Или почему всё относительно

В мой череп расколотый дождь проникает,
И тут же штык-нож рядом с ним.
Но нож тот из дерева лишь вырезает,
Мой череп расколот не им.

Мотыга лежит у окна небольшого
И выглядит словно цветок;
Она создана для труда полевого,
Но стойка в руках как клинок

И вечером вышел я в поле работать,
Решил отойти на часок,
Услышанный конский и воинский топот
Мне ветвью ударил в висок.

Болото в глазах и в сознанье туманы,
Я вспомнил старейшину вдруг,
Мой конь как сайгак, обгоняя уланов,
Несёт меня сквозь рОдный луг.

Попутно встречая семейки без крова,
Мой долг прерывался на миг,
И этого мига хватило, чтоб снова
Мой в землю, скользя, упал лик.

И вот мы, рабами, в цепях и оковах,
Плывём по чужим берегам
Товаром плывём для площадок торговых,
Мы ныне нужны только там.

Меня, словно мусор, подкинули к детям,
Готовым за булку на всё,
И был среди них лишь один, словно в свете,
Что нужды для чести пресёк.

Он дерево резал, глазами моргая,
Быстрее чем стружка летит,
В его руках дерево белкою стало,
Которая очень спешит.

Ребёнок тот - воин, захватчиков наших,
Но в рабском околье сидит,
Ведь он - не убийца, не слушает старших,
Своим умом может судить.

Он нам подготовил побег до столицы,
И жизнью рискуя своей,
Мне ножик-штык выдал трофеем храниться,
Как память про честных людей.

И вот, сквозь полгода от рабства страданий,
Мы прибыли к снежным полям.
И первым же делом увидели здания
Характером ближе к врагам.

Средь них был старейшины домик из камня,
Что сразу увидели мы.
К нему подойдя и зайдя видим в спальне
Мы платья-трофеи войны.

Старейшина, толстый поныне вне правил,
Нас видя, рассудком упал,
Достал две мотыги, и словно буравил,
Мой череп могиле предал.

Мой голос и разум внутри пропадают,
Но штык-нож в них ярко мелькнул,
Я помню лишь белку, что им вырезают,
И парня, что жизнью рискнул.

Мотыгой красивой, для поля собрАнной,
Убит был жестоко в дому,
В дому, где был дом мой, родителем данный,
С работой во благо ему.