А счастье было мимолетным...

Ты считаешь образ гениальным, а другие хладно пропускают его в толпе разукрашенных девиц.
Ты рисуешь гениальные вещи, а им нужно мясо, кровь, секс и безумства.
Ты падаешь в горько-сладкую бездну отчаяния.
Надеяшся.
Слабо, но все еще надеешься...
Кто-нибудь?..
...
И, не найдя отклик ни в чьей душе, ты выдыхаешь. Слегка прерывисто, с наигранным для себя отчаянием. На самом деле ты чувствуешь облегчение. Собственная слава тускнеет в твоих глазах. Ты просто отпускаешь ее, как младенец надоевшую игрушку. Ты замираешь в рассеянной серости городской жизни, позабыв о рисовании, музыке и литературе — ты просто равнодушно окунаешься в рутину своего мрачного города и становишься частью этой исправной системы.
Так проходит неделя.
Месяц?!
Эй, да ты совсем обмяк, соберись...
Слышишь?..
И вдруг среди бесполезной суеты ты находишь вдохновение. Находишь лучик нежного и искреннего света... Или страстной тьмы. Неважно, он или она. Ты желаешь оставить след об этом прекрасном создании. Тогда вечером ты садишься за покрытое пылью фортепиано. Заботливо открываешь крышку, берешь чистый лист с бахромой на левом краю — вырванный лист из нотной тетради. Ты не любишь смешивать моменты из жизни, ведь каждый порыв — это новая вселенная, новый гений. Ноты вихрем, гвалтом набрасываются та тебя, и ты, позабыв обо всем, со сладостным безумием бросаешь напряженные руки на октавы. Ты видишь в этих звуках, в этой громаде чувств музу. Тебя уже не остановить, и только к полуночи каждая напряженная от удовольствия клетка твоего тела вдруг блаженно успокаивается. На крышке аккуратно закрытого фортепиано лежит стопка исписанных страниц страстного эмоционального танца.
Ты засыпаешь мгновенно, не добравшись до незаправленной кровати. Ты снова нашел смысл в жизни. Снова.
И на следующий день ты вновь видишь музу, ту самую, тот идеал, кем бы она ни была. Или ты встретил ее по дороге, когда решил насладиться покоем в недавно неистово бушующем урагане души? Ты умираешь на кожаном диване с бокалом красного вина у себя в квартире, обнажив вздымающуюся грудь горьким лучам заката.
А потом... Пусть за окном тихая ночь, ты вдруг берешь потрепанный черный блокнот и ручку... Какая там завалялась? Зеленая? Замечательно. Неплохо, знаешь, всегда писать зеленой ручкой. Синий с медным отливом порядком приелся. Ты пишешь первую строку.
" А Счастье было мимолетным... "
 Что бы это могло значить? Ты видишь пред собой ясный портрет вдохновения во всей красе: глубокий взгляд темно-синих очей, тонкие губы в легкой и непринужденной улыбке.
А Счастье было мимолетным...
Что-то, что кончилось, оставив глубокий след на хрупком фарфоре много раз расколотой и заново собранной души. Маленькая изящная трещинка, маленькая но глубокая, задевающая самое дорогое внутри.
А Счастье было мимолетным...
Ты никогда не встретишь ее, она мимолетное мгновение, миг, такой запоминающийся — один из тысячи других. Никогда. За окном качаются ветви золотого клена. Чей-то счастливый смех со двора доносится до напряженной головы...

А Счастье было мимолетным.
И коротким был конец.
Смеху под янтарным кленом
Место уступил венец
Пестрый, вечный, но печальный.
Ветер бьёт по лепесткам.
А обрядов звук прощальный
Больно хлещет по глазам.
Небо стонет вместе с сердцем,
И, залитое свинцом,
Давит, будто жаждет мести,
На разбитый гроб дождем.
Шли часы немой печали,
Там, в окне сырой туман.
Пусть глаза уже устали,
Не жалея слез щекам.
Счастье было мимолетным,
Но оставило следы,
И теперь янтарным кленом
Стало место для тоски.
Иногда под горечь лета
И проклятия ворон,
В недрах сердца вспыхнет где-то
Миг дождливых похорон.
Вновь изъеденную душу
Рвут на части когти зла.
Черви горя снова душат
Горло. Сырость того дня.
И из сил последних ноги
Поднимают тело. Тучи,
Холод прошлого убогий
Продолжает сердце мучить.
Счастье было мимолетным,
Но прекрасным, словно сон.
Миг сияющий короткий,
Но терзаний стоит он.
И уста в безумье шепчут
Имя, точно божества.
Лишь во тьме в огне трепещут
Листья клена-янтаря.



Claudendos (Эммануил Михайлович Мануйлов), 2016