Henry Lawson Русский марш

ГЕНРИ ЛОУСОН
(1867 – 1922, Австралия)

THE RUSSIAN MARCH
РУССКИЙ МАРШ

Русский мрак, туман и холод русских трактов и путей,
Русский мат и громкий топот русских взнузданных коней;
Продвигаются обозы через гать и бурелом,
Где орудья полевые месят глину день за днем.
Непрерывный скрип и скрежет, лязг и посвисты кнутов,
Перестук колес тележных день и ночь под рев быков.
Стон осей, шасси и шкворня вместе с частью ходовой,
С тяжеленною поклажей — смертоносной и стальной.

Здесь и там скота мычанье в дождь, туман и мокрый снег,
Лошадей груженых ржанье, поступь сотен человек,
И приказ — короткий, резкий, как погонщиков рабов,
Нескончаемые вздохи точно гул морских валов
В час, когда утихнет буря и накроет волны ночь,
Где сверкают вспышки молний — так во тьму уходит прочь
Это призрачное войско... То на марше наш Иван!
Эта армия скрутила в рог бараний басурман.

***

«Стой!» Натянуты поводья — звук постромок и цепей,
Точно возчики пригнали в лагерь тыщу лошадей.
Стуки ящиков  в подводах, закрепленных меж собой,
И веселый, оголтелый лай собаки полковой!
Звон кастрюль, горшков и вёдер; и при кухне в стороне
Богохульства кашевара так, что тошно сатане.
Дым, туман, луны сиянье — вечер в савн облачён —
И костров ночных мерцанье под нависшей сенью крон.
Раздаётся дружный хохот — здесь кругом такой покой!
И табак пахучий, крепкий! — «Эй, Иван, а ну-ка спой!»

«Я — Иван, пришел из мрака, из тумана, из болот,
Из застнеженной России — там, где «тьма» и «вечный гнет».
Где зима с тех пор как начал христианский путь Иван...
Вы же все под властью турка, что нанес вам столько ран.
Вы кормить его готовы, закрома свои открыв.
Он клюет вас постоянно, черной кровью всё залив;
Ядовитыми когтями он вцепился в вас, как гриф.

Нет никто не сомневался в клятве той, что дал Иван,
В его чести, в его слове, что пришел к вам сквозь туман.
Но его вы оболгали и готовы дальше лгать,
Над поверженным Иваном вы готовы ликовать.
Вы боитесь моей силы, барабанный слыша бой, —
Завтра я приду к вам, ждите! Трепещите предо мной!

Я не брал чужие земли, я своё лишь только брал.
Брал Финляндию и Польшу, но их веры не лишал.
Я — Тиран большой и добрый, я их спас в нелегкий час,
И теперь они свободны, и идут со мной сейчас —
Прямиком к Войне Столетий и к Войне Всех Войн. — Скорей
Гимн услышьте Гельсингфорса и варшавских бунтарей!
От Дуная до Сибири — где в сполохах океан,
Миллионы вспоминают день, когда пришел Иван.
Путь сквозь Русь — учи, исследуй, понимай, ведь Русь одна,
И народ мой понимает — у народа есть страна.

Это было в марте в Крыме. Мрак сошел с холодных гор
В день, когда мне предложили подписать ваш договор.
Я склонился перед вами, пред Судьбой, и вот с тех пор
Видно, как пылают кровли мирных родичей моих
Там, где орды басурманов убивают, грабят их;
Земли их покрыты пеплом и нет места для живых.
Стонут бедные крестьяне (стон все громче и сильней)
И мы слышим в Петрограде плач несчастных дочерей.
Так что западные страны проклинаем мы порой,
Полагаяся на Бога, недовольные собой.

Ради расы европейской и вздымая крест святой,
В сотый раз я шел на турка, часто жертвуя собой,
К морю Алчности народов, разделенными на век,
И потворствуя Афинам, там, где жил мошенник грек.
В сотый раз я брал Балканы, шел по снегу, шел по мхам,
В сотый раз брал перевалы, нес потери тут и там;
В сотый я видел красный Полумесяц пред Крестом
И суда народов многих шли на дно под шум и гром.

В сотый раз мои отряды, с Божьей помощью придя,
Вновь стояли пред Царь-градом, вас опять с ума сведя!
Но державы шум подняли, опасаясь в сотый раз.
Их опять терзали страхи (страх их гложет и сейчас).
Вас чужая боль не мучит, охладел ваш прежний пыл,
Что полки свои в Россию я обратно потащил.

Поднимали свои пальцы и грозили мне они,
Что я кланялся с усмешкой и влачил презренно дни.
До тех пор пока в руинах я не видел города
От Дуная и до моря, от Белграда до хребта;
К вам прийти опять на помощь был готов я как всегда.

Сквозь Босфор и Дарданеллы мой большой маршрут пройдет.
Вам придется еще встретить в Адриатике мой флот».

***

Вновь рассвет пришел в Европу, он разрушил царство тьмы.
Слышишь, звук победных горнов! Так проходим маршем мы!
Пусть взойдет звезда над миром, вспыхнет алая заря!
Мы за Мир и Справедливость! За Россию и Царя!
--


The Russian March

Russian mist, and cold, and darkness, on the weary Russian roads;
And the sound of Russian swear-words, and the whack of Russian goads;
There’s the jerk of tightened traces and of taughtened bullock-chains—
’Tis the siege guns and the field guns, and the ammunition trains.
There’s the grind of tires unceasing, where the metal caps the clay;
And the “clock,” “clock,” “clock” of axles going on all night and day.
And the groaning undercarriage and the king pin and the wheel,
And the rear wheels, which are fore wheels, with their murd’rous loads of steel.

Here and there the sound of cattle in the mist and in the sleet,
And the scrambling start of horses, and the ceaseless splosh of feet.
There’s the short, sharp, sudden order such as drivers give to slaves,
And a ceaseless, soughing, sighing, like the sound of sea-worn caves
When a gale is slowly dying and the darkness hides the waves,
And the ghostly phosphorescence flashes past the rocky arch
Like the wraiths of vanished armies. . . . It is Ivan on the march!
’Tis an army that is marching over other armies’ graves.


“Halt!”

Clamp of bits and gathering silence—here and there a horse’s stamp;
Sounds of chains relaxed, and harness, like the teamsters come to camp.
Sounds of boxes moved in waggons, and of axes on a log—
And the wild and joyous barking of the regimental dog!
Sounds of pots and pans and buckets, and the clink of chain and hook—
And the blasphemous complaining of the Universal Cook.
Mist and mist and mellowed moonlight—night in more than ghostly robes;
And the lanterns and the camp fires like dim lights in frosted globes.
Silence deep of satisfaction. Sounds of laughter murmuring—
And the fragrance of tobacco! Are you Ivan? Ivan! Sing!

“I am Ivan! Yes, I’m Ivan, from the mist and from the mirk;
From the night of “Darkest Russia” where Oppression used to lurk—
And it’s many weary winters since I started Christian work;
But you feared the power of Ivan, and you nursed the rotten Turk.
Nurse him now! Or nurse him later, when his green-black blood hath laved
Wounds upon your hands and “honour” that his gratitude engraved;
Poison teeth on hands that shielded, poison fangs on hands that saved.

“No one doubted Ivan’s honour, no one doubted Ivan’s vow,
And the simple word of Ivan, none would dream of doubting now;
Yet you cherished, for your purpose, lies you heard and lies you spread,
And you triumphed for a Spectre over Ivan’s murdered dead!
You were fearful of my power in the rolling of my drums—
Now you tremble lest it fail me when To-morrow’s Morrow comes!

I had sought to conquer no land save what was by right my own—
I took Finland, I took Poland, but I left their creeds alone.
I, the greater, kindlier Tyrant, bade them live and showed them how—
They are free, and they are happy, and they’re marching with me now—
Marching to the War of Ages—marching to the War of Wars—
Hear the rebel songs of Warsaw! Hear the hymn of Helsingfors!
From the Danube to Siberia and the northern lights aflame.
Many freed and peaceful millions bless the day when Ivan came.
Travel through the mighty Russland—study, learn and understand
That my people are contented, for my people have their land.

“It was spring-time in Crimea, coming cold and dark and late,
When I signed the terms you offered, for I knew that I could wait;
When I bowed to stronger nations or to Universal Fate.
And the roofs of guiltless kinsmen blazed across my frontiers still,
Where the bloody hordes of Islam came to ravish, rob and kill;
And the lands were laid in ashes over many a field and hill;
And the groans of tortured peasants (dreaming yet and sullen-mad)—
And the shrieks of outraged daughters echoed still in Petrograd;
So we taught and trained and struggled, and we cursed the Western Powers,
While we suffered in the awful silence of your God, and ours.

“For the safety of the White Race and the memory of Christ,
Once again I marched on Turkey, only to be sacrificed,
To the Sea-Greed of the Nations, by the pandering of the weak,
And the treachery in Athens of the lying, cheating Greek.
Once again I forced the Balkans over snow and rock and moss,
Once again I saw the passes stormed with unavailing loss;
Once again I saw the Crescent reeling back before the Cross,
And the ships of many nations on the billows dip and toss.

Once again my grey battalions, that had come with Christian aid,
Stood before Constantinople! Ah, you wish that we had stayed!
But the Powers raised their fingers, fearful even once again,
With the jealous fear that lingers even now (and shall remain);
Frigid as the polar regions were your hearts to others’ pain—
So I dragged my weary legions back to Russia—once again.

“Thrice again they raised their fingers when I came with purpose true,
And I bowed and smirked and grovelled as I had been used to do.
Till my kin in bloody visions saw their homes in ruins laid
From the Danube to the ocean, from the ocean to Belgrade;
I was ready, for the last time, when they called on me for aid.

From the Dardanelles, denied me, shall my outward march be set;
And you’ll see my fleets of commerce sail the Adriatic yet.”

Grey Day
.
Daybreak on the world of Europe! Daybreak from the Eastern arch;
Hear the startling sound of bugles! Load and limber up and march!
On! for Ivan and his children, Peace and Rest and Morning Star!
On for Truth and Right and Justice. On for Russia and the Czar!
1915
==