Саша и Лолита

От автора

С памятью о прошлом, надеждой на настоящее и верой в грядущее – начинаю писать эту книгу. Повящается она – кому посвящается. А остальным она – дай Бог, ничего не скажет, паче не сообщит.
Автор. 31 октября 2009 года.

1.

Саша жил в Севастополе.
Севастополь – город ого-го. Ну прям аж ёлки-палки, ух ты, ё-моё, раз и хоба только, и всё! Пусть только попробуют!
Вот. А Саша там жил. И ему, конечно, нравился этот город. Ещё бы! Тут и море, и солнце, и воздух и вода... Хотя, с водой, конечно, было порой не всё в порядке. Точнее, без воды. А ещё с дорогами и языком. Там ведь как: не одно, так другое. Или язык, а не язык, так дороги. Или вода.
Это конечно. Ну, сами подумайте: две войны (или сколько?), потом «рррр! рррр! р-р-революция свер-р-рррр-ршилась!», Шмидт там, Оюшминаль на льдине, значит, Лагшмивара в Арктике, Бровеносец в потёмках... А потом его судили, а он гордо так: н-е-ет, мол, шиш вам всем, накось выкуси! Мы, мол, пусть мир падёт, но правосудие свершится. Я, мол, всё. А вы потом, вас ещё потомки проклянут. Вот он какой был, Шмидт-то. «Таким мы его запомнили».
Ну, это ладно. Не о нём речь. А потом же ж, ага. Ну, это страшно, конечно, об этом надо с ВОТ ТАКИМ лицом, с ВОТ ТАКИМ вот... <censored>. Мы, мол... Вот, мол, тут у нас... А всё ж НУ СОВЕРШЕННО ЖЕ НУ НЕ ТАК было. Ну, я уверен. Очень всё было просто. Всё то же самое. Особенно, конечно, море. И человек тот самый. Процентный состав крови у него тот же. И язык тот же у него.
Только шрифт другой. А так всё – то же самое.
И почему в таком случае следует, чтобы все думали обратное? Непонятно.
Главное, что Севастополь остался. И ладно. Пушку тую увезли куда-то, где она и на запасных путях тихо себе скончалась. И на том свете встретилась наверняка с крупнейшим советским паровозиком АА. Ага. Андрей Андреев. Не брат ни Леонида, ни сына его, мистика-духовидца горемычного. О семи осях был. Торпедамаш. Вэ-Зэ-О-Эр. И вот – тоже. Поди ж ты... А чего? А того, что дорог ему не было. Вот и всё.
ВОТ ТАК И В ЖИЗНИ. ВОТ ТАК И В ЖИЗНИ.
Вот так и в жизни.
Ну ладно. Паровоз-то этот к делу – ну совсем “никоим образом”, паче чаяния.
Севастополь в своё время был замечательным образом упомянут в различных произведениях отца Игоря Петровича Решилова. Посему останавливаться ещё раз на его героических красотах и памятных местах расположения всяких там человекоубийственных оружий не стоит, наверное. Для этого лучше пойти к памятнику детям-защитникам и посмотреть хорошенько в их глаза. Они многое расскажут.
Ну, а если согласиться со всем совсем? Ну, что тогда будет?
Не то, наверное, о чём говорят. А так. Каша какая-то.
Свинство вообще, конечно. И этот ещё. Ну, да, большой человек. Но что он себе только позволяет. Так ведь нельзя.
“А МЫ ТЕРПИМ...”
Вот оно какое кино может случиться.

2.

Саша жил в Севастополе. Но он как-то так интересно жил, что его это всё не касалось. Не трогало, не цепляло, не вызывало ни праведной дрожи, ни благородной ярости к оккупантам. Тихо так жил себе, и всё. Радовался каждому дню, любил одинаково и восход, и закат светил над Карантинной бухтой, море любил... Да много чего любил, одним словом.
И ещё более интересно, наверное, то, что он жил здесь как бы случайно. Не будучи ни плотью от плоти, ни кровью от крови этого города. Так нельзя, наверное. И даже если тебя занесло (а Сашу, можно сказать, именно что сюда за-не-сло) в подобное историческое место, ты должен много чего о нём знатьнапамятьитакчтоботзубовотскакивало.
Тут ТАКОЕ творилось, а он...
А он что. Вот так просто. Вот и всё.
Саша любил Лолиту. О ней стоит рассказать. А ещё более стоит о ней рассказать отдельно. То есть вот это всё – р-раз, и как бы вот такой отделить линией: точка с рожками – тире, точка с рожками – тире... Точнее, не с рожками, а как у букв бывает. Такая вот чёрточка, но с обеих сторон. Выборг такой. Систола – диастола, систола – диастола, впуск – сжатие, вдох – вы-ы-ыдох. Вот таким образом отделить, и колючечку натянуть. Из розовых стеблей, т.е., они, конечно, зелёные, но розы на них – чёрные и красные. И полоса такая красная, с полсантиметра толщиной, повдоль этого периметра. А за ним – белые земли. И белые розы в тех землях мёрзнут белой зимой на белом холодном окне. “Красная гвоздика – наш! цве! ток!..”
Не знаю, какой тут знак поставить, на предыдущем хвосте. Может, “Вход воспрещён”?..
Лолита. Э-эх. Про неё бесполезно рассказывать. Как можно передать словами, например, своё ощущение, когда кто-либо ё-моё, вот это ж ёлки зелёные... К примеру, Саша один раз пришёл на “Радиотучу” – случайно, можно сказать, и примерно вот такими были его впечатления от отверзнувшихся перед ним уходящих к Сапун-горе бескрайних рядов с вини-и-илами...
А Лолита – она вещь того похлеще будет. И поэтому пускай каждый представит её как ему заблагорассудится. Как самую красивую Её, встреченную в своей жизни. А девушки пускай представят самих себя. В волшебном зеркале. Вот это и будет Лолита.

3.

К ТОЙ Лолите она имела самое отдалённое отношение. Точнее, она слышать – слышала, что где-то такая есть, в какой-то книжке, но книжки этой она не читала. Родители назвали её в честь совсем другой Лолиты. А именно Лолиты Сущенко.
Она вообще не любила читать. И не умела. В смысле, буквы, конечно, знала, и даже, что их 33, а вот так читать, чтобы страдать, радоваться, скучать, сопереживать, испытывать страх, любовь, опасность и веселье вместе с героями и просто участниками различных литературных произмышлений – она не умела. И особенно над этим не задумывалась.
Ей это не было нужно. Она была Лолитой.
И Саша её очень любил.
Иногда он садился на девятый троллейбус, и, доехав до самого мыса Ая, проходил ещё пару сотен метров пешком, осторожно карабкаясь по меловым отвесам, чтобы вновь и вновь проникнуть в тот затерянный мир, где впервые встретил Лолиту.
Мир этот был действительно затерянным. Кроме как через всё тот же каменный хребет, ежесекундно рискуя сорваться в кромешные тартарары и угодить на шашлык-машлык тамошним татарам, сюда можно было попасть только через море. Вот, где-нибудь, скажем, в Констанце, или в Варне, или в Трапезунде, или в Мешхеде, Батуми, Поти, Сухуми взять напроплыв за чуть-чуть местной валюты такую себе лодочку. Ялик. И посильней налечь на вёсла. И – не ошибёшься: с моря вышеупомянутый хребет точь-в-точь как двуглавый орёл на московском гербе. И вот, к слову, как раз в месте раздвоения шей и можно перевалиться в это потрясающее место с суши. Где вода, где дороги, и где язык.
И где и по сей день сидит в компании Коли и Вовы и отчаянно глушит портвейн сама корифиня современной непечатаемой литературы Валера Спартаковна Гульгуль. Ну, там недалеко – километров восемьсот пятьсот. А по морю и того восемьсот пятьсот полтора.
Саша спускался к самой кромке, к самой смычке суши с морем, и, дойдя до шумных волн, замирал, упоённо вспоминая тот день, это было 11 сентября, и они встретились... В тот день закончилась самая чёрная, самая неприкаянная полоса в его жизни. Потому что они встретились.
Встретились очень просто. Саша в тот день захотел утопиться. Покончить жизнь самоубийством, но с таким рассчётом, чтобы тела его никогда никто не нашёл. Бывалый в своё время путешественник, знавший наизусть все тайны и закоулки автономного полуострова от Керкинитиды на западе до Чуфут-Кале на восходе, он, после непродолжительного анализа здешних топографических особенностей, резонно предположил, что лучше места, чем вот это – даже на кавказском берегу не сыщешь.
Хотя, с другой, с той стороны – было бы символично быть найденным с заколотым в грудь кинжалом на развалинах джугскошвиллевской дачи, что покоится на прохладном бреге озера Л’Амца-д’Рица... Но Саша не был таким уж политиканом.
Тот день порожал неравнодушных своей красотой. Повсюду стояли мягкие краски ранней осени. Море себе смеялось. Таким трагическим хохотом. “Хо-хо-хо”, мол. А в скалах тонко отзывалось эхо, будто скорбя о грядущей Сашиной участи: “А-а-а...”.
Саша был исполнен мрачной решимости. Бледный, как Анатолий Полотно и группа “Лоц-Мэн”, стоял он перед аналогичным лицом судьбы и глядел в глаза такой же смерти. А то, что в кв. 154 по улице Евпаторийского Десанта мать себе покоя не находит – об этом он как-то не думал.
Кто видел старый советский фильм по старой советской книге “12 стульев, или Золотой телёнок”, тот наверняка на всю жизнь запамятовал оттуда вот этот момент, когда несчастный отец Фёдор Востриков в обличье Михаила Пугонькина, обманутый собственной скаредной гордыней, крушит топором те самые двенадцать стульев на пустынно-мрачном брежне Чёрного моря. Так вот, когда Саша спускался в направлении морской пучины, окружающая действительность выглядела поистине совершенно иначе и противоположно. Даже странно. Но ведь недаром сказано о море, что оно “то спокойное, а то вдруг нет”. Правда, это оно в Планерском такое, ну да ладно.
И тут... Откуда она взялась? Не из пены ли морской? Не Венера ли её имя? Нет, не Венера. А Лолита. Ещё не увидев Сашу, не взглянув на его ни единым взглядом, ещё не зная о том, что он – здесь, совсем в двух шагах от неё, она знала, что он – её судьба. Что именно его она ждала все эти годы. Потому что именно его она ждала все эти годы.
И тут он ей явился. А она – ему. Увидев её, ни о каком дальнейшем поканчивании с собой уже не могло быть и речи. Да и ни с кем сверх себя.
Потому что она была... Да. Она была, и её можно было погладить рукой. И прикоснуться к ней губами. И обнять за хрупкие плечи, так нежно-нежно, чтобы она, уткнувшись соответственно в того, кто её обнимает (а Саша был единственным), своим очаровательным греко-римо-католическим носиком, произнесла:
– Ti amo...
Откуда ни взялись чайки-ласточки, нёсшие в клювиках из-за бела моря оливковые веточки для сооружения уютного гнёздышка. На камнях тотчас распустились каменоломные лилии (крымский эндемик, пребывающий ныне только на чёрных страницах Международной Красной Книги Севастополя, так как Саша, только завидев их, сразу их сорвал и вплёл Лолите в златорунные кудри, а это были последние представители уникального растительного вида не только в Крыму, а и на всей нашей святой и грешной русской чудо-планете).
Они стояли, взявшись за руки, в сантиметре друг от друга, и не знали.
Вот как нужно жить. Что делать. Чем заниматься. А не так вот. Эти остров захватили, те крейсер недопустили. Ну кому это надо? А никому не надо. Конечно, тут сразу возразят: а у самих-то рыло в пуху. Ишь вы, мол, чего удумали. Изменники. Подлые изменники. Предатели. Самые главные враги. Нож уже в спине торчит. Они всегда такими были, всю историю. Их завоевать нужно. И уничтожить. Всех. Всех. Всех.
Если любишь друг друга по-настоящему, то тут или одно из двух. То есть, или сразу можно разобраться, где у кого чьё что, или это уже вообще не вопрос. А если и наче, то стоит задуматься: а любовь ли ЭТО, в конце-то концов... А не садизм ли это мазохизм?
А им плевать было. Они так долго рядышком стояли, крепко прижавшись любовь к любви, а потом решили, что нужно и нелишним будет предпринять что-нибудь дальнейшее.
Всё это время смеркалось, а тут совсем уже время смерклось.
Помогая друг другу, влюблённые кое-как непостижимым образом выбрались обратно на плато. Казалось, удивлённые орлиные головы повернулись на сто восемьдесят, и устремили свои взоры на их трогательную пару.
– Мы как рабочий и колхозница, – смеясь, сказал Саша, протягивая свою руку, в которой находилась зажатая Лолитина, гордо вперёд.
– Нет, мы как «Первому – вторая» – весело ответила Лолита.
Они обнялись и покатились под горку.

4.

А как же оказалась в этом примечательном месте прекрасная Лолита? О, это интересная история. Жили-были, живут-есть и будут жить-будут быть не то, чтобы старик со старухой, а напротив их старуха со стариком. И была у одной из двух этих почтенных фамилий (а, надо сказать, фамилии были – заклинчаешься: у этих, значит, Монтекки, а у этих – Капулетти) была до-о-очка. Ой красивая. А тут как-то ехали татары, возвращаясь из Депортации, и приглянулась она главному татарину, Исмаилу Юлбюл-огле. Ну, он её и украл, недолго думая. А она сбежала. Вот. И спряталась в этом ущелье. А тут и Саша.
А тут они выходят, а перед ними...
Да. Чуфырь-чуфырь, не сробей, богатырь.
Саша не сробел. Лолита была спасена, и к отплытию последних катеров они вернулись в Севастик. Он их встретил радостным львённым мурчанием, и тихо свернулся у их ног, поражённый радиацией- силой взаимного чувства, имя которому...
Но это не то, наверное, которое кому-то велело колотиться под дулом маузера строчками лбов. А другое. А совсем.
Вотъ такъ.
Саша принёс Лолиту на руках к себе домой. Вот, мама, теперь она будет у нас жить. А завтра я её отнесу на троллейбус, и она уедет обратно к себе в Ялту.
Мама была «очень рада».
Нас тупила ночь. Точнее, не ночь, а вот это ощущение, которое притупляет чувства, кроме одного. Когда «и краски неярки, и звуки нерезки». А ночь уже давно-о была. Уже «двадцать четыре часа пятьдесят девять копеек». Одна, сплошная, ночь. И то красным, то синим, то белым сверкали над ничьей, по сути, землёй звёзды. Тоже ничьи. Чьими были в эту ночь только он и она, он – её, а она – его. 

5.

Утром Саша проснулся первый, от как всегда прогорнивших в это время третьих пионеров, которые за веру, царя, отечество, Родину, добро и справедливость базировались неподалёку в ничего себе лагерьке, носившем скоромное название «им. Эйзенштейна и Петра Первого». Поглядев по сторонам, он обнаружил, что Лолита уже давно проснулась, и вот-вот намеревается куда-то уходить.
– Ну что ты, глупая... – ласково протянул, завидя её, Саша. Она ответила улыбкой.
– Мне нужно д о м о й... – игриво полупроизнесла она.
– Сейчас, погоди немного, – Саша встал, наскоро оделся, и они вышли наружу.
Красота, что ни говори. Вон «Чёрный принц» поплыл, вон торчат из-под воды, сплошь облепленные чёрными гидрологами руины «Новороссийска», вон по горе Гасфорта поезд-призрак погромыхал, унося в ещё каки-ие неведомые дали академика Лещатого. Вон! Вон! Вон все отсюда!!! Замечательно в таких местах живётся.
– Ну, пока, – сказала Лолита, садясь в троллейбус до Ялты.
– Когда доедешь, напиши мне... – Саша склонил голову к её уху, и что-то еле слышно прошептал. – Только не забудь, ладно?
– Не забуду! – Лолита мечтательно закрыла глаза.
– Вот смотри, тут показано, как ко мне можно проехать, – Саша протянул ей надорванную пачку «Командорских». Внимательно её изучив, Лолита вынула одну сигарету, и, заложив её за ухо, вернула пачку Саше со словами:
– Бай-бай! – И помахала ручкой.
И двери захлопнулись.
Бедный Саша. Он пошёл домой, грустно опустив голову. Потому что когда они ещё теперь встретятся? И где? В конверте? В телефоне? В оптоволоконной кабельной линии, безосновательно сплошь поеденной поедом чернореченскими крабами? Саша не знал.
Он шёл, и повторял её волшебное, прекрасное и таинственное имя, которое было для него Вселенной.
Лолита же в это время ехала в 5252-м троллейбусе, созерцая мемориальную доску, гласящую о том, что: в этом троллейбусе снимался фильм «Асса», и размышляла над тем, почему она, собственно, в нём едет. Оставив своего самого дорогого человека, которым был для неё Саша, едет неизвестно куда, на Северный полюс, где одни только пингвины, медведи и их проспиртованные потомки...
В троллейбусах, даже в тех, которые оборудованы горными тормозами, стоп-краны не предусмотрены, иначе она бы дёрнула. Так сильно она любила своего Сашу.

6.

Не родился ещё на свет тот, кто назовёт все тридцать имён Белгорода-Днестровского. У Севастополя же их за всю жизнь было только два, не считая тех нескольких дней в 37-м, когда его вместо Мурманска перекрестили в Сталинопорт, но вовремя заметили ошибку. Теперь Саша думал, что очень было бы хорошо наречь его в честь Лолиты. Но как именно?
– Я люблю свою Лолиточку, – думал он. – И поэтому город нужно назвать так, чтобы название было с ней связано, но чтобы никто об этом не догадывался. Потому что, кроме меня, о Лолите никто не должен знать.
И у него родились такие строчки:

Сегодня встретил я любовь свою, Лолита,
Единственную, вечную навек.
Всем заявить хочу о том открыто,
А также то, что счастлив человек
С тобой живущий на одной планете,
Тебя узревший краем глаза хоть,
О милая моя! Я рад, что встретил
Под этим небом Вас, моя любовь!
Огонь и пламя, жар в моей груди,
Любовь моя, скорей ко мне приди!

Улыбаясь, он записал их в тетрадке (или в тетрадку? Как правильно?..) по обществоведению за 1991/92 учебный год, найденной (-ую) не так давно на пыльном чердаке рядом с кучей рок-н-роллов.
Стихи (а это были действительно стихи) ему понравились. Что-то в них было. Но чего-то не хватало. Саша никак не мог понять, чего, и от грусти заплакал. Капнувшая на страницу слезинка превратилась в маленький мягкий знак.
Обрадовавшись, Саша захлопал в ладоши. Стихи приобрели завершённость.


Внезапно и вневостно вглубь и вширь раздался дверной звонок. Саша встал из-за стола, и, подойдя к двери, увидел в «глазке» чью-то медную бляшку и толстую сумку на ремне синей форменной фуражки. Прямо рядом с кобурой.
«Надо же, так быстро...» – подумал он, открывая дверь, за которой стоял почтальон, протянувший ему телеграмму от Лолиты в обмен на Сашин автограф в амбарной поваренной (конечно, поварить её стоило ещё минут несколько – была жестковата) книге.
И ушёл.
А Саша держал в руке телеграмму, и никак не решался её раскрыть. Его взгляд скользил по триколору, надписи «С днём России!» («Вот Лолита молодец, не пожалела на «люкс»!»), а разум не верил свершившемуся... В конечном итоге, Саша положил телеграмму с той стороны зеркала, которое было немного кривым, так, глаза на полтора, затем упал ниц на диван, схватил из-под подушки старую такую, заржавленную алебарду и – отрубился.
Только щепки полетели...

7.

– Ты так изменился...
– Это тебе так кажется...
– Нет, правда.
– Надо полагать, в лучшую сторону?
– А у тебя есть худшие?
– А как же! У каждого человека есть худшие стороны!
– Даже у меня?
– Но ты ведь не причисляешь себя к людям?
– А к кому?
– Ну-у, я-то всё время считал тебя ангелом, а тут во-он оно что, оказывается...
– Перестань!
– Так уж и быть, перестану!
– Красиво сегодня, правда?
– Правда. Как год назад, когда мы встретились.
– Да...
Некоторое время они молчали.
– А почему ты тогда не пришёл? Я  т а к  ждала!
– Просто я не смог открыть твоей телеграммы. Мне стало так страшно.
– Почему, глупенький ты мой?
– А вдруг ты там написала «Будь ты проклят!», откуда мне было знать? Вот мне и стало страшно!
– Какой ты смешной, всё-таки! Людям нужно хоть иногда, но доверять!
– Ты ещё не знаешь, какой я доверчивый!
– Ой, только не надо так об меня тереться!
– М-м-м-почему?
– Потому.
– Ты красивая.
– А разве я бываю другой?
– Ты всегда красивая... – Саша отвернулся и стал смотреть на беспричинные морские волны, с шумом набегавшие на айийский волнолом, как и тысячи лет назад.

8.

А вечером они включили телевизор. Лучше бы они его не включали. Лучше бы его в тот день никто не включал. То есть, лучше бы включили, но чтобы там: «Рабочая поездка Михаила Сергеевича Лужкова в Юго-Южный Административный О-круг...». Или там: «Спущен со стапелей крейсер «Непререка-а-аемый»...». Ну, в конце концов, «Закончены пиловочные работы в Армяно-Красноперекопской префекту-у-уре», и все бы так весело, радостно глядели на трёхцветные свои экраны, и в тысячах, миллионах семей был бы просто хороший осенний вечер, так нет же.
Шампанское советское, купленное в «Океане» Сашей в честь юбилея их счастливого знакомства, так и осталось нераскупоренным. Потому что они с Лолитой резонно решили, это всё увидев, что надо отсюда куда-то бежать, вместе с советским, где хотя бы можно без всяких мыслей включить телевизор, и уже там – МОЖЕТ БЫТЬ, К О Г Д А – Н И Б У Д Ь . . .
Хотя со временем всё улеглось. И пыль улеглась...
И они улеглись. Резонно решив, что всё равно всем тем, кто там, лучше не станет, если они проведут сегодняшний вечер и последующую жизнь в глубокой мировой скорби, двое улеглись на диван, Саша открыл советское, пробка от которого выстрелила и попала прямо в экран.
– Смотри, упал прямо как от пробки... – сказала Лолита.
– Если бы от пробки, – сказал Саша. – Если бы от пробки, то и не упал бы.
Он молча разлил советское в фужеры на высоких тонких ножках и протянул один Лолите.

9.

– Хорошее советское, – задумчиво сказал, глядя в выключенный потолок Саша после нескольких минут молчания, за которые тангенсоида силы звука соприкосновения двух тождественных стёкол успела приблизиться к своей абсциссе. – Знаешь, год назад, – незадолго перед тем, как мы встретились, – «Курск» затонул, я думал тогда, что страшнее уже ничего не может произойти... Чем вот так вот... Мне их так жалко было, всех.
– Да брось ты, Саша, – сказала Лолита. – Все умрём, раньше, позже... Другое дело, что так страшно.
– Расскажи мне что-нибудь, – сказал Саша.
– Что тебе рассказать?
– Сказку, например. Я очень сказки люблю.
– А какие любишь, страшные любишь?
– Нет, больше про животных. Как у них там всё здорово получается. Теремок там, Колобок...
– А про птиц?
– А что, разве бывают сказки про птиц?
– Да. Про курочку Рябу есть, например.
– Курица – не птица! – Саша засмеялся и уткнулся Лолите в плечо.
– Ты будешь слушать, или нет? – Лолита попыталась оттолкнуть от себя Сашу. – А то обижусь сейчас, пойду и в море утоплюсь, взяв с тебя годичной давности дурной пример!
– Всё-всё-всё, я даже глаза закрою и буду тебя слушать! – сказал Саша, и, отпрянув от Лолиты, вытянулся и действительно закрыл глаза, продолжая улыбаться.
– Ну, слу-у-шай. В некотором царстве, в некотором государстве...
– ...жила-была курочка Ряба! – закончил Саша.
– Я тебя предупреждала. – сказала Лолита, быстро встала с дивана, поправила платье и вышла прочь.
Саша и понять ничего не успел, как уже бежал следом за ней, и всё не мог догнать, а она всё уходила от него, дальше и дальше, виднеясь в конце сумрачного коридора, образованного сомкнутыми кронами крымских сосен, палем Мерцалова, карагачей и держидеревьев яркой точкой. Выл ветер, срывался дождь, снег, град, дождь, туман, изморозь, гололедица, иней, и Саша понимал, что ещё вот-вот, и она растворится там, откуда она пришла, и ему ничего не останется, как последовать за ней, но станет ли эта стихия ему дружественной и родной.
?
...
;) Да всё нормально будет!
Если Саша всё-таки догонит Лолиту, и она его извинит за его бестактность.

10.

Не откуда ни возьмись, а именно что ниоткуда, как из-под земли выросли до неба и встали перед Сашей двое в военной форме.
– Милиция! – закричал Саша.
Но это, к сожалению, была не милиция, а самая, что ни на ни есть, ни пить армия. И она ему сказала, что, ты уж, брат, прости, дело у тебя, конечно, сурьёзное, но тут, короче говоря, всеобщая воинская повинность и типа того... Война началась, короче...
– Какая, к чёрту, война! – крикнул Саша, – От меня девушка уходит, я без неё умру!!!
– Не, Саша, – чуть не плача, сказал ему старший военный. Он был очень старший. И седой. Прямо-таки дед. – Пойми, если оранжевые полчища нас завоюют, то мало ни тебе не покажется, ни девушке твоей!
– Ох, что они с ней сделают! – гневно махнул кулаком военный помоложе.
– Держи, вот тебе автомат! – вынул из-за спины старший телефонную трубку. – Правда, жетонов нету у меня, но ты сам найди где-нибудь, ладно? Всё! И – быстро дуй на станцию «Чёрная речка», понял! Только скорее, а то они, неровён час, Джанкой и Элеваторную возьмут!
– За Ррррродину!!! – патетически воскликнул младший, запрыгнул старшему на спину, и тот с рефреном «тыгыдым, тыгыдым, тыгыдым» поскакал в обратную сторону по тёмной аллее.
– ЛО-ЛИ-ТА!!! – из последних сил прокричал несчастный Саша.
С рёвом над Сашиной головой пролетел истребитель с неопределённой символикой на туманной стали.

11.

Утро было туманным. Казалось, что вода Чёрной речки была действительно чёрной. И даже, что это была не вода, а нефть. Так медленно и зловеще она текла, для того, чтобы слиться в своём чёрном конце с Чёрным морем. С целым морем нефти. Впасть в него, как в пасть детства.
Саша, подрагивая от холода, стоял на перроне с автоматом в руке. Автомат зазвонил, Саша поднёс к уху трубку.
– Алло? – раздался в трубке голос
который Саша узнал бы из миллиона, из миллиарда, из ворона, из леодра, из-за угла, из последних сил, из лучших побуждений, из ревности, из сияющей пустоты, из Калинина в Тверь, из Петербурга в Москву, из Петербурга в Петербург, из-за взятки Изи у Зямы язву изъяли, из гугола со ста нулями голосов, подданных одному-единственному кандидату на самых последних выборах, потому что ЭТОТ голос был НЕ ЗА. Не-за-бы-ва-е-мы-м.
– Лолита? Ты? – дрожащими губами прошептал Саша в трубку.
– Саша, миленький, прости меня! – слышно было, как Лолита ревёт в трубку.
– Где ты?!..
– Я за тридевять земель в тридесятом царстве, на дне синя моря-акияна, в сундуке с уткой, зайцем и щукой!!! Саша, а у вас там война началась, да?
– Да!!!
– Ну и как, кто кого?
– Я даже не знаю, почему, а ты у меня такие вещи спрашиваешь!
– А я знаю, почему! Сказать?
– Да, скажи, конечно! – Саша навострил слух.
– Самолёт сбился!
– Что? Что? Плохо слышно! – Саша понимал, что сейчас связь прервётся.
– Самолёт...
И связь действительно прервалась.
В трубке раздались короткие гудки, а потом вежливый женский голос сказал Саше:
– Внимание! Ваш разговор был записан сотрудником управления «Ъ» Тридцать Седьмым. Пожалуйста, подождите, пока с Вами свяжется оперуполномоченный. Шаг влево, шаг вправо...
Саша занёс автомат над головой и с силой грохнул его оземь.
– Ай-яй-яй, как нехорошо! – прогрохотал с неба до боли знакомый голос. – Ну, Саша, погоди!
Саша кинулся бежать.
Он бежал, и размышлял о слышанной давным-давно от заезжего мудреца тибетской притче о том, что тамошние монахи преодолевают бегом тысячи километров пути, устремляя взор к некоторой звезде. Но где её взять, эту звезду? Утро. А та звезда, которая была у Саши одна-разъединственная, теперь и непонятно даже, и где.
– Но так ведь не бывает... – шептал Саша на  бегу. – Я найду её, найду, и мы будем вместе – до самого конца... Вместе...
А сейчас – главное, скрыться от того, кто всё видит, всё слышит, кто всё знает, в чьих руках сконцентрирована верховная власть и такой вот у него есть, правду бают, али нет, чумодан, а на чумодане такая ма-а-ахонькая кнопочка, и цветику она, к слову, красненького...
«И стоит нашему народу только шевельнуть пальчиком!».
Так Саша добежал до самого Солёного озера. Солёным оно называлось потому, что давным-давно, пути нержавейкой вызмеив, катились в этих местах из матушки-России беляки. А тут, к слову, никакого озера не было, а был огромный Перекоп. Маринеско убрать забыл, так он так и проторчал, ржавый, всю историю. Ну, перекатились, значит, беляки через Перекоп, а сзади красные. А беляки им только рожи корчат с того берега да фигушки-дулечки показуют. Не возьмёте, мол. А красные от обиды ну рыдать. Перебраться через Перекоп не могут – те ж, которые катили, на колёсах-то, в них ого какая амортизация – прыг, и всё! А у этих же «кони хочут пить». И-го-го, моя лошадка. И нарыдали таким образом озеро. Переплыли по нему, с конями, только беляков уже и след простыл. Уже в Лозанне уйстрицов жрутъ.
Остановился Саша, оперевшись, оперившись и вперившись в мемориальную надпись трёхлинейными буквами: «НУ И С ВАМИ», и задумался, почему он как раз сюда прибежал. Ведь у него и карты не было, и бежал он – куда глаза глядят. И вот – поди ж ты туда, сам знаешь, куда. Ещё и мантра эта. Или это не мантра, а тут этот самый Нуи Свами пребывает в вечной нирване, как тот, который в Иволгинском дацане на Западно-Сибирском диване Минус-Инской грани.
А на том-то берегу! Ужас! Ну такие чудища, гОСПОДИТЫбОЖЕМОЙ! И лезут, и лезут! И по-своему что-то, «харла-барла, барла-харла», ничего не понять!
– Это мне кажется... – зажмурил глаза Саша. Открыл – ничего уже не было. То ли чудищ ударной волной куда надо снесло да об что положено шваркнуло, то ли действительно Саше это всё только показалось.

12.

Саша был атеист. «Никандров социалист!». И поэтому, здесь, у самой кромки чего в песне поётся, когда любой другой бы уже давно воздел очи горе, а руки пещере, да и помолился, надо бы сказать, за своё царственное небесие, Саша просто подумал, что вот, было бы неплохо, если бы кто-то (или что-то) подало ему дальнейший знак для действий. Поскольку он и впрямь теперь не знал, что ему делать.
Но, так или иначе, а чудес на свете не бывает, правда? Пусто вокруг. Холодно, пусто и одиноко. Буря воет небо мглою, крути снегами вихря. Никого в радиусе. Что она ему сказала? Сказала, что:
1) за тридевять земель,
2) в тридесятом царстве,
3) на дне морском (ну, для неё это неудивительно, она ведь, надо полагать, русалочка!)
4) в сундуке.
Ну, про утку, зайца и щуку она уже, небось, для пущей сложности приплела. Чтобы Саша как следует поразмыслил. Потому что, «где это видано, где это слыхано», чтобы всё вот так просто? Нет. Тут надо, чтобы помучиться посильнее, чтобы получилось то, чего желаешь. А не получится, значит, так и надо. Тебе. Мучиться сильнее надо было.
Думай, Саша, думай. Вот сколько будет отсель тридевять земель? И притом учти, что не иначе, как придётся итти. Горьким пешком. Так что, считай, как следует. Поминай, как звали.
– Трижды девять – двадцать с чем? – прибегнул Саша к вьетнамской математике. – И что вообще такое: «тридевять земель»?
Ему представилось количество, равное трём жды девять планетам Земля, только немного ра-азным, следующим по друг за другом через некоторый бессветный интервал по кривой, как бусины в монистическом монисте.
– Нет, здесь нужно в обратную сторону, – решил Саша. – Там должно быть сине море-акиян – раз. Потом, это должно быть тридесятое царство. Где у нас тут всякие державы номерные? Пятая Республика... Не то... Третий Римх... Ну, это вряд ли... Вот уж кудельница-песельница, загадку мне загадала!
Он улыбнулся, представив её нежные черты и ласковые резы.
– А если серьёзно, – лицо Саши медленно помрачнело, – это всё неправда. Это она всё просто так. И она меня не любит.
Он сел на камень возле немилосердного солёного прибоя и опустил голову на сложенные руки.

13.

Монотонный шелест волн нарушило некое позвякивание. Саша на миг оторвался от своих безвыходных дум, и его внимание привлекла вынесенная мммощной дланью белой пены бутылка цвета бутылочного стекла. В ней явно что-то было.
– Наверное, это послание от неё! – обрадовался Саша, и, схватив бутылку, попытался её открыть, но у него ничего не получилось. Тогда он разбил бутылку о камень. Бутылит* (см. журнал «Новый мир», не то №6, не то №7 за 2003, кажется, год) разлетелся по всему брегу, а в руки Саши попал небольшой отрывок.
– Интересно, а что это, всё же, значит: «— Вы спрашиваете, что мы делали в уходящем году?.. Работали, как всегда. Нет, не просто работали, а хорошо работали.» – спросил Саша у того воображаемого зала, у которого в описываемое историческое время было принято просить помощь. – Нет, я, правда, этого не понимаю!
И никто этого не понимает, ибо это есть притча во языцех... Ибо это ом-хохом!.. Буругу-хихи!..
Перевернув отрывок на другую сторону, Саша прочёл нижеследующее:
«.илатобар ошорох а ,илатобар отсорп ен ,теН .адгесв как ,илатобар ..;удог мещядоху в илалед ым отч ,етеавишарпс ыВ —».
– Это, наверное, шифр такой. Ну-ка, ну-ка... – Саша углубился в содержание содержимого отрывка.
Нужно сказать, что, принимая участие в апреле этого же, 2001, года, в Л-ске на конкурсе памяти Л.М. Лоповка, Саша получил диплом за победу в конкурсе шифровальщиков.
И не зря! Обнаружилось, что некоторые буквы лицевой стороны и изнаночной – совпадают. То есть, так напечатаны на пишмашинке «Ятрань», что буква с одной стороны приходится на точно такую же с другой. И наоборот. И вот, что там была за фраза:
– Если бы кому-то это было интересно, и он у меня об этом спросил, я бы предложил ему разобраться с шифром собственными силами, – сказал, раскрыв тайну загадочного послания, Саша. – А то так неинтересно.
Он скомкал отрывок и зашвырнул его в солёные рыжики, то есть, какие ещё рыжики? Волнушки, конечно. Отрывок медленно, как давешний Терминатор, растворился на ничего не значущие буквы.

14.

– Ну и к чему, к чему она вот это вот: «В переносном смысле»? – спрашивал у самого себя Саша, медленно бредущий вдоль прибоя. В поисках не то приправы, не то чеснока, не то... – В переносном смысле, в переносном смысле... – стал он напевать себе под нос.
Таким образом, его в конце концов осенило сенильной кислотой, а потом обелило свинцовыми белилами, а потом осадило в осадок газовой сажей той мысли, что в переносном смысле он должен был понять сказанное Лолитой из автомата.
И, как только он это понял, его тотчас же перенесло по воздуху в самое начало его теперешних умозлоключений. На станцию «Чёрная речка» (по-другому «Разъезд им. 202-летия НКШП»). А у разбитого корыта
/Сидит его Лолита.
Точнее, это он так хотел, чтобы так было, но никакой Лолиты воквадрат, да и воромб, собственно, тоже – не просматривалось.
– Она где-то ря-дом... – сказал Саша. – Эй, Лолита, вылезай, я же знаю, что ты где-то рядом!
Но вместо Лолиты из-под мостичка, да из-за кустичка выполз и совершеннейшим образом материализовался пред ясными очами Саши вот тот проклятый голос, который, помнится, ещё с нёба ему так тихонько намекнул не ждать от его никакой пощады.
– Как ты мо-о-ог! – заревел голос. – Тут! Тысячелетиями!! А ТЫ-Ы-Ы!!!
– Ой, ну тебя... – махнул рукой Саша и продолжил осматривать всякие ополумесячности этих крест. В поисках Лолиты.
Голос недоумённо сконфузился, не ожидав такой реакции, и уполз обратно под Диораму.
– А, вот ты где! – обрадовано воскликнул Саша через некоторое время, разгребя в шуршалой листве ажурную девичью ножку. – Плохо спряталась!
Он потянул, да так и сел с этой самой ножкой в руках. Была она, к слову, мраморная.
– Эге... Это, небось, тут ещё от вандалов осталось... – пробормотал Саша и зарыл ножку обратно в листья.
Потихоньку стало сверкаться. Скойкие сюды бросили волчиться у своих развел и плавно улетели на север, бойцы железнодорожного флота заняли дом офицеров морской кавалерии, одному Саше не спалось. Потому что без Лолиты.
Зато с ТАКОЙ ИСТОРИЕЙ!!!
А – без Лолиты.
А ему Лолита нужна, и всё. А остального для него вообще ничего нет. И не надо. Это вам, вам всё. Чтобы так и дальше продолжалось – вашими руками, мыслями, надеждами и чаяниями. «Исполнено!»...

15.

Прошло... Ну, сколько? Прошло ДЕСЯТЬ ЛЕТ!!! Ох, сколько сменилось за эти годы! Ну, это, конечно, где кто как. Тут вот – никого не сменилось, тут – один, но зато  в о т  т у т...
А Саша не сменился. Только постарел немного. Шутка ли – десять лет не спать, и неусыпно дежурить на одном и том же месте, ожидая встречи с такой замечательной, такой прекрасной, такой замечательно-прекрасной, такой прекрасно-замечательной с нею вот!
Потому что он (действительно, какой же он доверчивый!) до сих пор не поверил в то, что ОНА ЕГО БРОСИЛА.
Любой бы уже поверил, плюнул, сказал «Эх!», да пошёл дальше, новых искать. Но Саша был верен своей любви. И эта мысль овевала его прохладой в жаркие южнороссийские зимы, согревала холодными летами всяких там пятьдесят третьих от последнего Последнего годов, а уж вёснами да осенями она с ним такое творила-вытворяла!
Один раз, правда, туговато пришлось. Ну, когда остров этот, Потому как настолько ему в те дни скучно стало, Саше-то, что начал он чувствовать, что засыпает. А что засыпает, и чем – так и не почувствовал. Прибег он к верному средству. Веки себе отрезал, да наземь бросил. Такова краткая история зарождения в Крымской области РФССР чайнозаварной промышленности.
А всё равно – уже засыпал. Мечту свою. О том, как они с Лолитой будут жить до самого-самого конца Света. И конца Вера, и конца Надя... И конца Люба, значит... Нава-Ява-Права... Золотая «Ява»...
А засыпал всякими там такими соображениями реалистичного толка: вот-де, всё равно это никогда не сбудется, зачем об этом всё время постоянно думать, как я сейчас, грустно, конечно, больно, да что поделаешь. Бросить это. И быть, как? Как ВСЕ-Е...
Встал Саша из кучи опавших листьев, служивших ему прибежищем, поглядел на своё отражение в чёрном льду Чёрной речки – а оно седое...
И даже слёз не осталось его оплакать, – того, что этому всему предшествовало. Как они когда-то грелись на камнях, и не думали, что расстанутся, и тем более, что вот так по-дурацки... И что не встретятся больше никогда... Никогда...

16.

Ну, что тут ещё сказать? И сказать-то нечего. Как плохо всё кончается, как и всё сущее. Да и начиналось, собственно говоря.
Сашу задрал, забрал и забрил, потому что забрёл, патруль (город-то – режимный). Спутали его с некем, коий, значит... Короче говоря, было за что. Во всех газетах писали. И даже в трёх тысячах чертей-северней.
Послали Сашу на передовую в составе скамьи всяких там подсудных штрафников и пеночников, от которых, с одной стороны, нужно было срочно, как от неблагонадёжных, очистить свою расу! нацию! видовременную форму! Или что там? Кибитку свою? Как ВОТ ЭТО ВОТ называется? То, от чего что очистить всё время надо???
И кастрик такой, костерок, значит. Костёрик. ««Костёр» – журнал старый, заслуженный, издаётся в Ленинграде (ныне Санкт-Петербург) с 1936 года». А книжечки, может быть, интересненькие даже очень. Мало ли, что вам не нравятся! Да вы их и не читали вовсе! Да что там, вы и читать то – не умеете... И это тоже. «Учительницам первыим моим» ну стыдно за вас должно быть!
Или вы их уже... успели... «Штрик, штайне, грюне грасс!»...
Вот так и Саша. Поговорить ему из штрафников-желтяков – не с кем было. У каждого на рту – перцовый горчичник. Да и ему не особенно и хотелось. А задача ему была – окопы рыть. Вот такие вот. Сверху донизу. Чтобы враги в них провалились.
А во-вторых, с их – перед ОЧИЩЩЕ-ЕНИ-ЕМ ещё пользу некоторую имперское командование захотело возыметь. Вот и послали Сашу окопы рыть. Чтобы, значит, эти в них проваливались, а там эти их лопатами вот этими ржавыми...
Наступило (утро? день? вечер? ночь? полдник?? утренник??? бочонок малый полубеременный?..) такое непонятное время, когда так хотелось, чтобы тебя кто-то понял, а...

17.

Вот Саша и сбежал от них от всех. Господи, это ж какая только за ним погоня была! Всяким там красным дьяволятам и в кино не виделась! И авианосцы за ним, и авиаматки, и авиапапки, и авиабабки, и авиадедки, и авиадетки, и авиадевки, и авиамавки... А с воздуха – «Чёрные акулы», «Чёрные караси»... <censored>.
Rfr ;t z ‘nj dc` ytyfdb;e!!!

18.

Это всё присказка была. А сказки не будет. У нас у всех вся жизнь, что та сказка. И не про животных, как Саша любил, и даже не про птиц, наподобие той, которую рассказывала ему Лолита. А такая сказочка, которую и самый распоследний диктатор на ночь не расскажет сыночке своему младшенькому...
Потому что убили они Сашу. И Лолиту – нашли где-то, и тоже убили. Не враги убили – свои убили. За то, что. они. им. не. понравились. Очень весомая причина. Статья номер один. Вышка. Смертная казнь. Смертный приговор. Самое страшное преступление. Сродни ещё одному самому страшному – не быть, как ВСЕ-Е...
За ноги – и об угол.
И не хватит об этом. И не стоит об этом. Если об этом говорить – значит, это есть. А этого – нету. На самом деле этого нету. Хотя, как могут возразить, на самом деле и самого дела-то нету, ну что ж, тем лучче. Как говаривал один дучче.
Да ничего они их не убили! «Дядя шутит!».
Убежал Саша, и догнать его не смогли. Оборотился он Финистом – ясным соколом, витязем в тигробарсовой шкуре, рыбой-айтматовкой, ветром в поле – ушёл!
И от бабушки ушёл, и от дедушки ушёл, и от <...> ушёл, а уж как от <.-.-.-.> ушёл – это любо-дорого было посмотреть! Сел на трамвай, и как звали, поминай!
А звали его Сашей. Александром. Александром Сергеевичем. А он не любил, когда говорили: «Прямо как буря кроем небо мглоет, крути снижее вихря!». Он не любил автора этих строк, этой одной бегущей сквозь столетия строки. ВСЕ любили, ну ВСЕ, «буквально ВСЕ-Е!!!», наизусть любили, впроголодь, кушать нечего было, пить нечего, снов никаких – они эту строчку и кушают, и пьют, и сны по ей видят. Она им и стол, и дом. А Саша тёзку своего венцеорденолауреатаСталинскойпремииносного не любил.
В отличие от Лолиты.
То есть, она его тоже не любила (из-за его любвеобильности к женщинам. Лолита считала, что женщина у мужчины должна быть в жизни только одна – такая уж она была «старой закалки» старорежимная старая староста) – это Саша её любил. ПОЭТому она так и звала Сашу: «Алексаша».
Саше-Алексаше это очень нравилось! Он прямо, у него прямо крылья вырастали, когда она его так звала!

19.

И вот, он копал этот окоп, эту РАСПРОКЛЯТУЮ ЯМУ, точнее, делал вид, что копает, и ему вдруг почудилось, что с неба, откуда обычно слышно только: «Ну!», «Погоди!» и «Ну, погоди!», вдруг раздался ангельский Лолитин голос, прошептавший – исключинтельно для одного его:
– Алексаша!..
Саша расправил крылья и полетел. Очнулся: стены кругом пустые, штукатурка обваливается, а с главного портика левого фронтона смотрит на него до боли знакомое лицо-о. До ТАКОЙ боли знакомое, которую и пером не сказать, и в разных сказках не описать. Если бы не нужна была ТОЙ СТРАНЕ ненависть, – у бы неё сказки были добрые, без боли. Фильмы художественные. Мультики. Хотя мультики в ТОЙ СТРАНЕ очень даже встречались так себе ничего. Лошадка там, Ёжик...
«Ты лети! Я машу крыльями!» – ни Ильич, ни Ильич, ни Лукич – никто такого не крикнул вслед улетающему Саше. А ведь тоже БЫЛИ люди. Две руки, две ноги, посерёдке сапоги. Два глаза, два уха, шесть чувств. Много денег. Ну, не сразу, конечно. Тоже, нищие были да ободранные. Любить не умели. Только кровькровькровькровь, ненавистьненавистьненавистьненависть, смертьсмертьсмертьсмерть, страхстрахстрахстрах. Именное-номерное. Наградное. А остальным – шиш! Чай, не Америка заштатная!
А то ещё друг друга перестреляете! Ути-пути!...
А тоже ж у их-то, и детишки были, и кумовья-женовья... Вот ведь странно-то как может выйти. Выйти из такого классного подъе-ЗДА, где в квартирке на четвёртеньком этажике потолочек-то повы-ше, повыше! Казалось бы – при чём тут любовь? А ведь это – про любовь! Что отдашь – твоё! Твоё... счастье!.. А потом – что. Всё. Шубу-полушубу женину – за хлястик, – и в музей, а муженёк – сумки рекламировать. И подсумки «К оружию!».
А жена и молвит со смертного одра: «Я должна умереть, чтобы О Н И меня полюбили». А  О Н И  ей и мёртвой глазоньки-то повыцарапали б, за хозяина её злополучного, косолапого-подкаблучного.
Впрочем, не о их молва словится.
– Где это я? – только и протянул Саша ноги. А ноги как пойдут в плясовую да вкруговую, да в штыковую!
И – музыка такая со всех сторон:
– Бам-м, бам-м, бам-м, бам-м, бам-м, бам-м, бам-м, бам-м, бам-м, бам-м, бам-м, бам-м, бам-м, бам-м,
– Тц, тц, тц, тц, тц, тц, тц, тц, тц, тц, тц, тц, тц, тц, тц, тц, тц, тц, тц, тц, тц, тц, тц, тц, тц, тц, тц, тц, тц,
– У-а-у! У-а-у! У-а-у! У-а-у! У-а-у! У-а-у! У-а-у! У-а-у! У-а-у! У-а-у! У-а-у! У-а-у! У-а-у! У-а-у! У-а-у!
Глядит Саша – а это уже и не руины, а самый что ни на, ни в, ни к, ни о, ни с ъесть танцевальный ПОЛ.
Выходит ему навстречу некто на роликах, в тёмных очках и с биноклем, и говорит:
– §! @#$%! %^&*(! ))))))))))!!!
И обратно в гущу на своих роликах укатил.
Кто-то Сашу по плечу хлопнул. Обернулся Саша, а ему уже протягивают, не ноги, не руки, не «руку дружбы подали, повели в забой», не «Подайте мне крепкую руку», не « – Позолоти ручку, а я тебе всю правду расскажу, а жить ты будешь 89 лет, а любовь тебя твоя не радует, э, подай хоть на хлебушек!», а...
– Ня!
А тут и Лолита навстречу.
– Ой, Са-ша, при-и-вет, смотри, как тут хорошо, как здо-рово... Пошли, пошли со мной...
Обняла его за шею, и повлекла уж было за собой, да только понял Саша всё в этот ПВА БФ с кулёчком, и закричал громко-громко:
– ГДЕ!!!
– МОЯ!!!!!
– ЛОЛИТА!!!!!!!
И – рухнуло всё к чорту. До сих пор они там, под низом, пляшут, наверное. Рассыпалась эта коробка в пыль, а там за ней городишко ещё был, с каким-то грибным названием, – щёлк, и тот рассыпылься. Дома-то были: тяп-ляп, и не готово.
...И ни к десятой пятилетке, ни к какой...
Стало всё – как было. Как раньше. Как раньше было. Дикие тарпаны пасутся, дронты чирикают, стеллерова корова мычит, советский человек коммунистическое общество строит-покоряет... Ой, нет, советского человека не было. Он тут был бы как «лишний человек». В тёмном царстве. А был он – в светлом будущем.
Стоит Саша, в чём нас всех мать родила. В СССР, значит. Ну, это был, видимо, первобытный кому низм., кому возв. – такой общественный рушь, который, что ни говори, был на самом деле. Которого на самом деле не было. В отличие. Археологи раскопали. То, что от него осталось. Дошло своей исторической «верной дорогой идёте, господа-с, вашескобродие!» поступью. Рысью! Шагом! Аллюром! Иноходью!.. «Козлы, я хочу у вас петь басом!..».
И видит – а вокруг! Ой, ну так красиво! Всякие плодовые деревья растут! Бананы! Киви там! Всякие птицы-бабочки через реку так и бегают, так и бегают! Кисельные берега текут с молочной рекой! Древесные утки с хрумтящей корочкой – прямо на ветках качаются!
Того и гляди, замычит!
Нет, зря про неё, конечно. Она даже права была. Это люди дураки. Им абы всё по-ихнему было, а не как положено. Тоже ведь. Сначала «...», «ой, спасибо вам большо-е, Михал Ива-ныч!..», а потом: «ой, великая страна в море речей растворилась», его, то бишь. Ну это ж не так. Ну он же ж катализатор был, и всё. Да и не было бы его, что, протянули бы семь лет вместо шести? А разница?
Да и не распалось ничего. Ты кы ничего и не было, чего расПАСТЬся могло. Пустое место хиба распастись могёт?
Ну всё, всё есть! А чего-то нет.
Кого-то.
Только Саша эту мысль подумал – хлобысь его кто-то по голове, ребро ему – хоба из грудной клетки, и тут и сказочке... седьмой День Варения.
Очнулся Саша от ватки нашатыренной, и видит... и видит... ви-дит... Ви-дит он...

20.

А дальше вы знаете.
– Только давай это яблочко кушать не будем!
– А что с ним будем делать?
Они шли, обнявшись, вдоль высокого крутого берега красивой медленной реки, обсаженной пальмами и эвкалиптами, в тенистых листах которых вовсю резвились ВВФ-овские мишки коал.
– Будем на него – любоваться! – Саша, улыбаясь, зажмурился.
– Но, если мы его не съедим, ничего не будет!
– То есть? – Саша в недоумении замер.
– То есть, Саша, не ничего, а никого. Дальше. И никакой истории.
– Ну ничего. Зато нас отсюда не погонят!
Лолита (его Лолита!..) положила руку на Сашино плечо и слегка погладила его, как маленького несмышлёного бельчонка, по внешней стороне шеи. Их губы соприкоснулись. И длился поцелуй вечность вечностей, в которой час был как час, день как день, и времени не было совсем.
– А что это за места вообще, как думаешь? – мысленно спросил Саша у Лолиты.
– А, Бог его знает... – Лолита мысленно махнула рукой. – Не то, что было, и ладно. Сашка, ты себе представить не можешь, как мне то, что было, за то время, пока оно было, успело – Ой, Лолитка, а мне...
Они тихо постояли, вглядываясь в место слияния реки с небом.
– Я бежать хотел... – Саша опустил голову.
– А у меня почти получилось. Я к проливу прибежала, думала – на тот бок, а там, гляжу, страшно так! Голод, и мор. И всё. – испуганно прошептала Лолита.
– А чудищ видела? – Саша грустно усмехнулся.
– Ой, они такие ужасные!
– Это тебе показалось, – сказал Саша. – Примерещилось. Нету там чудищ никаких. И вообще нигде нет. А есть только для тех, кто их хочет увидеть. Хотя теперь, поскольку мы с тобой сейчас, и здесь – если бы они даже были, то их всё равно не будет.
– Какой ты молодец! – прижалась Лолита к Сашиной груди, обхватив его руками за плечи.
– Ты тоже... – Саша был опьянён внезапным счастьем. Он припал к волосам Лолиты, и глубоко вдохнул их сказочный аромат.
– Я тебя люблю! – сказала Лолита.
– Я тебя люблю! – сказал Саша.
И в миллиардах квадратных километров поодаль двух счастливых молодых людей первозданной Земли не было никого, кто бы мог подслушать эти слова и превратно их истолковать.

21.

– А я не только чудищ, я и тебя тоже там видела! Ты стоял такой грустный-грустный, мне тебя так жалко стало!
– Так почему ты не подошла? – к Сашиным глазам подкатили слёзы.
– А я хотела, чтобы ты помучился! Я са-дист-ка! – Лолита повисла на Сашиной шее, тот шутливо отмахнулся от неё.
– А «В переносном смысле» – ты мне прислала? Я правильно прочитал?
– А кто же? – рассмеялась Лолита. – Я просто захотела тебе на-мек-нуть! Только ты всё равно не так понял. «В переносном смысле» – это значит, что я – это ты, ты – это я, и вместе мы – единое целое, священная божественная такая двуединая сущность, понял теперь?
– Теперь – да! – блаженно улыбнулся Саша в ответ на столь сложный фразеологический пассаж Лолиты.
– А давай – знаешь, я что придумала? – давай в города играть!
– Скажи ещё – в городки! Или в жмурки-пряталки! Что то, что это – несущественно.
– Давай понарошку! Ашхабад! Ты был в Ашхабаде?
– Был, ясное дело. Меня там знают... то есть, знали, конечно же, как Сапармурата Туркменбаши!
– Тогда говори на «Ы»!
– Почему на «Ы»? На «Ты» ведь надо!
– «Туркменбашы» на «Ы»!
– Тогда уже на «Кы» надо говорить!
– Почему на «Кы»?
– Потому! Он «Кырасноводск», был, раньше.
– Саша, раньше всё было! Го-во-ри на «Ы-ы-ы»! А то я опять обижусь и от тебя убегу!
– Ну ла-дно. Ыныкчанский.
– Кто?
– Ыныкчанский, говорю. Ты была в Ыныкчанском?
– Конечно, была. Меня там звали Верхняя Лиса.
– Тогда говори на «А»!
– На «А»... Значит, на «А-а-а»... Саша, ты вправду хочешь, чтобы я сказала на «А»? – лёгкий полинезийский акцент делал Лолиту похожей на Джоанну Стингрей. Или на Саманту Смит?
– Да! Йес! Так! Аё! Йа! – сказал восторженный Саша. – Си!
– Уи... На «А»... – Лолита сделала вид, что думает, и никак не может отыскать среди никогда не возникнущих названий самого-самого, которое, вдобавок, на «А». – Вот! Александровск! Здорово, правда?

22.

« – Спорим, она не твоя дочь?
– Что вы сказали, я не расслышал?
– Я говорю, сегодня прекрасная ночь!».
– Красивый фильм... – вздохнула Лолита, гладившая утку с зайцем, поигрывая другой рукой с выпрыгивающей из воды щукой.
– Хоть узнаю, почему у меня такое имя.
– Подожди, я тебя ещё научу книгу про тебя читать! – сказал Саша.
– Так я ведь умею читать! Да и где ты тут книгу возьмёшь?
– Нет, читать книгу – значит, грустить и радоваться, смеяться и печалиться вместе с её героями, сопереживать им, сочувствовать, любить их, одним словом.
– Ой, я так не умею! Это, наверное, очень интересно!
– А ты думала! Да, ты спрашиваешь, где я книгу возьму? А кино это я ведь где-то взял, правда ведь?
– Пря-фда!
– Экая ты всё же лапочка. Там ещё старый был, пятьдесятых годов, но он мне меньше нравится. Этот лучше.
– И его возьмёшь, и тот возьмёшь. Ведь у нас теперь уйма свободного времени!
– И мы тут главные!
– Ты – хозяин, а я – хозяйка!
– Медной горы!
– А ты тогда – Хозяин Тайги!
– Где ты тут тайгу нашла?
– Ну, где-то обязательно она будет. Где зелёное море.
– Ты говоришь: «Зелёное море»? Такого нету!
– Саша, мало ли, чего нету! Теперь ничего нету, а у нас – всё есть! Тебя это до сих пор удивляет?
– Ты имеешь в виду, захотим Зелёное море – и будет?
– Или оно просто есть, даже без нашего хотения!
– Если есть – то где?
– Там же, где и Синее.
– И где тайга...
– Вот-вот... Ну, поцелуй меня!
– М-м...
Что ещё сказать? Всё!
Яблоко они так и не съели, и до сих пор оно висит, где повешено, ждёт охочих, да только не дождётся во веки вечные, те, которые Саша отрезал и из их чай проистёк. Но это когда было. А никогда не было, собственно говоря. И (есть у слова «собственно» антоним вообще? А у «вообще» – есть?..) в любом-другом случае, короче говоря, – никогда и не будет.
Правда, змейка к ним та всё же приползла, а Лолита такая говорит: «Ой, Саша, какая змейка красивая!». А Саша: «Так это же она не простая!». А змейка им: «Вам что, не хочется яблочка отведать? Оно ж – такое вкусненькое! Ну семиринка ведь, белый кальвиль, снежный налив, Космонавт Волков!». А Лолита: «Разве что, если с тобой вприкуску!». А Саша: «Она шутит». А змейка: «Так что, будете пробовать?». А они: «Ну, разве что по ма-а-аленькому ломтику!..». И пошли вслед за змейкой чудодейственной к волшебной яблоньке.
Да только так яблочка и не отведали.
Exceedingly glamour
since barlandee
fashion.
За розовым морем, на синем побережье, в горах притаился зелёный городок. Живёт там девчёнка, и вечером с надеждой приходит с гитарой к балкону паренёк. Ветер с моря дул, ветер с моря дул, нагонял беду, нагонял беду, и сказал ты мне, и сказал ты мне, больше не приду, больше не приду. Смерть стоит того, чтобы жить, а любовь стоит того, чтобы ждать. Любовь и смерть, добро и зло, а выбрать нам дано только одно. У любви, как у пташки крылья. Love me tender, love me sweet. Клубника со льдом, или Любовь до гроба. Люди встречаются, люди влюбляются, женятся. Как невесту, Родину мы любим, бережём, как ласковую мать. Я люблю Петровича. I’m just a jelaous guy. Любовь, однимсловом. Я дышу, – и, значит, я люблю, я люблю, – и, значит, я живу. Любовь Яровая. Твоя любовь волнует кровь. Ленин любил детей. Люблю я макароны. Заповедь новую даю вам: да любите друг друга. Тополиный пух, гроза, белые хлопья снега, и любовь к тебе пришла этим снежным летом, летом. Я люблю голубые ладони и железный занавес на красном фоне. Люблю! – мне кричали большие деревья. Капитан Гастелло был его любимым героем. Я ещё не знаю, что такое любовь, потому в стихах рифмую я: «любовь – морковь». Любит и зверь своё дитя. Он только любовь видел и всеми своими судорогами мешал жене вторгнуться в древность такую - свою или не свою... Love, love me do. Любовь и пропеллер. А когда отгремят бои, на привале, а не в строю, я о мире и о любви сочиняю и пою. Любовь и технология. Выпьем за любовь, родная, выпьем за любовь. Пусть созвездие любви наведёт на нас мосты. Любовь негодяя. Партия – единственное, что мне не изменит. Но с истинной любовью – ни одной. А в небе чёрной тушью – чугун и всплеск ветвей...

22.5.9.

Тоска. Печаль. Горе. Я разбит. Я потерял всё, что у меня было. Я не могу жить. Мусор. Грязь. Сволочи. Апатия. Проклинаю вас. Пыль. Боль. Усталость. Я не виноват. Господи, прости меня. Зачем они так со мной? Обман. Подлость. Страх. Вены вскрою. Повешусь. Утоплюсь брошусь под поезд под трамвай под автобус под троллейбус под машину. Сил нет. Не понимает никто. Жизнь по привычке. Смысла нет. Никого нет. Кто мог быть – выросли или умерли. Или и то, и другое. Клетка. Западня. Капкан. Вчера повеситься хотел. Мать жалко. Остальные не узнают, которые из-за кого. Я им чужой. Я так не могу. Плевать всем. Больно, Господи. Заплакать не могу даже, стон только. Сумасшествие. По горло в болоте. Не могу выход найти, задыхаюсь. Страшные сны, плохие. Мразь, гады, нищие ублюдки без грамма совести. Мерзость. Взорвать всех к чертям. Холодно. Один я. Наркотики. Алкоголь. Яма. Без окон. Без дверей. Одни руины кругом. Одиночество. Синяки на теле от собственных кулаков. Со всей силы. Погань. Да простите ж вы меня! Прости меня! Я тебе ничего плохого! Да без тебя я сдохну! Да ты мне как Солнце я не могу без тебя жить! Ты не понимаешь или не хочешь понять или понимаешь слишком хорошо и мучишь меня. Мрак. Тьма. Пауки. Крысы. Черви. Потроха. Пузыри. Всё сгнило. Всё умерло. Я тоже уже готов. Такая тоска, такая боль навалилась. Детство вспомнил. Больно. Больно. Больно! Разревусь сейчас.
Во имя Отца и Сына и Святого Духа – пошли вы все к Чёртовой Матери!
– Это что, и впрямь была твоя предсмертная записка? – спросила Лолита.
– Ага... – неловко улыбнулся Саша в ответ, и даже слегка покраснел.

От автора

Вот и написал «эту книгу», слава Богу. Аж самому удивительно. Ну а если от содержания в памяти останется не больше, чем от Чеширского кота, то ведь скептическая улыбка бесконечно больше, чем пустота.
Советская Белоруссия №207 (22617), Среда 1 ноября 2006 года

https://www.proza.ru/2011/06/21/1078