Жене

Надежды не имея на жену,
Я все ж прошу ее родить мне дочку,
Чтоб искупить не мамину вину,
Что не дала выход помощницы росточку.

Семью, свитую на четвертом десятке,
Рок не пожалел и скоро вырвал из недолгой кормильца,
И жизнь, подобная прерванной схватке,
Лишилась и верного крыла, которым от всего укрыться

Горя можно было. Но иначе
Всевышний судил. Ему, конечно, там все видней.
И, чтоб не задерживалась в плаче -
Не в пример для детей - указал путь повредней.

Родив и воспитав двух сыновей,
А также приобщив семье еще одного мужчину,
Едва натуры женской своей
Не позабыла она, погрязши в долю муравьину.

И не о дочке, а о внучке теперь
Моей старушке мечтать сквозь заботу несметну -
И потому я не захлопываю дверь,
Жена, я знаю цену женщине, давшей сына Назарету.


P.S. Когда я утром, до прихода Юры, написал это, было много радости и чувства, что много еще можно и надо написать тут, продолжить и раскрыть посущественней, а не подавая так, какими-то обрывками эпох, но вот вечером я переписал это с бумаги, исправил, насколько это возможно было, и больше не могу. Во-первых, это не похоже на стихи, такой откровенности я ни у кого не читал. Она у меня совсем не картинная. Но она и не должна быть такой. Но она не выражает, по-моему, моего светлого всепробивающуего утрешнего чувства. Или я просто так устал за день. Хотя на работе, кажется, не эксплуатировали сильно.

За день все как-то звалось, обращалось: Оля, Оля. Сейчас я не понимаю, при чем она тут? Так я устал. И все-таки ей я это писал, пишу и буду писать, пока... я не почувствую, что больше невозможно или нельзя. Моя она жена или нет, она же все же чья-та жена. И мой долг если не дать счастья, то как-то показать, что она достойна лучшего счастья, достойна настоящей любви, а не той, представление о которой ей сложил невольный, слабый взгляд.