо замёрзнуть насмерть. В хоккейной коробке нашли окочуренный труп.

Я не сильно следил за предвыборной гонкой в США. Некоторое внимание на проблему я обратил в курилке, где кашляющие заводчане делились друг с другом пропагандистскими клише. А кто поразболтанней — те говорили и кляли любую, в любой стране, власть. Я слушал их всех, смиряя надменные чувства надмирного взора, курил между губ. Чего вы ещё здесь обсудите? Мне не хватало собеседника, настроенного ни радикально, ни скептически, но — на пляску абсурда.

За тяжёлыми перекрытиями и окнами цеха шёл снег. Проплывали трактора и автобусы. Тётя бежала в пурге и скрывалась в тот миг, где кончалось окно.

За городом наступал вечер. Длинные поля, в которые хотелось бы выстрелить, возлегали валами перед взором, но дальше, в распутной и мглистой пурге, просторы серели, чернели и — как угадать расстоянье — в дали возрастали стеной. Перспектива поднималась заусенцем — к ночи. Ближе к шоссе толпились машины. Некоторые, слетевшие скользко в кювет, втыкались в снег, как небрежные пачки от сигарет. Дуло холодом из-под пространства. В пробках стояло до миллиона людей по всему региону, и каждый удосуживался хоть на мгновение глянуть вокруг, посмотреть: происходит природа.

Выборы в Соединённых Штатах Америки шумели в динамиках кабин. У водителей фур, шипучим потоком лилась несуразная брань обсуждения в СМИ. Малюсенькая машина с женщиной в шубе тащилась в уютной пыли снегопада, и водительница перебирала картинками на телефоне — США и США, и США.

Я двигался по встречной полосе, обходя борозды от механизмов, которые только что скатились в канаву. Облюбованная мной местность кишела морозною тьмой справа и слева. Редкие придорожные шалманы да избы — исторические трупы с вывернутыми брёвнами — посвечивали желтками огней. Холмики наметённого высились за канавой. Меня привлекло пустое местечко. Я отошёл, выкопал ров в снежно-мутном бугре, откидывая комья снега наверх, всё возвышая холмик; я обернулся тряпьём из котомки и лёг наземь с мыслью поспать. Защита от ветра и хмури восстала на мне в виде снегового мешка, крепости или домика. Меня окружил эскимосский дворец со срезанной крышей. Вкопавшись в сугробный торец, тело моё успокоило всякие мысли. Травинки торчали из утрамбованного низа — и я пожевал перед сном.

Пока я спал, за ночь взошло утро. Оно подходило незаметно, со стороны работающего совхоза: сначала рухнула стена черноты за полями, проявляя лесистый массив, затем — небо моргнуло полоской неснежного цвета, света не отражённого, но бьющего через космос и атмосферу в глаза. Увиделись толстые облака. Облака отлетали с диаметра неба, и высь начинала синеть. Дошло до того, что кровавая трещина солнца показала рану над городским горизонтом. Выселки затрещали от благости. Спящие бездымные дома пригорода выпустили людей ещё затемно, когда ничего невозможно увидеть, и теперь их холодные недра глядели чрез стёкла на божий просвет, и просвет отражался в глазах их. Красный катафот утра вытаскивал себя над полями. Начав светлеть, он то розовым, то щупло-красным держал своё месиво там, но глядите: исчезла в минуты вся кровь из него. Как смытая в раковину с порезанного пальца. Диск солнца стал сияющим снежком. И ширь заблистала. Снег — триллионы пылинок из льда — отразил рань; стало видно трубу нефтяного завода в пятидесяти километрах отседова. И только тонюсенькая прослойка тумана всё болталась и плыла между новорождённым простором и небом, защищая обоих от того, чтобы они метнулись навстречу друг другу в попытке дикого секс-апокалипсиса.

Утром меня нашли рабочие в оранжевых одеяниях. Сначала я услышал их крики и, выпутав нос из ледяного шарфика, воздел голову в сторону зова. Мужчины с инструментарием стояли вдалеке, несколько в низине — мой приют оказался выкопан, помимо снегового холмика, ещё и на настоящем холме, из морозного грунта; ребята звали меня, выражая обеспокоенность чем-то.

Немного извившись червём, дабы вылезть наружу я услышал: не шевелись! Хватило смелости застыть и вращать лишь глазами. Я увидел — провод. В проёме моей снеговой крепости он покачивался непринуждённо, хотя я не чувствовал ветра. Как палочка, туда-сюда. Видимо, толстенный проводок, подумалось мне.

— Лежи, пока мы тебе не скажем проталкиваться в снег с той стороны! — крикнули работники, вероятно, «Электросетей».

— Зачем мне с той стороны?!

— Рухнула ЛЭП и лежит на твоём сугробе. В проводе десять тыщ вольт, а если ты полезешь на нас, разрыхлишь снег, и провод тебя убьёт! Он просядет!

— Я сам сейчас просяду от таких новостей!

Рабочие засмеялись, и некоторые из них даже закашлялись так, что мне было видно краем зрачка, как самый толстый нахаркал в снег свои неоднократные сопли. Бригада несколько придвинулась. Застрекотал бульдозер вне поля видимости.

На меня нахлынули чувства, сравнимые со страхом. Я подумал, что, ежели мне суждено случайно умереть под напряжением прямо в снегу, то тогда и мир пропадёт — и ничего не останется. В голове пробежали события мира. Лязгающий стрекот бульдозера напомнил мне о подвиге Марвина Химейера, который в одиночку разрушил полгорода в приступе мести производственной корпорации и правительству, которые планомерно изгоняли его с лакомого куска земли. Разрушив цеха, дом шерифа и прочие обиталища виновных, героический сварщик застрелился в своем бронированном тракторе. Дело происходило в США.

— Эй, как там с выборами?! — крикнул я боком в снег, силясь не двигать торсом.

Комичность угрозы от электротока, жаждущего меня убить, толкнуло задать вопрос, ответ на который не так шибко был интересен.

— Считать только начали! Давай, начинай рыть ногами в ту сторону, оттуда тебя выхватят тросом ребята.

И я порыл. Вдавливаясь змеёю в спрессованную белую стену, ноги потихоньку рыхлили окружающую зиму. Но роя, я слышал скрип оседающей конструкции ЛЭП. Бульдозер, видно, приблизился совсем, и где-то там, около этого скрежета, меня уже ждали ребята, долженствующие извлечь нерадивое тело из снега.

Высился мир, который было не увидеть сквозь сонмища белизны. Через холодную вату свет космоса, свет, что летел миллионы миль осветить нашу почву — не мог посветить на меня. Снег мешал; стало гулко и темно. Ужасно — подумалось мне — вот так вот проснуться в опасности, тогда как утро безвьюжно, тогда как предместья пусты, а солнце у зимних блестящих полей отнимает укромные тени. Почуял я, что ободрал о корягу ногу. Почуял я треск и жалостный вой сгибаемого метала.

Рабочие тихо вскричали.

Это потом уже стало известно, отчего нельзя было обесточить линию. Чуть выше по течению тока некие политики устраивали консилиум или — пресс-конференцию для погожей картинки. Было ли это связано с выборами в далёкой стране США, что на том берегу океана? Возможно. Но вырубать на подстанции линию ради сохранности одного ночующего в снеге не стали.

Кабель вдавился в снег; я запомнил, что ток взял меня за всё тело сразу: сердце, пятки — всё отдалось набатом на колокольне. Не стало бульдозера и рабочих, холодного теста вокруг. Только писк уходящей земли, затухающий ватой.

Я пишу весь этот текст с «того» света. Здесь светло и ясно. Утро здесь играет снежинками, и елочки стоят просто: они пышны. И утро не хочет кончаться. Оно как будто едет на санках. Но, конечно, ничто никуда не едет. И чтобы увидеть всё, необязательны даже глаза.

13.11.2016.