посуды горькая судьба

Стакан сказал однажды рюмке:
– Ты так стройна, моя душа!
Тебя за талию держа, 
гусар не пялится на юбки.
Коньячный ли в тебе огонь,
или прозрачность водки русской –
и дамы все, и верный конь
в тот миг гусару блёклы, тусклы.
И ножку пальцами сжимая,
он мнит себе, что ты живая –
живей полей, росой умытых,
реальней, чем княгиня N.
Но ты не требуешь взамен
всех обещаний позабытых
ни слов, ни жестов – ничего.
Была полна – и чрез мгновенье
уже пуста в руке его,
но живо спирта в нём горенье.
И так, огонь в него вливая,
ты словно шепчешь: «я живая».

– А ты, мой добрый друг гранёный,
живёшь среди простых солдат,
и им служить, как видно, рад –
сказала рюмка чуть смущённо.
– Пусть врут, что ты не ровня мне –
мы вместе бесу пьянства служим,
и оба знаем о вине
поболе, чем жена о муже.
Вино – от многих бед лекарство,
но велико его коварство:
рядится в многие одежды –
то в водку, то в коньяк, то в брют,
и люди топят в нём надежды,
и с пьяных глаз стаканы бьют,
и рюмки тоже, мой хороший…
Стекла кабацкого не жаль:
надежды рюмка не дороже,
а бед никто не избежал.
Ты думал, мы с тобой живые,
но винный дух нам души выел.

И оттого, мой милый друг,
дни наши не бывают долги:
из пьяных выпадаем рук
и обращаемся в осколки.