Старик и синица

Подъезд высокий – не из новых,
свой род начавший от крыльца,
у длинных ящиков почтовых
встречал неспешного жильца.

Скрипели под рукой перила,
вели ступени по пути,
но глубоко в груди сдавило,
и подоконник приютил.

А там, вдали, – светлы просторы,
исполненный покоя вид.
Окно – белёное, простое,
закрыто на зимовье – спит.

На рамах облупилась краска,
истёрлось дерево в песок.
Карниз от ветра нервно лязгал,
и снег крошил наискосок.

Стекло держалось в старом теле,
карниз болтался, как не свой.
Синица на него слетела
и завертела головой.

В груди послышались капели,
а за окном – мело, мело.
И в крохотном синичьем теле
всё так волнительно звало

и понимало человека.
Синица юркнула в метель
на встречный танец с первым снегом
в кромешной белой темноте.

Пустяк – синица на карнизе –
всего мгновение одно.
С ней возвратилось столько писем
и близких. Расступись, окно!

И створки руки отворили.
Танцующая канитель
кружилась и теряла силы.
Без ветра выдохлась метель,

в тепле растаяло веселье.
Унялся резвый зимний смех.
Дома синицы облетели.
Зимующих осыпал снег.

Вернулся окрылённый птицей
в свой угол, лампу затомил.
Уснули тёплым сном синицы,
а он избушку мастерил.

К окну её приладил плотно –
на сколько хватит птичьих лет.
А снег крошил, крошил голодным
в кормушку свой напрасный хлеб.
(30.10.16.)