ГК13-09. 2016 Ужегов Генрих, г. Тихорецк

СИРЕНЬ
Рассказ

     Тёплыми весенними вечерами дед Василь приглаживал седые усы, торчащие в разные стороны, надевал тёплую душегрейку и потихоньку выходил за калитку посидеть на лавочке. Любил погреться в нежарких лучах заходящего солнца. Подумать о жизни, остаток которой доживал в семье внучки Анны в родном хуторе,   ставшем станицей. Повспоминать тех, кого уже не было. Перекинуться парой фраз со спешащими односельчанами. Всех их помнил ещё голопузыми малявками. Старик обычно дожидался, когда его правнук Василёк вернётся с работы.
- Назвали его в честь меня! - гордился дед , - Значит не зря жил, коль имя моё останется.
     Парень приходил из станичного гаража с грязными от мазута руками. Тщательно отмывался, надевал чистое и торопился в клуб на репетиции драмкружка. Прежде, чем уйти, спрашивал:
- Деда, замёрз? Может, в дом? Помочь или сам дойдёшь?
     Но сегодня тот пришёл раньше обычного. Не заходя во двор, присел возле прадеда и попросил:
- Расскажи о своём детстве. Вы же с соседским Петровичем, который в прошлом году помер, при немцах здесь жили. Что за история с сиренью? Она нигде так не цветёт, как в нашей станице.
     Старик вытер слезящиеся глаза. Посмотрел долгим взглядом вдоль улицы на кусты буйно цветущей у заборов сирени, распустившиеся кисти которой источали сладкий аромат.
- Да я уже всего и не припомню. Давно это было, - медленно в раздумье вспоминал, - В ту весну мне исполнилось четырнадцать лет. Ивану, значит, пятнадцать. Мы погодки. Тут немцы зашли к нам. Госпиталь полевой, немного солдат и полицай из русских, не местный, по-немецки хорошо говорил. Наш небольшой хутор лежал в стороне от шляха. Но сюда часто заворачивали и свои, отступая, и немцы при наступлении. Мужики воевали, а здесь остались одни старики, бабы да дети. И все люто ненавидели фашистов. Госпиталь расположился в здании сельсовета. На следующий же день в центре немцы вырыли четыре ямы для захоронения своих солдат. По дворам прошли полицай и фриц с автоматом наперевес. Велели бабам нарвать побольше сирени и обложить могилы. За ослушание – расстрел. Хоронили с речами, с цветами. Довольный толстый врач в белом халате пощёлкал фотоаппаратом женщин с букетами на похоронах героических солдат рейха.
     А мы с Иваном сидели неподалёку в кустах и в бессильной злобе строили планы мести. Несли всякую несуразицу. И тут приятель хлопнул себя по лбу:
- Придумал! Василь, а ты боишься мертвяков? Вообще- то могу и один, без тебя. Я же старше на год. Устрою им возложение! Сейчас нужно обломать все кусты сирени на хуторе. Если бабки ругаться будут, скажем, что немцам.
     За день уничтожили в округе все кустарники и листьев не оставили. Торчали одни голые палки. Года два сирень не цвела, должно, болела. Когда стемнело, и охрана ушла ужинать, мы с Иваном прихватили по мешку, тихо пробрались к свежим могилам. Собрали цветы, аккуратно запихнули в мешки, взгромоздили их на спины и двинулись за околицу, где высились два холмика. Здесь хуторяне похоронили наших солдат, погибших при отступлении. Подойдя, Иван тихо скомандовал:
- Не бойся! Сюда фрицы не сунутся. Они далеко от госпиталя не отходят. Заметил? Вытряхивай цветы и раскладывай на второй могиле. Я - на этой.
     Домой бежали так, что пятки прилипали к одному месту. А по спине от страха мурашки ползали и зубы выбивали частую дробь. Уже в хате, не обращая внимания на подзатыльники матери и тихие угрозы запереть в погребе, выпил залпом кружку воды и, схватив ломоть хлеба, улёгся на кровать возле спокойно посапывающего младшего брата.
     Утром разбудила немецкая речь, женский плачь и голос полицая:
- Приказано всем женщинам идти к госпиталю. Господин комендант будет выяснять, кто оголил могилы. Если не признаетесь, расстреляют каждого второго. И чем быстрее укажете на виновного, тем быстрее закончится это неприятное дело. Чего вам не живётся спокойно?
И заорал на мать:
- Хватит возиться, клуша! Живо! А то и твоих пацанов прихватим!
     Голоса стали удаляться. Суматошно натянул портки и бросился к Ивану. Калитка у них открыта настежь. Старенькая бабушка сидит на завалинке и тихонечко голосит. Прошмыгнул в хату и оторопел. Друг разложил на столе материн платок и складывал на него варёные картошки, сухари, сало. Удивлённо спросил:
- Вань! Ты куда собираешься? К партизанам в плавни? А я как же? Пойдём вместе? Подожди. Я быстро.
     Вошла заплаканная бабушка, стала у двери и сердито сказала:
- Никуда не пущу! Своевольники! Лезайте на горище и сидите, пока мамки не вернутся. Хотите, чтоб вас поймали и расстреляли. Ох, лихо пришло.
     Прихватили платок с едой и без разговоров полезли на чердак хаты. Лестницу бабушка отодвинула от лаза. Не успели расположиться, слышим, протарахтел мотоцикл.
- Это из города, из штаба, - выдохнул я.
- Наверное, эсесовцы нас разыскивают, - почти прошептал друг.
     У меня от страха вспотели ладошки. Сразу вспомнились все фашистские зверства, о которых писали в газетах.
Старик потёр руки о штаны, будто стирал с них пот. Откашлялся и продолжил:
 - Пристроился Иван у щели и сообщил:
- Чего-то мотаются фрицы. Грузятся что ли. А вон женщин повели. Должно в амбар. Полицай и один солдат. Был бы автомат. Отсюда достал бы.
- Вась! Бежим огородами к амбару. А то вдруг его подожгут. Ба! Отпусти! В уборную надо. Мы быстро. Животы схватило, - пожаловался внук.
     Старушка, горестно охая, придвинула лестницу. Скатились вниз и опрометью к амбару. Видели, как уезжали загруженные машины. Издали почувствовали запах горелой соломы и услышали приглушённые крики людей и стук в двери и стены добротного хранилища зерна. Подбежав, сразу бросились к дверям. Облегчённо вздохнули: закрыты, как обычно. Бревно заложено в скобы по бокам. А вокруг уже дымится подожжённая сырая солома, которой фашисты обложили строение. Охраны не видно. Ваня громко закричал:
- Сейчас, сейчас откроем! Потерпите!
     Задыхаясь от дыма, схватили бревно за концы и с трудом вытащили его из пазов.
- Толкайте сильнее! - заорал Иван.
     Под напором изнутри тяжёлые двери открылись и люди побежали в разные стороны. А я стоял и плакал, как маленький, не стыдясь никого.
     Дед шмыгнул носом, вспомнив страшное время. И опять долго смотрел в том направлении, где раньше стоял колхозный амбар.
- Пойдём, Василёк, в хату. Что-то похолодало. Знаешь, а с победной весны сирень так щедро зацвела, будто радовалась разгрому супостатов, потому как в своё время тоже пострадала из-за них.