Погостье. эпизоды войны

«В начале войны немецкие армии вошли на нашу территорию, как раскаленный нож в масло. Чтобы затормозить их движение не нашлось другого средства, как залить кровью лезвие этого ножа. Постепенно он начал ржаветь и тупеть и двигался все медленней. А кровь лилась и лилась. Так сгорело ленинградское ополчение. Двести тысяч лучших, цвет города. Но вот нож остановился. Был он, однако, еще прочен, назад его подвинуть почти не удавалось. И весь 1942 год лилась и лилась кровь, все же помаленьку подтачивая это страшное лезвие. Так ковалась наша будущая победа.»
Николай Николаевич Никулин «Воспоминания о войне».

Посвящается участникам и жертвам трагических событий тех дней.


моряки
Разведчик раздетый был красив безупречно,
Лицо юноши бога, тугие мышцы, смуглая кожа,
Наколка «люблю природу» выглядела комично,
В груди дыра пулевая,  от мороза ледяная,
Первый раз под Лигово бригада полегла,
Выжил в медсанбате,  в разведку храбреца!
Завтра под Погостьем кровью истекла,
Он убит сегодня, отдохнет слегка.

Черные бушлаты, широкие клеша,
Удальцы ребята,  русская душа.
Смело с рыком с матом, пофигу мороз,
До врага быстрее, вот какой  вопрос.
Черные бушлаты на снегу мишень,
Падать ему было целый день не лень,
Шли они по пояс под  сплошным огнем,
А потом  лежали и стояли в нем.


политбойцы
Они бледны и серы, их ветер валит с ног,
Их застудили, заморили и бросили в прорыв,
Никто из них не ропщет, о том, как он продрог,
Они бойцы идеи и им смешон надрыв.
Их много по шестнадцать, и много за полста,
Они тут добровольно и броням вопреки,
Осталась в жизни многих последняя верста,
Умрут они достойно и этим велики.

Студенты, работяги… Питера сыны,
Одеты в разное, и как-то вооружены,
Не ждет от них начальство прорыва глубины,
Нестройными рядами на смерть обречены.
На звезды генералу их души разменяют,
И разнарядку выполнят,
Хозяина – вперед,
Командует он «славно»  -  контрудар в зачет,
По правилам военным его награда ждет,
По правилам кровавым он долго проживет.


враг
Стальная каска на башке,
В руках машина смерти ,
Замерзло чувство в мяснике,
Пусть радуются черти.
Взгляд мутится от шнапса,
Страх поселился в животе,
В предчувствии коллапса,
Все дело  в местных  правоте.

Их страшно убивать рядами,
Тех, кто в отчаянье кричали,
Ужасной станковой косой.
И разрывает долг с мозгами,
От мысли, мы ведь раньше были,
Единой человечества травой…
А в глотке долг до рвоты,
И ужас поредевшей роты.


Погостье
Вятская дивизия, Иваны и Петры,
Коренасты, жилисты, упрямы и храбры,
Их готовят загодя, ставки взведены,
И поддержка будет от богов войны.
В этот раз, конечно, все предрешено,
Было б раньше сделано, но не суждено.
Понимают ироды, дни их сочтены,
Двинется  на них широта страны.

Вятские ребята дружно налегли,
С кровью повернули колесо войны.
На зубах добрались к рубежам врага,
Зацепились жилами, и пошла резня.
Били их штыками, грызли и душили,
Мстили и крушили, страшно победили.
Да, Погостье взяли, взяли наконец,
Сколько душ погибло, помолчим…
.…ец.

«Много я видел убитых до этого и потом, но зрелище Погостья зимой 1942 года было единственным в своем роде! Надо было бы заснять его для истории, повесить панорамные снимки в кабинетах всех великих мира сего — в назидание. Но, конечно, никто этого не сделал. Обо всем стыдливо умолчали, будто ничего и не было.
Трупами был забит не только переезд, они валялись повсюду. Тут были и груды тел, и отдельные душераздирающие сцены. Моряк из морской пехоты был сражен в момент броска гранаты и замерз, как памятник, возвышаясь со вскинутой рукой над заснеженным полем боя. Медные пуговицы на черном бушлате сверкали в лучах солнца. Пехотинец, уже раненый, стал перевязывать себе ногу и застыл навсегда, сраженный новой пулей. Бинт в его руках всю зиму трепетал на ветру.
В лесочке мы обнаружили тела двух групп разведчиков. Очевидно, во время поиска немцы и наши столкнулись неожиданно и схватились врукопашную. Несколько тел так и лежали, сцепившись. Один держал другого за горло, в то время как противник проткнул его спину кинжалом. Другая пара сплелась руками и ногами. Наш солдат мертвой хваткой, зубами ухватил палец немца, да так и замерз навсегда. Некоторые были разорваны гранатами или застрелены в упор из пистолетов.
Штабеля трупов у железной дороги выглядели пока как заснеженные холмы, и были видны лишь тела, лежащие сверху. Позже, весной, когда снег стаял, открылось все, что было внизу. У самой земли лежали убитые в летнем обмундировании — в гимнастерках и ботинках. Это были жертвы осенних боев 1941 года. На них рядами громоздились морские пехотинцы в бушлатах и широких черных брюках («клешах»). Выше — сибиряки в полушубках и валенках, шедшие в атаку в январе-феврале сорок второго. Еще выше — политбойцы в ватниках и тряпичных шапках (такие шапки давали в блокадном Ленинграде). На них — тела в шинелях, маскхалатах, с касками на головах и без них. Здесь смешались трупы солдат многих дивизий, атаковавших железнодорожное полотно в первые месяцы 1942 года. Страшная диаграмма наших «успехов»! Но все это обнажилось лишь весной, а сейчас разглядывать поле боя было некогда. Мы спешили дальше. И все же мимолетные, страшные картины запечатлелись в сознании навсегда, а в подсознании — еще крепче: я приобрел здесь повторяющийся постоянно сон — горы трупов у железнодорожной насыпи.»
Николай Николаевич Никулин «Воспоминания о войне».