По рельсам, будто клавишам машинки...

По рельсам, будто клавишам машинки,
писатель-поезд вымышлял роман.
Латунными нарезами стакан,
осколок сахара, в костюме белоснежном,
кружился в вальсе балерин-чаинок…
И вечер проливался нежно.

За небом скрылись Воронцов и спас,
Одесских площадей каменья.
Как милой матери благословление
на дальний путь, где грусть в пылинках света,
на Петербургского венчания час.
Она с любовью думала об этом.

Глаза сияли то задором страсти,
то мотыльком таинственного чуда,
воспоминаний тонкие этюды…
Среднефонтанской пыльный переулок,
картофель, сом в томатной пасте,
послевоенный запах булок,

она шепталась там с подругой,
как вдруг, неслышно хлопнув дверью,
в цепях старинного поверья
спустился с неба черный ворон!
Красивый, по зиме паленный уголь,
золы червонной белолицый ворох!

Был как скиталец затерявшийся в глуши,
где лебеди и все одною стаей 
и златокрылые так тихо не летают.
От красоты его хмельной, нечеловечьей
пером невидимой души
был сон увенчан.

Едва успев войти и поклониться,
глотнув супов бедняцко-пресных,
он шуткой окрестил Одессу.
И мигом кровь к лицу!  И взгляд обижен,
«Ах, Вам не нравится?  Прошу домой, в столицу!»
воскликнула, блеснув косою рыжей.

Стучат мечи, звенят колокола, негаданные, как и все былое.
И нравов пылких плещется запал...
Тот Петербургский ворон ей шептал,
«Ты словно огненная фея»,
когда в ночи остались двое,
«Моя Офелия…»

А поезд все писал роман судьбы,
стареющий и необъятный гений,
и паром шли из вековой трубы
клубы видений.