Здесь эллинов шумели города

МЫС   АЙ-ТОДОР
 
Хватает в мире сбоев и помарок,
 ломались контуры материков:
 был римский боевой посёлок Харакс
 на мысе Ай-Тодор во мгле веков.

 Сюда спешили, волны смяв, триремы,
 дозорный пост лазутчиков искал,
 я здесь, под обаяньем этой темы,
 на рыб охочусь средь подводных скал.

 Ныряю в гроты с горбылями в нишах,
 выныриваю, усмиряя прыть,
 меня волна то бережно колышет,
 то поднимает, чтобы опустить.

 Лежит калкан*, как древний щит, на гальке,
 наверно, воин был в бою сражён,
 рисунок этот в памяти, как в кальке,
 рельефно и навек отображён.

 Когда я выхожу на берег, чтобы
 прийти в себя немного, – боже мой,
 меня ещё колотит от озноба,
 и мир подводный всё ещё со мной.

 Взгляну на солнце – замок вижу в небе,
 левей – маяк, правей – маячный дом,
 и облако, как белокрылый лебедь,
 над Ласточкиным кружится гнездом**…

 * калкан – щит (тюрк.) – черноморская камбала.
 ** Замок «Ласточкино гнездо» (19 в.)

 ЗДЕСЬ   ЭЛЛИНОВ   ШУМЕЛИ   ГОРОДА

«Жигуль» в пыли, окна –  не приоткрыть.
Лохматит ветер туч далёких гриву.
Поэтому понятна наша прыть
и наше устремление к заливу.

Везде одно и то же: Тарханкут
иль степь в Керчи (пейзажи видел те ж я!).
Но сами выбирали мы маршрут,
забраковав уют Южнобережья.

Мы правы. Не залапан только здесь
любимый Крым, – волн изумляет пряжа.
Здесь нуворишей покидает спесь
на золотых песках безлюдных пляжей.

Здесь мир подводный не затуркан, как
на Южном берегу – толпа рукаста! –
здесь камбала-калкан и сам лаврак
встречаются  в заливах тихих  часто.

А в бухтах голубых среди медуз
плывут кефали стаей без утайки,
и чайки, так похожие на муз,
летят за сухогрузами, всезнайки. 

Мы, ялтинцы, из Ялты рвёмся. Да,
курортов современных тяжко бремя.
Здесь эллинов шумели города
и скифские набеги помнит время.

Кипчакские колодцы солоны,
а валуны зной обволок, что фетром,
и движутся курганы, как слоны,
когда ковыль колышется под ветром.

Не зря выносят штормы на песок
осколки амфор, целые фрагменты,
и держат курс дельфины на мысок,
где на раскопах трудятся студенты.

Мы с ними пообщаемся потом,
побродим по античным бурым плитам:
о Крыме не один написан том,
но до конца всё  так и не открыт он…

ВОЛНОЛОМ
 
 Опять об волнолом разбился вал,
 не сосчитать их в этом беге водном.
 Я никаких обетов не давал,
 я умудрялся в жизни быть свободным.
 Ни в партии, ни в банды не вступал
 сознательно. Судьба, видать, такая!
 Опять взметнулся вал и вниз упал
 за волноломом пеной растекаясь.
 Свободен я! И жизнь прожить сумел
 без барышей шальных, без иномарок,
 я стёр сомненья, как стирают мел,
 чтоб написать своё и без помарок.
 Я лишь любви на верность присягнул
 и ею, охмелев, вконец упился,
 хотя, как всех, рок мял меня и гнул
 и всё-таки, и все же отступился.
 Я – волнолом средь жизненных валов,
 мне нипочём их грохот, гул, спесивость,
 в моих стихах вы не найдёте слов,
 рассчитанных на внешнюю красивость.
 Но, Боже, что несут порой валы
 на волнолом, свои затея игры,
 то флегматичны, как в жару волы,
 то яростны, как раненые тигры.
 И потому, хоть не ловец метафор,
 найдёте иногда в строке моей
 то черепки античных стройных амфор,
 то мусор непотребный наших дней…