Лерма. Год 31-й. Поэмы. 1

  А поэм-то, граждане, Бог дал Лерме аж ПЯТЬ! Но все они, надо прямо сказать, не достигают и до половины  «роста» того стихотворения, которое стало по сути поэмой-исповедью: они много «водянистее», и  в наше время их назвали бы графоманскими. Увы, но в этом не трудно убедиться. Вот первая: «Последний сын вольности» (Повесть, сказано  в скобках).
   Поэма имеет посвящение, которое едва ли не сильнее самой поэмы. Это два восьмистишия, адресованные другу, как отметил и сам автор… Тональность посвящения – всё та же: жалобы  на жизнь и людей, особенно друзей. Приведу   почти целиком:
            1
Бывало,  для забавы я писал,
Тревожимый  младенческой (!) мечтой;
Бывало, я любовию страдал (!)
И, с бурною пылающей ( !) душой.,
Я в ветреных стихах изображал
Таинственных видений милый рой.
Но дни надежд ко мне не прИдут вновь,
Но изменила (!!) первая любовь!..

             2
И я один, один был брошен в свет,
Искал друзей – и не нашел людей;
Но ты явился: нежный твой привет
Завязку снял с обманутых (!!) очей….

      Интересно, что у экзистенциалистов прошлого века было почти  то же: все утверждали, что они «вброшены в мир», а бог их потом оставил, - так и живут «брошенками».
     После эпиграфа из Байрона (!): «Когда такой герой будет жить вновь» (перевод "от ред." звучит плохо, - куда вернее  по-русски это бы звучало так: «Когда еще такой герой появится опять») -
 идет длинное описание природы:
   Увы, под властию чужой
Склонилась гордая страна…
     и опять длинное романтическое описание сей страны. Но вот  выходим к костру, вокруг которого сидят «шесть юношей» и один старик:  «они славяне!»  Воины скорбят и даже каются, что меч подняли:  «Победы мы не встретим вновь» - плохой русский уже у самого автора, но это от романтических грез и сожалений.  Вот один встал и обратился к старцу с просьбой  спеть что-нибудь для друзей. И зовут его Вадим.
      Старец – нето скальд, нето славянский «боян», но явно со скандинавским именем Инглелот (а что нам, молодым, - назовем как хотим!) поет целую сагу:
      Собралися люди мудрые
Вкруг постели Гостомысловой.
Смерть над ним летает коршуном
        (и потому князь вещает слабым голосом «норманнскую историю»  Государства Российского:
    «Край наш славен – но порядка нет!...
   и призывают славяне  варяг володать ими.  Рурик со товарищи поклялись служить славянам, но «Обманулись вы, сыны славян!»:  Рурик завладел «НовогОродом» и чинит бесчестие.
       Послушав Гостомысла,  тридцать (!!) юношей пошли мстить варягам.  Славно режут их,  пока те спят.  Но многие проснулись, однако, и почти перебили отважных героев, и осталось только шестеро, кои и сидят у костра теперь. А Вадим не сдается, он ОДИН пойдет на бой с ворогом. (Вот оно влияние американских фильмов, даже Лерме передалось!)
   Сей «последний сын вольности» новогородской вскочил в ладью, а за ним и друзья. Доплывают. Высаживаются. И следует лирика по-романтически:
    Вадим любил. Кто не любил?
И зовут ее Леда! ( Леда-то  была у греков, но да что нам до них!?) Прекрасна  «Леда, как звезда на небе утреннем», но вот казус:  не полюбила она Вадима.
 «… но с тех пор
Он всё любил, он всё страдал» …
       Узнаете, в кого воплотился  Лерма?! Правильно! Мы всё о себе, даже если и обличье и «звание» сменим. И сюжет будет идентичным:  Герой полюбил, - Она отвергает, не любит..
       Вадим велит себе забыть ее, но Память проклятая отказывается. Вот и страдает!  И теперь для него важна одна «триада»: «Свобода, мщенье и любовь».
      Рурик воюет. Поджигает  славянский город. А в это время Леда в Новогороде сидит при лучине, прядет пряжу…  Потом засыпает и видит тревожные сны (и так мелькают страницы сей поэмы). Но настает праздник Лады, на котором блистает Леда.        Рурик положил на нее свой зверский глаз. И не спрашивая  Леду, забирает ее честь. Мать ждет дочь, и та приходит  в слезах и позоре: «Он вырвал у меня любовь», - говорит она матери...
        Как славно это звучит у романтика юного!  Не у него ли позаимствовал образность такую Генрих Боровик в «Интервью в Буэнос-Айресе»?  Там бравый красавец-фашист говорит про насилие его роты над матерью и дочерью:  Мои юные воины «подарили им свою любовь»!
       Но Леду никто не жалеет:
«С жестокой радостью детей
Смеются девушки над ней,
И мать сердито гонит прочь…»
    И дева исчезает куда-то. На две страницы идет философско-лирическое отступление Автора… А в то же время Вадим и Старец бредут лесами.  Вадим произносит длиннущую речь о Свободе и Мщении… А потом они находят окоченевшее тело Леды.
       И к мертвой подошел Вадим…
Но что за перемена с ним? -
    (Лерма особым образом выделил последнюю строку, и в книге она набрана курсивом.  Это нужно ему для театрального эффекта)
    Затрясся, побледнел, упал…. 
      (Этим можно восхищаться только от безбрежной любви к Лерме,  - да простят мне наши Леди!  А по сути, это классицистско-романтическая  ходульность, в которой Лерма пока  видит высокую трагичность… Но мы-то…)
     Потом Вадим произносит агромадный монолог перед спутником, затем копает мечом могилу и погребает Леду.  А спутник призывает его смириться перед Судьбой.
       А у Рурика – пир. Народу – тьма. И вдруг звучит РОГ: Рурика вызывают на бой! Это уже Вальтер Скотт пошел по новогородской земле! Да, и что бы вы думали: Рурик-то бой принимает… И Вадим погибает в этой схватке, как «ПОСЛЕДНИЙ ВОЛЬНЫЙ СЛАВЯНИН! (опять курсив у Автора).
    В грустном эпилоге  один старец несет на себе мертвое тело Героя. И всё венчают строки из Байрона.
    Нет, решительно пока поэмы Лерме не даются. А поэмища занимает  аж 30 страниц!  Думаю, слез над ней юный автор пролил премного….
    Простите, дамы, но от этой драмы рыдают пусть гиппопотамы!  А мы-то видим, что тут полнейший произвол Автора, который никак не выйдет из образа героя-одиночки!
     (Этот циник Карин)