Любовь за поэтов горой

Я не ставлю перед собой задачу произвести детальный анализ всего произведения, жанр которого я определил бы, как «философская элегия» – это попросту невозможно сделать в короткой статье. Ограниченный объёмом и временем, и ценя, также, время своих читателей, ограничусь здесь довольно поверхностным разбором одного-единственного катрена.

«Обнимаясь ветками друг с другом
Под простуженный стволов несчастных скрип.
Тишину берут своим испугом,
Звук летит и эхом к ней прилип.»
_______________________________

Итак,

«Обнимаясь ветками друг с другом»

Напомню, что в предыдущих строках повествуется об «облетевшем саде», который «с ума не сходит». В подобном контексте строка наполняется бесподобным образным содержанием и глубочайшим философским смыслом.
Здесь автор по-своему, совершенно по-иному, нежели целые поколения философов, трактует закон единства и борьбы противоположностей, в то же время, органично сочетая с диалектической философией философию дуализма. «Облетевший сад», являясь цельным, по своей глубинной сути, субъектом, одновременно представлен невообразимо сложным объектом, состоящим из множества разделённых неким незримым пространством сущностей, которые, «обнимаясь друг с другом», вновь становятся единым целым. Таким образом, свойственное дилетантам совершенно поверхностное прочтение фрагмента «…сад…грустит… обнимаясь ветками друг с другом» является в корне неверным, присущим лишь тем, кто не в состоянии уловить всю неповторимую глубину художественного образа, всю силу философской мысли, всё очарование бесподобного поэтического мастерства автора. «Сад», упомянутый в единственном числе, настолько метафоричен, что способен, подобно сиамским близнецам, «обниматься» сам с собою («друг с другом»), реализуя, таким образом, идею неразрешимого внутреннего противоречия лирического героя, с которым автор, со свойственной ему деликатностью и тонкостью духовного восприятия, олицетворяет самого себя. Именно так: расчленённый роковым вмешательством сил Зла на множество разрозненных фрагментов, вынужденных «обниматься друг с другом», «Сад», всё же, «с ума не сходит», чем автор подчёркивает непоколебимую силу духа своего героя.

«Под простуженный стволов несчастных скрип»

Использованная в этой строке уникальная гиперинверсия является высококлассным художественным приёмом, высшей степенью проявления необычайного мастерства автора. Обычно многие неумелые стихотворцы пользуются подобным в попытках вписать фразу в принятый для произведения размер, насильно «впихнуть» в строку первые пришедшие на ум слова; однако в данном случае мы наблюдаем совершенно иное. Автор подчёркивает умышленное использование именно этих слов и именно в таком порядке, сознательно добавляя в строку два лишних слога. Это бесспорно свидетельствует о том, что упомянутая необходимость соблюдения ритмического рисунка отнюдь не является целью инверсии. Именно так – в порядке значимости слов, которые не только в совокупности, но и каждое по-отдельности, представляют собой глубокий образ, построена эта строка.

«Простуженные» -- как можно сказать сильнее о «стволах», безвариантно ассоциирующихся с неким духовным стержнем лирического героя, подчёркивающих его прямолинейность, бескомпромиссность, безжалостно «загубленных ночью», которая, в свою очередь, является олицетворением всего мрачного, тёмного, мешающего истинному Поэту жить и творить! Именно необходимость акцентировать неразрешимое противоречие между светлым образом героя и тёмными силами зла порождают метафору «несчастных». При этом автор сознательно отказывается от использования более экспрессивных выражений, которые могли бы быть не вполне уместны в данном контексте.
Одновременно «стволы» являются неким фаллическим символом, используемым ещё в античной поэзии, лучшим традициям которой автор неустанно следует в своём творчестве, являясь достойным и непреклонным продолжателем классических традиций. Подобная интерпретация образа напрямую переплетается с заглавием произведения, «Любовь за поэтов горой», где «горой», является усечённой идиомой «стоит горой» (озвученной в финальной, апофеозной строке произведения); таким образом, «стволы» и «гора» неразрывно связаны между собою, дополняя и взаимно акцентируя глубинный смысл каждого.
И, наконец, в слове «скрип» безошибочно угадывается «стон», которое умышленно заменено на то, которое употребил автор, всё по той же причине – с целью декларировать мужественную эмоциональную сдержанность своего героя, памятуя о том, что «служенье муз не терпит суеты».
Для изображения картины поэт умело использует звукоподражание: труднопроизносимое сочетание сразу четырёх согласных «хскр» на стыке двух последних слов в значительной мере усиливает эффект описания, являясь бесподобной имитацией того самого скрипа-стона.
Само же удлинение строки на два слога существенно углубляет её содержание, относя его как к тому же скрипу-стону, так и к определению «несчастные», которое неизбежно возникает не только при прочтении строки вслух, но даже при визуальном восприятии.

«Тишину берут своим испугом»

Неподготовленному читателю не сразу понятно, кто или что «берёт испугом» «тишину». Однако это становится предельно ясно, если отследить тонкую, почти неразличимую связь с прозвучавшими ранее строками. Это всё то же «что было прежде», загубленное ночью, лежащие «навзнИчь», «пропадающие в заборе» и иные персонажи и образы и, наконец, опять «облетевший сад», всеми своими дефрагментированными, по воле автора, частицами издающий уже упомянутый здесь скрип-стон.

«Звук летит и эхом к ней прилип»

Логическое завершение фрагмента отличает то, что обозначенный во второй строке катрена «скрип-стон» здесь приобретает уже мистическое, весьма жутковатое звучание, целью которого, по авторскому замыслу, является предельное усиление эмоциональной составляющей произведения в части максимального контраста между находящейся на грани срыва психикой героя и «любовью» -- персонажем не менее значимым, нежели он сам.
«Прилипший эхом к тишине звук» является, безусловно, талантливейшей авторской находкой, равных которой не столь уж много во всём мировом поэтическом наследии. Неповторимость подобного образа обуславливается тем, что лирический герой, уже находящийся на предельной грани нормального человеческого сознания, последним немыслимым усилием воли отторгает наваждение, ставит мощнейший препон на пути почти неизбежной трагедии, порождённой воздействием Ночи, олицетворяемой автором в данном произведении со всем вселенским Злом, на пути которого, как несокрушимый символ светлого начала, стоит Поэт, а ним – горою всепобеждающая Любовь.
_______________________

Спасибо Вам, Олег, за истинное удовольствие от вашего творчества!

Николай Орехов Курлович   08.11.2016 19:51   •   Заявить о нарушении