Фатум

              Фатум         

На краю Божественного круга,
расколов, столетье пополам,
дух ослеп, оглох и только вьюга
вознесла смиренье к куполам.

Появился Фатум в час полночный,
заглушая материнский крик:
маленький, тщедушный, худосочный,-
он пошел по жизни напрямик.

Буреломы, ямы, да канавы,-
вихри от враждебности и тьмы:
поиски кумиров и их нравы -
шаг до сумасбродства и тюрьмы...

Поиски путей к единству Духа,
поиски миров в самом себе;
все, пока не видимо и глухо,
воля не осмыслена в борьбе.

Так, пронзая вечное пространство,
наживая раны, да рубцы,
Фатум возлюбил непостоянство,
видя мир, как зрячие слепцы.

И однажды он понес утрату:
облукавил часть своей души,-
и служил он идолу, а плата –
страх и нераскаянность в глуши.

Там, в чертогах праздного сознанья
назревал чудовищный нарыв,
где вина искала оправданья,
а безбожье выдало обрыв.

Вот он, край – бездонная пучина,
вход в небытие... О, Боже! Нет!
В тот же час сменилась вся картин:
четверо, и мост крестом, и свет.

Молнией разрозненное тело
многоликость духа обрело;
будет ли оно до смерти цело,
если вдруг гибридом расцвело...

Каждый лик свою стезю лелеет,
обособясь крыльями моста.
Жизнь, смертью с перекрестка веет;
блещут очи, сомкнуты уста.

Молча разошлись, как части света –
Север, Запад, Юг, за ним Восток.
Скрыла воды под ногами Лета,-
жизнь дала затейливый виток...

 Запад

Вот он, Запад – темная личина,
взлет его, как солнце на закат;
колесо всему первопричина,
где ни кто за так, ни друг, ни брат.

Гулкое величие равнины,
воды рек упрятаны в бетон,
жуткие разумностью машины
души уводящие в полон.

В городах снуют живые трупы,-
каждый строит свой наземный ад:
в выгоде сильны, в корысти скупы;
ищут не собой зарытый клад.

Все грехи былых цивилизаций
собрались, сползлись в клубок страстей.
Гром фанфар и мелочность оваций
завлекают алчущих гостей.

Облетев, в тщеславии владенья,
грозный Запад сел на гордый пик;
солнце обагрилось от смятенья,
бросив тень на царствующий лик.

Все подвластно монстру-технократу,-
города мощней притихших гор,
но железный идол просит плату:
душу дай себе наперекор.

Он ее, голубушку далеко
спрячет, замурует – не сыскать,-
и она умрет, умрет до срока,
ни чего не сможет миру дать.

А чудовищу того и надо –
холодны труды железных рук:
мертвый плод искусственного сада
мудрых технологий и наук.

Нет, постой! Творцу, его творенье,
хочет дать заложника удел?
Все разрушил Запад за мгновенье,
так, что сам остался наг, но цел.

Там, внизу – поблекшие руины,-
горы сразу гордость обрели.
Страх и боль среди немой долины
на моленье к Богу повели.

И упав, пред солнцем на колени,
возопил содеявший бунтарь,-
и на солнце набежали тени,
и задул светило паномарь.

О, куда же бросить взор молящий,
неужели снова вниз к слепцам?
А от туда огонек манящий
режет тьму и вопли к небесам.

Вниз слетает усмиренный Запад
и находит плачущих людей;
всюду свечи и кадильный запах,
и в мольбе священник-чародей.

Суетой отравленные люди
ищут Бога в смутной вышине,
рвут волосья, раздирают груди,
и глаза блуждают, как во сне.

Ищут чудо, повторяя слово,
позабыв Христовые хлеба,
а мольба та истинна, что нова,-
в чувственных хлебах сия мольба.

Каждому даровано моленье:
покаяньем двери отвори,
вознеси Творцу благодаренье
и с душой своею говори.

Но, вкусившим плод, что корка хлеба –
так, оскомина в чужих зубах,
и молясь, блаженствуют не неба –
глушат воплем мысли о гробах.

Восток

К черту ночь – уж солнышко с Востока
шлет поклон из глубины веков;
у живущих тут не дремлет око:
плоть юнцов, а мудрость стариков.

Правит всем, как бог, горбун двуликий:
спереди смиренен, тих и сед;
сзади черен, в гордости великий,-
взор тщеславья, чуда и побед.

Города – сиреневые замки
в ореоле белых облаков,
а кругом святых портретов рамки,
и любви напыщенной покров.

Выбирай себе любую святость,
тащит пусть по знаньям поводырь,-
жни, собой не сеяную радость,
и долдонь легенду иль псалтырь.

Здесь давно обжиты закоулки,-
свет былых и будущих времен,
но хочу вас встретить в переулке
и в сияниях своих имен!

Ах, Восток – объятия подлога...
Нет, на Юг! Пора и отдохнуть;
и судьбы добротная пирога,
к теплым водам направляет путь.

Только все так запросто не просто:
окружили лодку миражи,-
замелькали призраки, погосты,
кто-то в черном крутит виражи.

И уже воздушная стихия,
подхватила в небо беглеца,-
не моли: все силы тут глухие,-
магия взлетела до творца...

Все слилось в сплошное сновиденье,
ничего в хаосе не понять,-
толи это жуткое паденье,
толи ввысь пытаются поднять.

Накалив все чувства до предела,
возникает темная рука;
вот она спешит проникнуть в тело,
расширяя чакру у пупка...

Что за вздор? Пойдите прочь лжебоги!
Господи, спаси, я ныне твой!
Тишина и пальмы у дороги,
солнца шар висит над головой.

Юг

О, страна блаженства и желаний!
Юг привольный,- скептик и добряк,
не лишает подданных мечтаний;
хочешь – царствуй, иль носи армяк.

Теремов и хижин мешанина,
то заборчик, то Китай-стена.
Живописна странностью картина,
за решеткой каждого окна.

Тут к порогу не пускают Бога;
спит душа в застенках суеты.
Тут камнями закидают йога
и святого сбросят со скалы.

На глазах, при свете все спокойно,
но зайди с обратной стороны,-
не успеешь оценить достойно,
попадешься в лапы сатаны.

Здесь, в потемках, денежка владыка –
вездесущий алчущий кумир;
есть – ты царь, а нет – так горемыка,
и на том стоит продажный мир.

Как, опять тупик? Да, что же это,
неужели нет других путей?
В три страны ходил и всюду Лета
тьмой грозит за пагубность страстей.

Север

Вот и мост. Смирясь, вернулись трое.
Принял их четвертый, не коря.
Снова Фатум цел, но в непокое,
таинству судьбы благодаря.

Путь один – в холодное безмолвье.
Скудность вех. Поземкою пурга.
Но откуда этот свет с любовью
и к былинке добрая рука?

Шаг за шагом поле оживает:
в чистых образах проснулись голоса,
вот снежинка с тихим стоном тает,
вот с березки свесилась коса.

А вдали, как всполохи знаменья:
гром гремит, иль кто-то бьет в набат.
И в груди неясное томленье:
кто звонарь тот,- брат или не брат?

Вдруг опять коварная ловушка
или разум сдвинулся с ума...
Не ужель для Бога я игрушка
или Бога нет, а есть лишь смерть, да тьма?

В тон смятенью заметалась вьюга,-
не понять где небо, где земля;
неужели все пошло по кругу,
и итог – мытарская петля?

Протестуя злому проведенью,
Фатум размахнулся в два крыла.
и судьбу, доверив оперенью,
бил пургу, как воду два весла.

Много раз уж солнышко садилось,
 много раз вставало по утру;
битва шла неистово, как снилась,-
то во зле, а то, стремясь к добру.

Взмок боец, но на последней воле
ввысь махнул, чтоб дух перевести,
глянул вниз – все тихо в чистом поле,
снег сверкает – глаз не отвести.

Снова в путь, еще остались силы.
В гордой плоти разум присмирел.
От чего-то стало, вдруг постыло,
словно кто отходную запел...

Ослабев в мгновенье, пал средь поля,-
ухнуло и сжалось все в груди,
и глазам, наверно Божья воля,
приказала строго: - На, гляди!

И пошли, пошли, пошли виденья:
все грехи с рожденья по сей день,-
возгорел костер уничиженья,
собственная в горло впилась тень.

То раскаянье терзало дух и тело,-
слез горячих воплем не унять,
в диком хаосе сознание кипело,
стыд пред Богом, словом не объять.

Тот, кто не был в яме покаянной,
то не знает, что такое ад:
сам себе ты призрак окаянный,
сам себе вливаешь в душу яд.

Но утих костер, и стало легче,
будь-то, сына приласкала мать;
а виденья мельче, мельче, мельче,
вот уж из совсем не распознать.

Вся округа стала вдруг светлее.
В голове возник словесный ком,
и к нему тянуло все сильнее,
вот он завертелся колесом.

Вдруг – толчок,- и вылетело слово.
Задан был вопрос – возник ответ;
мысль лилась, неведома и нова,-
это откровенья первоцвет.

Тайна Светлой Троицы открылась,
будоража оскуделый ум.
Волей в подсознанье проявилось,
возносясь во храм великих дум.

Средь зимы повеяло весною,
снег исчез на три версты вокруг.
Фатум шел, гордясь своей судьбою –
круг сужался сонмом новых мук...

День к закату, солнце багровело.
Ночь спустилась тучей воронья,-
вся округа разом загалдела,
хрустнул лед и, в бездну полынья...

Нет воды, лишь призрак коридора,
зыбкое мерцание у стен.
Фатум шаркал слух ногами вора,
с ощущеньем жутких перемен...

Вслед ему заколыхались стены;
стоны всхлипы и утробный рык...
Боже! – подгибаются колени:
за стеной прозрачный скорбный лик...

Дальше, чья-то хищная фигура,
сквозь преграду хочет явь достать:
грозный монстр из эпохи Юра,-
собственный порок и личный тать.

Воли нет. Смыкается пространство.
Хаос теней, чувств и голосов...
К черту, это адово убранство –
мир для нераскаянных глупцов!

Вновь весна, как не было видений.
Час рассвета спеленал туман.
Фатум снова полон тех сомнений,
где граничит правда и обман.

Что-то слишком много поворотов
с образом крестового моста.
Тяжко быть духовным полиглотом,
но страшнее духа немота.

Нет желанья в суете ослепнуть,
все прозренья разом позабыть.
Боже, помоги Тобой окрепнуть,
сквозь сознанье веру укрепить!

Той ли я иду к тебе дорогой?
Страшно допустить другой исход.
Не ужель, своей душей убогой,
не к Тебе веду крестовый сход?

Три пути отверг я, трех титанов;
помогал мне в этом Дух Святой,
как творец, он рушил истуканов,
до черты и даже за чертой.

Чтоб идти к Тебе, нужна свобода:
свой, тернистый, творческий, но путь,
по законам Мирового Свода,
где с него не сбиться, не свернуть.

День в разгаре – солнышко к зениту
приближает свой великий глаз.
Тело бренное соскучилось по быту,
отдохнуть, забыться, хоть на час.

Три ветлы склонились, как старушки.
До корней прогретый бугорок.
Фатум, будь-то с тягостной пирушки,
как в колени к матери прилег.

Явь ли, сон ли... Тихий вечер. Церковь.
Свечи лики, стены золотят,
а потом, как будь-то, все померкло -
Крест Господень и Христос распят.

Небо, звезды, маленькая площадь.
Мрамор плит; квадрат и белый крест,
а на нем костер огонь полощет
и темно, темно, темно окрест.

Марево в сиреневости цвета.
Божья матерь, на руках Христос,-
улыбаются, наполненные светом,
будь-то радость, кто-то им принес.

Вправо, вместе, правыми руками,
указующе направили персты;
в этот час с души свалился камень...
В путь! Во прахе прошлого мосты.

Но на взлете замерло вдруг сердце,
и на вздохе занемела грудь,-
широко открылась смерти дверца,
увлекая душу в вечный путь.

Потянулись голубые своды,
уходя, в зеленый, желтый свет;
потеряли власть часы и годы,
кроме света ничего здесь не
Сон летит по световой спирали,
поднимаясь вверх, за кругом круг;
в желто-белом круге будь-то, ждали
с ощущеньем добрых, теплых рук.

Вся душа охвачена любовью,-
хочется к сиянью навсегда...
Только сердце, вдруг толкнуло кровью,
дав понять: не времечко сюда.

Сон ушел. Святое проведенье
на земле открыло тропку в рай.
Божий дар – руки духотворенье
с сонмом муз,- любую выбирай.

И опять все запросто не просто:
ад земной копирует Творца;
есть ловушки творческого роста –
меркантильность в поиске венца.

Есть гармония у серости и мрака:
стройность ритмов, звуков и светлот;
сдуй красу – увидишь вурдалака
в ореоле низменных высот.

Оптимизм на горделивой яви,
да ковырянье грязного белья,-
это мир таких приводит к славе,
но за смертью с бездной полынья...

Встрепенул, расправил крылья Фатум,
раздвигая будущего свет;
нет, читатель мой, за так не ратуй,
легкой жизни там,  помине нет.

Времена грядущего столетья,
всех поделят раз и навсегда:
многих Бог дотянет до бессмертья,
остальным – дорога в никуда…

Век грядущий – век неповторимый:
мертвые с живыми будут жить...
Новый век, болезненный, ранимый,
будет страхом в разуме кружить...

Знанья, творчество и ясность веры –
во спасенье тройственный союз,
но во всем нужны прозрений меры:
усмиренье пагубности муз...

Время нескончаемым потоком
пред очами Фатума струит,
что сокрыто - видит третьим оком;
горизонт непознанный манит.

Вот он вдруг приблизился вплотную
и втянул за крылья в тайны сфер,
в явь неповторимую, иную,
в свет мечты от каменных пещер.

                27.03.99