Carmina dementis

<Seruus — Reginae>

I.
В абсолютно тихой пустынной комнате –
Духота да листья на подоконнике,
А меня ознобит безумья дробь.
Здравствуй, здравствуй, бред мой о милом вторнике,
Неразгаданная любовь!
(лучше – Ars Moriendi!) – куда торопимся?
От себя, во тьму, в комендантский век.
– Накарябать пропуск корявой прописью,
На седьмое небо упасть – наверх!
Верно, ты голодна. Разуваться? – Незачем!
Вскипятите нам чаю – мы снова – здесь.
Отворяйте навстречу певучим неучам
Балаганчик столичный – весь!
О, Fortuna, Fortuna! Во рту начертано:
Нёбо – небо, рыдающий смех – орга;н.
Пламя глаз твоих: блазнится: живо – мертвенно,
Fatum – Faust, любовь – обман.
Мановение взгляда – стихом пульсируя –
Мне оставит удушье невстреч в миру;.
И опять исступлённо скажу кассиру я:
«Для чего мне пакет? Без Неё – умру!».
А потом разбросаю по по;лу сборники,
Стану биться словами, коробя кровь.
Здравствуй, здравствуй, бред мой о милом вторнике,
Нерастраченная любовь!
Здравствуй, песня, звенящая медью резкою,
Здравствуй, здравствуй, безумие всех времён!
Никогда сумасшествием не побрезгую,
Не пожертвую пепла родных имён
На своё исцеление. Здравствуй, милая,
И прости мне болезненный шёпот уст.
Скажешь – вечность спустя: «Не тебя забыла я», –
И мой век не пребудет пуст.
<18./20. — 29. X. 2016.>

II.
Снова, богиня моя, ты ко мне не была благосклонна:
Царственно строфы мои, как неправедный дар, отвергала.
Слышатся мне отчего заунывные всплески Харона,
Гомон далёких селений да звуки пустые кимвала?
Где забудусь с тобою, на вечную скорбь обречённый?
Смертному всё на земле – нестерпимая, злая насмешка.
Вижу: желанные тонкие плечи и профиль точёный
Снова ворует из рук онемелых постылая спешка.
Сколько беспамятства, горя и боли под сердцем лелею,
Милая, сколько любови во мне восстаёт самовластно!
Только завидя тебя, как мучительно-сладко бледнею,
Как тоскую в ночи одичалой, безумствуя страстно!
Дай же живому увидеть мне дивный твой стан стрекозиный,
Трепетный всполох ресниц, позолоченных новой луною…
Образ твой светлый да будет вовеки храним Мнемозиной:
Смерть не страшит, оттого что и в смерти ты будешь со мною.
<7. — 29. X. 2016.>

III.
Я заранее несчастен,
Потому что счастья нет,
Я заранее безверен:
До того, как Бог не спас,
Я заранее воскреснул —
До того, как умирал.

Ты заранее забыла
То, чему вовек не быть.

До чего мы все спешили!
Ну, спасибо: насмешили.
Не успеем ничего!

(Что такое ничего?
Ничего как ни-чего,
Всё как всё-до-ни-чего,
Ничего с того не будет,
Что не будет ничего?)

Будет хорошо всегда
Ничего и никогда.
Вот такие незадачи,
Вот такая ерунда.

Вот открылся балаганчик,
Вот сломалась голова.
Мир — мерзавец, век — обманщик,
Бесполезны все слова.

Вёсла сохнут, стынут уши,
Умирает человек
На носилках у Пуруши —
И бежит по глади рек,
Вдалеке от милой суши.
Шибче холод, легче бег.

Вот ожил — и прыг в могилу.
Рано поздно умирать!
Ничего не повторится,
И не нужно повторять.

Малосольными слезами
Запиваем пустоту.
Мы в метро, Москва над нами,
Ад — под сердцем. Лёд — во рту.
<23. X. 2016.>

IV.
Быть может, быть может, ты самый счастливый
из смертных, бессмертью подвластный вполне.
Ты смотришь на свет, где с подругой росли вы —
и внемлешь любви удивлённой волне.
Раз море волнуется — двое безмолвны,
а век за плечами, что звук за спиной.
Качаются времени милые волны,
волнуется небо — волна за волной…
Волнуются ветры, рыдают дороги,
и сердце велит: никогда не усни,
но разве — под вечер, слагая эклоги,
о жизни ненужной блаженно взгрустни.
У ищущих выгод никчёмная участь —
нет счастья на свете помимо любви,
и вещего чуда больная певучесть —
встревоженный Бог в изумлённой крови.
<25. X. 2016.>

V.
В миру ненужные, кричали
Поэты беспробудным днём
О недосказанной печали,
О сердце, выжженном огнём.

Внемировое утешенье
К ним приходило по ночам,
Как дорогое возношенье
Больным и трепетным очам.

Им всё казалось: нет возврата,
Дорога дрогнет — смерть близка,
И — незаметная когда-то —
Томит предчувствием тоска.

То скалит скалы ласки хищной,
То дразнит разум сонной мглой,
То раздувает шум столичный
Над утомлённой головой.

Но чую свет живее мира
И знаю ясно, кто светлей —
Пускай пылающая лира
Звенит в беспамятстве о Ней!
<29. X. 2016.>

VI.
Ветер октябрьский играет терновником,
Веет печаль в побледневшем лесу.
Снова себя называю виновником
Горя, опять ожидаю грозу.
Гордая осень кинжалом отравленным
Ржавое сердце во мраке пронзит.
Каверзным дурнем, безумцем отъявленным
Жизни нелепой просрочу транзит…
Станут сжиматься шальные предсердия
После полуночи — стану к окну.
Нет, никогда не желаю о смерти я
Думать: в обрыв не шагну.
Только с Тобою, мой Ангел измученный,
Вьюжной порою, сквозь слёзы и страх,
Если смогу — угадаю излучины
Смертного сна на ветрах.
<29. X. 2016.>

VII.
…Вот и подходит неделя к концу,
Я к твоему приближаюсь лицу
(Кажется: лику); разлука близка.
Гаснет фонарь, нарастает тоска.

Зыбкие отсветы зябнут во тьме,
Прут проходимцы навстречу зиме.
Прутья кустов колыхают ветра;.

— Встретимся завтра? — Ещё не пора!
— Сколько ещё? (Как же ты далека!)

Рельсы — бульвары — театры — века…
Вечность глаза отражает твои…
— Взвейся бураном, прохожих крои;
Вкривь и в обход, изумлённый мечтой.
Не суетись, осторожно, постой!
Чуешь — летит ледяная беда?

— Бурям не верю: я с Ней — навсегда.
<29. X. 2016.>