Опиум

Захожу в строе дышащее на ладон покосившееся деревянное здание на окраине грязных городских трущеб. Вокруг разлиты зловонные помои грязно-зеленого цвета. В воздухе витает сладковатый пьянящий  аромат тления. За обшарпанной темно-коричневой дверью скрывается в полутьме длинный корридор. Закопченые керосиновые лампы излучают вязкий бледно-желтый свет. За небольшой стойкой, изъеденной неопределенного цвета пятнами, сидит неряшливо одетый человек с длинными слипшимися чёрными волосами. Подобострастно кланяется, низко опуская непропорционально маленькую голову, пришитую на длинной шее к горбу спины, смотря снизу вверх маслянисто блестящими глазками.
Небрежно бросаю ему пару золотых монет и прохожу вдоль закопченых старых стен, обитых липовой вагонкой, в самую дальнюю комнату. Скрипит в заржавевшем замке истертый  ключ. Ветхий дубовый стол, тёмные  панели на стенах и позеленевший медный подсвечник. Зажигаю огарок свечи, падаю на полуистлевший диван. Затхлая вода в запачканной колбе мерно пузырится, по мере того, как моё сознание медленно растворяется под действием сладковатого опиумного тумана. Контуры свечи расплываются, станоятся блеклым силуэтом - вот он уже заполнил душную комнатушку целиком. Уплываю со смогом,  чувствую, как моё бестелесное существо проникает сквозь щель под дверью, выбирается сквозь трещины в полу. Вот уже я покинул её пределы, равно как и границы своего разума. Туман вытекает на улицу. Ощущаю,  как сияют звезды, вижу вдалеке шум ночных борделей, слышу расплывчатые силуэты опасливо пробирающихся по ночным трущебам людей. Тяжёлый воздух переливается минорными оттенками, будто из палитры жизни исчезли все тёплые тона. Вот оно - столь отчаянно желанное мною безвременье - преддверие небытия.
Образы мелькают в меркнущем сознании, отрывки бесцельно прожитой жизни дробятся и исчезают в калейдоскопе уходящих дней, месяцев, лет. Самые сокровенные моменты появляются, вновь захватывают меня с прежней силой и исчезают в такт неровному биению пламени, пляшущему на обугленном дереве  закопченого фитиля . Вот прогорела за моновение ока первая любовь, оставив сладковато- прогорклый запах истлевших лепестков роз, столь чисто и нежно благоухающих  в цвету и столь приторно пахнущих отцветши. Смерть матери осыпала меня пеплом вековой ивы, разлука с  другом расплавленным воском прошлась по сплетениям вен. Вот уже не осталось ничего, лишь только отдаленное шуршание листвы в кронах тополей, чьи стремительно простертые в небо руки-ветви напоминают застывшие молнии.  Все события прожиты в очередной раз, жизнь проиграна вдоль и поперёк вплоть до этого самого момента, все уплывающего вперёд, вдаль. Черт, подошел тот самый миг, когда спасительный порошок уже не помогает:  снова захватывает та самая тоска, глубина  которой делает честь одиноким духам морских просторов. Опиум лишь усиливает её, делает многогранной, всеобъемлющей,  неизбывной. И как квентэссенция всего этого в висках громом взрывается мысль - О боги, чья дьявольски страшная шутка закинула меня в этот мир! Мне не место здесь, ведь с каждым шорохом в ночи,  с каждым отблеском Луны в зловонных лужах у борделя, с каждым криком заходящейся в экстазе шлюхи оживает и режет ржавым клинком  душу тоска по столь близкому, столь недостижимому миру. По  тем призрачным следам, что оставил, исчезая, предначальный мир нынешнему. Даже безвременье и забвение не дадут мне столь желанного покоя. Ведь его уже нет, не было   его и за тысячу лет до моего рождения. Не было  за миллионы лет до сотворения этого мира.
С трудом открываю глаза и неслушающимися руками тянусь к ножу на поясе. Одно полусознательное движение и струйка крови из неаккуратного разреза на запястье, переполнив лужицу на грязном столе, стекает на пол. Как причудливо в ней преломляется свет... Горький смех опережает кривую ухмылку:  ведь там будет ничуть не легче.
Пытаюсь встать, шатаясь, поскальзываюсь в луже собственной крови и падаю на пол, пробив  висок  углом стола.
В воздухе разлита бирюзовая дымка. Слышен ясный и чистый, как хрусталь, звон горного ручья. Ледяная вода омывает искалеченное, но все ещё дышащее тело, возвращая его к жизни, охлаждая воспаленный рассудок, унося распадающуюся на воспоминания и разочарования личность туда, откуда она возникла. Зачарованный трелью бегущего потока, позволяю ему унести меня с собой. Мир вокруг серебрится тончайшими  нежнейшими оттенками, какие человек и вообразить не в силах. Звезды отражаются в бурном потоке, их породившем, ветер нежно несёт пеструю бабочку в морскую пучину, где сгинет она навеки, любовники страстно делят тепло, где-то в глубине души зная, что вскоре один из них в порыве ненависти убьёт другого, наемник нежно перерезает горло спящей женщине,  зная, что в будущем они будут супругами, зеркальная гладь океана баюкает настрадавшихся после шторма моряков, чтобы завтра в дребезги разбить  их суденышко свирепым тайфуном. Каким -то чудесным образом все это пробуждает во мне, против воли и  рассудка, лёгкое  умиротворенное спокойствие, ни на чем не сонованное, ни от чего не зависящее и  ничем не подкркпленное, ко всему безразличное и  потому  монументальное  и непоколебимое.
Прихожу в себя - кровь попала в глаза и начала засыхать. Совершенно собранный умиротворенный и беззаботный отдираю коросту с глаз. Сколь много оттенков и причудливых деталий в рваном разрезе, оставленном  на запястье этого тела кем-то из далекой минувшей жизни. Выхожу на улицу, бросив искристо- искреннюю беззаботно-безразличную улыбку ошеломленному карлику за стойкой в дверях. Делаю первый глоток свежего терпкого воздуха, насквозь пропахшего помоями. Как много чУдных красок, запахов и звуков в этой жизни. И как они все бессмвсленны, бесполезны и совершенно мне безразличны.