ХОТЬ ВЕРЬ, ХОТЬ НЕ ВЕРЬ
Если прав,
будь с гордым горд:
он не отец порока,
будь с робким робок:
он тебе не раб.
Я так и поступал, клянусь, дорога.
Не всем, кто ждал, помог,
ведь я не бог.
Что в силах одинокого поэта?
На все вопросы не нашел ответа,
но людям я не лгал,
хотя и мог…
Олжас Cулейменов
ХОТЬ ВЕРЬ, ХОТЬ НЕ ВЕРЬ
Моим друзьям посвящается
Лицом к лицу. Стекло лишь между нами.
Знакомы были. Были как-то раз.
Года прошли. Года летели.
Промчалось время. Словно час.
По-прежнему лицо до чёрточки родное,
по-прежнему глаза насмешливы слегка.
Прошли ль года? Нет. Пролетели.
В наследство прядей седина.
Через стекло увижу горечь,
тревогу завтрашнего дня
в глазах твоих родных до боли.
Теперь родных не для меня.
Всё как и прежде: смех весёлый,
шутливый тон, рассказов гладь.
А за душой? Не прикоснуться.
Не прочитать. Не угадать.
Близки мы были где-то раньше, и
счастливы и без забот.
Душою чувствовали, сердцем.
Сегодня всё наоборот:
живём мы разумом и волей,
в заботах - кругом голова
и чувства заменяем словом.
Прощайте, милые друзья.
Уходит поезд. За стеклом
прощальный взмах и вздох прощальный.
Прощайте, милые друзья.
Нас время выбрало случайно.
***
Диском плоским крутится предо мной земля.
Серая, унылая. Мне бы за края
диска однотонного хоть взглянуть разок.
Стелятся размеренно глина и песок.
Пред окном стремительно, медленней, быстрей
то дороги петлями, то ручьи неведомые
вдаль и вглубь степей
уведут в далёкую в бурой дымке синь,
или затеряются средь простор пустынь.
Горизонта лента ровная без края
фоном ямам, рытвинам, а трава степная
то кустится кучками, исчезает вдруг,
чаще бородавками в пустоши вокруг.
Стелется, волнуется весь в ухабах диск.
Точкой неподвижной, словно обелиск,
холм на горизонте. Вот уж день в пути.
Холмик неподвижен. Поезд вдаль летит.
Сотни километров ожиданья круг.
Разорвётся лента? Разомкнётся вдруг?
Миллионы кадров, склеены края.
Кто сказал, что круглая плоская земля?
***
— Хоть верь, хоть не верь,
но сделал я хадж*,
хоть малый и в Туркестан*,
но многие сверстники этого даже
не в силах свершить, хоть до ста
доживут, о молитвах забыв,
погрязнув в быту и в неверии,
одно на уме: к емши-колдуну,
или к колдунье доверие.
Гостями Всевышнего быть — Божья милость —
и в Мекку бы хадж* сделать надо,
предстать и покаяться, там простится.
Пусть будет всё так. Сауап болады*.
Даже сам Ясави*, просветитель и раб,
в подземелье закрыл своё сердце:
"Я быть жертвой хочу, но я грешен и слаб,
От раскаянья, верьте, мне некуда деться."
То слова из "Диван-и-хикмет" -
"Книги мудрости" Хазрет Султана.
Наконец прикоснулся к святыне я, давшей обет
на заклание. Он из Сайрама*.
Кстати, был я там тоже, водицы испил.
Говорят, что святая от порчи.
Солона аж горька, кое-как проглотил.
Но не знаю. Я верю не очень.
Ёшкин кот! Ты не знаешь его?
Ходжа Ахмед Ясави — мудреца и аскета?
Единенья с Богом искал и, того,
был первоклассным поэтом:
"С самим чертом в грехе состязаюсь я вновь,
В Судный День, я уверен, мне будет не сладко".
Как сказал хорошо! Всколыхнулась аж кровь!
Ты представь нашу жизнь: тоже было не гладко.
Помнишь время лихое? Ваучеры?
Ну и давка была за ними!
Получил целых два и из очереди
выполз мокрый весь и весь синий.
***
Росли, не думая о горе, о горе происков войны.
О солнце пели мы, о маме под пионерские огни,
О чести, подвигах, отваге, победах, доблести, любви,
Цветах на праздник нашим мамам, пусть на бумаге — от души.
Взорвала стену перестройка, пробоины и пустота.
Жизнь замарали, как картину, в истории брешь и нагота.
И древо жизни кружевное теряет прошлого наряд.
Скелетом жизнь и всё с начала. Селекция наш друг и враг.
О чести Лермонтов и Пушкин — абстракция в реальной жизни.
Познали кодекс заключённых, утопию презрея коммунизма.
Добру, как в рай, пути закрыты. Открыты лишь дороги в ад.
Забыты ильфы и петровы. Не к месту. Нет пути назад.
Другой мотив у новой жизни: отвага — хамство, доблесть — злоба,
Победа — танец на могилах. А подвиг — глупость. Нет другого.
Там, где начало было братства, теперь раздор и суета.
Что ж всех держало воедино? Идея? И она пуста.
Не плодоносит древо жизни. Стоит скелет в траве удаве.
Где взять пример в реальном мире победе, подвигу и славе?
***
— Да, потеха... О чём это я?
Ах да, о Хазрете Султане.
Так мы зовём Ходжу Ясави здесь,
да и во всём Казахстане.
Сам пророк Мухаммед передал Ясави
аманат*, то есть аллаха наследие.
Как? Не веришь? Об этом читал
даже в энциклопедии:
"Я стал дервишем, зикры шепча день и ночь,
Кроме Бога я гнал остальное все прочь.
Для любого пишу, кто захочет мне внять,
Я любого, как близкого, жажду обнять."
Я запомнил тот стих, не найти нам таких
любящих всех и верящих свято.
Проповедник наш Ходжа Ясави
заточил себя в мрак в шестьдесят три,
преклоняясь Аллаху в стенах каземата:
"Я суфием* стал, не мечтать об ином,
Упованья копьем я пронзил вожделенье.
В сожаленьях прошла жизнь лихая моя,
Что же делать, кочевье веду к восхожденью.
Соблюдая молитвы, стал божьим рабом,
В подземелье теперь просветлённый мой дом."
Не гордый, не быть ему выше пророка,
а мы же полны тщеславия.
Он думал, как солнце встречать на востоке?
Страшимся мы увядания.
***
Серая земля, белые кусты,
проплешины седые, где-то видишь ты
чёрную чилигу*, закалилась в зное,
выстояв морозы с гордынею изгоя,
огрубела, скрючилась, но настанет день
зацветёт чилига, пустынная сирень.
Цветом ярко-жёлтым во всей своей красе
пятнами-коврами, языками пламени
стелет дань земле.
Белые прогалины, бурая трава,
на век обезвожена солёная земля
слепит глаз на солнце,
как снег с вершины гор.
Не заманит зверя,
нет птиц заморских трелей,
обжигает взор
сияние солонцов.
Красная земля, жёлтой глины степь,
красками палитры миллионы лет
всем ветрам подвластная,
соль бронёй стальной,
степь — земля загадкою:
Есть ли кто живой?
Перекати-поле, белый саксаул*,
верблюжия колючка, промелькнул аул*.
Путника заманит он джидою* серою,
запахом дурманит, усыпит умело
тенью продырявленной.
Ароматом цвета грязно-желтоватого
наградит безволием, околдует вдруг,
обессилит путника, укротит и дух.
Островками зелени, травкой по буграм,
снегом почерневшим под горкой и долам
веселит весенняя степь под небом синим,
вдруг маками алеется безводная пустыня,
пирамиды стройных тополей степных
вехами в оазис в предгорье гор чудных.
***
— Хоть верь, хоть не верь,
понравилось ехать, шагать, наблюдать.
Если угодно будет судьбе,
хочется мир повидать.
Не зря я паломником стал,
тронуло это меня,
"Слепы и глухи мы в нашем грехе,
в сердце горечь тая."
Ох и глупым я был, невеждою
и я жил всё богатства ради.
Помнишь я говорил о ваучерах,
сколько нервов на них потратил.
Собирал по деревням окрестным
и хотел всё больше неправдою.
Вспомни, люди всё были честные
и наивно-незамысловатые.
Так хватило мне ферму выкупить.
Ты же знаешь, какое всё было:
там течёт, там свалилось, там выстроить,
там подправить ... да, всё уж прогнило.
Говорил мне отец по русски,
чтоб добра не искал от добра,
но, а я богатырь казахский,
я пахал с утра до утра.
Только в гору пошло, инфляция.
Ёшкин кот! Опять на нуле!
Бросил ферму, жене новация.
Всё простила. Рахмет жене.
"Мотылек, я не мог жар любви превозмочь,
И летел на огонь, чтоб сгореть без остатка."
Так и я из деревни подальше прочь
от добра своего без оглядки.
***
Не видел ты тюльпанов горных,
степных тюльпанов хоровод
и изумруд полей просторных
в цветах под самый небосвод.
Алее алого поляны
и ярче солнца жёлтый цвет,
а белый в зелени хрустальной
алмазом отражает свет.
Не охватить всё поле взглядом,
не надышаться красотой.
Живёт ли кто-то с ними рядом
в степи? Тюльпановой весной.
***
— Сколько нас было паломников?
Братья и зятья, всё мужчины.
Поклониться святыням хотелось всем нам,
в этом мы были едины.
Хоть верь, хоть не верь, видел чашу
две тонны, а может и больше,
с диаметром, ну, как это купе
и высотою, что лошадь.
Тай Казан* единения символ,
символ гостеприимства,
три тысячи литров священной воды,
всем жаждущим хватит напиться.
Век четырнадцатый! Представить трудно!
А сколько изящества в чаше!
Это подарок эмира Тимура*.
Ободок весь цветами украшен.
Хоть верь, хоть не верь, мне казалось,
наполнена чаша священной водой.
Мне хотелось всего лишь малости:
попить, умыться и взять с собой.
Но вперёд преклониться надо
святому святых Арыстан-Баба.
Он хранителем был аманата*,
передал четыреста лет спустя.
Сколько истории, сколько преданий!
А мы не ценили, не зная,
что мавзолеи есть завещание
дальнозоркого Тамерлана.
"Вдруг ворота любви отворил мне Аллах,
Он мне шею согнул и повергнул во прах."
Так и мы прикоснулись к святыне.
Спросили, что делал доныне?
Как из дома ушёл я за длинным рублём
посбивал я немало сапог.
Был торговцем, валютчиком, просто рабом.
Там вернулся с поклоном к жене на порог.
"Я в невежестве тверд, злоязычен, лукав,
Не доступен мне смысл коранических глав ..."
Это всё про меня, про мою легковерность,
Хорошо что прислушался к чаяньям сердца.
Счастлив тот, у кого есть родня.
Счастлив там, где родная земля.
***
На всём белом свете ветер.
Позёмкою, ураганом,
смерчем, тайфуном, бураном,
вихрем, затишьем, штилем,
корнями наружу, лежащем ковылем,
солёными брызгами, жгучем песком,
скрежетом крыш, разбитым стеклом ...
Догонит, настигнет, перевернёт,
и в воздух подкинет и в замлю вобьёт.
Утихнет на миг, приласкает
и снова о землю кидает.
Ветер, ветер, ветер!
Переменчивый, как всё на свете.
***
— Удивлялись не мало в паломничестве
и узнали тоже не мало.
Слыхали вы об Укаш-Ата,
колодце в горах Каратау?
Имя непобедимого воина,
был проповедник ислама.
Никто с ним сравниться силой не мог,
ни в мире, ни в Туркестане.
Становился он слабым в смирении,
обращаяся к Богу с молитвой.
Не заметил врага он в забвении,
свалился, саблей убитый.
Покатилась вдруг, хоть верь, хоть не верь,
голова не с горы, а в гору
и свалилась в разлом, где бурный ручей
воды целебные катит долу.
К Мухаммеду донёс тот ручей, к порогу
весть о гибели славного воина.
Tелохранителем был у пророка.
Укаш-Ата славы достоин!
Я боялся не даст мне воды
тот ручей, что течёт до Мекки,
что не хватит мне чистоты.
В грехе останусь навеки.
Хоть верь, хоть не верь, попутчик акын*
морщинистый, слабый, сухой,
мне бы дожить до его седин,
почти полную вытащил чашу с водой.
Что я? И мне удалось испить
глотков эдак ... пять или семь ...
Не смейтесь. Мне лиц не удасться забыть,
кому не досталось совсем.
***
Ветер.
Сквозняком продырявил.
Ветер.
Чёрных туч пригнал море.
Ветер.
Снёс дорожные вехи.
Ветер.
И в объятия степь замкнул.
Ветер.
***
— А про скалу вы слышали?
Там, рядом с Туркестаном.
Как будто на Марсе я побывал.
Чего только нет в Казахстане!
Горы, камни в обличье зверином,
говорят — спасение Ноево,
шорохи солнца, песнь ветра в вершине,
что на флейте каменной воет.
Хоть верь, хоть не верь, вся в дырах
святая скала прародителей
и суховею пронырлевому
место есть порезвиться.
Ата-Апа, а по вашему гора Адама и Евы.
Жер Ана и Адам Ата стоят неприступны и немы.
Не пропустят они циничного,
и сольются с камнем грешившие
и застрянут в расщелине узкой
ослушавшиеся Всевышнего.
Только праведные, душой добрые,
пусть огромные, пусть и толстые
без препятствий пройдут расщелину,
иногда лишь в ладонь развёрстую.
Говорят — энергетика сильная
и здоровье даёт паломникам.
А что я? Я ж не безгрешный.
Есть другая дорога поклонникам.
Проскользнул я "Подмышкой у Бога",
очищение даёт этот грот,
но не верится мне, что так много
нам Всевышний поблажек даёт.
Полагаю, что выдумки это:
галерея шипящих змей,
камень с норою, насквозь пробитый,
лечащий малых детей.
Вот ручьи, им я верю, да.
Даже наукой доказано:
течёт в них разная вода
для уха, гортани и глаза.
Я умылся там, как положено,
и напился воды целительной,
Хоть верь, хоть не верь, мне не можется,
как бы та вода не слабительная.
***
Разлиться лужами грозилась та гроза
и воздух рокотал навстречу грому.
Колючим решетом пылали облака,
дышалось тяжело, летели голоса
всё громче, всё резвей ...
О крышу едущего дома
шарахнуло!
И небо раскололась.
Страшнее нет в степи попасть в грозу.
Шарахнуло!
Огнём вспорол вселенную восторга голос!
Ещё один разряд и смерть возьмёт косу.
Забился страх в живот.
Инстинкт пронзает — прочь!
А он грозил, катил и клокотал,
в преддверье ада вёл в пылающую ночь
и ХО - ХО - ТАЛЛЛ.
Разбился о небесный волнорез,
назад рванулся,
проворчал, сломавшись - ХООО,
потом потише - хооо
и вдруг — усТАЛЛ.
На воле бушевала непогода.
Шипела, шелестела, наслаждалась тишиной
и шорохом ручьёв, сменивших русло вдруг
и ставшими стеною мокрых водопадов.
То шёпот по сравнению с канонадой.
Уснули, убаюканы грозой.
***
— Тут до дома осталось — рукою подать,
а там встретит жена с объятьями.
Мы со свадьбы едем: я и мой зять.
Погуляли мы основательно.
Хоть верь, хоть не верь,
есть в Хромтау* у нас
две горы на груди похожие.
Туда мимо кассы не попадёшь,
не по карману прохожему.
Были горы, как горы. Простые,
исхоженные и изъезжаные.
Однажды утром стали святые,
а за святость платит проезжий.
По легенде то груди девичьи,
павшей храбро на поле боя.
Уже путь проложен паломниками.
Может быть сходим с тобою?
Эх, домой поскорей бы, соскучился
и жена моя, точно, уставшая
со скотиной моей намучилась.
Я воды ей везу из Укаш Ата.
Молока хватает соседям и нам,
продавать не выгодно только.
Сделать дороже — не по деньгам.
Не будет из этого толка.
Глянь-ка, курт* пронесли. Не дёшево.
Вот займусь-ка я сыроделанием,
заживём мы тогда по-хорошему
и не умрём от безделия.
***
Карагачей* ажурных тени
заманят путников в аллеи,
теряется где ветер летний,
он пятнами крадучась веет.
Порыв и зноя дух янтарный,
мозаику сместив теней,
лица коснётся, вмиг коварный
иссушит жаждой суховей.
Тень! В тень!
В тени волшебной
волной по коже ветра рябь.
Карагачи так совершенны!
Когда-то тень даря блаженно,
повержены все наповал,
оставив нежных всходов рябь,
где тень была. Была волшебной.
***
— Сыну в подарок везу тумар
для хранения амулета.
Тумар? Это такой футляр.
Серебряеый взял. Я не бедный.
Хоть верь, хоть не верь,
но вот чудо: в посёлке Ширкейли
в мазаре* святого Кулболды-Баба*
на стенах целебная пыль.
Пыль святая, разводят водой,
помогает от детских болезней.
Осенило меня: мой сын-то больной,
возьму-ка, вдруг будет полезной.
Нет, ни свинка, ни корь, ни ангина
и не маленький он, а уж взрослый.
Инвалидом он стал. На машине ...
Случилось... Он ехал осенью.
Ты знаешь, какие у нас дороги,
не пройти-не проехать в дождь.
Хоть верь, хоть не верь, но не многим
машины сберечь удалось.
Я в их числе. Не смейся.
С первых доходов купил.
Заснул за рулём, кот ядрёный,
за новеньким. Ты что? Я вообще не пил.
С тех пор не мечтаю о фордах.
И мерседеса не надо.
И надо же! Через годы
судьба настигла. Досадно.
Мой сын — молодец. Старается.
Его сомненья не гложат.
Золотой тумар надо было купить.
Дай Бог, нам Аллах поможет.
***
Безоблачного неба не бывает
и не останешься ты в дождь сухим,
и молния без грома не сверкает,
и старость не приходит к молодым,
и радуемся мы, взахлёб смеясь,
и плачем, проливая горько слёзы,
и молимся, с надеждою крестясь
и растворяемся, мечтая, в грёзах.
Ах, как прожить без горя и тревог?
Ах, как найти любовь без расставанья?
Ах, как же смочь, когда суметь не мог?
Безоблачного неба не бывает.
***
— Покушаем! Была-не была!
Что у нас в сумке? Таак ...
Гляди-ка и мяса полно и хурма*,
садись. Не будь, как в гостях.
Чем богаты, тем и рады.
Бери вот кусок пожирнее.
За два дня всё съесть это надо.
Работать и есть мы умеем.
Кот ядрёный, плова хочу.
Думал на свадьбе поем.
Дома жене своей закажу.
Ты ешь, здесь хватит нам всем.
Вот послушай мудрейших стихи.
Весь в учении был Ясави:
"Не испил я вина под названьем "Любовь",
Не покинул семьи, не оставил я кров ..."
Я ж ослеплённым мечтателем
начудил, нагрешил основательно.
Ну да, жалею немного. Но,
что сделано, то свершилося.
Не могу я простить глупость давнюю.
Где б покается, чтоб простилося.
***
Хоть покаюсь я, не простится,
Хоть раскаюсь я, не пройдёт.
Жизни глупой забвенья страница
Не забудется. Не уйдёт.
Так мелькает страница забвения,
Раздражая своей очевидностью.
Пролистать б поскорее мгновение
И забыться в сквозящей действительности.
День за днём, год за годом страничка та
Словно новая, незапятнаная.
Я б заклеила напрочь места
Угнетающего, непонятного.
Не поддавшись ни времени и ни сырости
Стала зримой страница забвения.
Средь измятых листов словно выросла,
Всё затмила своим воскресением.
Я покаялась, пусть простится.
Я раскаялась, пусть пройдёт.
Жизни глупой забвения страница
Пусть померкнувшей жизнью живёт.
***
— В Алма-Ате? Там мы тоже были.
Мужской монастырь, всё едино.
Большевики монахов там застрелили:
Феогноста и Серафима.
Преклонились, почтили в молчании,
не скупились мы на пожертвования.
Не творятся пусть злодеяния,
не повторятся преследования.
Говорю я по-русски гладко?
Язык это мой второй.
В школе мне было не сладко,
с казахским я шёл домой.
Казахский все понимали.
Нас было больше в ауле.
Его даже немцы все знали,
с ним было легче и в школе.
Как так случилось, не знаю,
дрался лишь с Францилем я.
Семья его, как чужая,
не ходила дальшне плетня*.
Умный, но слабый, худой,
мы звали его Гейдээсом.
Он в казахском ни в зуб ногой,
зато как наяривал песни.
Мы с ним потом играли "Битлов",
смастерил он гитару ударную.
И сейчас я знаю много хитов,
мы на слух всё учили. Забавно.
***
Седые ветви их в апреле
в преддверии совершенств весны
ещё от влаги не ожили,
не побурели от листвы.
Намёком на цветущий рай
засеребрились почки нежно,
боясь раскрыться невзначай
и в бесконак*
замёрзнуть неизбежный.
Обрюзгшие стволы
деревьев-ветеранов
скрипят, крепясь ветрам,
причудливо и странно
изъяны приукрыв
то тут, то там ветвями.
Не обмануть свой век.
Изъяны есть изъяны.
***
— Растолкуй, вот никак не могу я понять,
что он думал в своём заключении:
"По головке всех сирых я глажу опять,
А от гордых бегу я, впадая в смятение."
Не моё это дело, как не крути,
толковать умудрённых поэтов.
Говорил мой отец: "Век живи, век учи".
Где же времени взять на это?
Он учителем был русского языка,
всё мне книжки подсовывал всякие.
Пролистал кое-что по верхам кое-как.
Не слыхал об ущелье Монаховом?
Просветленье даёт необычное,
очищенье души обеспечено.
Те, кто к трудностям непривычные,
не пройдут, уйдут покалеченными.
Там монахов взорвали в двавцатых годах,
то ли сами себя взорвали.
Побывать бы надо в этих местах.
Вот об этом бы написали.
Состраданья нет к слабому ближнему.
Озабочены все процветанием.
Ходят, будто судьбою обижены
и кичатся непониманием.
Ты послушай, понять как эти слова?
От грехов что ли было некуда деться?
"От проклятий его я не встану никак,
сам поднял я копье и вонзил себе в сердце."
Ну и мужество! Ну и сила!
С такой верой не страшен и враг любой.
Точно, понял, их не взорвали!
Они сами взорвали пещеру с собой.
***
Чёрною краскою — краскою белою:
Небо туманное — небо безмерное.
Ветер то ласковый, то смерчем палёный.
Солнце живительное — солнцем сожжённый.
Травы душистые — травы смертельные.
Ласковы кошки — хищники звери.
Слово — надежда, оно же и смерть.
К жизни родиться и в ней умереть.
Ластятся мысли простые и лёгкие.
Прячутся думы тяжёлые горькие.
Взор, устремлённый в дальнюю даль.
Взором поникшим скрываешь печаль.
Что за глаза, обаянием полные?
Хитрый прищур и угроза в подбровии.
Бури косматые — дождик спасительный.
Реченька быстрая — с гор разрушительна.
Друг навсегда. Иногда предаёт.
С новой любовью рождаемся вновь.
И умираем, любовь схоронив.
И торжествуем, любовь воскресив.
Краскою белой — светел наш мир,
по капельке разной, чтоб не был уныл.
***
— Вот таки пироги. А, может, чайку?
Дали нам пачку индийского здесь.
С чем ты пьёшь? Найду кипятку.
Сливки, тара*, толкан* тоже есть.
Посоветоваться надо с женой мне:
расширяться нам, или нет смысла.
Что-то тянет меня к новизне,
как бы боком всё это не вышло.
Не смеши. Погоди. Ну какой я старик?
Ну и что, что седа голова?
Мне всего, ёшкин кот, шесдесят три.
Седина показатель ума.
Сливки, масло, творог и айран*
можно сбыть. Покупателей много.
Да вот только пустой он, людской карман.
Говорю же — не вышло б боком.
Зря учёбу забросил юнцом,
начинал в экономинституте.
Кот ядрёный, жалею, стал бы купцом.
Идея! Спрошу-ка в приюте.
Открывают у нас интернат небольшой
и поставкам моим будут рады,
а товар мой классный, со всею душой.
Всё окупится. И не накладно.
Размечтался. Сентиментальный.
Аж прослезился. Точно старею.
Но сначала мой план гениальный
осуществлю. Мечтою болею:
Сына надо свозить в монастырь
"Козы Корпеш и Баян Сулу*".
Чует сердце моё, поводырь,
там найдёт он судьбу свою.
Я смекалистый, догадался,
там девчонок полным-полно.
Сто процентов — ему удастся
в мир счастливый открыть окно.
Бог нам в помощь. Обдумать всё надо.
Чувствую будет за мной победа.
Жаль, что не фабрика я шоколадная,
я бы сырки им дарил к обеду.
***
Длинный в поезде день обычно
промелькнул за чаем с беседою.
Мой попутчик, к труду привыкший,
лихо вверх и на полку среднюю
не залез, не запрыгнул, взлетел,
только пятки мелькнули розовые
и страницами долго ещё шелестел
в книге мудростей, в книге для взрослых.
***
Блажен, кто улыбаясь мило
во сне глубоком в неге утра
тепло и солнца свет на томных веках
ресницами так хочет обуздать,
к зовущей жизни за окном он слухом чутким
спешит. И сна уж не видать.
Прекрасен, кто проснувшись в бурю
от шквалов ветра, молний, града,
под шум дождя и вой вселенной
тепло и солнца свет уже предвидя,
огонь и звуки жизни, струи водопадов
боготворит. Тот победитель.
Мудрец, кто созерцая тихо
разгул стихий и, веря в силу света,
развеяного бурей в хлопья-клочья,
тепло и солнца луч нам всем предскажет
там, за завесой тьмы, где вовсе нет рассветов,
в тебе он. Он тебе подскажет.
Живёт, кто любит, борется и верит.
Вершит он лишь по зову сердца.
Успешен он, рождён своей мечтою.
И жизнь его, что шоколад. Но с перцем.
***
Благодарю моего попутчика в поезде "Алматы-Актобе". Он вдохновил меня на это повествование своей энергичностью и молодым задором. Жаль, что он этого не узнает. Мне не известны ни его фамилия, ни точное место его проживания. Зовут его Андрей. Он вправе быть достойным представителем казахстанцев: открытый, доброжелательный, жизнерадостный, работящий, любознательный, творческий, хранитель культуры и наследия своего народа. Да воплотятся мечты его!
Цитаты из "Диван-и-хикмет" автор - Ходжа Ахмед Ясави, известен так же как Хазрет Султан. Перевод А. Кодара
Хадж - паломничество
Туркестан - один из древнейших городов Казахстана.
Сауап болады - да будет нак
Ясави - Ходжа Ахмед Ясави(Хазрет Султан) суфийский поэт, 1093
Сайрам - город на территории современного Казахстана
Зикр — поминание — исламская духовная практика, заключающаяся в многократном произнесении молитвенной формулы, содержащей прославление Бога.
Аманат - в общем смысле: вверенное на хранение, надёжность. То, что Аллах вверил, поручил людям. Понимается как отданная на хранение ценность, как нематериальная(язык,культура), так и материальная(вещи,недвижимость).
Тай Казан - в зале Казандык мавзолея Ходжа Ахмеда Яссави в Туркестане. Уникальные произведения мастеров Казахстана. Самые большие казаны предназначены для варки большого количества мяса, они называются тай-казан (тай - жеребёнок )
Суфизм - эзотерическое течение в исламе, проповедующее аскетизм и повышенную духовность, одно из основных направлений классической мусульманской философии.
Чилига - колючий кустарник; разновидность жёлтой акации
Саксаул - Образует пустынно-древесные заросли — саксаульные леса, площадь которых в южном Казахстане составляет около 15 млн га, в Туркмении — 6 млн га, в Узбекистане — 0,6 млн га
Аул - традиционное поселение сельского типа, стойбище, община у тюркских народов, а также у других народов Средней Азии и Кавказа.
Джида - род деревьев и кустарников семейства лоховые
Тамерлан, Тимур - среднеазиатский полководец и завоеватель, сыгравший существенную роль в истории Средней, Южной и Западной Азии, а также Кавказа, Поволжья и Руси. Полководец, основатель империи Тимуридов (1370 год) со столицей в Самарканде
Мавзоле;й Арыстанба;ба — мавзолей на могиле учителя и духовного наставника Ходжи Ахмеда Ясави религиозного мистика и проповедника Арыстанбаба.
Акын - поэт-импровизатор, поэт и певец у тюркоязычных народов
Курт - сухой кисломолочный продукт.
Хромтау - Своим названием город в Казахстане обязан крупнейшему в мире после ЮАР месторождению хромитовой руды.
Карагач - кара «чёрный» + агач «дерево» , обиходное название нескольких
видов вязов
Мазар [ар.] – гробница, могила мусульманского святого.
Кулболды батыр - Кулболды баба родился 1785 году. А умер примерно 1860 годах. В молодости обучался в медресе. Продолжил свое оброзавание В городе Бухаре, потом в Афганистане. Служил народу, а народ ее сильно любил, поэтому при народе имел почетное звание «Ишан», «Аулие». Мовзалей Кулболды ишан расположен около села Когалыколь Сырдаринского района.
Хурма - плод - род субтропических и тропических листопадных или вечнозелёных деревьев.
Бесконак - «пять гостей» — местное название похолодания, возникающего в конце марта или в апреле после длительного периода тёплой погоды. По преданию пять человек, направлявшихся в гости
и одетых по погоде, замёрзли в Бесконак в степи.
Плетень - плетёный забор из прутьев и веток
Тара - отваренное и прокалённое пшено, добавляется в напитки.
Толкан - размолотая тара.
айран - кисломолочный продукт.
Козы Корпеш и Баян Сулу
Старинная легенда о трагической любви Козы Корпеш и Баян Сулу гласит: некие друзья с детства Сарыбай и Карабай поклялись поженить своих детей, которых ещё до появления на свет обручили. Не дождавшись рождения сына, умирает во время охоты Сарыбай. Подрастающие Козы и Баян, ещё не видевшие друг друга, но связанные узами брачного договора полюбили друг друга. Проходит время и Карабай меняет жизненные планы. Он обещает отдать свою дочь за местного Кодара, спасшего однажды его стада. Кодар становится преградой между влюбленными. В этом вечном треугольнике первым сложил буйную голову Козы. Опечаленная Баян, чтобы отомстить убийце, прибегает к хитрости. Она обещает выйти замуж за Кодара, если тот выроет для неё колодец с ключевой водой. Кодар принимается за работу, все углубляясь, держась за длинные косы Баян. Девушка неожиданно отрезает косы: Кодар оставленный в колодце умирает. Тем самым Козы отомщен. На его могиле героиня легенды закалывает себя кинжалом.
май - ноябрь 2015 г.
на фотографии Актюбинск, пр-т Алии Молдагуловой, у стадиона
эта скульптурная группа простояла всего пару лет, потом ичезла.
Свидетельство о публикации №116110409922
Татьяна Белер 14.02.2021 01:10 Заявить о нарушении