Человек Пароход

Его жизнь назвала как директор советской бани назвал бы речной пароход будь у него хоть чуть-чуть совести. Константин Седов создал себя к двадцати семи годам человеком с претензией на большее, но всего лишь человеком. Это его и муляло.
Ради того, чтобы никто не догадался, что он только человек, в принципе такой же как и все - человек-пароход много читал.
Но так как родился он в семидесятых и отрочество данного пришлось аккурат на девяностые, то ничего и ему не осталось как "мурчать" да бандитизмом заниматься. За что и сел лет на семь.
Был правда и маленький нео****ец в его родословной. А именно тот факт, что родители Константина Седова, выходцы из пролетарских мещан все же попали в горнило интеллигенции партийных работников и вышли с оттуда теми же кем и были, но уже тоже с претензией. Короче написав, вот эта самая, невесть с откуда взявшаяся звездочка в голове - отражающаяся поступками далеко не светлыми и была той самой непроходимой кротовой норой от червоточины которой я отталкиваюсь в своем тавтологическом описании человека - парохода.
Чего нельзя было отнять у Кости, так это его политологического образования навязанного стараниями родителей и умения так запасть в душу простому зеку, что даже снился пидор, на пытках, в ежовых рукавицах на руках у Ежова, которым был спящий я, или даже любой другой осужденный колонии номер сорок восемь.
Служил Константин Седов в лагере - старшим нарядчиком. Это как старший "козел" да не по принципу "главный активист" а по ставке. То бишь, первый зек по решению всех вопросов, до которых труда нет представителям администрации, ибо лень.
Сколько и куда людей на работу, по каким цехам и в какую смену, сколько в лагере и вне лагеря, зачем и почему и т.д.
Важный был человек. Как речной пароход.
Употребляя слова: то бишь, сиречь, батенька, акститесь малохольные - говорил с равноосужденными иронично-свысока. Под мышкой, вместе с папками, между нагрудно-центровой биркой старшего и нашивкой на плече козла злобного - таскал с собою художественно-шизоидные книги с непонятными названиями. То якогось *** Отто Шпенглера то якусь пызду Бловатскую. Вид при этом имел подтянутый, с офицерской выправкой.
Сука в полноте короче. Самая, что ни на есть настоящая, породистая, словно бы в подвалах НКВД выращенная в пробирке - Сука. Честно говоря - боялись его страшно ибо только при нем чувствовали мы себя, шо те собаки которые все понимают, а словами выразить не могут.
Такого и убить было не западло, но горя с этого было бы - много. И не дело даже в блатных, кои на тот момент ничем от тех же сук не отличались, кроме разве что самоназвания да идейными предметами манипуляций, а дело было именно: в жизни. Жизни за решеткой. О которой мечтали все. Никто не хотел сидеть больше и уж тем более в таком красном лагере как сорок восьмая. Да нигде и никто в две тысячи втором сидеть уже не хотел. Кончилась романтика. Наступили сырые годы терпения.
Жаль, что многие из тех, кто тогда сидел со мной так и не научились жить на свободе...
Но это лирика. Вернемся к речному пароходу.
В один прекрасный день кончился Константин Седов и вся зона дружно послала его на ***. Вышла то ли передача, то ли статья про него о том, какой классный зек есть в нашем прекрасном месте. Какой Человечище!!!
Оказывается, что сидел он за неудавшееся вооруженное ограбление. Ворвался в какой-то банк с автоматом наперевес и потребовал денег, а кассирша, наша украинская тетка, убивающая кабана двумя словами - сказала потом на следствии о своих действиях так:

"Я оцэ, бычу покыдька с ружом, пыка закрыта та очи таки пэчальни, такы добри та лагидни, я йому и кажу: Та пишов ты на *** звыдци - ****кий козак, и оце, торкнула червону кнопку, його и взялы, та вин и нэ биг, сам осьосо - тутово мэнтив дочекався, якысь вин - больный чи шо, довбойоб"

В статье Костю подавали как Человечного человека и что он вину свою, коей и не было то по сути, (ну оступился парень, с кем не бывает) - искупил и можно выпускать его как полностью впавшего в ступор исправления. 
Довыебывался Константин именно этим - человеческим. И именно оно в нашем реальном мире - убило его авторитет, наш перед ним страх а впоследствии и его социальный статус и саму личность, пусть и придуманную из вне.
Пока он УДО своего дожидался - превратился в животное. Превратили не ментально - экзистенциально. Смехом. Засарказничали до духовной смерти.
Выходила на свободу мумия полусумасшедшего все с тем же, как у парохода именем Константин Седов, но это уже был не тот, начищенный до блеска лоском гордыни - красавец несущий сонм субличностей. Нет. Это был ржавый речной трамвай костик седуй.  Ибо как сказал то ли бог Чотчиль то ли гений Томпсон - становясь зверем ты избавляешься от боли быть человеком. А этот поц, константин Седов, зверем не был, но жить хотел вкусно, поэтому как спалился шо оно человек так и съели его жертвы сермяжные.
Вот тебе и "то бишь, сиречь, батенька" - йобанный ты пароход.